Глава 9
– Девушка, девушка, что вы думаете о роковом мужчине?
Среднего рода существо презрительно оглянулось. Валерия поежилась и безмолвно ахнула: «Какой кошмар!»
Существо действительно было ужасно. Бритоголовое, с ярко накрашенными губами, в кожаной куртке и вельветоновой юбке, надетой поверх полосатых штанов, из-под которых неуклюже торчали высокие армейские ботинки…
Бесспорно, существо было ужасно, но, не подозревая об этом, оно явно себе нравилось.
– Чиво-оо? – с гримасой агрессивного превосходства вопросило оно.
Валерия отступила, робея и понимая что девица не расположена к творческим беседам. Однако, заметив в руках Валерии микрофон, она подобрело. Валерия рискнула повторить вопрос:
– Что вы думаете о роковом мужчине?
– Я об нем вааще не думаю, – сквозь «жвачку» лениво процедило существо.
За ответом последовал косой плевок, от которого Валерия ловко увернулась, чем заслужила одобрительный кивок девицы, междометие «вау» и реплику:
– Круто!
– Ну, хорошо, – из последних сил сдерживаясь, сказала Валерия, – тогда выразим нашу мысль следующим образом: вы верите в его существование?
Девица закатила глаза, почесала бритую голову, радостно гмыкнула и спросила:
– Каво?
«Сейчас меня вытошнит,» – подумала Валерия, досчитала до трех и вежливо пояснила:
– В существование рокового мужчины вы верите?
Девица снова гмыкнул, сплюнула, выдула из «жвачки» пузырь и тупо уставилась на микрофон.
– Чиво? – спросила она с угрозой.
Терпение стремительно покидало Валерию.
– Ну в существование рокового мужчины вы верите или нет? – уже не скрывая раздражения, гаркнула она.
– А че это за роковой мужчина такой? – с небрежной блатнецой поинтересовалась девица.
Валерия вздохнула, отправила микрофон в сумочку, развернула девицу на сто восемьдесят градусов и неслабым пинком с наслаждением придала ей хорошее ускорение. Девица бодро врезалась в толпу прохожих.
– Ну ты, гонишь! – последовало в ответ, однако от дальнейшего общения девица воздержалась.
Сила Валерии впечатлила ее.
Елизавета, снимавшая на видеокамеру эту сцену, рассмеялась, но это был смех сквозь слезы. Она искренне переживала за подругу и очень хотела помочь ей, а потому воскликнула:
– Потрясно, Лерка! Потрясно!
– Все! Больше не могу! – возмутилась Валерия. – Не выйдет из меня репортера, видишь сама.
– Это потому, что ты пасуешь перед объектом, – невозмутимо возразила Елизавета.
Валерия покраснела.
– Пасую! Да пасую! – закричала она.
– Но почему? Почему?
– Потому что это унизительно. Бегать за прохожими и каждому совать микрофон в зубы, когда им нет до тебя никакого дела. Прошли времена, когда народ млел перед прессой. Журналистов теперь не уважают, а презирают. Все вы нули без палочки, сливные бачки.
– Вовсе не нет, – возразила Елизавета. – Мы по-прежнему сила. Кто они такие, эти прохожие? Мошки. Вот эта девица чмошная, кто она? Конечно же муха, а я, если захочу, такого слона из нее раздую, что только ку-куру-куку. И она это сразу почувствует, как только я к ней подойду. Вон, видишь еще одна дебилка хиляет. Дай-ка мне микрофон.
Валерия растерянно протянула раскрытую сумочку. Елизавета выхватила из нее микрофон, небрежно бросила «смотри!» и бесстрашно врезалась в толпу. Минуту спустя Валерия с восхищением наблюдала как под напором самоуверенности ее подруги нагловатая девица становится мягче воска. Елизавета ласкала голосом и уничтожала взглядом. В конце концов девица утратила апломб, смешалась и смущенно залепетала несусветную чушь. К роковому мужчине ее лепет не имел отношения, однако Елизавета была довольна и горда.
– Учись, пока я жива, – снисходительно бросила она Валерии, небрежным кивком отпуская вконец сомлевшую девицу. – Секрет прост, надо быть понаглей. Наглость – второе счастье.
– А первое – что? – спросила Валерия и, не дожидаясь ответа, запротестовала: – Нет уж, я пас. Это не для меня.
– Да ты что? – возмутилась Елизавета. – Такое дело тебе предлагаю. В наше время умные люди от этого не отказываются.
