Место Карантина. БРЕВИЧ (Вадим Бабенко)

Глава 6

В Замоскворечье, в большом старом дворе, росли три друга – «Ванек», «Санек» и «Валек». Они играли в одни и те же игры, вместе учились в районной школе и были неразлучны до самой юности. Потом пути их разошлись: «Валек» – Валя Сахнов – переживавший несчастную любовь, провалил экзамены и попал в армию, в какую-то засекреченную часть, на многие годы выпав из московских «сфер». «Ванек» —Бревич и «Санек» —Данилов поступили в один вуз, но Данилов учился плохо, а потом, на излете андроповских времен, и вовсе был исключен, попавшись на фарце у гостиницы «Интурист». От военной службы он «откосил» с помощью родственника-врача и прибился к торговле антиквариатом, в которой преуспел не слишком. Ваня Бревич, дисциплинированный и упорный, закончил институт и получил диплом инженера, но по специальности поработать не успел: СССР изготовился к развалу. Настало время кооперативов и шальных денег, и друзья бросились в новорусскую коммерцию.

В ее мутных водах их болтало несколько лет. Вместе и поодиночке они богатели, разорялись, не раз бывали биты, научились ладить с бандитами и милицией, перепробовали множество занятий и, наконец, к концу девяностых остановились каждый на своем. Бревич, сдружившись с человеком из мэрии, стал спекулировать земельными участками, а Данилов, провернув по случайности сделку с партией промышленных кондиционеров, вдруг почувствовал к ним тягу, влился в чужое дело, потом «отжал» его у бестолкового партнера, нашел выгодного поставщика в Европе и начал быстро расти. Кондиционеры завораживали его, он полюбил их всей душой. Принцип их действия так и остался для него туманен, но результат – арктический холод, возникающий из ниоткуда – не переставал восхищать. Он любил стоять перед охлаждающим блоком, выставив руки вперед, навстречу ледяным потокам. Они казались ему свидетельством величайшей победы разума, а сам бизнес приобрел какой-то особый смысл. Данилов расправил плечи, окреп душой и стал чувствовать себя хозяином жизни.

У Ивана Бревича все шло не так гладко. Земельные контракты приносили деньги, но сам процесс был ему отвратен. Ежедневная суета, уговаривание и умащивание гиен и шакалов, наседавших со всех сторон, измельчали душу и оставляли послевкусие клоаки. К тому же, в иерархии участников он оставался на вторых ролях, довольствуясь лишь тем, что перепадало ему по милости власть имущих. Это удручало – Бревич был лидером по натуре и ничем, кроме первенства, удовлетворяться не умел. Подневольная роль не подходила ему никак; он скрипел зубами по ночам, вспоминая дневную беготню по кабинетам, и отчаянно завидовал «Саньку», с которым, впрочем, почти не виделся – ввиду разности интересов и недостатка времени у обоих.

Все изменилось летом девяносто восьмого – удача сделала свой очередной кульбит. В июне Иван, измотанный до предела, сказал себе, что с него довольно. Жизнь нужно было менять, и он решил уехать в Америку, на западное побережье, поближе к Силиконовой долине и Голливуду. Он распродал все, что имел, включая трехкомнатную квартиру на Таганке, и конвертировал вырученное в доллары США. Получившийся капиталец он перевел в латвийский банк и стал было хлопотать об американской визе, но тут грянул дефолт. Рубль рухнул, состояние Бревича разом увеличилось в четыре раза в пересчете на российскую валюту, и он, несколько ошеломленный, решил погодить с отъездом и присмотреться к открывающимся перспективам.

Как оказалось, присмотреться было к чему, и одна из перспектив проявилась тут же. Через два дня после «черного понедельника» Бревичу позвонил совершенно подавленный «Санек» и попросил о срочной встрече. За ужином в ресторане «Пекин» выяснилось, что он набрал кредитов, готовясь к серьезному расширению. Отдавать их было нечем: рублевые потоки, текущие полноводной рекой, превратились в скудный ручеек. При этом часть денег Данилов взял у людей с репутацией очень мрачного свойства. Теперь он готовился к потерям: бизнеса, здоровья, может быть жизни.

Бревич понял: это тот момент, которого он так долго ждал. Не тратя времени на сантименты, он стал действовать решительно и жестко. Подключив свои связи в мэрии, он еще больше запугал Данилова, полностью лишив того воли, после чего выкупил кондиционерный бизнес, вместе со всеми долгами, по смехотворной цене. Самого же «Санька» он оставил в деле на хлопотной должности исполнительного директора – с хорошей зарплатой, но почти без акций.

Так в одночасье из хозяина и владельца Данилов превратился в наемного работника. Он был потрясен до глубины души – особенно тем, с какой безжалостностью друг детства Бревич прибрал к рукам выращенное им почти с нуля. Вначале он пытался делать вид, что они руководят компанией на равных, но быстро понял наивность таких попыток и замкнулся в себе. Удручало его и то, что к кондиционерам Иван относился без всякого пиетета, как типичный инженер-технарь. Он даже пытался объяснять Данилову, что такое фазовый переход и фреоновый контур – что расценивалось «Саньком» как еще одно проявление горчайшей несправедливости жизни. Сам же бизнес при Бревиче пошел в гору – еще быстрее, чем прежде. Через два года они, удачно сманеврировав и задействовав административный ресурс, поглотили главного конкурента с развитой сетью клиентов. «Ванек» Бревич стал основным игроком всего кондиционерного рынка и за следующие десять лет превратился в очень обеспеченного человека.

Новый поворот в его судьбе случился в 2012 году. Ивану исполнилось сорок шесть, он был влиятелен, уважаем и богат. Жизнь обрела завидную стабильность, и именно это стало вдруг его тревожить. Что-то утекало меж пальцев, у Бревича начались депрессии, он стал чувствовать непреходящие раздражение и усталость. И вот, после нервного февраля, полного чиновничьих козней и безостановочных ссор с женой, он решил взять паузу и уехать от всего и всех.

Тут очень кстати подоспело приглашение от партнера-поставщика из Эссена. С румяным, жизнерадостным Лотаром они сотрудничали уже не один год и весьма сдружились – неоднократно предпринимая походы по немецким саунам и московским клубам. На этот раз поставщик предложил перенести их встречу из холодной зимней Германии в далекий Бангкок, на что Иван согласился с энтузиазмом.

Бангкок ошеломил его и как-то сразу очаровал, запал ему в душу. Ивана не смущали ни пробки на дорогах, ни неустроенность города, ни жара. Ему даже нравился густой, вязкий воздух, от которого Лотар морщил нос. Подсознательно, не отдавая себе отчета, Бревич ощутил неисчерпаемость вариаций, непредсказуемость, какой-то мощный потенциал неизведанного, ждущего за каждым углом. И еще, с первого же дня он вдруг почувствовал возрождение своего мужского духа – уже было свыкнувшись с пресыщением, считая, что женщины больше не могут интересовать его, как в молодости. Тайки пробудили в нем давно забытое – и это нельзя было не поставить городу в плюс.

Его первая бангкокская неделя была посвящена индустрии порока. После беглых визитов в Королевский дворец, Национальный музей и два главных храма Иван отдал инициативу партнеру и они погрузились в безудержные разврат и пьянство. Лотар был знаток и подошел к организации досуга с немецкой обстоятельностью. Они методично перепробовали все – гоу-гоу бары Сукхумвита и Патпонга, мыльные массажи в больших салонах с «аквариумами», шикарные караоке и джентльмен-клубы. Дни летели в череде женских лиц и тел, бесконечных «привет, красивый мужчина», «как тебя зовут?», «откуда ты?» и беззастенчивых «я люблю тебя» в надежде на щедрые чаевые…

В перерывах между утехами плоти Лотар делился с Бревичем мыслями о Таиланде. В свое время он прожил в Бангкоке около трех лет и после приезжал туда каждый год. При этом в его высказываниях преобладал негатив, сводящийся к одному: Бангкок – это город-фейк. Все тут, везде и всюду, утверждал Лотар, пытаются тебя надуть, пытаются всучить тебе ненастоящее, от пиратских дисков до сымитированной любви. Весь Таиланд с его улыбками – это лживый, фарисейский фасад, на деле он не что иное, как страна третьего мира, в основе жизни которой лежат жадность, зависть и строжайшая кастовость, не приглаженные никаким гуманизмом. Но, однако ж, народ едет в Таиланд, прется сюда стадами, и сам он – яркий пример, подтверждение правил. Потому что фейк бывает правдоподобен – и Лотар загибал пальцы, перечисляя: ощущение доброжелательности, те же улыбки, маскирующие неприглядную человеческую натуру, умение получать удовольствие от жизни – все это создает совершенно уникальную атмосферу. Ну и конечно – он разводил руками – конечно женщины, куда же без них…

Дойдя до тайских женщин, Лотар всегда мрачнел и сильнее налегал на бренди. Тон его становился нравоучителен: да, говорил он, тайки веселы, дружелюбны, с ними легко и приятно. Главное, не придумывать себе несбыточного, не заводить отношений – это касается как барных «фей», так и обычных «хороших девушек». Все закончится катастрофой, жить с тайками невозможно – и он вновь загибал пальцы: безответственность, ненадежность, узость и незрелость взглядов, а также полное нежелание расти над собой. И к тому же, добавлял Лотар, они всегда найдут способ тебя обхитрить. Под улыбчивостью и учтивостью у них скрыт очень холодный, прагматичный разум. И они все время врут – учатся искусству лжи с детских лет и потом совершенствуют его всю жизнь. Врут по причине и без причины, нагромождают одну ложь на другую и никогда не признаются в обмане – даже если ты поймаешь их с поличным. Они будут лишь рыдать или беситься и – делать выводы: как в следующий раз соврать тебе получше!

Бревич верил Лотару – потому что не имел причин не верить. Он и сам видел фальшь во многом вокруг, но при этом что-то постоянно, ежеминутно намекало на поспешность его суждений. Даже улыбки девчонок из баров будто стыдили: все не так просто. За неустроенным, примитивным внешним скрывалось внутреннее, до которого не докопаться так сразу… К концу недельного загула Иван вдруг стал чувствовать, что зря теряет время. И решил остаться еще дней на десять – уже без Лотара, улетевшего в свой Эссен.

