Глава четвертая
– Ух ты! – восхитил Володю Увеселительный дворец.
– Будто в воздухе парит, – воскликнула Таня.
Дав детям полюбоваться, Сашенька продолжила экскурсию:
– Расположив дворец на возвышенности, архитектор Шедель добился двух, казалось бы, взаимоисключающих эффектов. Он одновременно и воздушен, и монументален.
– На самом деле дворец маленький, каких-то сто саженей в длину[52], – Нина на правах старожила дополняла Александру Ильиничну.
Приехав в Ораниенбаум в самом начале вакаций[53], она успела облазить все окрестности, знала каждую тропинку и дорожку.
– Сами измеряли? – уточнил у девушки Евгений.
Нина нравилась ему больше и больше. Но вот беда – ответного интереса он не ощущал: ни тебе украдкой брошенных взглядов, ни невинного кокетства. Потому искал малейший предлог завязать разговор.
– Кто б меня пустил? – буркнула в ответ барышня. – В книжке прочла. Хотя совсем не прочь прогуляться по колоннаде. – Девушка указала на пристроенные дугой к двухэтажному дворцу крылья, каждый из которых замыкался павильонами, и завистливо вздохнула. – Там сейчас прохладно.
Жара мучила отдыхающих по-прежнему, зонтики и веера от нее не спасали.
– А кто живет в павильонах? – спросил Евгений.
– Понятия не имею, – пожала плечиками Нина.
Сашенька пустилась в объяснения:
– Один из них назван Церковным. Не сложно догадаться, что там устроена домовая церковь. Другой именуют Японским…
– Потому что там живут японцы, – высказал догадку Володя.
Все рассмеялись.
– Нет, там живут служители: лакеи, горничные…
– Ой! А что наверху? Смотрите, вертится! – воскликнул малыш.
– Это флюгер, простейший прибор, показывающий направление ветра, – пояснила Сашенька и с ходу задала вопрос: – Видите цифры на нем?
– Да, один, семь, пять и три, – перечислил Володя.
– Что они означают? У кого какие предположения?
Старшие дети промолчали, понимая, что вопрос к младшему. Но Володя, всегда соображавший быстро, на сей раз крепко задумался.
– Ну же, Володечка, ведь просто, – поторопила его гувернантка Наталья Ивановна.
– Понял, это задачка, – наконец изрек вундеркинд. – Надо между цифрами арифметические знаки расставить. – И гордо добавил: – Плюс, равно и опять плюс.
– Балда, – обозвала младшего брата Татьяна. – Это год постройки. Одна тысяча семьсот пятьдесят третий.
– А я думаю, Володя прав, – поспешил успокоить расстроившегося брата Евгений, а заодно снова попытался вывести на разговор свою обже[54]. – Меншиков умер в двадцать девятом. А вы, Нина, только что утверждали, что дворец построен при его жизни. Я не ослышался?
– Да, дворец закончили при Меншикове. И канал тогда же вырыли. А вот павильоны пристроили позже. Прокатимся на шлюпке?
На воде обдувал ветерок, сперва казавшийся приятным, однако к концу небольшого, в полверсты, путешествия всем пришлось из-за него укутаться в одеяла, предусмотрительно положенные на скамейки.
– Однажды Петр решил посмотреть, что это за дворец строит в Ораниенбауме его любимец Алексашка, – рассказывала Сашенька историю канала, усевшись на носу шлюпки. – Известил того письмом, что через три дня приплывет из Петергофа. Светлейший, получив послание, перепугался. И в мыслях не имел, что государь вздумает именно приплыть, а не подъехать. Что делать? Думал светлейший, думал, да и придумал. Пригнал девять тысяч солдат, и они за трое суток вырыли канал, приблизив, так сказать, дворец к морю. Царь приплыл, сказал, что канал, конечно, знатный, да вот только чересчур коштоватый[55]. Зато ему понравился сад, хотя в те времена мраморных скульптур, как сейчас, не было, стояли раскрашенные в белую краску деревянные. Понравились Петру и фонтаны, которые, увы, уничтожили по приказу Екатерины Второй. Говорят, она их не любила… К сожалению, не сохранились и оранжереи, в которых к столу светлейшего выращивали заморские фрукты: ананасы, персики, абрикосы, ну и, конечно, померанцы. Какой без них Ораниенбаум?