– Значит я дура, – отрезала Валерия, но, наткнувшись на сердитый взгляд подруги, растерянно добавила: – Нет, правда, Лиз, ни репортера, ни журналистки не получится из меня никогда. Писать я не умею, а незнакомых людей просто боюсь.
Елизавета горестно головой покачала и со вздохом произнесла:
– Ой, Лерка, ладно, пойдем куда-нибудь перекусим. Жрать хочется, аж ку-куру-куку.
Валерия виновато пожала плечами:
– Нет, я домой.
– Домой?! К своему Французскому?! Слушай, в чем дело? Не умрет он там без тебя.
– Ну почему сразу к Французскому? Просто у меня много работы, неотложные дела.
Елизавета махнула рукой:
– Да нет у тебя никаких дел, ты безработная. А твой пьяница и бабник – французский кобель, подождет. Кстати, показала бы мне его.
– Ты же в аэропорту его видела.
– Ну да, едва помаячил на горизонте. Почему прячешь? Все равно знаю, что снова ты подобрала облезлого заморыша, «мудрого и несчастного», – Елизавета передразнила подругу и с осуждением спросила: – Эх, глупышка, когда ты уже поумнеешь?
Валерия пыталась оправдываться и упрямо лепетала про свои дела, но Елизавета слушать не захотела.
– Короче, ку-куру-куку! – бодро воскликнула она, подхватывая подругу под руку и увлекая ее за собой. – Сейчас зайдем в кафе, перекусим, расслабимся, а потом отправимся в мою газетенку. Посмотришь. Я там такой ремонт затеяла, полный отпад!
Несмотря на то, что Валерия была значительно крупнее и сильнее щупленькой Лизы, она покорно за ней следовала, потому что с детства привыкла подчиняться подруге.
– Мне пора домой, пора домой, – робко мямлила она, озабоченно поглядывая на часы и смиренно топая за Елизаветой.
Дома Валерию действительно ждал злой и голодный Анатолий Французский – не пьяница и не бабник, а самый заурядный неудачник, лентяй и обитатель дивана. Философ.
Он вернулся и опять отогрел ее душу, после чего Валерия окончательно его разлюбила. От его присутствия даже страдала и ругала себя, не имея мужества погнать непутевого из своей квартиры. А Французский на этот раз расположился со смаком: с аппетитом ел много и вкусно, пил одну Пепсиколу, а денег катастрофически не хватало на самое необходимое – еле сводили концы с концами.
Елизавета была права, Валерия действительно стеснялась Французского и действительно прятала его от подруги. Можно представить ее досаду, когда внезапно увидела она его, своего Анатолия, растрепанного, пьяного и небритого, шагающего им навстречу, в старом помятом плаще, в стоптанных башмаках…
«Что этого урода заставило подняться с дивана?!» – ужаснулась Валерия и даже зажмурилась, опустила голову, в надежде, что Французкий ее не заметит.
Но он заметил и, расталкивая прохожих, бросился наперерез.
– О-оо! О-оо! – пьяно вопил он, не находя слов от избытка эмоций.
– Мужчина, в чем дело? – недовольно спросила Елизавета, брезгливо отталкивая его.
– О-оо! – воскликнул он, вкладывая в это междометие всю игривость, на какую только был способен.
– Мужчина, вы кто? – уже мягче поинтересовалась Елизавета, а Валерия покраснела до корней волос.
Анатолий качнулся и сильно заплетающимся языком представился:
– Я, ик! простите, Французский.
Елизавета опешила, вымолвила свое обычное «ку-куру-куку!» и сочувственно уставилась на подругу. Та вжала голову в плечи, друг же ее не унимался. Радостно заржав, он воскликнул:
– Да, я Французский! Подданный! Ик!
– Сильно подданный, – желчно констатировала Елизавета. – Фу-уу! Разит как из пивной бочки! Шел бы ты, дорогой, куда шел.
Анатолий качнулся, сурово глянул на Валерию и пояснил:
– Я без нее ни-ни. Мы оба, – он сделал жест, которым лепят пирожки.
Елизавета с отвращением поморщилась.
– Фу, гадость какая! – сказала она, отталкивая Французского и увлекая за собой подругу.
– Девушки, вы знаете, что такое жизнь? – с пафосом вопросил он им вслед сильно заплетающимся языком.
Ответа не последовало, и Французский громогласно продолжил:
– Жизнь, это мучительная и бесполезная борьба с алкоголизмом!
Прохожие по необъяснимому русскому обычаю с симпатией смотрели на пьяного мужика и хихикали с одобрением. Валерия видела это и презирала и себя, и прохожих, и Лизку, и конечно Французского. Его – больше всех.