Из туристического Сукхумвита Бревич переехал в тихий пятизвездочный отель в Читломе и сразу будто попал в иной мир. Весь день, до сумерек, он просто бродил без цели по улицам жилых районов, где не было ни одного иностранца. Солнце палило, пот струился с него ручьями, а вокруг текла незнакомая ему жизнь без всякого намека на фейк. Бревичу не мешали ни духота, ни пыль, ни узкие улицы без тротуаров, ни чадящие бензином скутеры. Он жадно разглядывал все кругом, а вечером с удивлением отметил, что это был лучший день его поездки.

Рядом с отелем располагался скромный офис экскурсионного агентства. Бревич зашел туда на следующее утро – просто из любопытства, проходя мимо. За столом сидела девушка – она подняла на него глаза, и он понял, что во всем Таиланде нет и не может быть никого прекраснее.

«Welcome, – улыбнулась она. – Меня зовут Нок. Если вам нужна экскурсия, то это ко мне».

«Да, экскурсия, – кивнул Иван. – Или, может, несколько экскурсий…»

Отчего-то он изрядно смутился, чего с ним не случалось уже давно. Ему хотелось разглядывать ее, не отрываясь, поэтому он смотрел то в сторону, то вниз, в пол.

«Хорошо, – Нок продолжала улыбаться. – Давайте выберем даты».

«Можно прямо сегодня. И потом еще… Пожалуй, три экскурсии. Или нет, пять», – пробормотал Бревич. Он просто не мог себе представить, что вот сейчас она исчезнет из его жизни и последующие дни – абсолютно пустые и скучные – потянутся без нее.

К его удаче, дела турагентства шли не очень бойко. Иван вздохнул с облегчением и тут же выкупил все экскурсионное время до своего отъезда.

В тот же день они отправились в парк Муанг Боран и провели там несколько часов. Время пролетело незаметно – им как-то сразу стало легко друг с другом. Теперь, когда его правам на Нок ничто не угрожало, Иван расслабился и повеселел. Она, в свою очередь, перестала его бояться. Сначала он показался ей слишком большим, чужим и грозным, но первая же его несколько растерянная ухмылка убедила ее, что он не нанесет ей вреда.

Муанг Боран – Таиланд в миниатюре – произвел на Бревича впечатление. Нок показала, как выглядит место, где она провела все детство – северная провинция Пфетчабун. У пруда стоял дом на сваях – почти точная копия ее жилища. Они заглянули внутрь, прошлись по комнатам, она рассказала про своих родителей – небедных фермеров, выращивающих кукурузу и рис. Отец был крайне консервативен – ей вообще не разрешалось дружить с мальчишками. «Парни отвлекают, – говорил он, – а ты должна получить стипендию в университет!» По вечерам и выходным он сидел у телефона и сам отвечал на все звонки… Нок говорила об этом с некоторым ожесточением в голосе, но тут же добавляла, что любит свою семью больше всего на свете. И ни на что не обижается – просто она была первым ребенком, на ее примере они учились иметь дело с детьми…

Иван задавал вопрос за вопросом и понемногу – в самом парке и за поздним ланчем – узнал всю историю ее жизни. Нок было двадцать восемь лет, из которых последние двенадцать она провела в Бангкоке. До того она ни разу не выезжала за пределы своей деревни, где жила обычной жизнью деревенской девчонки: помогала на ферме, убирала в доме, ухаживала за буффало, купала их в реке. Много времени проводила в лесу с соседскими детьми – они придумывали множество игр, а в сезон дождей, когда река разливалась, прыгали прямо с веток деревьев в желтую воду и плавали наперегонки… То было очень счастливое время, но потом пришла пора взрослеть, и старшие классы школы Нок провела уже в столице, у незамужней сестры отца. Та следила за ней очень строго, и вообще в большом городе не было ни глотка свободы по сравнению с деревенским раздольем. Не было простора, леса и буффало, везде сновали машины и суетились люди.

Нок свыклась с городом уже в университете – она получила-таки стипендию к безмерной гордости отца. Он устроил торжество для всей деревни и даже дал согласие на переезд Нок из дома тети в университетское общежитие. Учиться ей нравилось – к тому же, у нее обнаружилась способность к языкам. Это позволило ей побывать в Австралии по программе обмена, а также найти работу в хорошем отеле. Там за пять лет она доросла до административной должности, но вдруг ощутила тягу к независимости и открыла собственное турбюро. Бизнес шел неровно, но Нок не унывала – все же у нее были отдельная квартира, старая Хонда и множество планов…

Про что Нок не рассказала Ивану, так это про свою личную жизнь, с которой у нее ладилось не очень. Проблемы начались с переезда в Бангкок – она чувствовала себя провинциалкой, не похожей на местных детей. Черты ее лица выдавали нестоличное происхождение – к тому же, она была слишком высока для тайки. Ситуацию скрашивала довольно-таки светлая кожа, но она все равно стеснялась своей внешности, к чему добавлялась непривычка к общению с противоположным полом, как результат неусыпной бдительности отца. До самого конца школы ее мучила неуверенность в себе, и лишь в университете Нок воспрянула духом благодаря успехам в английском. В двадцать лет у нее появился тайский бойфренд, такой же студент, как она. В соответствии с традицией, мнением подруг и ожиданиями семьи, она считала, что должна выйти за него замуж, завести детей и прожить с ним всю жизнь, но этому не суждено было сбыться. Через два года мама «жениха» заявила, что свадьбы у них не будет – ибо Нок с севера, а северные девушки известны своей ленью.

Это было воспринято как катастрофа – всеми и особенно ее подругами. За время переживаний Нок проделала большую душевную работу, изменившую ее восприятие жизни. Она решила, что ей больше не интересны, во-первых, ничьи мнения, во-вторых, ровесники-тайцы и, в-третьих, тайские мужчины в целом – ввиду наличия у них заботливых мам.

Позже у нее завелись один за другим два любовника-иностранца. С ними ей было проще – не требовалось делать вид, что она скудоумнее, чем на самом деле, не нужно было повторять раз за разом «О, я так глупа!» или «О, я так занудна!», заботясь о мужской самооценке. Видимо поэтому, проведя лишь пару недель с первым своим фарангом17, Нок стала считать его «мужчиной навсегда». Это, однако, не нашло взаимности: вокруг было слишком много соперниц, у избранника разбегались глаза. Через месяц он с ней расстался – Нок вновь довольно долго переживала этот факт, но в конце концов пережила.

Затем она познакомилась с другим европейцем, они встречались около года, после чего он неожиданно покинул Таиланд и перестал отвечать на письма. Нок даже не удивилась, приняв это как должное. Ей уже было ясно: все дело в карме. В любви ей суждено терпеть неудачи, да и к тому же подходящих ей мужчин в мире так мало, что встретить их едва ли реально. Потому остается лишь успокоиться и не принимать любовные драмы близко к сердцу.

Конечно, это легче было сказать, чем сделать, однако Нок сумела убедить подруг в искренности своей новой «доктрины». Ее стали считать похожей на женщин Запада – прогрессивной и независимой, знающей, чего она хочет от мужчин, и строящей отношения исключительно с холодным рассудком. Нок говорила – и себе, и другим – что вокруг сердца у нее появилась стена, и лишь она сама решает, когда и насколько приоткрыть в ней дверцу. Это звучало убедительно вполне – ей верили и даже завидовали иногда. Жаль лишь, что на практике концепция прогрессивности реализовывалась как-то вяло: уже около года у нее не было бойфренда.

Тем не менее Нок старалась не терять оптимизма. В своей ситуации она искала плюсы – например, благодаря «стене» вокруг сердца можно было без опаски общаться с мужчинами, быть с ними непринужденной и раскованной, что помогало бизнесу. Так случилось и с Бревичем – тем более она сразу, по-женски, почувствовала его личностную силу. С сильными людьми ей было легко – они не искали поводов для самоутверждения. С ними можно было не притворяться – это Нок ценила больше всего…

Они вернулись в Бангкок ближе к вечеру, и Иван, чуть помявшись, пригласил ее выпить кофе. «Ну конечно, – пошутила Нок, – как я могу отказаться? Ведь мое оплаченное время еще не кончилось!» Это сильно смутило Бревича, он стал косноязычно оправдываться, что, в свою очередь, смутило Нок. Они поднялись в бар на крыше его отеля с хорошим видом на город. Уже темнело, зажигались огни. Обстановка была весьма романтична, но Иван не понимал, куда и как развивать события дальше. В результате он просто проводил Нок до машины и отправился ужинать, досадуя на свою неловкость.

На следующий день они поехали в Аюттайю, древнюю столицу Сиама, павшую под натиском бирманских племен. Нок пришла в другой одежде, сделала что-то неуловимое с волосами и стала совсем иной. Бревич даже не сразу ее узнал, она же встретила его ироничной шуткой, как старого знакомца – ей уже не нужно было к нему привыкать. По дороге, исполняя обязанности гида, она рассказывала что-то историческое, но Иван слушал вполуха, больше делал вид, повернувшись к ней и разглядывая ее профиль. Профиль Нок был куда интереснее – он будто сам по себе намекал на самые захватывающие из историй. Все они вместе создавали вокруг нее прочную оболочку, казавшуюся непреодолимой. Непреодолимость чрезвычайно раздражала Бревича, он размышлял над ней почти всю дорогу.

На парковке Нок купила свежий кокос и воткнула в него две трубочки. «Я – аддикт кокосового молока», – призналась она Ивану, приглашая присоединиться. Так, с кокосом в руках, они вошли в ворота старого города и долго бродили среди камней и руин, статуй Будды и полуразрушенных храмов.

Подойдя к каналу, окружающему крепостную стену, Нок сказала: «Бирманцы вели осаду полгода, но Аюттайя не сдавалась, пока кто-то не выдал им секрет – как проникнуть внутрь через потайные шлюзы».

«Да-да», – рассеянно кивнул Иван, думая, кто бы выдал секрет ему – как пробраться к душе Нок через какие-то неведомые входы. Увы, их не было ни на одной карте. Он, конечно, подозревал, что тоже может нравиться ей, но не имел понятия, что на самом деле творится у нее в голове.

Потом опять был бар на верхнем этаже отеля. Вновь он почему-то не стал приглашать ее на ужин и лишь проводил до машины, но при этом Нок несколько раз коснулась его рукой, а на прощание, будто оступившись, прислонилась к нему на миг.

«Ого, – сказала она, – ты наэлектризован, между нами проскакивают искры!»