– А оранжереи зачем уничтожили? Екатерина Вторая не только фонтаны, но и фрукты не любила? – уточнила Татьяна.
– Оранжерей она уже не застала. Когда Меншикова отправили в ссылку, парк с дворцом конфисковали в казну, и без хозяйского ока все здесь быстро «пришло во всеконечное разорение», – процитировала княгиня старинный документ. – Местные жители разобрали оранжереи себе на постройки. Разобрали и уникальную Турецкую баню, которую венчала круглая стеклянная крыша. Меншиков очень любил там мыться. Кстати, при дворе светлейшего за глаза обзывали «чистюлей».
– Обзывали? – удивилась Татьяна. – Что плохого в гигиене?
– По тогдашним представлениям мылся он чересчур часто – аж раз в месяц.
– Раз в месяц? – воскликнула Нина, брезгливо поморщив носик. – Представляю, как от него воняло.
– А как воняло от тех, кто обзывался? – тут же встрял Евгений. – Они мылись еще реже.
– Вы шутите? – спросила Нина и, вот оно счастье, улыбнулась!
– Нет, аристократы в те времена мылись редко, очень редко, некоторые всего один раз в жизни, при крещении. И, чтобы заглушить запах пота, каждый день выливали на себя флакон духов.
– Думаю, не сильно помогало, – заметила Таня.
– Ну а волосы? – к радости Жени, Нина впервые задала ему вопрос. – Их тоже не мыли?
– А зачем? Мужчины носили парики.
– А дамы? Они носили прически. Ну, судя по портретам.
– Чтобы грязные волосы выглядели привлекательней, дамы присыпали их мукой.
– Мукой? – прыснула Нина.
Женя просиял:
– Из-за нее в волосах заводились мыши.
– Вы разыгрываете меня, Евгений?
Боже! По имени назвала!
– Что вы, Нина, не посмел бы. Скажу боле. Чтобы спасти прическу от грызунов, куаферы вплетали туда мышеловки.
Сашенька и сама не знала, правду говорит сын или самозабвенно придумывает на ходу.
Увы, увы, детали минувших эпох известны теперь лишь кропотливым исследователям. А ведь со времен Меншикова каких-то полтора столетия прошло. Неужели Сашенькины потомки будут удивляться керосиновой лампе и корсету, а значения обычных ныне слов: штрипки[56], серник[57], поставец[58] выяснять по словарям и мемуарам?
У Нины округлились глаза:
– А как же они спали с мышеловками на голове?
– Бедняжкам приходилось почивать сидя.
– Хорошо, что я родилась в просвещенном девятнадцатом веке, – воскликнула Нина.
– Даже не представляете, насколько хорошо. Иначе мы не встретились бы, – решился на намек и томный взгляд Женя.
Их высадили из шлюпки на берегу Финского залива.
– Мама, мама! Ты… Вы…
Володя еще иногда «тыкал» родителям, но постепенно переходил на «вы»:
– Вы сказали, Меншикова отправили в ссылку! Он что, грабителем был?
Если глава семьи – юрист, дети узнают об убийцах, ворах и прочих мазуриках чуть ли не с пеленок.
– Как тебе объяснить… После смерти Петра Первого престол заняла его жена, Екатерина Первая, до замужества Скавронская. Однако правил от ее имени Меншиков.
– Потому что был ее любовником, – ляпнула Нина.
Женя выпучил глаза, гувернантка покраснела, Сашенька сжала кулачки. Готова была за волосы оттаскать, нет, отлупить по заднице глупую отроковицу! Будь проклята чертова раскованность современных девиц, о которой вчера толковали с Четыркиной.
