Менталитеты. Глава первая. НАШИ ПРИШЛИ! (В. А. Гурковский)

Андрей бежал по улице, не замечая никого и ничего. Он услышал от соседей, что единственный на все село фельдшер, уезжает, и спешил, надеясь его застать. Застал. Когда подбежал к дому Маркуса (так звали фельдшера), тот как раз выезжал из ворот. Длинная такая полу арба – полу повозка с наращенными высокими бортами, доверху нагруженная всякими мешками и предметами домашнего обихода; сверху в углублении – вся его многочисленная семья и, на примитивных козлах, с вожжами в руках – сам хозяин, фельдшер Маркус. Нескладный внешне, располневший мужчина, лет сорока, с седоватыми кудряшками на затылке и блестящей лысиной на лбу, прикрытой потертой соломенной шляпой.

Андрей схватился за уздечку ближнего к нему коня и, перекрикивая шум двигавшейся подводы, обратился к фельдшеру: «Господин Маркус! Беда у меня! Надя моя помирает! Ей рожать скоро и наверно что-то не так, все время кричит, сильные боли, жар у неё не спадает. Уже две бабки нашел, что ни делали – не проходит. Пожалуйста, помогите, пока вы еще здесь! Она сколько лет на вас работала, а сейчас ей совсем плохо…Помогите, прошу вас! Я вас отблагодарю».

Вроде бы внимательно слушавший его фельдшер, вдруг дернул за вожжи, хлестнул лошадей кнутом, они рванули и потянули подводу вправо, к выезду на дорогу. Андрей ускорил шаг, но уздечку не отпускал и все повторял: «Помогите, прошу вас, пожалуйста, помирает же Надя…Помогите, прошу вас…».

Маркус повернул к нему перекошенное от злобы лицо и заорал: «А ну, отпусти уздечку, паршивый хохол! Ты забыл, как вы поступили с моим братом, Хаимом?. Так я не забыл! Никуда я не поеду! Разбирайтесь сами! А мне срочно ехать надо, не до вас сейчас! Отойди!». Он с размаху хлестнул лошадей кнутом, вторым ударом опоясал кнутом Андрея, бегущего рядом с лошадью, и погнал лошадей в сторону кишиневской дороги. Удар пришелся по лицу, досталось и глазам. Андрей упал, повозка уехала. Андрей с трудом встал, протер глаза, повозка уже повернула за угол и двинулась на север. Фельдшер когда-то рассказывал, что у него родители живут в Яссах; возможно туда, и он поехал.

Возбужденный Андрей прислонился к стволу акации, постоял, не понимая, что произошло, а потом вдруг как что-то ударило его: «А Надя как же! Я же бежал к доктору, надеясь на его помощь. Был уверен, что он поможет. Надя работала у его брата аптекаря, Хаима. Одна вела все домашнее хозяйство, убирала, помогала в аптеке. Часто работала и у Маркуса. Помогала бесплатно. За детьми ходила обоих братьев. Они жили рядом, огород – в огород! И вот – так доктор отплатил ей за все, в самый нужный момент!». Он горестно вздохнул, огляделся вокруг и быстрым шагом пошел по дороге, домой.

Дома братьев – фельдшера Маркуса и аптекаря Хаима, были угловыми на соседних улицах, их приусадебные участки, примыкали друг к другу. Как люди экономные, братья соорудили на меже большой деревянный туалет, один на две семьи, с двумя противоположными выходами. Андрей, проходя напротив его, вспомнил случай годичной давности, о котором только что ему фельдшер, и со злом, напомнил. Дело было так. Братья Шварцманы решили сделать общий туалет, навезли брусьев, досок и наняли двоих молодых ребят. Договорились с ними вырыть большую, метра три глубиной, яму, нарисовали макет, оговорили оплату, ну и так далее. Ребята сделали все, как надо, получили расчет и ушли. Вечером Хаим решил опробовать новое сооружение, зашел туда и…провалился на самое дно ямы. Рядом, метрах в десяти, проходила улица. Хаим, оправившись от первичного шока, вначале сидел на дне ямы и молчал, боялся, что кто-то услышит – узнает и опозорит его на все село. Но, когда стемнело и стало страшно сидеть на трехметровой глубине, он начал подавать звуки, надеясь, что кто-то из домашних его услышит…

Но, вместо домашних, его «услышали» проходящие по улице молодые ребята, друзья Андрея. Они помогли Хаиму выбраться из ямы, а он в знак благодарности, дал им два литра спирта, но попросил никому об этом не рассказывать…

Потом приезжал румынский жандарм, вызывал ребят, которые строили туалет, пытался выдавить у них признание, что они подпилили опорные бруски, но ребята оправдались тем, что хозяева лично у них объект приняли и претензий не имели, что сами заказчики и подтвердили. Случай сразу стал достоянием гласности, и в селе несколько месяцев эта тема обсуждалась и обсмеивалась. Ребята – «спасатели» Хаима были украинцами, в селе вообще больше половины населения были (и ныне есть) украинцы, поэтому братья и затаили зло именно на украинцев, хотя доказать так ничего и не смогли.