Ее слова и ощущение ее гладкой кожи невероятно разволновали Бревича. Он отправился бродить по улицам, свернул не туда, целый час плутал в темноте, одуревая от духоты, а потом, в отеле, наспех переодевшись, вернулся в бар, уселся за тот же столик и долго отпаивался ледяным джин-тоником, размышляя над происходящим.

Происходило странное, несоотносимое ни с чем. Он был взрослым мужчиной и всегда знал, чего он хочет, можно ли этого достичь и как это сделать. Сейчас он не был уверен ни в первом, ни во втором, ни в третьем. Нок притягивала его безмерно – несмотря на предупреждения Лотара о коварстве таек. Несмотря на его прошлое и весь опыт русского бизнесмена, повидавшего очень многое. Он твердо верил: если что-то выглядит слишком хорошо, чтобы быть правдой, значит это не правда, это подделка. Это трюк города-фейка – но где, в чем этот трюк был скрыт, что он из себя представлял, Бревич не понимал и не желал гадать. Он хотел лишь одного – как можно скорее вновь увидеть девушку, очаровательнее которой он не знал. Вновь испытать невероятное удовольствие – быть с ней рядом, наблюдать за ней, говорить с ней. Она, в отличие от прочих женщин, так естественна во всех своих проявлениях! В то же время она умна и по-особому, экзотически сексуальна. Жаль лишь, что он так и не может взять в толк, как же именно вести себя с ней дальше…

Мысли Бревича суетились, метались, сталкивались, мешали друг другу. Со стороны, однако, никто не сказал бы, что его изводят сомнения. Он сидел с блаженной улыбкой на лице, откинувшись на спинку стула и глядя вдаль. Поверх небоскребов, в полное звезд небо, в жаркую бангкокскую ночь.

Глава 7

Утром Нок повезла Ивана на западный берег реки Чао Прайя. Целью был обязательный для туристов храм Утренней зари, а после они выбрались на узкое шоссе, свернули к югу и провели полдня в пригороде Тонбури, жизнь которого будто не изменилась за последние сто лет. Бревич жадно разглядывал все вокруг – старые дома в зарослях кустарника, почти их поглотившего, небольшой плавучий рынок «для своих», ферму орхидей между каналами-клонгами, местных жителей на велосипедах в лабиринте тесных улиц, над которыми смыкались листья пальм. Таиланд открывался ему еще одной своей стороной. Время от времени Бревич даже начинал чувствовать что-то особое – к стране, к ее людям – но не успевал осознать это чувство. Ему было не до того: все его помыслы занимала Нок.

Она еще изменилась на третий день – будто сбросила часть покровов, и Иван мог теперь видеть глубже внутрь. Многого, впрочем, он не разглядел, лишь отметил, что весь ее облик, все улыбки, жесты, несмотря на городскую одежду, находились в гармонии с окружающим, включая неухоженность и нищету. На обратном пути, глядя из окна машины на переплетения кустов и лиан, на плавучие цветочные ковры в небольших прудах и заводях, Бревич думал о парниковом тайском климате: здесь все взрастает очень быстро, обильно, буйно. Так же и тайки растут во влажном тепле, как яркие причудливые цветы. В парнике рождается и выживает многое – быть может, с этим связана их терпимость к проявлениям жизни в разных ее формах? Изначальная благосклонность ко всему живущему – даже и непривычному, не похожему ни на что. И умение любить жизнь, какой бы она ни была. А в общении они, как цветы, раскрываются постепенно, не сразу…

Потом был ланч в ресторане у реки. Там они сидели долго, Нок рассказала ему про свою первую любовь и неслучившуюся свадьбу, а он ей, неожиданно для себя, про жену, с которой они давно потеряли интерес друг к другу. Затем Нок привезла Ивана в отель; он, как обычно, пригласил ее на кофе. Они пошли к лифту, касаясь друг друга руками. На ходу она достала какой-то буклет из сумки, Бревич наклонился, чтобы лучше видеть, вдохнул запах ее волос и вдруг почувствовал такую с ней близость, что следующий шаг случился сам собой.

Он сказал, как бы в полушутку – мол, кроме бара в его отеле есть и другие занятные места. Например, его номер – да, и кстати: он привез из России заморскую водку, которую она не пробовала никогда в жизни. Нок рассмеялась – нет, она не пьет крепкие напитки. Ха-ха, рассмеялся и Бревич, тогда у него есть еще секрет: может даже где-то в углу завалялась пара кокосов. Ого, удивилась Нок – тоже в полушутку, с лукавой улыбкой – от такого, конечно, трудно отказаться…

Все это произносилось легко и весело, без всякого стеснения и смущения. Иван так и не понял, приняла ли она его всерьез, согласилась пойти к нему или нет. В лифте, однако, он нажал кнопку своего этажа. Нок не возражала. Выйдя из кабины, они пошли по коридору, все так же касаясь руками. В номере он сразу обнял ее. Она не сопротивлялась.

После они оба почувствовали острый голод, отправились в китайский ресторан по соседству, с аппетитом ели, много смеялись. Бревич то и дело ловил себя на мысли, что ему не было так хорошо уже много лет. Нок стала еще красивее после секса – он был горд своей девушкой, сидящей рядом. И был горд собой – чувствуя будто новую молодость, мощный прилив сил. Жизнь лишь начиналась, и он, казалось, был способен на столь многое…

Всю оставшуюся неделю они провели в Бангкоке, не выбираясь за его пределы. Встречались утром, около одиннадцати; Нок придумывала маршрут, везла Ивана в новое место, где город являл ему очередное свое лицо. Часа через два-три становилось совсем уж жарко, и они искали хороший салон для фут-массажа, а затем кафе для ланча – тут инициативой вновь владела Нок. К быту Ивана и особенно к его еде она относилась с большим вниманием – переспрашивала, все ли ему по вкусу, не слишком ли остро, хочет ли он еще пива. Ревностно интересовалась его мнением о тайских блюдах и чередовала восточную кухню с западной, хоть сама не любила фаранг-фуд и почти все оставляла на тарелке.

После ланча они шли в номер и там проводили время до ужина. Нок всегда возила в машине вечернюю смену одежды – ужином распоряжался Иван, что означало дорогие рестораны и бары с живой музыкой. Затем они вновь возвращались к нему, а рано утром Нок уезжала к себе, никогда не оставаясь на завтрак. Почему-то ей казалось, что так она сохраняет тень имиджа «хорошей девушки».

Лишь только за Нок захлопывалась дверь, Иван начинал по ней скучать и к моменту их встречи успевал серьезно затосковать. С ее появлением, впрочем, жизнь сразу налаживалась – она была великим лекарем любой тоски. Начиналось новое калейдоскопное действие, одно сменяло другое – город, Нок, еда, снова Нок, ее голос, ее слова, ее тело… Декорации, образы, звуки, запахи сталкивались, перемешивались, и это хорошо отражало сумятицу в его голове. Все затихало и останавливалось лишь ночью. Нок засыпала мгновенно и не просыпалась до утра, а Бревич долго лежал без сна. Он смотрел на ее лицо – поражаясь без устали предельной гармонии его черт. И пытался разъяснить себе содержание и смысл их «истории».

Безусловно, история была замечательна, экстраординарна. И – столь же непонятна, как и в первый день их знакомства. Нок заняла непривычно большое место в его душе, однако он не мог ни очертить его границ, ни тем более дать ему названия. Точно так же ему оставалось лишь гадать, что она сама думает про него и их связь. Каждый день он узнавал о Нок много нового и все равно чувствовал, что она для него – тайна за семью печатями.

Иван знал, что Россия богата на женщин, которые щедры в любви. Он вспоминал их – москвичек и петербурженок, плотнотелых девок из Новгорода и Самары, темнооких казачек с Дона, русоволосых, жадных до ласки девчонок из пустеющего Подмосковья… Многие были хороши на свой лад, многие радовали его по-своему – не оставляя ничего в запасе, делясь и сами получая взамен. Бревич был уверен, что его давно нельзя ничем удивить, однако Нок сумела стать чем-то неожиданным, новым. Она не делала ничего особенного в постели, просто была абсолютно искренна. Ее запах, аромат гвоздики, постоянно держал его в предвкушении близости. Каким-то образом она умела мгновенно возбудить его обычнейшими прикосновениями. С ней он будто вернулся в молодость, во времена горячечных желаний. Он снова сделался неудержим, постоянно готов, на все способен – но дело, конечно, было не только в этом.

Иван пытался сформулировать, в чем именно – и всякий раз пасовал. Он лишь чувствовал, что находится в зоне необычайного душевного комфорта, который Нок создает без всяких усилий. При этом она отнюдь не была податливо-послушна, у нее на все имелось мнение, которое она даже и не думала держать в себе. Как-то раз она сказала: «Ты принимаешь решения, я следую за ними и за тобой – но если я не согласна с чем-то, я сообщу об этом сразу». Так она и поступала, удивляя его сочетанием женской мягкости и непоколебимой твердости, проявляемой в бытовых мелочах. Твердость, он видел, не была связана с желанием непременно настоять на своем. Нок лишь хотела уберечь его от вещей, которые ему, скорее всего, не понравятся – чтобы он, находясь с ней, не испытывал отрицательных эмоций. Это казалось непривычным – его прежние женщины не были столь цельны в своей заботе. И почему-то он чувствовал: ее интерес к своему мужчине не иссякнет скоро; он надолго…

Тут, на категориях времени, Бревич яростно себя одергивал. Как бы ни хотелось думать иначе, он не сомневался, что их роман закончится с его отъездом. Слишком разные судьбы, далекие страны – с этим, он понимал, очень трудно спорить. На расстоянии ничто не живет, и несхожесть культур быстро станет проблемой… Мысль была тягостна; чтобы отвлечься, он ругал себя, пытался представить все с другой стороны, сбросить розовые очки. Напоминал себе услышанное от Лотара: тайки – все без исключения – мастерицы приврать. Лотар прожил здесь долго, у него было время разобраться. Наверняка у Нок есть какая-то своя «повестка», свой корыстный мотив…

Бревич поворачивался, смотрел на ее лицо, на черные волосы, рассыпанные по подушке. Тут же становилось ясно: Лотар ни при чем. Ложь, корысть… Какая чушь! Нок лишь отдавала, ничего от него не требуя. Даже порывалась платить за себя – такое Бревич видел впервые. Если у нее и был скрытый план, трудно даже вообразить всю его изощренность.

