Глава вторая. Костер любви. Нина
Наша новая соседка отключилась через две минуты после укола. Даже головы от подушки не подняла. Мне бы так! Но на меня, к сожалению, снотворное действовало медленнее, так что я успела и покурить, и – в который раз! – кое о чем поразмыслить. Точнее, снова восстановить в памяти реальный ход событий.
До того, как угодить в хоть и комфортабельную, но все-таки психушку, я работала старшим менеджером в довольно большом отеле. Работа нервная, день ненормированный, но мне нравилось решать неразрешимые, казалось бы, проблемы, каждый день встречаться с новыми людьми, руководить многочисленным персоналом. Это было мое.
К сожалению, муж мой так не думал. Имея изрядную долю восточной крови, он совершенно искренне полагал, что место женщины – в доме. На кухне или в спальне – неважно, главное, чтобы сидела дома и рожала детей. А мне как раз не хотелось ни того, ни другого.
«Залетев» один раз по глупой случайности, я сумела в полной тайне от мужа сделать аборт, да еще умудрилась скрыть это от коллег, а главное – от начальства. Но больше рисковать не желала и поэтому приняла радикальные меры. Спираль и таблетки. Пять лет меня это не подводило, но муж все чаще заговаривал о том, что мне нужно обследоваться на предмет возможного бесплодия.
– А если окажется, что я не могу иметь детей? – осведомилась я у него после очередной беседы «тебе бы надо бы…». – Ты со мной разведешься?
Муж посмотрел на меня, как на умственно отсталого ребенка и изрек:
– Естественно.
Мило, не правда ли? Плюс – бешеная ревность в сочетании с неприкосновенностью его собственной личной жизни. И как меня угораздило выйти замуж за такого человека?! Впрочем, Армен взял меня штурмом, после долгой и упорной осады, постепенно отрезая все пути к спасению. Через полгода такой политики я выкинула белый флаг и сдалась на милость победителя.
Если бы просто сдалась, то есть – отдалась, еще куда ни шло. Но я, дура непроходимая, согласилась на официальный брак. Свадебное платье немыслимой красоты и стоимости, фата, белый лимузин и сотня перепившихся в модном ресторане гостей, большую часть из которых я просто не знала. Горько!
Ох, как же мне действительно стало горько, когда улеглась буря страстей и наступили семейные будни. Кроме внешности, я не соответствовала ни одному из требований, предъявляемых Арменом законной супруге. Не любила готовить, предпочитала заказывать ужин на дом, а обедать – либо на работе, либо в кафе. Совершенно не была готова к материнству… ну, это понятно. Тихо ненавидела все без исключения «святые женские обязанности»: стирку, глаженье, уборку и тому подобное, хотя и старалась выполнять их более или менее добросовестно. Понятно, что подобные жизненные установки не способствовали идеальным семейным отношениям.
В конце концов Армен настоял на том, чтобы я проконсультировалась со специалистами. Слава Богу, он был выше того, чтобы сопровождать меня на все эти консультации и обследования. В результате я с тщательно скрываемым торжеством предъявила ему вердикт медиков: совершенно здорова и вполне способна зачать, выносить и родить полноценного ребенка, и не одного.
Увы, это лишь усугубило ситуацию. Ведь теперь негласно подразумевалось, что наш брак остается бездетным по вине самого Армена. Ни поверить в это, ни, тем более, смириться он не мог. И с этого момента во все более категоричной форме требовал, чтобы я оставила работу и посвятила все время решению проблемы зачатия. Но тут уж уперлась насмерть я. И даже заговорила о разводе.
Это было с моей стороны очередной невероятной глупостью. Во-первых, с точки зрения Армена, инициатива развода могла принадлежать исключительно мужчине. Во-вторых, если я так цепляюсь за свою работу в отеле, значит… правильно, у меня там имеется любовник. А может быть и не один. Жизнь медленно, но верно начала превращаться в небольшой домашний ад. Или в филиал сумасшедшего дома.
Красавицей я себя назвать не могу, но с фигурой у меня все в порядке, кожа такая, что завидуют все коллеги женского пола, а волосы Господь вообще дал такие, что обделил ими минимум трех женщин. Не рыжие, а того оттенка, который называют «тициановским», очень густые и пышные, принимающие любую форму и укладывающиеся в любую прическу. В распущенном же виде они окутывали меня практически до бедер. Немудрено, что я ими страшно гордилась, холила и лелеяла.