Хорошо хоть, что сама Нина к Евгению равнодушна. Но почему? Чем, извините, плох ее сын? Умен, красив, богат. Иначе, как чувствами к кому-то другому, такое пренебрежение не объяснишь. Неужели… Объяснение, похоже, одно: Нина путалась с Урушадзе. Потому и осталась ночевать в ту ночь у Волобуевых. А Автандил в свою очередь нарочно поссорился с женой, чтобы спать отдельно. Ночью спустился по веревочной лестнице из комнаты Николя, по саду дошел вокруг дома до окон Нины, забрался туда…
О времена, о нравы! В прежние времена ветреные натуры сперва выходили замуж и только потом начинали губить себя. Теперь же…
Как же объяснить Евгению, что вовсе не свежесть невинной красоты чарует его в Нине? А манит его тлетворный дух глубоко порочной натуры.
А как объяснить Володе слово «любовник»? Старшие начитанны и, несомненно, давно его знают, хотя в их доме подобные выражения под строгим запретом. Но Володя! Ему пять! Он очень любопытен и непременно потребует пояснения.
Но малыш будто читал Сашенькины мысли:
– Маменька, ты не думай, я давно взрослый. Уже знаю, кто такие любовники.
Господи, помилуй! Княгиня чуть не споткнулась от неожиданности. Хорошо, Наталья Ивановна поддержала ее за руку. Кто, интересно, рассказал? Наверняка Татьяна, с нее станется.
Дочь, похоже, тоже имела доступ к материнским мыслям, потому что тотчас напустила на себя недоумение:
– Любовники? А кто это, Володенька?
Права, ох права Четыркина. Скоро настанет Сашенькин черед мучиться с дочкой.
– Любовники живут как муж с женой. Но не женаты, – объяснил Володя.
Ну и ну!
– А что значит живут? – невинным тоном подначила Таня.
Ее тоже следует выпороть.
– То и значит. Ругаются, как мама с папой.
Молодежь весело рассмеялась.
Сашенька поспешила переключить всеобщее внимание на Меншикова:
– Екатерина Первая процарствовала всего два года. После ее кончины перед Меншиковым встал вопрос: кого сажать на трон? Кто столь же послушно, как Екатерина, будет выполнять его волю? Дочь ее, Елизавета? Нет, чересчур своенравна. Другая дочь, Анна? Но она замужем в далекой Голштинии. Выбор пал на малолетнего сына убитого по приказу Петра Первого царевича Алексея. Шел ему двенадцатый год.
– Если он малолетний, я тогда какой? – пробурчал Володя, давно считавший себя взрослым и любивший при случае вворачивать фразу «давным-давно, в далеком детстве…».
Сашенька дернула сына за ухо, чтоб не мешал.
– Меншиков обручил Петра Второго со своей шестнадцатилетней дочкой Марией. Теперь, казалось светлейшему, император целиком в его власти. Но мальчишка оказался хитрецом. Заручившись поддержкой Долгоруких, сбежал от Меншикова и тотчас отдал приказ его арестовать. Александра Даниловича лишили всех званий и титулов, конфисковали поместья, в том числе Ораниенбаум, и вместе с семьей отправили в ссылку, сначала в Раненбург[59], а потом и вовсе в Сибирь. Там некстати началась оспа, от которой первый владелец Ораниенбаума умер.
– Ну что, айда в Верхний парк? – предложила Нина.
– Нет, – заныл Володя, – хочу домой, к Обормоту.
– Значит, в Верхний парк сходим завтра, – решила Сашенька. – Там я вам расскажу про второго владельца Ораниенбаума. Согласны?
– А поехали завтра в Кронштадт. На пароходе, – неожиданно выпалила Нина.
Что за девка! Нет бы сперва посоветоваться. Вдруг у Сашеньки другие планы? Княгиня набрала воздух, чтобы настоять на своем, но не тут-то было.
– Давайте! – Вскричал Женя. – Кто «за»?
Все подняли руки. Сашеньке пришлось улыбнуться и пролепетать:
– Какая чудная мысль…
Всю прогулку Сашенька ждала, что Нина заведет разговор про Урушадзе. Ведь давешний вопрос про Дмитрия Даниловича был лишь затравкой к обстоятельной и серьезной беседе, в ходе которой многое, если не все, прояснится в таинственном ограблении графа Волобуева.
