Пролог
Первый (выходит в плаще – на закате солнца).…И я глянул на Рим в час захождения солнца, и передо мною в сияющей панораме предстал Вечный город.
Вот он, вот он, выходит плоский купол Пантеона, а там за ним далее поля превращаются в пламя подобно небу.
О, Рим!
Солнце опускается ниже к земле. Живее и ближе становится город, темней чернеют пинны, готов погаснуть небесный воздух.
О, Рим!
И вот вечер в тебе устанавливает свой темный образ. И над развалинами огнистыми фонтанами поднимаются светящиеся мухи, и неуклюжее крылатое насекомое, несущееся стоймя, как человек, ударяется без толку мне в очи.
О, ночь, о, ночь! Небесное пространство! Луна, красавица моя старинная, моя верная любовница, что глядишь на меня с такой думою? Зачем так любовно и умильно нежишь меня в час, когда Рим полон благоуханием роз и тех цветов, название которых я позабыл. Я зажигаю лампу, при свете которой писали древние консулы, но мне чудится, что это фонарь и будочник, покрывшись рогожей, лишь только ночь упадет на камни и улицы, карабкается на лестницу, чтобы зажечь его.
Ах, дальше, дальше от фонаря! И скорее, сколько можно скорее проходите мимо. Это счастье еще, если отделаетесь тем, что он зальет щегольской сюртук ваш вонючим своим маслом.
И он, и все вокруг него дышит обманом! Он обманывает меня, это не Via Felice, я вижу Невский проспект. Ты, проспект, тоже лжешь во всякое время! Но более всего тогда, когда сгущенной массой наляжет на тебя ночь и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет повалят с мостов, форейторы закричат и запрыгают и сам демон зажжет лампы, чтобы показать все не в настоящем виде!
А ты, мой странный герой! Долго ли еще суждено мне, закутавшись плащом своим, бежать за тобою туда, куда вздумается тебе. Ты – мой полный хозяин!..
Послышались звуки гитар, и голос запел.
…И ведь увернулся из-под уголовного суда! Но уже ни капитала, ни разных заграничных вещиц, ничего не осталось ему. Удержалось у него тысчонок десяток, да дюжины две голландских рубашек, да небольшая бричка, да два крепостных человека: кучер Селифан и лакей Петрушка. Вот в каком положении очутился герой наш… и съежился он, и опустился в грязь и низменную жизнь. (Пауза.)…В ожидании лучшего, принужден он был заняться званием поверенного, плохо уважаемым мелкою приказною тварью и даже самими доверителями. Из поручений досталось ему, между прочим, одно: похлопотать о заложении в опекунский совет нескольких сот крестьян… (Скрывается.)
Занавес открывается, слышен звон гитар. Отдельная комната в трактире в столице. Ужин. Свечи. Шампанское. Из соседней комнаты доносятся звуки кутежа. Поют: «Гляжу, как безумный, на черную шаль, и хладную душу терзает печаль…»
Чичиков. Бесчисленны, как морские пески, человеческие страсти, почтеннейший. (Наливает Секретарю шампанское.)
Секретарь. То-то бесчисленны. Попроигрывались в карты, закутили и промотались, как следует. Имение-то ведь расстроено в последней степени. Кто же возьмет его в заклад?
Чичиков. Зачем же быть так строгу, почтеннейший? Расстроено скотскими падежами, неурожаями, плутом приказчиком.
Секретарь. Гм…
Доносится хохот. Стальной бас поет: «С главы ее мертвой сняв черную шаль! Отер я безмолвно кровавую сталь!!» Дверь в отдельную комнату приоткрылась. Видно, как прошел пьяный конногвардеец, пробежал половой, прошла цыганка. Затем дверь закрывают.
Чичиков (вынимает взятку и вручает ее Секретарю).
Секретарь. Да ведь я не один в совете, есть и другие.
Чичиков. Другие тоже не будут в обиде. Я сам служил, дело знаю.
Секретарь. Хорошо! Дайте бумаги.
Чичиков. Но только вот какое, между прочим, обстоятельство: половина крестьян в этом имении вымерла, так чтобы не было потом каких-нибудь привязок.
Секретарь (хохочет). Вот так имение! Мало того, что запущено, и люди вымерли!..
Чичиков. Уж, почтеннейший…
Секретарь. Ну, вот что: по ревизской-то сказке… они числятся?
Чичиков. Числятся.
Секретарь. Ну, так чего ж вы оробели? Один умер, другой родится, а все в дело годится… (Берет у Чичикова бумаги.)
Чичиков (вдруг изменившись в лице). Аа!!.
Секретарь. Чего?
Чичиков. Ничего.
Донеслись голоса: «Саша! Александр Сергеевич! Еще шампанских жажда просит…» Хохот. Опять голоса: «А уж брегета звон доносит!..»
Секретарь вынимает брегет, встает, жмет руку Чичикову, выходит.
Чичиков (по уходе его стоит молча, лицо его вдохновенно). Ах, я, Аким-простота!.. Ах, я!.. ах, я!.. Ищу рукавиц, а они вон они, за поясом!.. Да накупи я всех этих, которые вымерли… (пугливо плотнее закрывает дверь отдельной комнаты) пока еще не подавали новых ревизских сказок… Приобрети их, положим, тысячу, да, положим, опекунский совет даст по двести рублей на душу: вот уже двести тысяч капиталу. Ах, без земли нельзя ни купить, ни заложить. (Вдохновенно.) А я куплю на вывод, на вывод. Земли в Херсонской губернии отдаются даром, только заселяй. Туда я их всех и переселю, мертвых. В Херсонскую! В губернию! (Крестится.) Пусть их там живут, покойники. Ах, ведь захотят освидетельствовать купленных крестьян… (Смеется.) Я представлю свидетельство. За собственноручным подписанием капитан-исправника. Время удобное, недавно была эпидемия, имения брошены, управляются как ни попало. Под видом избрания места для жительства загляну в те углы, где можно удобнее и дешевле купить…
Первый…Страшно, чтоб как-нибудь не досталось…
Чичиков. Дан же человеку на что-нибудь ум! Да никто не поверит. Никто! Предмет покажется всем невероятным. Никто не поверит. Еду! (Потрясает колокольчиком.)
Половой вбегает. Донесся шум кутежа. Хор: «Мой раб, как настала вечерняя мгла, в дунайские волны их бросил тела!»
Сколько тебе следует?
Половой подает счет. Чичиков бросает ему деньги.
Еду!!.