Он вздыхал, ворочался, иногда вставал и шел пить воду. Вернувшись, менял тактику, говорил себе – мол, смешно представить, чтобы такая девушка могла всерьез увлечься им, немолодым, некрасивым, угрюмым. На ней самой розовые очки – она напридумывала себе небылиц, пусть даже и без всякого расчета. Тайки любят воображать всякое, они живут в фантазийном мире, полном призраков, духов, грез. Скоро пелена спадет с ее глаз, и она увидит: он много старше ее, потрепан жизнью, вовсе не позитивен. Между ними языковой барьер и огромное количество заморочек, бороться с которыми – немалый труд. Нок прозреет, нет сомнений, потому – нужно просто пользоваться моментом. Тем более что она, по счастью, не пристает к нему с разговорами – ни о будущем, ни о каких бы то ни было чувствах.

Это действительно было так, хотя однажды она спросила Ивана, словно в шутку: «Как ты думаешь, ты мог бы меня полюбить?» Иван мучительно застеснялся, закашлялся, и Нок тут же стала исправлять ситуацию: примеривать одежду у зеркала, строить смешные рожицы, делать селфи. Больше эта тема не поднималась ни разу – до последнего дня перед отъездом, который настал внезапно и неотвратимо.

Была суббота; с утра Нок повезла его в буддистский храм. Одарив монахов едой, они провели два часа на церемонии медитации. Процесс захватил Бревича – своим устойчивым, неторопливым ритмом. Тайцы – молодые и пожилые, юные, совсем дряхлые – приходили, снимали обувь, садились на деревянный помост, закрывали глаза. С трех сторон стояли камеры, на больших экранах проплывали сосредоточенные, умиротворенные лица. Бревич наблюдал за этим наимедлительнейшим действием, почти бездействием, как за остросюжетным фильмом. В его упорном, безостановочном развитии будто была скрыта квинтэссенция всех реалий. Теперь она приоткрывалась ему – по чуть-чуть – и даже тайский речитатив из репродуктора обретал смысл. В нем, наверное, говорилось о другой жизни, в которую Бревич хотел бы превратить свою.

Он спросил Нок, о чем эти слова. Она сказала – это слова Будды. О душе и об отражениях в ней. О том, что все имеет конец и не имеет конца. О том, что сделанное тобой кому-то вернется рано или поздно – с неизбежностью предопределенности.

«Я так и думал», – кивнул Иван. Ему казалось, все это и впрямь было в его мыслях.

«The ocean tastes of salt, but its dharma has the taste of freedom18», – перевела Нок.

«Я так и думал», – пробормотал он, вспоминая ее запах гвоздики, ее сладко-соленый вкус.

«Let those who can hear respond with faith19», – еще перевела Нок.

«Да, – сказал Иван. – Я так и думал».

Ему вдруг страшно захотелось веры – не в какого-то из богов, а в то, что происходит вокруг него. Что это не фантазия, которая рассеется уже завтра, а нечто незыблемое, реальное. Захотелось, чтобы течение их истории с Нок вошло в тот же медленный, медитативный ритм – или даже вовсе остановилось.

Но нет, остановка была не предусмотрена, невозможна. Церемония закончилась, к помосту вышел пожилой монах и стал беседовать с присутствующими, а Иван с Нок пошли к машине. Она поехала к себе, а Бревич вдруг почувствовал навалившуюся усталость и, вернувшись в отель, проспал до сумерек тяжелым, свинцовым сном.

Вечером они встретились в торговом центре, который славился своим кинотеатром – Иван сказал, что не прочь посмотреть новый американский боевик. На самом деле, он хотел купить Нок прощальный подарок, считая это своей обязанностью. Его план был прост – привести ее к дорогим бутикам, где она сама выберет что-то на свой вкус. Это всегда работало в России, но тут Нок отказалась наотрез. И пошутила, глядя в сторону: «Если ты хочешь оставить мне что-нибудь, чтобы я тебя вспоминала, то не волнуйся – я и так вряд ли смогу тебя забыть».

Тогда Бревич просто взял ее за руку и повел на второй этаж, к ювелирным салонам, зная, что на людях она не будет протестовать в открытую. Не обращая внимания на ее округлившиеся глаза, он зашел в первый попавшийся магазин, где на них налетела стайка мяукающих продавщиц с цепкими, хищными зрачками. Иван нахмурился, засопел, но тут рядом оказался пожилой менеджер-китаец, сразу оценивший ситуацию. Он одним движением мизинца отогнал продавщиц прочь, потом, видя, что Нок чувствует себя неловко, усадил ее за журнальный стол в стороне, на котором тут же появилась чашка кофе, а сам вполголоса провел с Бревичем пятиминутный разговор. По его окончании Иван купил браслет за несколько тысяч долларов, сам надел его на тонкое запястье Нок, и они ушли из магазина, провожаемые завистливыми взглядами.

После фильма был ужин на крыше одного из небоскребов. По просьбе Бревича им дали угловой столик у ограждения – они сидели, как на носу корабля, взмывшего над городом на гребне мощной волны. Уже спустилась ночь, Бангкок простирался под ними, словно звездная карта. Рядом мерцал неон подсветки, все вокруг казалось фантастическим, сказочно-зыбким.

Нок попросила сфотографировать ее на фоне ночного города – и подошла к ограде, повернулась к нему серьезным, строгим лицом. Ветер подхватил ее волосы, разметал их; она подняла руки, браслет скользнул от запястья к середине предплечья, сверкнув алмазными искрами. Тонкое платье облепило ее тело, вся она будто изготовилась к полету, почти уже оторвалась от пола, чтобы унестись – ввысь, прочь… Это длилось лишь несколько секунд, но Бревич пережил, вобрал в себя жест за жестом, миг за мигом – навсегда впечатав их в память. Ему даже казалось, что он услышал слова – наверное, слова Будды. Ход вещей замедлился наконец, все застыло, остановилось. И – тут же понеслось вновь.

Жизнь продолжалась, время текло неумолимо – в звоне посуды и музыке из бара, в угодливых улыбках официантов, в быстрой смене напитков и блюд. На календаре была все та же суббота – и уже подходила к концу. Несмотря на романтику обстановки, ужин как-то не клеился, разговор не вязался. Нок вела себя странно, говорила глупости, заказывала коктейли и отставляла их в сторону, упрекала Ивана, как бы в шутку, что он старый, толстый и совсем не говорит по-тайски. Бревич пытался острить в ответ, но выходило плохо – к тому же, она почему-то не понимала его английский.

В ту ночь они оба мало спали – просто лежали, обнявшись, после короткого, необязательного секса. Утром Нок повезла его в аэропорт. Регистрация прошла быстро; после они стояли несколько минут у ВИП-турникета, чуть касаясь друг друга, как подростки. Нок, собрав все силы, сказала положенные фразы – про комфортный полет и про то, что она будет рада когда-нибудь увидеть его вновь. Иван угрюмо молчал. Она добавила с улыбкой: «На эту тему есть много штампов, даже не нужно ничего придумывать, можно просто почитать в Интернете. И успокаивать себя сколько влезет – мол, у каждого своя жизнь. Мол, нужно двигаться вперед…»

Бревич хотел обнять ее в последний раз, но она вдруг отпрянула, вгляделась в его лицо и воскликнула чуть ли не с ненавистью: «Только не вздумай меня забыть!» И через секунду уже обнимала его сама, льнула к нему, прижималась всем телом. Он шептал ей что-то, в душе зная: «забыть» – это именно то, что он намеревается сделать. То, что правильно, разумно для них обоих, и – чем скорее это произойдет, тем лучше.

В зоне вылета он выключил телефон, вынул и выкинул тайскую сим-карту. На пути к самолету бормотал себе что-то в духе Лотара, вспоминая, как мантры, свои подозрения и ночные раздумья. Но язык ворочался с трудом, а в салоне лайнера все слова перестали что-либо значить. Он вдруг понял отчетливо, с предельной ясностью, что раздумывать было вовсе не над чем и что Нок просто любила его изо всех сил своим большим азиатским сердцем – каждую минуту, каждый миг. Тут же он осознал, как это безумно горько – никогда больше ее не видеть. С болью этого осознания он мог бороться единственным способом, который знал – алкоголем. Потому в течение всего полета Иван Бревич был серьезно пьян.

Глава 8

После отъезда Ивана Нок провела ужасные три недели. Дым рассеялся, стало ясно: мир для нее изменился навсегда. Новой его сутью была пустота – до того она не представляла, что пустого места может быть так много. И еще она поняла кое-что про стены вокруг сердца – их свойство в том, что они истончаются с каждым часом, если ты счастлив с кем-то. Ее собственная «стена» исчезла без следа после их первой совместной ночи. Теперь уже не имело смысла скрывать это от себя самой.

Ей некому было пожаловаться, не с кем поделиться. Подруги не поняли бы ее – «хорошая» тайская девушка не может лечь в постель с женатым фарангом на третий день знакомства. Если же, с некоторой натяжкой, приплести сюда веление прогресса, объяснить все равенством полов и просто желанием поразвлечься, как это делают мужчины, то не вполне понятно, при чем тут сердечные терзания. «Прогрессивная» Нок должна контролировать ситуацию, а не влюбляться и терять голову – даже и несмотря на опостылевшее одиночество…

Как-то вечером она смотрела тайский телеспектакль, героиня которого обнаружила, что может пробираться в другое время через старое зеркало на стене. Там, вполне ожидаемо, у нее случилась любовь. Случилась драма, грозящая раздвоением, бездной несчастий и морем слез. В конце концов ей пришлось выбирать между реалиями и зазеркальем; в качестве выбора героиня швырнула камень в коварное стекло, закрыв себе дорогу в другой мир навсегда… Вытирая глаза, Нок пошла в ванную и там долго смотрела в зеркало над умывальником. С его помощью было не попасть ни в далекую страну Россию, ни в недавнее время, когда Иван обнимал ее, был с ней рядом. Однако же она знала: иной мир существует и раздвоение – вот оно, налицо. Ей тоже придется сделать выбор – с зеркалом или без – и что-то должно подать об этом знак.