В результате одним далеко не прекрасным вечером, когда я вернулась домой чуть живая от усталости, я пропустила критическую точку в ревнивых выпадах супруга, к тому же огрызнулась и заявила, что завтра же подаю на развод.
– Хочешь гулять на свободе? – подозрительно спокойно осведомился Армен.
– Хочу нормально жить.
– С кем?
– Этот вопрос не обсуждается.
– Правильно. Обсуждать мы его не будем. Но если ты действительно хочешь от меня уйти, то…
– То что? Убьешь?
Армен покачал головой.
– Нет. Но научу уму-разуму на всю оставшуюся жизнь.
Он вышел из кухни, громко хлопнув дверью, и я решила, что на сегодня представление закончилось. Размечталась!
Армен вернулся почти сразу – с канистрой бензина. Я так и не смогла убедить его не хранить в доме легковоспламеняющиеся жидкости: запас горючего для автомобиля на лоджии не переводился. Неужели муженек собрался куда-то ехать на ночь глядя?
Я ошиблась: он никуда не собирался. Он зачем-то достал из кармана зажигалку и протянул ее мне.
– И что? – несколько даже опешила я.
– Урок начинается, – невозмутимо отозвался Армен. – Потерпи чуть-чуть, дорогая.
Не успела я глазом моргнуть, как супруг зажег все четыре конфорки нашей газовой плиты, потом вдруг крепко сжал мне запястья и толкнул к ней. Не просто толкнул – нагнул так, что мои распущенные волосы накрыли собой всю поверхность плиты с четырьмя озерцами синего пламени. Я услышала легкое потрескивание, запахло паленым волосом, но вырваться из железных объятий мужа не было возможности.
Огонь опалил кожу на голове, я закричала от боли и, кажется, на какое-то время потеряла сознание. Очнулась уже лежа на полу, почему-то вся мокрая, а от тошнотворного запаха бензина резало глаза и першило в горле.
– Последний штрих, дорогая, – услышала я откуда-то издалека голос Армена.
И в рот мне полилась жгучая жидкость крепостью градусов в сто. У меня мелькнула дикая мысль, что это – тоже бензин, потом краем сознания прошла другая, более здравая, что это – спирт. А потом – полный провал, мрак и безмолвие.
Очнулась я уже в больничной палате, а возле моей койки сидел симпатичный молодой мужчина в белом халате. Такой типичный врач из американских мелодрам, если вам понятно, о чем я.
– Как вы себя чувствуете? – задал он традиционный вопрос медиков всех времен и народов.
– Скверно, – призналась я. – Голова просто раскалывается.
Это было лишь частью правды, поскольку у меня был еще и омерзительный привкус во рту и даже подташнивало. Не знаю, какие ощущения возникают при тяжелом похмелье, но по описаниям я страдала именно от него. Хуже всего, впрочем, действительно было голове. Я поднесла к ней руку и обнаружила то ли бинт, то ли марлевую, туго завязанную косынку.
– Что со мной? – испугалась я так, как не пугалась никогда в жизни. – Я попала в аварию?
– Нет. Насколько мне известно, пытались покончить с собой в состоянии сильного алкогольного опьянения.
– А зачем повязка на голове? – только и смогла спросить я.
– Легкие ожоги кожи. Ничего страшного.
Ничего страшного? Я вспомнила запах паленых волос, обжигающую боль, кое-что из дальнейшей фантасмагории и всхлипнула:
– У меня сгорели волосы?
– Да, и вы очень легко отделались. Просто чудо, что ваш муж успел помешать вам сгореть заживо.
Помешать? Да он же сам все это и устроил! В том числе, кстати, и «состояние алкогольного опьянения».
– Я не пыталась покончить с собой, – собрав всю силу воли, ответила я. – И не пила. Я вообще равнодушна к спиртному.
– Да? Когда вас доставили вчера поздно вечером, вы были смертельно пьяны. Если это называется равнодушием к спиртному…
– Меня насильно напоили. И сожгли мне волосы.
– Какие-нибудь садисты-маньяки? – участливо осведомился врач.
– Нет. Мой муж. Я сказала, что хочу развестись с ним, а он…
И тут у меня началась самая настоящая истерика. Я только теперь поняла, какую жестокую шутку сыграл со мной муженек. Как же плохо я, оказывается, знала человека, с которым жила!