– Александра Ильинична, можно вас на два слова? – сказала Нина, прощаясь возле домика.
– Конечно.
– У меня просьба.
– Какая?
– Проведите меня в тюрьму, – огорошила княгиню Нина.
Сашенька не ожидала, что так сразу, не таясь, не извиваясь, девица признается в связи с арестованным князем.
– Но зачем? – спросила она вкрадчиво.
– Я несовершеннолетняя, одну меня не пустят. Только со взрослым.
– Князя Урушадзе желаешь навестить?
– Да.
– Зачем?
– Ася попросила.
«Лжет», – поняла Сашенька.
– Почему бы ей самой к нему не сходить?
– Ее не пускают.
– Кто? – удивилась Сашенька.
– Граф Андрей.
Вот дура! Врала бы, да не завиралась. Сказала бы лучше, что Ася приболела.
– По какому праву? Ася замужняя дама.
– Но бесхарактерная. Как прикажут – так и поступит. До ареста ею муж руководил, теперь отец. Вам уже рассказали про ограбление?
– Твой отчим.
– Небось хвастался? Рассказывал, какой герой? Ненавижу его.
Ух и девица! Разве можно так про родителя, пусть и приемного?
Однако рацей[60] читать Сашенька не стала. Не ее это дело порочную девицу воспитывать. Еще, не дай бог, разозлится, и тогда Сашенька ничего не узнает.
– Давай Глеба Тимофеевича оставим в покое. Объясни лучше, почему граф Волобуев запрещает дочери видеться с мужем? Это ведь абсурд.
– Почему? После суда их все одно разведут[61].
– Разведут? Вовсе не факт. Как сама Ася решит. Она вправе не расторгать брак. А захочет, так и в Сибирь за мужем последует.
– Кишка у нее тонка для Сибири. Хотя клянется, что любит его.
Вот оно! Проговорилась. Слышали бы, с каким уничижением произнесла. Точно соперница.
– А ты в том сомневаешься? – с улыбочкой хищника, загнавшего жертву в угол, спросила Сашенька.
– Еще бы! Любовь – это когда для избранника готова на все, даже на преступление. Разве не так?
– Ну…
Спорить с сомнительным тезисом Сашенька не стала. Потому что и сама недавно ради мужа преступила закон. Вместо спора продолжила допрос. Казалось ей, что осталось всего чуть-чуть до момента, когда Нина будет вынуждена признаться.
– Но почему ты согласилась выполнить просьбу Аси, раз к ее чувствам относишься с таким пренебрежением?
– А я и не соглашалась. Вернее, Ася не просила. Я соврала, – призналась вдруг Нина. Спокойно, буднично, будто это и не грех. – Сама иду в тюрьму, по своей воле.
«Ах так, значит, играешься со мной. Ну я тебе покажу, кто здесь кошка, а кто мышка», – подумала княгиня и спросила:
– Но зачем? Тюрьма – не место для прогулок. Ты, верно, любишь князя?
Ожидала, что Нина покраснеет, разрыдается, бросится на грудь, начнет сбивчиво оправдываться… Но барышня удивленно приподняла бровь:
– Кого?
– Урушадзе.
– Вы в своем уме?
Она произнесла это столь грубо, с таким неподдельным удивлением, что Сашенька сразу и безоговорочно ей поверила. Даже на хамство не обиделась. Сама виновата.
Нина, правда, тут же извинилась:
– Ой, простите, ваше сиятельство.
– Ладно, – в который раз сорвалось с Сашиных уст словцо, с головой выдававшее ее купеческое происхождение. – Это ты меня прости, что подозревала тебя в недопустимых чувствах. Однако, если их нет, что ты в тюрьме позабыла?
Нина вздохнула:
– Урушадзе в беде. Ему грозит каторга. Его родня далеко, родственники жены отвернулись, друзей настоящих в Петербурге не нажил. Кто-то ведь должен ему помочь? Вот и пытаюсь.