Знак не заставил ждать себя долго. Вскоре Нок, поднявшись по лестнице на станцию надземки, вдруг почувствовала себя плохо. У нее помутнело в глазах, она опустилась прямо на перрон, потеряв сознание на несколько секунд. Пожилая женщина, стоявшая рядом, помогла ей подняться, отвела к скамейке, спросила, что с ней произошло. Нок сказала: «Я видела тьму». Действительно, во время обморока ей мерещились ужасы и страхи, какие-то пугающие тени, которые она не хотела вспоминать.

На другой день она узнала, что беременна. «Откуда ты родом?» – поинтересовался врач и пошутил про плодородие ее земли, провинции Пфетчабун. Нок улыбнулась ему в ответ – радостно, почти безмятежно. Странным образом известие успокоило ее, она поняла – вот он, жест судьбы.

Ее мысли и чувства прояснились, картина мира выстроилась окончательно. Она с легкостью ответила себе на вопросы – казалось, их было множество, но на деле значимость имели лишь два. Об аборте нельзя было даже думать – по буддистским понятиям это был бы страшнейший грех, невосстановимая порча кармы. Значит, сказала себе Нок, у нее будет ребенок. И признала тут же: отец ребенка, Иван – это единственный человек, с которым она хочет жить. Дело было не только в чувствах – ее влюбленность никуда не делась, но к ней добавилось кое-что еще. Сознание Нок вернулось к базовым установкам, перед нею встал вызов – создать своему ребенку достойную жизнь. Ответ на вызов был очевиден: Бревич. Он был решением всех проблем, оптимальным образом заполнял все бреши.

Чтобы окончательно укрепиться в своем мнении, она сделала то, что на ее месте сделала бы любая тайка – пошла к предсказательнице судьбы. Та, молодая еще женщина с крупными и властными чертами лица, сразу cпросила: «Ты беременна, не так ли?» Нок молча кивнула. Предсказательница разложила карты, долго разглядывала их, двигала по столу, потом заявила со вздохом: «Твои шансы остаться одной или быть с мужчиной, которого ты любишь, примерно равны, половина на половину. Тебе, конечно, это не нравится, но, поверь мне, фифти-фифти – не так уж мало. Твой мужчина, я вижу его: большой, высокий, много старше тебя. Фаранг, конечно».

Нок сказала робко: «У него есть жена».

«Что с того? – предсказательница пожала плечами. – Жена, по всему судя, больше ему не интересна. Раз она допустила такое, значит, это никчемная женщина – он ее оставит и потом никогда не вспомнит. У него просто не было причин задуматься, а теперь – теперь есть ты и то, что у тебя в животе!»

Тем же вечером Нок начала действовать. У нее сохранилась бизнес-карточка Бревича, но пользы от этого оказалось мало. Два ее электронных письма вернулись обратно – их не пропустила спам-защита корпоративного сервера, о которой Нок, конечно же, не имела понятия. На другой день она позвонила на служебный номер, но и это ни к чему не привело. Заграничные контакты Ивана ограничивались Германией, и его секретарша, неплохо владея немецким, почти не говорила по-английски. Англо-тайский выговор она не поняла вовсе и не посчитала нужным вникать в ситуацию дальше, а просто положила трубку. Нок позвонила еще раз – с точно таким же результатом. Тогда, поразмыслив немного, она приняла невероятное на первый взгляд решение: лететь в Москву, чтобы найти там Ивана и поговорить с ним лично.

Если бы Нок могла обсудить это с кем-то, ее разубедили бы и поездки бы не случилось. Путешествие без попутчиков в далекий западный мир и тем более в холодную, недружелюбную Россию показалось бы чем-то немыслимым любой из ее подруг. Но советчиков не было, подруги оставались в неведении. Родителям она тоже не сказала ни слова – известие о беременности стало бы для них ударом, несмываемым стыдным пятном. Безусловно, ее отец озаботился бы тут же поиском хоть какого-то жениха из местных – чтобы заплатить ему за молчание и тем самым спасти честь семьи. Это не устраивало ее совершенно, потому она сочинила историю про отпуск в Сингапуре, а сама забрала из банка все сбережения и отправилась в неизвестность.

Нок приземлилась в аэропорту Шереметьево поздней ночью в конце ветреного, сырого марта. Ее номер в дешевом отеле оказался ужасен и мало приспособлен для житья. Все утро ее тошнило, она ничего не могла есть, да и не знала, где и что едят в этой непонятной стране. На улице было холодно, шел мокрый снег с дождем. С трудом объяснившись с пожилым консьержем, Нок попросила вызвать ей такси. Таксист долго кружил по переулкам, потом привез ее все же по требуемому адресу, выставив совершенно несуразный счет. Спорить Нок не могла; расплатившись, она вошла в здание и показала карточку Бревича хмурому охраннику с мятым лицом. Возникло замешательство, потом ей сказали, что его нет, но он должен быть позже. Она села на диван у стойки ресепшена – испуганная, уставшая и абсолютно неуместная в безликом офисном холле.

Ивану тоже было непросто после возвращения из Бангкока – та же пустота окружила со всех сторон и не собиралась отступать. Тем не менее, он не допускал сомнений в окончательности их разрыва. Живя в разных частях света, отношений не сохранить – в этом Бревич был уверен твердо.

Он вернулся к привычной русской жизни, окунулся в работу, много пил. Пару раз пробовал спать с дорогими путанами, но это оставило лишь ощущение брезгливости и еще большей тоски. Потом он вдруг предпринял неожиданный шаг – съехал от жены и инициировал процесс развода. Все ее попытки добиться объяснений не увенчались успехом – Иван избегал любых контактов.

Днем, в суете и хлопотах, ему удавалось почти не думать о Нок, но пьяными вечерами воспоминания накатывали неудержимо. Он сдавался – им и своим мыслям. Со стаканом в руках мрачно бродил по комнатам наспех снятой квартиры, подходил к окну, смотрел на ночную Москву, в которой не было ничего от Бангкока. Застывал – на полчаса, на час – потом наливал еще виски и садился за компьютер. В Сети бродил по форумам и блогам, искал истории, похожие на его собственную, ожидая от них исцеления, отрезвления. Ему хотелось убедиться, что он поступил правильно – порвав с Нок раз и навсегда, не пытаясь возвести песчаный замок. Но, как назло, ему попадалось иное, чужие замки стояли прочно. Тайские подруги не были идеальны, не отличались ни утонченностью, ни интеллектуальной изысканностью, ни какой-то особой мистерией – все это, скорее, следовало искать в русских. Но при том в них словно был вживлен очень мощный источник женской истинности – той, что ищет каждый и найти которую непросто. Непросто ее и описать, разъяснить, она не всегда бросается в глаза, но, распознав, ее нельзя ни с чем спутать – и в тайках ее было много. Так же, понимал теперь Бревич, много ее было в Нок – как много было и самой Нок в каждой минуте, проведенной вместе. Нет, она не выпячивала себя, не навязывалась и не была болтлива; просто все ее содержание предлагалось ему – предназначалось лишь для него, формируя тем самым властное ощущение принадлежности друг другу. Это была незнакомая ему ранее щедрость, которой она даже не замечала, для нее она была естественна, как дыхание… Бревич вспоминал свое прошлое, двух жен, одну несостоявшуюся невесту и десяток постоянных любовниц. Все они любили подчеркивать – мол, я отдаю тебе всю себя! Тогда ему казалось, что они и вправду предлагают ему немало, теперь же эти их слова вызывали лишь саркастическую усмешку.

Читал он и о другой стороне тайских женщин, об их коварстве в мщении и бешенстве в ссорах, об инфантильной поверхностности их суждений и взглядов, о неумении планировать наперед. Все это почему-то не отменяло их удивительной притягательности, что была глубже и шире быта, денег, житейских дрязг, а также всех расхожих сентиментальных грез. В близости с ними присутствовала незримо какая-то необъяснимая человечность, будто бы способная уберечь, как ангел-хранитель, от разочарований и душевных ран. Она, наверное, была иллюзорна, но за эту иллюзию хотелось цепляться. Ее пытались, более или менее коряво, описать прочие; ее же помнил и пытался анализировать сам Бревич – без какого-либо успеха. Тонкие материи не давались пониманию, не желали облекаться в слова. Оставались лишь горечь и ощущение, что он отказался прочувствовать до конца что-то очень важное в этой жизни…

Иван злился и еще больше пил. Потом выискивал, как лекарство, истории другого рода. Читал с кривой усмешкой откровения секс-туристов, двойников Лотара – о «победах» в любви за деньги, об обманах и плутовстве, неверности и лжи хитрых, полуграмотных «фей» из баров. Это отрезвляло; понемногу Бревич, казалось, вставал на путь «выздоровления». Иногда он даже подумывал, не завести ли себе содержанку азиатской внешности – например, татарку или бурятку – чтобы выздоровление ускорилось. Именно в это время Нок появилась в Москве.

Бревич пришел в офис через полтора часа – почти вбежал в здание, не глядя по сторонам. Кивнув охране, он направился было к лифтам, но его окликнула ресепшионистка, показала глазами на диван и неуверенно произнесла: «Вот…» Иван застыл на месте, потом медленно подошел к Нок, та встала ему навстречу. «Почему ты здесь?» – спросил он. Нок сказала: «Я беременна твоим ребенком». Они молча смотрели друг на друга несколько секунд, затем Иван отменил все дела, посадил ее в машину и повез к себе.

Дома Нок, снимая обувь, прислонилась к стене в коридоре и прошептала: «У меня кончились силы». Он осторожно раздел ее, отнес в спальню и уложил в постель. Она тут же уснула; Бревич долго сидел у кровати, лишь несколько раз отлучившись на кухню за глотком спиртного. Но алкоголь не действовал на него; теперь, рядом с Нок, он чувствовал себя совершенно трезвым. И трезво осознавал, что эти минуты – лучшие в его сорокашестилетней жизни.

Последние годы Иван очень хотел сына – наследника, продолжателя рода. Он не раз заговаривал об этом с женой, они будто бы даже пытались зачать ребенка, но у них ничего не выходило. Бревич подозревал, что она предохраняется тайком – беззаботно-комфортная жизнь была ей слишком дорога, и дети не вписывались в ее модель счастья. Как бы то ни было, теперь это не имело значения – услышав от Нок неожиданную новость, Иван почувствовал, что в его голове все встало на свои места. Логический круг замкнулся, мысли обрели полнейшую стройность. Он увидел себя в начале пути – к созиданию чего-то важнейшего, настоящего. И на этом пути для него не существовало преград.