Все это Андрей вспомнил, проходя мимо. Странно было, отчего или от кого, так быстро убегали братья Маркус и Хаим. Хаим еще рано утром уехал и тоже с вещами, и всей семьей.

Чем ближе Андрей подходил к дому, тем больше его охватывала тревога за жену. Он наделся вернуться с фельдшером, обнадежил Надю и находящуюся рядом с нею тетю Клаву, но – не вышло. И что делать, куда и к кому идти, – он не знал. Зайдя в дом, увидел, как тетя меняет влажные тряпки на лбу жены, лицо у Нади было белым, как стена, лежала она с закрытыми глазами, тяжело дыша открытым ртом. Тетя сказала, что Наде пришло время рожать, но плод почему-то не идет, перевернулся или еще что-то. Еще немного и Нади – может не стать…

На вопросительный взгляд тети – Андрей лишь развел руками и шепотом рассказал про встречу с Маркусом. Тетя отпустила несколько недобрых слов в адрес неблагодарного фельдшера и попросила Андрея сходить к колодцу – принести свежей воды.

У колодца стоял его сосед и еще одна женщина. О чем-то оживленно беседовали. Когда Андрей подошел, сосед сразу ошарашил его известием: «Андрюша! Наши пришли!». «Какие, наши? – не понял Андрей. «Наши, русские, советские!» – захлебываясь заговорила женщина – «Сегодня на рассвете приезжали на край села двое красноармейцев, верхом на лошадях, вроде как разведчики, что ли. Спрашивали – что и как, есть ли румыны в селе. Мы им сказали, что румын в селе почему-то не стало, ни военных, ни гражданских. Сегодня вот фельдшер с братом тоже уехали. Военные попили воды и уехали, сказали, что все – кончилась у нас румынская власть. Не знаю – верить тому или нет, но так они сказали. А еще сказали, что они расположились за шахтами, возле соседнего села. Там какая-то военная часть у них временно стоит.».

Андрея словно током ударило! Он набрал ведро воды, занес его в дом, тихо сказал тете: «Я скоро, ждите!» и побежал в гору, в сторону шахт, где многие годы добывали камень-известняк для строительства. Он еще ничему не поверил, он просто почувствовал шанс спасти Надю!

Дорога долго шла в гору. Слева оставалось село, все утопающее в зелени. Большими темно красными пятнами выделялись вдоль улицы и на огородах, вишневые и черешневые деревья, золотом отливали абрикосы и персики. Отцветшие недавно акации, сторожевыми вышками возвышались среди плодовых деревьев, потряхивая мелкими листочками, сворачивающимися днем в трубочки от жары. А справа – внизу, вдоль села, бежала небольшая речка, образуя длинную цепь разно размерных озер, глубоких, с холодной, чистой и прозрачной водой, и кишащих разносортной рыбой.

По ту сторону речки, на всем её протяжении, поднимались высокие холмы, поросшие лиственными лесами – кленом, дубом, ясенем, ольхой. Все это чудесное место было «сердцем» Молдавии и обобщенно называлось во все времена просто – «Кодры».

Андрею было не до этих красот. Он бежал в гору, весь мокрый. Жара. Дышать тяжело. Вся одежда покрылась выступившей солью. А он бежал и думал о Наде: «Хотя бы она выдержала! Хотя бы успеть! Хотя бы там кто-то был, кто понимает в медицине!». Только эти мысли заполнили его всего и ничего больше он не видел, не слышал и не чувствовал. Задыхаясь от жары, напряженного бега и беспокойства за жену, он перевалил через пологий холм и увидел вдали небольшой шахтный поселок. И сам поселок и вся его округа были покрыты вековой желто – белой пылью. Здесь пилили строительный камень – известняк или – ракушечник.

Сверху было видно, как влево от дороги, недалеко от неглубокого ущелья, зияющего пустыми глазницами шахтных известняковых штолен, расположился какой-то лагерь. По кругу стояли палатки, откуда-то вился синий дымок. Между палаток, двигались люди в военной форме…

«Есть, слава Богу!» – застучало сердце – «давай, Андрей, поспеши, а вдруг?!». Не доходя до лагеря метров двести, рядом с дорогой, стоял шалаш из кукурузных стеблей. Когда Андрей подошел к нему, из шалаша вышел солдат, в красноармейской форме, с винтовкой наперевес, передернул затвор, направил винтовку в сторону Андрея и спросил по-русски, с явным украинским приговором: «Стой, хто йдет!». «Свой, брат!» – застучало в груди Андрея. Он заговорил по-украински, в минуту рассказал, что он из соседнего села, что беда у него с женой, что срочно надо доктора, которого в селе нет. Может у них есть кто-то, чтобы мог помочь. Солдат ничего не расспрашивая больше, нагнулся к шалашу, вытащил полевой телефон, покрутил за ручку и доложил кому-то то, что ему сказал Андрей. Его спросили – сколько человек пришло – часовой ответил – один. Пропусти его – сказали по телефону. Получив разрешение, Андрей снова побежал и через пару минут был в лагере. Стоял между палатками, не зная, куда идти. Из одной из них, вышел военный с двумя шпалами на петлицах.