Какие благородные слова. Если, конечно, не лжет.
Нет, но почему она постоянно подозревает в чем-то Нину? Почему не верит этой милой девушке? Неужели потому, что та равнодушна к ее сыну?
– Но чем ты можешь ему помочь? – с искренним недоумением спросила Сашенька.
– Хочу уговорить князя нанять адвоката. Урушадзе наотрез от него отказывается. Хочет защищаться сам. Представляете?
– Необдуманное решение. Против него улики, самовидец…
– И я про то. Но мне его не убедить. Никак! Потому вас и позвала.
– Но мы даже не знакомы, – удивилась Тарусова.
– Вы старше меня, авторитетней, опять же, княгиня. Им, горцам, важно, когда на равных.
– А что означает не убедить? – зацепилась за предыдущую фразу Сашенька. Хоть и ругала себя за предубежденность к Нине, червь сомнений грыз по-прежнему. – Уже бывала в тюрьме?
– Да, – призналась Нина.
– С кем, раз без взрослых не пускают?
– Простите, опять соврала, – так же буднично, будто за пролитое молоко, извинилась барышня. – Смотритель тамошний за полтинник кого хочешь впустит. Я подумала… решила… вас подтолкнуть.
– С какой такой стати?
– Вы – жена адвоката. Хорошего, но начинающего. Вашему Дмитрию Даниловичу нужны клиенты. Разве не так? Значит, сами и уговорите.
Сашеньку в который раз накрыла волна возмущения. Нет, с этой беспардонной девицей дел иметь нельзя. Хоть самые страшные подозрения и не подтвердились, общаться с ней не стоит. Ни Сашеньке, ни ее детям. Какое счастье, что Нина индифферентна к Евгению. Влюбись и она, Сашеньке пришлось бы запрещать им встречи. Какой бы трагедией это стало для романтического Жени.
– Нет уж, уволь. У Дмитрия Даниловича и без твоего Урушадзе дел невпроворот. Мне пора.
– Позволите осудить невинного? – Нина схватила Сашеньку за рукав.
– Знать не знаю, виновен он или нет. Отпусти! Всего…
– Невиновен! Слышите?
Мгновение назад княгиня была готова пожертвовать рукавом, лишь бы вырваться. Однако последние слова Нины прозвучали всерьез. Слишком всерьез! Отмахнуться от них нельзя.
– Имеешь доказательства?
А вдруг-таки любовница?
Нина с прежней серьезностью призналась:
– Доказательств нет. Женская интуиция. Но когда женщина чувствует, значит, знает. Разве не так, Александра Ильинична?
Сашенька снова отмолчалась, хотя на сей раз была абсолютно согласна.
– Простите меня, – сказала вдруг Нина. – Я сдуру наговорила лишнего. Потому что не могу убедить Автандила. Он же погибнет. Понимаете? Погибнет потому, что я не смогла его спасти. Очень прошу…
Сашеньку раздирали сомнения. Уже не понимала, правду ли говорит Нина или снова обманывает? И тут княгиню кольнула мысль. Какие бы цели Нина ни преследовала, права в одном: Урушадзе в беде. И неважно, с кем он провел ту ночь, с Ниной или с другой. Честь не позволяет князю назвать ее. И ради сохранения тайны он готов идти на каторгу. Как это благородно!
– Ладно, пошли. Но об этом никто не должен знать.
– Конечно. Клянусь! Спасибо! Спасибо вам!
Тюрьма, вернее, съезжий дом располагался в обыкновенной избе. Как и обещала Нина, смотритель за полтинник дозволил им свидание с Урушадзе без всякого разрешения следователя.
Дворян держали отдельно от других сословий, потому в камере Урушадзе других арестантов не было. Белье на его постели выглядело чистым, пол был подметен, мыши и тараканы, к радости Сашеньки, не бегали.
– А вы кто? – спросил Урушадзе княгиню, когда смотритель удалился.
– Дачница, соседка Нины. Она упросила меня провести ее сюда.
– Звать как? – князь учтиво склонился к ручке, предварительно наградив посетительницу чарующим взглядом темных глаз.