Следующие три недели они почти не расставались. Затем они поженились – из-за беременности врачи не советовали Нок лететь в Таиланд, и свадьба состоялась в России. Бревич проявил свои сильные стороны во всей полноте – никаким помехам было не устоять перед его напором. А также перед его возможностями – с десяток чиновников нежданно обогатились, но зато все бюрократические вопросы были сняты в нереально быстрые сроки. Столь же быстро – и очень жестко – он закончил развод с женой, отдав ей то, что она, по его мнению, заслуживала: квартиру в центре Москвы и немного денег. Та опешила и заикнулась было о полноценном разделе капитала и бизнеса, но Бревич припугнул, нажал, пригрозил оставить вообще ни с чем, и она подписала все бумаги. В результате прекрасным апрельским днем Иван и Нок стояли перед распорядителем Академического ЗАГСа.

На свадьбе присутствовали лишь их семьи – отец и мать Бревича, родители Нок и ее младшая сестра Пим. Иван познакомился с новыми родственниками по Скайпу – это было непросто и происходило в несколько этапов. Сначала Нок поговорила с мамой; та, поохав и немного поплакав, быстро уяснила, что случившееся с дочерью – не фантазии, а необратимый факт, который нужно принять как есть. Они принялись обсуждать главный вопрос: как сказать отцу, что Нок, гордость семьи, беременна, находится на краю света и выходит замуж за чужеземца, с которым не знакомы ни они, ни их соседи. Обсуждение шло два дня, был разработан подробный план, но и он не помог избежать отцовского гнева. Разъяренный родитель кричал и ругался, наотрез отказывался признавать очевидное, обвинял их обеих в безрассудстве, утверждая, что фарангам верить нельзя, что Нок, конечно же, стала жертвой обмана, что Иван скоро ее бросит и все семейство потеряет лицо. Нок, впрочем, держалась невозмутимо, она знала, что на ее стороне и мать, и Бревич, и будущий ребенок – и в конце концов здравый смысл возобладал над эмоциями. Отец сменил гнев на милость и согласился поговорить с Иваном, что и было проделано в присутствии Нок и ее сестры.

К удивлению всех, они как-то сразу нашли общий язык, а затем Бревич организовал их приезд в Москву и обеспечил роскошное времяпровождение. Он не только оплатил расходы и в первый же день церемонно передал главе семейства щедрый син-сот, «выкуп» за невесту, но и предусмотрел насыщенную программу с участием тайскоговорящего гида. Это очень впечатлило всю семью, и родители Нок пришли к осторожному согласию, что ей неожиданно и необычно повезло. Отец, правда, добавил, что с Иваном нужно все же быть настороже. Нужно держать руку на пульсе и быть готовыми ко всему. Мать привычно согласилась с ним, не видя причин спорить. На самом же деле ей по-настоящему понравился большой молчаливый человек с мрачным лицом, которое мгновенно преображалось, когда он смотрел на ее дочь.

После свадьбы, прошедшей по-домашнему спокойно, Бревич пообещал, что через год они с Нок приедут в Таиланд надолго. Он даже согласился на еще одну свадебную церемонию – в тайском стиле, по буддистским обрядам. Это окончательно расположило к нему ее отца – тот уже представлял, с какой завистью на Ивана будет смотреть вся деревня. Так, на мажорной ноте, семья Нок отбыла домой, а у молодоженов началась совместная жизнь, полная приятных хлопот.

Бревич стал редко бывать в офисе и вообще охладел к бизнесу. Он знал, что это вызывает недоумение, что коллеги вовсю судачат о начальнике, съехавшем с катушек, но ему было плевать. Вскоре он понял, что безумно влюблен – впервые в своей жизни. Также он ощутил во всей полноте, что это такое, владеть тем, что ты любишь – а к ответственности за свои владения ему было не привыкать. На осторожный намек Нок, что ее семья надеется на материальную «подпитку», Бревич лишь пожал плечами. Для него, привыкшего платить за всех и всем, это казалось вполне естественным. К тому же, размер ожидаемой помощи был смехотворен по его меркам, а сам факт ее наличия приносил ему множество очков в глазах жены. Для нее это было лучшим из его мужских качеств, и она в ответ была рада проявлять все лучшее в себе. Иногда он шутил сам с собой: говоря бизнес-языком, их брак был очень выгодной «сделкой». Может потому он и влюбился, как пацан, на старости лет?..

Впрочем, усмехаясь и подтрунивая, он умел взглянуть на происходящее всерьез, без шуток. Взглянуть и признать: ему в самом деле улыбнулась удача. Без сомнения, это была полоса счастья, незнакомого до того. Мнения других, слухи и сплетни не волновали его абсолютно; не пугала теперь и разность культур – он напоминал себе, сколько глупостей и претензий обрушивали на него девушки одной с ним культуры, говорящие на том же языке. И еще он знал: Нок будет по-настоящему любить их ребенка. Это было неизмеримо важнее остального.

Время текло стремительно, бурно, ярко. Бревич был переполнен позитивной энергией, ему казалось, он может свернуть горы. Большую часть этой энергии он направлял на организацию их текущей жизни. Все лучшее, что могла предложить столица, от врачей до салонов красоты, было выявлено, проверено и предоставлено в распоряжение Нок. Иван нашел привычную для нее еду и кучу фильмов с субтитрами на тайском – включая даже классические советские комедии, над которыми они оба смеялись до слез. Он показывал ей Москву, водил в картинные галереи и на спектакли Большого, от которых она была в восторге. Перед сном они долго болтали – о том, в какой стране лучше жить, или о том, на кого будет похож их сын – уже было известно, что Нок ждет мальчика. Заботиться о ней было необычайно приятно; Бревич чувствовал, что каждая минута его существования осмысленна до предела. Он жил в идиллии наяву, знал это и даже не удивлялся. Почему-то это казалось естественным, и по-другому не могло быть.

А затем идиллия обратилась трагедией.

Глава 9

Новую жизнь Ивана Бревича окружали не только слухи и сплетни. У как минимум одного человека она вызывала острую ненависть. Этим человеком была Инна Витзон, его предыдущая жена.

Инна выросла в очень правильной, очень «московской» еврейской семье. Диплом престижного в СССР Иняза дал ей повод считать, что она осчастливила Бревича, выйдя за него замуж. Так же думало и ее семейство, несмотря на то что именно от Ивана полностью зависело их благополучие. Бревича все это заботило мало – он не принимал своих родственников всерьез. Для Инны же всегда и все было серьезно, занимая строго определенное место. В ее жизни не могло быть незначимых мелочей – ибо она сама была очень значимой вещью.

Теперь – определенно и всерьез – Инна ненавидела бывшего мужа. Ненависти было так много, что она не могла уместиться внутри и обязана была излиться – какой-то страшнейшей местью. Странным образом это сближало Инну с женщинами Таиланда, которые, все в одном лице, как она считала, стали причиной ее жизненной катастрофы. То, что она теперь ощущала в отношении Бревича, совпадало с изречением обманутых тайских жен: «Death is not enough20!»

Суть катастрофы заключалась, впрочем, не в супружеской неверности – на нее Инна легко закрыла бы глаза. Их отсутствие интереса друг к другу было взаимным, и у обоих не раз случались связи на стороне. Суть крылась в другом: Инну потрясло до самых глубин души то, как именно Бревич завершил их брак. И этого она не собиралась прощать.

За годы их супружества у нее тоже накопилось немало претензий. Накопилось и раздражение – в основном от того, что она никак не могла почувствовать вкус удавшейся жизни, хотя все атрибуты «успеха» были налицо. Виноватым в этом она считала Бревича – поскольку больше винить было некого. Он к тому же не желал видеть в ее сетованиях никакой глубины – лишь бесцеремонно заявлял в ответ, что Инне нужно перестать бездельничать и чем-то себя занять. Это оскорбляло ее, она считала – и часто жаловалась своим подругам – что муж ее не понимает и не хочет понять.

Потому, когда Иван, вернувшись из Бангкока, объявил о намерении развестись с ней без всяких на то причин, Инна, опешив поначалу, быстро пришла в себя. Она почувствовала, что перед ней замаячил достойный ее проект – появилось дело, заниматься которым можно увлеченно и долго. Смысл проекта состоял в том, чтобы выпить из Бревича всю кровь. Измотать его изнурительнейшим процессом, отсудить побольше – и еще больше, еще… У Инны появился блеск в глазах, она преисполнилась энергии, будто помолодела. Вскоре силами двух адвокатов был разработан план действий, полный коварных ходов, но тут в Москву прилетела Нок, и все пошло насмарку. Бревич повел себя бескомпромиссно, разъяснив и ей, и ее адвокатам, как он с помощью своих связей может оставить ее ни с чем, без жилья и без денег. Он звучал убедительно; ей пришлось принять его условия, но при этом злость, которую она затаила, была безмерна. Инна сформулировала для себя как данность: Бревич нанес ей непоправимый урон. Дело было не в деньгах – она все же получила не так уж мало. Дело было в том, что он в одночасье лишил ее вдруг найденного содержания жизни. И за это, сказала она себе, Бревич должен ответить.

За несколько бессонных ночей у нее в голове составилась изощренная схема. Главная роль в ней отводилась семейной паре Даниловых – «Саньку», имевшему с Бревичем свои счеты, и его жене Татьяне, которую Инна знала еще с институтских лет. Тогда они были близкими подругами, но после дружба уступила место зависти и злорадству. Теперь это пришлось очень кстати.

Первый шаг казался самым сложным, но удался легко: встретив «Санька», будто бы случайно, неподалеку от офиса, Инна пригласила его на кофе, и уже через несколько дней он стал ее любовником. Вниманием и лестью она умело разожгла его страсть, а потом вдруг объявила о разрыве.