Мне сделали укол, дали выпить какую-то не слишком вкусную жидкость, сопроводив ее парой таблеток, а когда я затихла немного, поставили капельницу. Так с иглой в вене я и уплыла в бесконечный, вязкий сон без сновидений, но с какими-то символами и знаками то и дело всплывающими перед моим внутренним взором. Ничего более жуткого, чем этот сон, я до сих пор не видела. И продолжалось это состояние, как я потом узнала, не несколько часов, а больше суток.
Когда я снова начала ориентироваться во времени и пространстве, капельницы уже не было. На тумбочке возле кровати стояла миска с какой-то кашей и кружка с жидкостью бурого цвета. Соображала я уже много лучше, поэтому кашу съела, не обращая внимания на ее вкус, и содержимое кружки тоже опробовала, но так и не смогла определить, чай это, какао или кофе с молоком. Впрочем, какая разница?
Оглядевшись, я обнаружила, что нахожусь в трехместной палате с решеткой на окне. Одна койка была пустой, на второй неподвижно, с закрытыми глазами лежала под капельницей молодая женщина или девушка. По подушке рассыпались роскошные локоны цвета вороного крыла…
Зеркало в туалетной комнате, которая находилась при входе в палату, явило мне малоприятное зрелище. Судя по всему, меня обрили наголо, а на марлевой повязке кое-где проступали желтоватые пятна. Надо полагать – места ожогов. Лицо выглядело так, словно я месяц пребывала в глухом запое. В общем, картина маслом кисти неизвестного художника.
Хотя, почему неизвестного? Муженек решил поучить меня уму-разуму, а коль скоро слова и поступки у него обычно не расходятся, урок получился на славу. Забыть я его уж точно не смогу, простить – тем более. Вот сумею ли я отомстить, это был вопрос посложнее. Рано или поздно меня отсюда выпустят, лишь бы не слишком поздно. А там, как пелось в популярном когда-то телефильме, «Посмотрим, кто у чьих ботфорт в конце концов согнет свои колени…»
Я вернулась в палату, но ложиться уже не стала. Села на стул возле окна и принялась размышлять, как отсюда выбраться. Здравый смысл, потихоньку возвращавшийся ко мне, подсказывал: осмотрись, не спеши. Ведь совершенно неизвестно, каким образом Армен обставил эту мою госпитализацию.
В этот момент в палате появилась женщина в зеленых брюках и блузе. Судя по всему, санитарка или медсестра. Первое предположение оказалось верным: женщина забрала поднос с пустой посудой, одобрительно хмыкнув при этом.
– Доброе утро, – вежливо сказала я.
– Оклемалась? Смотрю, поела. Молодец. Значит, долго здесь не задержишься.
– Это что, такая примета?
– Нет. Если пациент все съедает, значит, процесс пошел, куда надо. А соседка твоя спит, что ли?
Я пожала плечами.
– Наверное. Вчера ее, кажется, не было.
– Значит, поздно вечером привезли. Вены, дурочка, вскрыть себе пыталась. Все-то вы, девки, дурью маетесь, не живется вам в свое удовольствие…
– Мне бы покурить, – робко вякнула я.
– А кури в туалете, только дверь плотнее прикрывай. Вещички твои в тумбочке.
Она развернулась и ушла. А я полезла в тумбочку, где обнаружила собственную сумочку с документами и косметикой, а также пакет, где лежали туалетные принадлежности, несколько пачек сигарет, зажигалка, старый шелковый халат и домашние шлепанцы. Я подумала, что Армен ничего не забыл, во всяком случае, из предметов первой для меня необходимости. Образцово-показательный любящий муж!
Покурила я, правда, не без удовольствия, хотя и в не слишком комфортных условиях. А потом надела поверх больничной рубахи свой халат и снова заняла стратегическую позицию у окна. Моя соседка так и не шевельнулась, и если бы не пульсировавшая у нее на шее маленькая голубая жилка, я бы решила, что она, в лучшем случае, в коме.
Где-то через час (хотя не знаю точно, часов у меня не было) дверь снова отворилась и появился знакомый мне врач.
– О, уже на ногах! – весело заметил он. – Уникальный, должен сказать, случай в моей практике.
– И что же в нем такого уникального? – поинтересовалась я.
– Ну, суицидники у нас обычно дня три пластом лежат, а если в комплекте с алкоголем – и того дольше.
– Ну, а шизофреники вяжут веники, – вспомнила я старую песенку о сумасшедшем доме. – Я лично, уважаемый…
– Петр Андреевич, – любезно подсказал он.
– Я лично, Петр Андреевич ничего уникального не вижу. Потому что на жизнь свою не покушалась и спиртного не пила. Добровольно. Весьма вероятно, меня им накачали принудительно, для убедительности общей картины.