– Не знала, что он у тебя такой философ, – ядовито заметила Елизавета, ускоряя шаг. – Сразу чувствуется, что бедняга не столько живет, сколько ищет смысл своего бесцельного существования.
– Да-а, он такой, – вздохнула Валерия.
Расстроенная, она беспомощно оглянулась – Французский застыл в своем помятом плаще, щуплый, жалкий и пьяный…
Елизавета тоже бросила на него взгляд: презрительный, испепеляющий.
– Это надо отметить, – сказала она. – Так, милочка, сейчас же приглашаю тебя в ресторан. На обед. Посидим, поговорим «за жизнь».
– Я не одета, – испугалась Валерия.
– Ты всегда не одета, потому что все деньги угрохиваешь на Французского подданного. И вообще, что происходит? Просто ку-куру-куку и больше сказать ничего не могу! Слов нет!
Елизавета была возмущена. Время поджимало. Роман с Кругловым вошел в ту критическую стадию, когда настала пора для срочных и решительных мер. По опыту зная, что все романы неизбежно разваливаются, Елизавета желала чтобы этот роман развалился в законном браке: поэтому надо было спешить, а тут подруга все еще не пристроена.
Елизавета по-прежнему не решалась ранить Валерию своим счастьем. Она тщательно скрывала отношения с Кругловым. Но долго так продолжаться не могло. Больше рисковать Елизавета не хотела да и слишком опасно, Круглов мог сорваться с крючка. Она решила брать быка за рога.
В ресторане для разгона Валерия выслушала лекцию о женском достоинстве. За лекцией последовал вопрос:
– Зачем ты с «этим» живешь?
Валерия прекрасно понимала, что слово «это» заменяет другое, более обидное слово «ничтожество». Она рассердилась и закричала:
– А с кем мне жить? Я не могу жить одна, а ничего другого нет у меня!
Елизавета нахмурилась:
– Лера, ты же гордая, я знаю.
– Не гордая я! – огрызнулась Валерия.
– Гордая, просто скрываешь. Привела на свой диван какого-то Французского, – Лиза сделала паузу и добавила: – хронически подданного.
Валерия возразила:
– Толя не пьет.
– Что ты говоришь? – с сарказмом воскликнула Елизавета: – Трезвенник? Только что видела своими глазами. Так не пьет, что еле стоит на ногах и языком не ворочает. Лера, опомнись, – принялась увещевать она, – Французский никчемнейший человечишко. Одно слово: подданный. Он на шее твоей сидит да еще, наверняка, упрекает тебя, обижает…
Валерия обреченно молчала. Покорность подруги Елизавету взбесила.
– Черт возьми! – закричала она. – Олух какой-то тебя, красивую умную бабу, унижает! А ты спокойна? Да, ку-куру-куку?! Неужели это все тебя не колышет, не колет?
– Колет! – взорвалась Валерия, тоже переходя на крик. – Да, колет! Очень сильно колет! Что уставилась? Колет! Колет! До самой печенки колет!
– Не нервничай, – сказала Елизавета, мгновенно успокаиваясь сама. – Если колет, так в чем же дело?
– А ты не знаешь? Сейчас расскажу. Психолог Левин проводил эксперименты на крысятах. Одних он нежно поглаживал, других колол, а третьих оставлял без внимания. Знаешь что в результате произошло?
Елизавета равнодушно пожала плечами:
– Понятия не имею.
– Те крысята, которых он поглаживал, выросли здоровыми. Те, которых колол, тоже были здоровыми, но… злыми. Оч-чень злыми, – прошептала Валерия и тут же закричала: – А вот оставленные без внимания, болели! Сильно болели! Понимаешь? Я не хочу болеть! Я нормальная! Здоровая! Хоть и злая! Ну уж прости! Меня давно не гладил никто!
Она сделала паузу и продолжила уже тихо, даже устало:
– Лизка, отвяжись, пусть лучше колет. Ведь кто-то же должен меня любить.
– Хочешь сказать, колоть, – ехидно поправила Елизавета.
Валерия снова перешла на крик:
– Да! Хоть так! Любить и колоть, колоть и любить! Любить хоть с дивана! Лишь бы не это проклятое одиночество! Не болонку же мне заводить!
На ее лице застыла гримаса боли. Казалось, еще немного и слезы брызнут из глаз.
– Та-ак, – подытожила ошеломленная Елизавета, – полный ку-куру-куку наступил в твоей жизни. Ну, подруга, ты себя довела. Вижу, пора мне всерьез заняться тобой. Я, дура, думала, что дела вот-вот повернут на лад, а тут и конь не валялся – столько работы. Что ж, придется засучивать рукава.