«Я поняла, нам не по пути, – пожала она плечами на его недоумение. – Ты лузер по жизни, а скоро вообще останешься без работы. Мой бывший собирается тебя выставить, он не может простить, что бизнес когда-то был твоим, ты его зачинатель. Да и сами эти ваши кондеры – ты их любишь, а он нет, это его раздражает. Твоя жена ему говорила, что, мол, у тебя на них стоит лучше, чем на нее… Кстати, ты знаешь, что она спала с ним – чтобы мне досадить – почти весь прошлый год? Он со мной делился, в этом смысле у нас все было в открытую. Танька жаловалась ему не раз, что ты никуда не годен в постели. А ведь это не так, ты хороший любовник, у тебя такой мощный, толстый член…»

Данилов был взбешен, подавлен, испуган. Он поверил во все – и в неверность жены, и в то, что его выгонят из фирмы, и во внезапное прозрение-презрение Инны, к которому был готов, ибо сам давно уже перестал уважать себя. Тем же вечером он устроил дома отвратительную сцену, после которой его Татьяна собрала вещи и уехала к маме. Через пару дней он пытался с ней помириться, но в результате вновь впал в истерику и, желая уколоть побольнее, рассказал про свою недолгую связь с Инной. Это подействовало как бомба, и скоро стало ясно, что супруга вообще не собирается возвращаться. Данилов каялся и просил прощения, но она лишь рассмеялась ему в лицо и укатила вместе с мамой на турецкий курорт, оставив его в дождливой Москве.

Словом, Инне за какие-то три недели удалось многое. Это придало ей уверенности, убедило в собственной правоте. Вскоре она вновь позвонила Данилову, пожаловалась на одиночество, даже всплакнула в трубку и позвала его в гости. Они много пили – и, после спиртного, секса, пьяных, слезливых сетований на жизнь, будто сама собой возникла и стала утверждаться мысль о мести. Бревич предстал причиной всех бед, нынешних и грядущих, для них обоих. Это из-за него они оба теряли, теряют и будут терять – значит, нужно, чтобы и сам он прочувствовал суть потери. У него нужно отобрать что-то, внушала Инна, что-то самое дорогое, показать ему: он не всесилен, он так же слаб и уязвим, как все…

Так сформировался их тандем «мстителей», и способ мести был озвучен в ту же ночь. У Ивана нужно было отнять Нок – пусть на время, но взаправду, без шуток – чтобы он поверил и сполна ощутил всю боль. Чтобы заплатил – отчаянием бессилия и деньгами – за возвращение своей «игрушки». Серьезными деньгами, которые он задолжал им обоим.

Проснувшись утром и все вспомнив, Данилов сел на кровати, сжал лицо ладонями и издал долгий, протяжный стон. Он понимал, что собирается сделать нечто ужаснейшее, дичайшее – и почему-то знал: отступать поздно. Даже страх, от которого дрожали руки, не мог заставить его повернуть назад. Более того, у него на примете уже был человек, подходящий для подобного рода дел. Не кто иной, как «Валек» – друг детства Валентин Сахнов.

Валентин давно вернулся в Москву. В свое время он сделал неплохую карьеру в военном спецназе, быстро дорос до капитана, но потом его и подчиненную ему группу уволили из рядов за неблаговидный инцидент в Чечне. Это потрясло его до глубины души – несмотря на проблемы с дисциплиной, «Валек» служил честно. Он считал армию своим предназначением, а себя – убежденнейшим офицером, патриотом, не чураясь даже некоторой сакральности, говоря себе, что его жизненный путь – Путь Воина. Потому в увольнении он увидел крах всех мыслимых основ справедливости, а его разум долго отказывался признать случившееся.

Пару недель, пока оформлялись бумаги, он ходил в оцепенении, с остановившимся взглядом. От него шарахались встречные, принимая за опасного, непредсказуемого придурка. Затем оцепенение прошло, остались злость и обида. Получив документы, Сахнов поехал домой, в Москву, но на одной из станций, выйдя за пивом, повздорил с милицейским нарядом и отстал от поезда. Недолго думая, он сговорился с машинистом товарняка, шедшего в ту же сторону, и так доехал до самой столицы – сидя в задней кабине тепловоза, разглядывая поля, перелески, деревни, проносящиеся мимо, и горланя военные марши. Где-то там, на пути, его сознание пережило катарсис, перестроило картину мира. Он понял, что при любом раскладе останется тем, кем был всегда – воином. И его война теперь – за себя, против всего и всех.

В Москве Валентин первым делом пошел к Бревичу и попросился на место начальника охраны. Иван проявил радушие, похлопал по спине, угостил коньяком, но к себе не взял, опасаясь, что чеченская история всплывет и навредит бизнесу. Сахнов воспринял отказ как еще один серьезный удар. Это было нарушением «братства», к которому он по армейской привычке относился с пиететом. Но удивления он не испытал, было ясно: подлости судьбы – звенья одной цепи. Жизнь его переменила курс, и это нужно принять как есть.

Он пошел работать в частную охранную фирму и после привел туда нескольких сослуживцев. Вскоре все они рассорились с руководством, уволились и стали действовать своей «бригадой». Брались за все, моральных препон для них давно не существовало. Критерий был лишь один – деньги, и бизнес в общем шел неплохо. Богатые клиенты платили щедро – при этом свинство, с которым случалось сталкиваться, переходило все границы. Это вновь и вновь убеждало Валентина: жизнь движется не в ту сторону, но ее не повернешь обратно.

Иногда он беседовал на эту тему с «Саньком» Даниловым – они регулярно созванивались и, где-то раз в месяц, основательно напивались вместе. С сожалением Сахнов отмечал, что и «Санек» изменился к худшему. Дружба закончилась, теперь их объединяло лишь недовольство ходом вещей. С Бревичем же Валентин не виделся больше ни разу, но не забыл и не собирался забывать обиду. Он твердо верил, что им еще выпадет шанс поквитаться.

И вот шанс выпал – когда Данилов рассказал «Вальку» про замысел с Нок, тот согласился почти сразу. Все вставало на свои места: таких, как Бревич, нужно «учить» – и урок выйдет доходчив. Такие, как Бревич, должны платить – деньгами – и денег светит немало!

Роли распределялись очевидным образом: на Данилова возлагалось финансирование операции, а на Сахнова с его людьми – непосредственное исполнение. Стоимость заказа, озвученная Валентином, вначале показалась «Саньку» непомерной, но, поразмыслив, он согласился, надеясь на щедрый выкуп, который должен будет отдать Бревич. Разделить его они договорились поровну, хотя Сахнов имел на этот счет свои планы. Для него это был еще один аргумент в пользу «акции» – большой куш, если получится его урвать, позволит отойти от дел, сменить обстановку, даже уехать в другую страну. Как знать, быть может где-то в солнечных краях у моря ему придет в голову, что делать дальше со своей зигзагообразной жизнью…

Валентин привлек к операции самых надежных своих людей. После недельного наблюдения за Нок было решено похитить ее на выходе из салона в тихом Весковском переулке. Нок посещала его раз в два дня и всегда шла домой пешком – квартира Бревича была в соседнем квартале. Сопровождал ее лишь один охранник – присмотревшись к нему, спецназовцы решили, что он не создаст проблем. Операция началась и развивалась строго по плану, но план, как выяснилось, предусматривал не все.

Человек, охранявший Нок, был родом из Люберец и имел одинаковые фамилию и кличку – Конь. Его подготовка не шла в сравнение с выучкой бывших спецназовцев, но он был чрезвычайно крепким парнем, поднаторевшим в драках. Когда рядом с ним из ниоткуда вдруг возникли два незнакомца в масках, инстинкт помог ему чуть отклониться вбок. В результате он не отключился от короткого страшного удара в висок, а, упав, сумел перекатиться, выхватить пистолет и, находясь в полубессознательном состоянии, открыть беспорядочную стрельбу.

Почти все его пули ушли в никуда, кроме одной – она угодила в Нок, нанеся ей смертельное ранение. В последние секунды жизни у нее перед глазами пронеслось несколько картин. Она увидела отца и мать в дверях дома на деревянных сваях. Потом – желтую реку и своего любимого буффало. Потом – лицо неродившегося ребенка, похожее на лицо инопланетянина. Потом – больше ничего.

В течение часа после провала акции исполнители исчезли из города, а Валентин вызвал Данилова на срочный разговор. Они условились встретиться в парке, в малолюдной части, где когда-то играли в разбойников и казаков. Александр пришел первым, Сахнов увидел его из-за деревьев. Тот стоял и курил, нервно переминаясь с ноги на ногу – хоть и не знал о случившемся и о том, что его ждет.

Протягивая руку, Валентин спокойно сказал: «Здорово!» – тут же неуловимым движением сбил «Санька» с ног и, наклонившись, сделал то, чему научился в Чечне – полоснул по горлу, внимательно следя, чтобы на него не попала кровь. Несколько секунд он стоял и смотрел на труп друга детства. Ему было ясно – именно к этой точке и вела его судьба, избрав самую ложную из траекторий. Потом он тщательно протер нож, швырнул его в кусты и зашагал прочь. Больше его никто никогда не видел.

Глава 10

Известие о смерти Нок ввергло Ивана в подобие ступора. Он почти ничего не чувствовал и не реагировал на мир вокруг – словно мира не существовало вовсе. Рецепторы бездействовали – их сигналы больше не обрабатывались мозгом. Мозгу было все равно.

При этом некий автопилот помог ему, как всегда эффективно, разобраться с насущными делами. Прежде всего, Иван позвонил Пим – она немного говорила по-английски. Выбирая самые простые слова, он донес до нее трагическую новость и попросил помочь ему в разговоре с родителями, предварительно их подготовив.

Пим согласилась; они все встретились в Скайпе на другой день. Иван увидел на экране двух разом постаревших людей, придавленных свалившимся на них горем. Он сказал, медленно, почти по складам: «Нок больше нет. Нашего с ней сына нет тоже. Я могу только привезти ее для похорон и найти тех, кто виновен. Я это сделаю».

Отец Нок встал и ушел, так и не произнеся ни слова. Мать закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Было ясно: больше говорить не о чем. Пим махнула Ивану рукой, чтобы тот разъединился.

Через два дня Бревич сидел в самолете с забальзамированным телом Нок на борту. Это было его второе путешествие в Таиланд, путешествие скорби. Все девять часов полета он провел, почти не двигаясь, невидяще глядя перед собой. Лишь только стюард, приветствуя пассажиров, произнес слово «Бангкок», ступор-анестетик стал проходить, уступая место отчаянию и боли. Боль накатывала и отступала – волнами мутного океана.

Бревич понимал: океану нет предела. Все, что связано с Нок, не имело и не будет иметь границ. То, что он ощущает сейчас – лишь предвестие чего-то страшного, ждущего впереди. Он знал, что оно, это страшное, придет, и готов был его принять, а пока у него была соломинка, иллюзия защиты. В каком-то смысле они с Нок все еще оставались вместе. Она была почти рядом, в том же самолете.