– Какой картины?
– Той, которую, надо полагать, зафиксировала «Скорая помощь». Вусмерть пьяная баба с обожженной головой в луже бензина и с зажигалкой в руке.
– Но ведь все так и было!
– Не совсем. Позволите изложить мою версию?
Петр Андреевич позволил. Он выслушал все молча, лишь изредка приподнимая брови, то ли в недоумении, то ли у него просто была такая мимическая особенность. Когда я закончила, он подвел итог:
– Значит, это не попытка суицида, а проявление одним из супругов насилия по отношению к другому супругу. Будем вызывать дознавателя?
– Однозначно, – кивнула я. – Муж и жена, конечно, одна сатана, двое дерутся – третий не мешай и так далее. Но я твердо намерена с этим браком покончить, так что будем привлекать нашу доблестную милицию.
– Так и сделаем, – кивнул Петр Андреевич. – Пусть поспрашивают вас и вашего… гм… супруга. Если принять на веру вашу версию, то за ним следует забронировать место за решеткой, причем в другом заведении.
– А это реально? – усомнилась я.
– Определенная доля вероятности имеется. Кстати, он известил о случившемся вашу матушку, та уже с утра пораньше сюда примчалась. Но разрешить вам свидание я пока, увы, не могу. Есть определенные правила…
– Понимаю, – кивнула я. – Что ж, может, это даже и к лучшему. Вряд ли маму порадует мой теперешний вид.
Петр Андреевич кивнул и отошел к соседней койке. Красавица на ней по-прежнему была недвижима и безмолвна.
– Виктория! Виктория, вы меня слышите? Откройте хотя бы глаза.
Никакой реакции. С таким же успехом он мог бы беседовать с восковой куклой. Только у кукол не бывает перебинтованных запястий.
– Тоже суицидница? – осведомилась я у Петра Андреевича.
– Других здесь не держат, – отозвался он, – в смысле, в таких палатах. Мы недавно открылись, у нас тут все по науке. Увидим, что пациент становится адекватным – переводим в открытую палату, разрешаем телефонные переговоры, прогулки, свидания… Это пока еще образцово-показательное заведение, символ того, что наша психиатрия становится все более современной и гуманной. Добро, Нина, еще увидимся. Я распоряжусь, чтобы вам принесли мамину передачу. И от таблеток не советую отказываться, нервы лечить нужно в любом случае.
Я не стала с ним спорить. Нервы, конечно, после такого происшествия лечить просто необходимо, да и торчать тут до второго пришествия я не собиралась.
В пластиковом пакете, который мне вскоре принесли, обнаружились фрукты, пакет сока, минеральная вода и конфеты, а также какой-то старый детектив и… шелковая косынка. Невооруженным глазом было видно, что хотя мама собирала все это в страшной спешке и растрепанных чувствах, все необходимое она положила. Об этом же красноречиво свидетельствовала и приложенная к передаче записка.
«Доченька! Как же ты так?! Хорошо, что Арменчик успел вовремя. Лечись, береги себя, я буду ходить через день. Арменчика, как назло, в командировку отправили. Целую тебя. Напиши, что нужно. Мама».
Да, обожаемый зять и тещиньке мозги запудрил, и от обязанности навещать свихнувшуюся супругу отделался. Молодец! Моя мама в нем души не чает: видятся они не часто, а когда приходится, он ее убалтывает комплиментами, да рассказами, как он ее доченьку обожает. Меня, то есть. Еще раз скажу: молодец!
В этот момент мне показалось, что в палате что-то изменилось. Я оглянулась и обнаружила, что соседка пришла в себя и смотрит широко открытыми глазами прямо перед собой. Даже не глазами – глазищами невероятно красивого и редкого фиалкового цвета.
– Привет, – сказала я как можно более жизнерадостно. – Меня зовут Нина. А ты – Вика?
Длинные, пушистые ресницы дрогнули, на миг опустились и тут же снова распахнулись. Интересно, она немая или это последствие шока?
– Пить хочешь? – задала я следующий вопрос.
