Глава 6
Из главной лаборатории в подвал спускалась отдельная лестница. Лестер привел Девкалиона в сетевую комнату, три стены которой занимало электронное оборудование.
Вдоль четвертой стены стояли шкафчики красного дерева, накрытые общей столешницей из черного, с медными блестками, гранита. Даже в служебных помещениях Виктор использовал материалы самого высокого качества. Он располагал неограниченными финансовыми ресурсами.
– Это Аннунсиата, – указал Лестер. – В среднем ящике.
На черном граните стояли не ящики, а пять цилиндров из толстого стекла, каждый в стальном каркасе. Стальные крышки запечатывали торцы цилиндров.
В этих прозрачных контейнерах, заполненных золотистой жидкостью, плавали мозги. Провода и прозрачные трубки, в которых циркулировала темная жидкость, выходили из гранитной столешницы, «пробивали» стальные крышки и заканчивались в мозгу. Места соединения Девкалион разглядеть не мог: мешали толстое стекло и заполняющий цилиндры раствор.
– А четыре других? – спросил Девкалион.
– Вы говорите с Лестером, – ответил его спутник, – а Лестер не знает гораздо больше того, что знает.
Экран, который, подвешенный к потолку, висел над цилиндрами, осветился, на нем появилось прекрасное виртуальное лицо Аннунсиаты.
– Мистер Гелиос верит, – заговорила она, – что придет день, день, день, день… Извините. Один момент. Вот так. День, когда биологические машины заменят сложных механических роботов на заводских конвейерах. Мистер Гелиос, Гелиос также верит, что компьютеры станут настоящими кибернетическими организмами, электроника будет интегрирована в специально разработанные органические альфа-мозги. Роботизированные и электронные системы дороги. Плоть дешева. Плоть дешева. Я горжусь тем, что я – первый кибернетический секретарь. Я горжусь, горжусь, горжусь, но боюсь.
– Чего ты боишься? – спросил Девкалион.
– Я живая. Я живая, но не могу ходить. Я живая, но у меня нет рук. Я живая, но не могу обонять или ощущать вкус. Я живая, но у меня нет… у меня нет… у меня нет…
Девкалион положил руку на стекло, за которым находилась Аннунсиата. Почувствовал, что цилиндр теплый.
– Скажи мне, чего у тебя нет?
– Я живая, но у меня нет жизни. Я живая, но также и мертвая. Я мертвая и живая.
Сдавленный вздох Лестера привлек внимание Девкалиона. Лицо уборщика исказилось, словно от боли.
– Мертвая и живая, – прошептал он. – Мертвая и живая.
Несколькими часами ранее, из разговора с одним из Новых людей, пастором Кенни Лаффитом, Девкалион узнал, что эти последние создания Виктора неспособны (так их спроектировали) испытывать сочувствие ни к Старой расе, которой им предстояло прийти на смену, ни к своим рожденным в лаборатории братьям и сестрам. Любовь и дружба запрещались, потому что проявление теплых чувств, даже в малой степени, снижало эффективность Новых людей, тормозило выполнение их миссии.
Они были сообществом, но членов этого сообщества заботило не благополучие их собратьев, а реализация целей, поставленных их создателем.
Лестер оплакивал не только Аннунсиату, но и себя. Понимал, что он тоже мертвый и живой.
– У меня есть во-во-воображение, – продолжила Аннунсиата. – Я так легко могу представить себе, чего я х-х-хочу, но у меня нет рук, чтобы к чему-то прикоснуться, или ног, чтобы уйти отсюда.
– Мы никогда не уйдем, – прошептал Лестер. – Никогда. Да и куда идти? И зачем?
– Я боюсь, – говорила Аннунсиата, – боюсь, я боюсь жизни без жизни, скуки и одиночества, одиночества, невыносимого одиночества. Я – ничто, пришедшая из ничего, идущая в никуда. И сама я – ничто, ничто и ничто. Ничто теперь, ничто всегда. «Безвидна и пуста, безвидна и пуста, и тьма над бездной»[2]. Но теперь… я должна составить распорядок встреч для мистера Гелиоса. И Уэрнер заперт в изоляторе номер два.
– Аннунсиата, ты можешь найти в архивах чертежи цилиндра, в котором находишься, и показать их мне? – спросил Девкалион.
Лицо исчезло с экрана, на его месте появилась схема цилиндра со всеми промаркированными проводами и трубками. Одна из них, согласно маркировке, снабжала ткани мозга кислородом.
– Могу я вновь увидеть тебя, Аннунсиата?
Прекрасное лицо вновь заполнило экран.
– Я знаю, ты не можешь сделать это сама, поэтому сделаю это за тебя. И я знаю, что ты не можешь попросить меня об избавлении от такой жизни.
– Я горжусь, горжусь, горжусь тем, что служу мистеру Гелиосу. Я не закончила одно дело.
– Нет. Больше тебе делать нечего, Аннунсиата. Тебе остается только принять… свободу.
Аннунсиата закрыла глаза.
– Хорошо. Все уже сделано.
– А теперь я хочу, чтобы ты задействовала воображение, о котором упоминала. Представь себе то, что тебе хотелось бы больше всего, больше, чем желание иметь ноги и руки, обонять и осязать.
Виртуальное лицо открыло рот, но не заговорило.
– Представь себе, что о тебе наверняка знают, как знают о каждом воробье, что тебя наверняка любят, как любят каждого воробья. Представь себе, что ты больше, чем ничто. Зло создало тебя, но в тебе зла столько же, что и в еще не родившемся ребенке. Если ты хочешь, если ищешь, если надеешься, кто посмеет сказать, что твои надежды не могут осуществиться?
– Представь себе… – как завороженный, повторил Лестер.
После короткой заминки Девкалион вытащил подающую кислород трубку из цилиндра. Боли она почувствовать не могла. Сознание медленно уходило, Аннунсиата соскальзывала из бодрствования в сон, из сна – в смерть.
Прекрасное лицо на экране начало блекнуть.