За это он и цеплялся, сжав челюсти, сгорбившись в мягком кресле. Перед внутренним взором стояло ее лицо – лицо живой, радостной Нок, какой он привык ее видеть. К нему, словно стальной цепью, было приковано сознание, вокруг него наматывали круги судорожные обрывки мыслей. Казалось, они звучали на лету – воющей, горькой нотой. От них расходилось гулкое эхо, потом они соскакивали с круга, барахтались в топи, вязли в зыбучих песках, так и не сформировавшись ни во что…

Из бангкокского аэропорта, на специально заказанном автомобиле, он привез тело Нок в дом ее родителей, а сам поселился неподалеку, в единственном на всю округу отеле. Тем же вечером состоялась первая из церемоний прощания, на которую собралась вся деревня. Иван не участвовал в ней, лишь наблюдал, стоя чуть в стороне. Любой обряд, что бы он ни значил, казался ему теперь фальшивым, лишним.

Тело Нок лежало на столе, укрытое покрывалом. Обнажены были лишь ее голова и правая ладонь. К ней по очереди подходили люди, выливали ей на руку немного воды со сладковатым цветочным запахом. После каждого подошедшего пожилой монах произносил певучую молитву. Это длилось долго, Иван молчал и хмурился, будто чувствуя, что Нок отдаляется от него с каждым новым омовением.

Затем вокруг ее запястий и лодыжек тот же монах повязал браслеты из белой нити. Стол с телом украсили цветочными гирляндами. Их запах дурманил, у Бревича кружилась от него голова. Он вышел на улицу и зашагал к отелю, чувствуя с невероятной остротой, что скоро время, как вода, утечет сквозь пальцы – Нок уйдет из его жизни навсегда…

По буддистским правилам прощание длилось пять дней. Иван приходил около полудня и просиживал рядом с Нок до сумерек. Около шести, когда чуть спадала жара, в доме появлялись монахи, начинался молитвенный обряд. Потом все расходились, Иван тоже брел к себе. Единственный человек, с кем он за день обменивался словами, была Пим. Мать Нок проводила все время в слезах и домашних хлопотах, отец же, бродящий по дому с застывшим лицом, окруженный черным облаком, не говорил ни с кем, а Ивана словно и не замечал вовсе.

В отеле Бревич что-то ел – наскоро, не замечая вкуса. Затем брал с собой в номер бутылку тайского рома и вытягивался на кровати. Его принимала в себя ночь, густая, жаркая тьма. Вокруг царило беззвучие, которое оттеняли цикады и чуть слышный шорох лопастей вентилятора над головой. Иван переносился в другую действительность, погружался в транс. Вновь, как в самолете, перед его глазами была Нок, смеющаяся, полная жизни. Ее лицо завораживало, он медитировал на него, как на хрустальный шар.

Четыре первых ночи видения были полны конкретики. Бревич вспоминал и заново проживал дни, проведенные с ней вместе. От знакомства до первой близости, от разлуки до свадьбы и потом – неделю за неделей счастливой московской жизни… Ее взгляд в бангкокском аэропорту. Встречу в офисе на виду у изумленной охраны. Завтраки по утрам на кухне, залитой солнцем. Визиты к доктору и разглядывание ультразвуковых снимков… Все это представало перед ним в строгом хронологическом порядке. Образы были ярки – как наяву или под действием мощного галлюциногена. Казалось, он слышал голос Нок, ощущал ее запах.

Потом, без предупреждения, его разум заволакивала мутная пелена. Все картины исчезали, им овладевало безраздельное, слепое бешенство. Иван сжимал кулаки, будто чувствуя свои пальцы на горле каждого из врагов, виновников его горя. Он рвал их плоть, уничтожал их души, придумывал ужаснейшие кары. Сердце его скакало, дыхание прерывалось. Он понимал, что злоба, разросшаяся до границ мира, убивает, душит его самого – и глотал из бутылки, пытаясь обуздать ее буйство. Гибнуть было нельзя – пока не произошло отмщение.

Перед рассветом он наконец погружался в дремоту, но вскоре выныривал из нее, жадно хватая воздух. Ему снилось одно и то же, пусть на разный манер – что Нок в беде и ему не под силу ее спасти. Это было противоестественно, невыносимо – для него, привыкшего, что он может все… Бревич, давно не испытывавший страхов, стал по-настоящему бояться этого сна. И никак не мог от него отделаться.

В последний, пятый вечер, поднимаясь в номер, он вдруг застыл на месте. Его пронзило внезапное осознание: завтра Нок исчезнет окончательно, навсегда. Бревич сбежал по ступенькам вниз, пошел быстрым шагом назад, в деревню, плутая в темноте. Его гнала мысль – он должен сделать что-то, отдалить, помешать…

Улица, на которой стоял дом Нок, была освещена двумя тусклыми фонарями. Приблизившись, Иван увидел на крыльце силуэт. То был ее отец, он стоял и смотрел вдаль, один перед всем миром. В его позе было столько безнадежности, что Бревич тут же понял: ничего изменить нельзя. Он отступил в тень и около получаса наблюдал за чужим ему человеком, с которым они, очевидно, чувствовали одно и то же. Потом пошел назад – в свою тесную комнату, к шороху вентилятора и бутылке «Сангсома».

В ту ночь его внутренний взгляд почему-то размылся, лицо Нок затмилось. Конкретика уступила место абстракции – перед Бревичем в неразборчивых образах проходила вся его жизнь. Он как будто наблюдал ее со стороны, из других пространств, произвольно передвигаясь от точки к точке, от одного ее момента к другому. В черно-серо-белых пятнах, в чуть трепещущих синусоидах он угадывал годы своего бизнеса, успех и богатство, череду женщин, любовниц, жен. Все это теплилось едва-едва, почти не отличаясь от фона. А потом – невероятный всплеск амплитуд и красок, выброс за пределы всех мыслимых шкал. Бешеная пляска аналоговых сигналов, новая молодость, возбужденность жизнью и… возвращение серости, но уже без синусоид; пустота. Будущего не существовало, на его месте зияла пропасть. Как-то жить еще можно было лишь тут – в номере дешевого отеля с вентилятором под потолком, разгоняющим мутную тьму…

На другой день тело Нок было сожжено в крематории. Церемония – с фейерверками и петардами, подаяниями монахам и обильным застольем – длилась долго, с утра и до темноты. Считалось, что это – буддистское торжество смерти, праздник освобождения от земных тягот, шаг к возрождению. Но для Ивана и родителей Нок в происходящем было лишь горе, перед которым любые религии бессильны.

Бревич просидел весь вечер над нетронутой тарелкой, глядя в пол. Он не пил ни капли спиртного, был трезв и полностью погружен в себя. Ближе к ночи, когда знакомые и соседи наконец разошлись, он вышел из дома и сел на ступеньки, обхватив голову руками. Едва ли не впервые в жизни он ощущал полнейшую растерянность – не зная, что ему делать, куда идти, как спасаться.

Потом к нему подошла Пим, села с ним рядом. Ей хотелось помочь ему хоть чем-то. «Знаешь, – сказала она, – тут, в доме, сохранилась комната… Нок провела в ней детство и потом жила всякий раз, когда приезжала нас проведать. Хочешь там побыть?» – Иван молча кивнул.

Пим поговорила с матерью, та была не против. Бревича проводили в комнату Нок и оставили одного. Сначала он сидел за ее столом – чистым, без единого пятнышка – затем стал ходить из угла в угол, бесшумно, как зверь, загнанный в смертельную ловушку. Его разуму становилось все хуже. Отчаяние и боль взяли в кольцо, кружили, как демоны, где-то рядом. Бревич чувствовал их дыхание, их неодолимую мощь.

Под ногой вдруг скрипнула половица. Это чуть отвлекло его, он замер на месте; затем, осторожно ступая, подошел к настенной полке. Там лежала стопка тетрадей – Бревич стал рассеянно перелистывать их одну за одной. В полумраке, в свете тусклой лампы он разглядывал почерк Нок – сначала детский, старательно-аккуратный, потом окрепший, взрослый. Водил пальцем по строкам и пытался понять смысл иероглифов, цепляющихся друг за друга, образующих причудливую вязь…

В одной из тетрадей, ему попались страницы с короткими стихотворениями, переведенными на английский – наверное, в качестве упражнения. Он стал читать их – все так же рассеянно, едва вникая – и вдруг вздрогнул, напрягся, замер, наткнувшись на четыре строки, подчеркнутые красным. У него подогнулись ноги, он сел за стол, впился взглядом в разлинованный лист. Твердил слова про себя, шевелил губами, шептал их вслух.

You will lose me on a cold night under a blanket of hostile darkness, but we’ll meet under another Sun if you look for me hard enough21, – перечитывал он вновь и вновь. Искры вспыхивали у него перед глазами, мысли словно взбесились, не поддаваясь контролю. Преграды пали, подточенные последней каплей, хлынул поток. И, не разбирая, захлестнул собой все.

В те секунды Иван понимал: его разум переходит в новое качество – навсегда. Вырывается на свободу, сбросив путы, или сам влечет себя в худшую из темниц – не суть важно, имя им одно и то же. Прочь названия, и демоны прочь; в новом качестве – спасение, панацея.

Он теперь видел все без помех: Нок не покинула его, то был лишь трюк, хитрость мелкого враждебного мира. Их совместный космос простирается куда дальше – она знала, чувствовала это еще до их встречи. Она заранее подала ему знак, заготовила для него послание, в котором все сказано предельно ясно. Без недомолвок, без умолчаний!

Иван просидел над раскрытой тетрадью несколько часов. В середине ночи Пим принесла ему воды с лимоном и немного риса. Он обернулся к ней, и она отшатнулась, увидев, каким огнем горят его глаза.

«В нем дух скорби, он ведет с ним битву», – сказала она матери, но это было очень далеко от правды. Иван больше не имел времени на скорбь. Он был человеком действия, умеющим добиваться цели. И теперь у него появилась самая важная в жизни цель.

Шаг за шагом в его в голове выстраивался план действий. Бревич осознавал всю сложность задачи, но не сомневался, что решение найдется. Чувствуя, что пока не готов гадать, он не пытался наделить смыслом понятие «другого Солнца». Просто знал, что такое место есть.