Та же реакция. Я подошла к ней, взяла стоявшую на тумбочке кружку и помогла Вике приподняться. Она пила так же жадно, как и я какое-то время тому назад. Когда кружка опустела, а голова Вики снова упала на подушку, я услышала даже не шепот – шелест:
– Спасибо…
Слава тебе, господи, не немая! Но я не успела обрадоваться, как Вика подняла свободную от капельницы руку и приложила к своим губам тонкий пальчик с безупречным маникюром…
Моя работа с огромным количеством самых разных людей научила меня многому. В том числе, пониманию недомолвок и жестов. Вика явно не хотела говорить с врачом, но сочла необходимым поблагодарить меня за заботу. И совершенно четко дала мне понять, что все должно остаться между нами. Любопытно…
Как раз в этот момент вошла медсестра, хорошенькая брюнетка с очень живыми глазами. В руках у нее был подносик с двумя мензурками и какими-то таблетками. Она ловко отсоединила Вику от капельницы, потом таким же заученным движением приподняла ей голову, забросила в рот таблетку и влила туда же содержимое мензурки. После чего повернулась ко мне явно с теми же намерениями. Ну уж это спасибо!
– Я сама, – сказала я.
Сестра недоверчиво на меня посмотрела и предложила… открыть рот. А, черт с ней, в конце концов! Так что таблетку мне скормили, как сахар лошади, воду, правда, я выпила самостоятельно. Хоть и маленькая, но все-таки победа над режимом.
Время тянулось бесконечно. Читать мне пока не хотелось, лежать – тоже но пришлось: под капельницу, из которой в мой организм медленно просачивалось неизвестно что: назвать компоненты процедурная сестра отказалась наотрез:
– Что врач прописал, то и вливаем.
Ну, раз врач сказал «в морг», значит – в морг, вопрос обсуждению не подлежал. Под этой самой капельницей я, кажется, задремала, поскольку обед принесли как-то подозрительно быстро.
Описывать эту трапезу не буду: те, кто лежал в больнице, и сами никогда подобное не забудут, а если не довелось – все равно не поймут, поскольку это неописуемо.
Вика есть ничего не стала, несмотря на уговоры санитарки, но лекарство, как и в прошлый раз, приняла покорно. Я заметила, что на ее тумбочке появился роскошный во всех смыслах слова букет: некоторые цветы из него я вообще видела впервые в жизни.
– Сумасшедшей красоты цветы, – сказала я, когда мы остались в палате одни. – От одного взгляда на них настроение поднимается.
Ответом мне была легкая гримаска то ли неудовольствия, то ли раздражения.
– Ты бы поела, – предложила я. – Если только лекарства принимать, неизвестно, как мозги отреагируют.
– Сок в тумбочке, – неожиданно четко, хотя и шепотом, отозвалась Вика.
В тумбочке был не только сок, но и всевозможные фрукты, коробка роскошных шоколадных конфет, еще какие-то коробочки. Одна из них показалась мне знакомой – «Рафаэлло». Я решительно вскрыла эту коробочку, сунула одну конфету Вике в рот, потом занялась процедурой наливания сока. Сама же Виктория без моей помощи приняла полусидячее положение и сок выпила с видимым удовольствием.
– Курить хочешь? – спросила я. – Тут у тебя блок шикарных сигарет.
Вика покачала головой.
– Не сейчас. Потом, может быть.
И снова легла, повернувшись лицом к стене. Очень кстати (для нее) как оказалось: щелкнул замок и в палату в сопровождении медсестры вошел мужчина средних лет и средней наружности, белый халат которого был наброшен на милицейскую форму.
– Данилова, к вам пришли!
Ага, значит, Петр Андреевич не просто поболтал с очередной пациенткой, а принял какие-то меры. В смысле, привлек к моему делу внимание правоохранительных органов.
– Майор Степанов, – представился новоприбывший. – Пришел побеседовать с вами о недавних… событиях.
– Спасибо большое, – искренне поблагодарила я.
– Не за что, работа такая. Так в чем проблема, Нина Максимовна?
– Проблема в том, что я не покушалась на свою жизнь, так что психически вполне здорова.
– А волосы зачем спалили?
– Зачем их спалили мне? – уточнила я. – А затем, чтобы раз и навсегда отбить охоту затевать разговор о разводе. Это чисто мужская привилегия, как оказалось.
– То есть волосы вам сжег муж? Я правильно понимаю?
– Абсолютно. Зажег все четыре конфорки и нагнул меня над плитой спиной к огню.
– В заключение «Скорой» написано, что вы были в состоянии…
– Сильного алкогольного опьянения, – устало завершила я уже знакомую фразу. – Только в заключении не сказано, что спиртное мне в рот влили тогда, когда я уже была в шоковом состоянии от страха и боли.
– Вы хотите сказать, что вас напоили силком?