– Княгиня Александра Тарусова.
– Простите, ваше сиятельство, но сесть только постель.
Князь был взрачен[62] и породист, как орловский рысак, по-русски говорил с небольшими затруднениями и сильным кавказским акцентом, что лишь усиливало его шарм.
– Ничего, я постою.
– Ася? – Урушадзе обернулся к Нине.
– По-прежнему больна, ваше сиятельство.
– Ты сказала, что я не крал?
Нина кивнула:
– Ася знает. Просила передать, что по-прежнему любит вас. Но граф Андрей требует развода…
– Козел его дери…
Первые же слова и взгляды, которыми обменялись князь с Ниной, окончательно убедили Сашеньку в том, что меж ними нет никакого романа.
– На той неделе суд, – напомнила девушка. – Ася умоляет вас нанять адвоката.
– Нет, я не крал и доказывать это не стану. А хоть и крал… Деньги мои.
– Вы правильно говорите, князь. Но в суде нужен адвокат, хороший адвокат. Против вас улики и самовидец, – повторила Сашенькины аргументы Нина.
– Какие улики? Халат – улики? Любой мог надеть.
– Но это ведь ваш халат? – не удержалась и таки встряла княгиня, заметив, что Нина пасует перед упертостью Урушадзе.
– Мой! И что? А если бы вор в Мишина коляска сел? Калеку обвинили?
Какая неожиданная версия. На калеку и вправду никто не думает. А вдруг этот Михаил только изображает немощного? Нет, чушь. А вдруг нет? Предположим, Михаил ограбление задумал, а осуществил его другой, кто-то из слуг? Эту идейку следует обдумать.
– Я правильно поняла вас, князь? – переспросила Сашенька. – Предполагаете, что вор пробрался в вашу комнату, надел халат и отправился в кабинет графа?
– Так и было.
– Хорошо, допустим. А где были вы?
– Гулял. Спал. Погода хороший. Белый ночь, – князь от волнения путал падежи и склонения.
– Свидетели тому есть?
– Стая воробьев. Слушай, Нина, – князь раздраженно повернулся к девушке. – Кого ты привел? Прокурор двадцать раз такой вопрос задает. Где был, кто видел? Везде был. Никто не видел. Воздух дышал. Верхний парк, Нижний парк.
– А «кольт» где нашли? – не унималась Сашенька.
– Княгиня, я вас не звал. С вами не знаком. Вы – не священник, я – не на исповедь. Прошу простить. Прощайте, дамы. Благодарю за визит. Нет, Нина, постой. Ответь как маме. Почему Ася не придет? Я люблю, скучал очень.
С кем же провел Урушадзе ту ночь? Как бы заставить его проболтаться, проговориться?
Эврика! Кавказцы – эмоциональны. Надо вывести его из себя.
И, понимая, что Нина сейчас снова соврет про мнимую Асину болезнь, Сашенька выпалила:
– Асю к вам не пускают.
И добилась своего:
– Кто? – зарычал князь – Кто? Это мой жена!
– Ее отец, – с напускным равнодушием сообщила Тарусова.
– Подлый шакал!
– Я слышала, он готов забрать жалобу. При…
– Так пускай забирает. Пускай не позорит семья!
– Я не договорила. Он готов забрать жалобу при двух условиях: первое – вы возвращаете облигации; второе – разводитесь.
– Я отвечал. Никогда! Ася люблю.
– А облигации? Их готовы вернуть?
– Вы глухой?
Урушадзе от переизбытка эмоций всплеснул руками, и Сашенька отшатнулась, решив, что он хочет ее ударить.
– Русский язык говорю – не крал!
– А кто крал?
– Не знаю, – по-детски пожал плечами Урушадзе и присел в изнеможении на кровать.
Ярость закончилась. Увы, на ее пике он так и не проболтался.
Сашеньке стало жаль князя. По-женски. По-матерински. Почти ребенок! Года двадцать два, не больше. Как же ужасно сложились обстоятельства: отправился к любовнице, а грабитель воспользовался спущенной им веревочной лестницей.