– Не напоили, а напоил. Вполне конкретный человек, мой собственный супруг. Сначала он расправился с моей шевелюрой, а потом соответствующим образом выстроил мизансцену.
– А вы не преувеличиваете?
– Господин майор, вам наверняка доводилось видеть попытки самосожжения. Ну, если не лично наблюдать, то хотя бы в кино. Человек обливает себя бензином с ног до головы, а потом подносит спичку или зажигалку…
– К одежде, – машинально закончил майор.
– Именно. Очень неудобно поджигать волосы, особенно длинные. Они ведь всю спину закрывают, у меня, например, закрывали даже, извините, «казенную часть». И как я, по-вашему, ухитрилась их спалить, не причинив вреда остальному?
– Все, что вы рассказываете, действительно странно. Хотите написать заявление о применении к вам силовых методов?
– Знаете, не просто хочу – мечтаю.
– Посадить думаете?
– Обязательно. Только не в тюрьму.
Майор воззрился на меня в полном изумлении:
– А… куда же?
– Да хоть сюда вот, – безмятежно ответила я. – Или в другую какую-нибудь психушку, покруче. Чтобы палаты – на двенадцать человек, пациентов к койкам привязывают и в туалет – только под конвоем.
– Мысль интересная, – хмыкнула майор. – Но если давать делу ход, вашего супруга все равно для начала могут только в КПЗ упрятать.
– Это уже детали. Я хочу выйти отсюда и развестись. Не хочу жить с человеком, который способен на такое. Не хочу и не буду.
– Пишите заявление, Нина Максимовна.
– Давайте бумагу, ручку и диктуйте.
На написание заявления ушло минут пятнадцать, после чего майор счел своим долгом меня предупредить:
– Вы особенно не обольщайтесь. Свидетелей не было, как все произошло на самом деле, знаете только вы двое. И у каждого своя версия.
Я только плечами пожала.
Майор ушел. Больше всего меня злило отсутствие часов: обед уже был, а сколько времени осталось до ужина – неизвестно, заняться абсолютно нечем. Разве что покурить…
Когда я вернулась из туалета, то обнаружила, что моя соседка снова открыла глаза и лежит, разглядывая потолок.
– Пить хочешь? – спросила я. – Или покурить?
– Умереть я хочу, – неожиданно внятно, хотя и тихо произнесла Вика. – Вот и все.
– Ты это брось! – испугалась я. – Вон, один раз уже попробовала не жить, сама видишь, что получилось. И врачу ничего не говори.
– А с врачом я вообще разговаривать не собираюсь. Помоги мне встать, пожалуйста.
Я помогла ей добраться до санузла, где она пробыла достаточно долго. А когда снова вернулась в палату, то налила себе сока, достала из тумбочки плитку какого-то шоколада и угостила меня. Мне эта ее щедрость вдруг стала подозрительной.
– Не бойся, я тебя не подкупаю, – будто бы прочитав мои мысли, улыбнулась Вика. – С тобой я общаться буду, с врачами – нет. Пока, во всяком случае.
– И сколько ты собираешься молчать?
– Ровно столько, сколько потребуется, чтобы все обдумать и понять.
Что ж, логично. Просто так человек себе вены резать не будет, для этого нужны достаточно уважительные причины. Пусть помолчит, подумает.
– Я слышала твой разговор с милиционером, – сказала Вика. – Одна ты с этим делом не справишься. Если только твой муж чистосердечно во всем не признается, точнее, не явится с повинной.
– Это вряд ли, – вздохнула я. – Мама записку прислала, муженек мой в срочную командировку отбыл.
– Это возможно?
– Теоретически – да. Но обычно он мне о командировках заранее говорит, только возвращается всегда внезапно.
– Значит, липа, – равнодушно констатировала Вика. – Может, и уехал, только не в командировку. Ему сейчас встречаться с милицией вроде бы ни к чему.
– Значит, взял отгулы и куда-то смылся, – согласилась я. – Чутье на неприятности у него всегда было отменное.
– А пока он не объявится, дело никто не начнет. Верно?
– Более чем, – согласилась я.
– Вот видишь…
В этот момент начала открываться дверь в палату и Вика молниеносно приняла уже знакомое мне положение: лицом к стене. На сей раз нам принесли по стакану какой-то мутноватой жидкости типа компота и по паре печений. Когда санитарка ушла, Вика повернулась ко мне и сказала:
– Надо барахтаться. Сбивать молоко в масло, иначе потонем. Думаешь, я сама себе вены резать решила? Нет, Нина, не одну тебя подставили, мы обе – в одной команде.