Кто он, грабитель?
Четыркина подозревает мужа. Сашенька тоже. Так-так! Прикинем… Допустим, Четыркин притворился пьяным, чтобы остаться у Волобуевых. Дождавшись, когда все уснут, прокрался в кабинет, сломал ящик, спрятал в карман облигации, достал пистолет, выстрелил в дверь, поднял кресло, выбил им окно… И стал ждать разбуженных шумом обитателей. Никому и в голову не пришло его обыскать. Утром Четыркин отправился на прогулку, выкинул «кольт», а Урушадзе на свою беду его нашел.
Версия хороша. Но не без изъяна. Который умножает ее на ноль. Если бы халат нашли под окном, Четыркину не отвертеться. Но его обнаружили по другую сторону дома в кустах смородины. Значит, грабитель все-таки выпрыгнул из окна, на бегу скинул халат и зашвырнул куда подальше. Четыркин этого сделать не мог, оставался в кабинете.
Как же помочь Урушадзе? После длительной паузы Сашенька произнесла:
– Соглашусь с Ниной и вашей супругой – вам нужен адвокат. Если, конечно, не мечтаете очутиться на каторге.
Урушадзе вскочил с кровати:
– Какой каторга? Я – князь! Мой род, знаешь, какой древний?
– Закон теперь един для всех. А факты против вас.
– А слово? Слово князя? Неужели оно ничто не значит?
– Боюсь, нет. Присяжные вас осудят.
– Хрен с ними. Царь не утвердит приговор[63]! Я потомок древний род! Заслуженный род.
– Вынуждена огорчить. По статистике, в подавляющем числе случаев император утверждает подобные приговоры. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Мой муж – профессор права.
– И очень известный адвокат, – добавила некстати Нина.
– Ах вот что! Дело ищешь? А ну вон…
– Послушайте…
– Уходи…
– Мой муж не нуждается в клиентах. Фанталова знаете?
– Да!
– Мой муж – его поверенный. Сами понимаете…
Князь не ответил. Но и прогонять перестал.
– Я пришла помочь, – зашла на второй круг Сашенька.
– Адвокат не нужен. Взять адвокат – что признаться. Но раз помочь хотите… Передайте записка?
– Кому?
– Тесть.
– Хорошо, я назавтра приглашена к нему.
– Сейчас пишу.
Схватив со стола листок, Урушадзе чиркнул несколько фраз, согнул бумагу пополам, протянул Сашеньке.
– Конверт нет. Прощайте!
– Не грызи ногти, – скомандовала по привычке Александра Ильинична и тут же себя одернула.
Нина ей не дочь, хорошим манерам пусть ее учат мать с Четыркиным. Из уст же чужого человека подобные замечания вызывают одно раздражение. Впрочем, уже вызвали. Ишь насупилась! Думает? О чем? А вдруг это она украла облигации? А что? Интересная версия. Ведь и Нина ночевала у Волобуевых. Проведем реконструкцию – Нина пробралась в кабинет, туда следом за ней зашел ее ненавистный отчим, она в него выстрелила, потом выпрыгнула в окно, сняла халат, зашвырнула в смородину, обежала дом, забралась по веревочной лестнице…
Халат! Нина на две головы ниже Урушадзе. Да и фигуры не перепутаешь. У князя – мужская, соблазнительно мужская: плоский живот, восхитительный треугольник из мощных плеч и боков, длинные мускулистые ноги. У Нины фигура тоже хороша, но, естественно, женская. Мягкие округлые линии, развитый не по годам бюст, округлый зад.
Нет, Четыркин не мог принять ее за Урушадзе.
Почему же Нина уверена в невиновности князя? Интуиция, говоришь? Нет, голубушка. Потому что ты знаешь истинного…
Нет!
Ну, конечно! Как просто! Нина просто знакома с дамой, с которой Урушадзе провел ту ночь.
Сашенька стала прикидывать, как бы вывести Нину на разговор. Но так до самого дома и не придумала. Дойдя до калитки, девушка сухо попрощалась.