Андрей снял фуражку, поклонился, поздоровался. Военный тоже поздоровался, сказал – оставь все эти ненужности – поклоны, и спросил, кто он, откуда, что у них в селе сейчас и в чем его проблема. Андрей быстро и сбивчиво объяснил, что у него стряслось. Офицер ничего больше не стал выяснять, позвал дежурного и за кем-то послал. Через пару минут к нему в палатку зашел тоже военный, но в белом халате, наверное, врач. Командир быстро ему все объяснил, потом повернулся к Андрею и участливо проговорил: «Понимаю вас, но доктору надо несколько минут, чтобы собраться, дело для нас необычное, а вам я предлагаю пройти с моим помощником в столовую, думаю, вам не до этого всего было – поэтому попьете чаю, перекусите». Видя, что Андрей нетерпеливо встал, командир добавил: «Не беспокойтесь, успеете перекусить, пока доктор соберется, да лошадь запрягут». Андрей поблагодарил командира и пошел в палатку – столовую. И, правда, минут через двадцать, Андрей, доктор и солдат – ездовой, рысью помчались на повозке в село. А еще через два часа – на свет появился новый житель, мальчик, живой и здоровый. А еще через время – ослабевшая Надя, смогла первый раз покормить новорожденного. Доктор все это время находился в доме Андрея, и уехал только тогда, когда убедился, что все обошлось.

Андрей не знал, как его и командира отблагодарить, потом – решился, – достал с чердака ящик соленого сала, а в двухведерный дубовый бочонок налил холодного домашнего вина из погреба и передал солдату, потому, что доктор отказался что-то у них брать. Доктор оставил кое-какие лекарства на первый случай и дал рекомендации молодой маме и тете Андрея. Когда они отъезжали, Андрей спросил доктора, как его зовут, тот ответил – Николай. Тогда Андрей, в присутствии тети, сказал, обращаясь к доктору: «Если вы не будете против, – мы назовем сына Николаем, в честь вас, нашего спасителя! Будете ему крестным отцом; Большое вам спасибо, еще раз!». Доктор смутился, но возражать не стал. С тем они и уехали. Эта небольшая войсковая группа направлялась куда-то в сторону города Бельцы, и, пока они находились вблизи села Андрея, доктор еще пару раз приезжал к ним, проверял состояние Нади и малыша.

Так много всего свершилось в тот день, что и сам Андрей, и его семья, посчитали все это, как дар Божий, и не знали чем, как, и кого еще, надо благодарить за это. А то, что это Чудо все-таки было не сном, – подтверждал маленький улыбающийся Коля, на руках веселой, ожившей Нади!

От доктора они и узнали, что буквально несколько дней назад, в Бессарабию вошли советские войска. Вошли без боя, тихо, мирно, но быстро. Должны были войти еще быстрее, но случились непредвиденные обстоятельства: в буквальном смысле слова, продвижению войск…мешали люди. В каждом большом или малом населенном пункте, военных встречали возбужденные и радостные толпы людей, собирались стихийные митинги. Военных встречали хлебом-солью, ликующими возгласами, красными флагами и, конечно же, домашним вином. Все это тормозило продвижение военных в сторону Кишинева, и вместо того, чтобы войти в город к обеду, колонны прибыли туда только к ночи.

И в Кишиневе люди встречали приход «наших» войск с искренней радостью, флагами, транспарантами, приветственными речами. На многотысячном митинге выступал командующий специальной Южной группой войск, генерал армии Жуков Г.К., партийные и хозяйственные руководители региона, вышедшие из подполья и прибывшие с левой (советской) стороны Днестра представители Молдавской АССР. Люди ликовали и наполнялись надеждой на лучшую жизнь, по сравнению с предыдущими 22-мя годами румынской оккупации, когда Румыния под разными надуманными предлогами, пользуясь временной слабостью и занятостью на многих фронтах гражданской войны, советской России, просто оккупировала территорию Бессарабии и «забыла» потом оттуда выйти… Это был тяжелейший для России 1918 год. Все эти 22 года, (до 1940 года), Советский Союз не раз напоминал Румынии, что не смирится с аннексией части его территории, на что румынские власти, откровенно издеваясь и надеясь на поддержку других государств, отделывались ничего не значащими отписками и просто тянули время. Но, всему, даже наглости, бывает предел и вот наши войска здесь, в Бессарабии. И слава Богу, что обошлось без крови. Румыны понимали, что уже не 1918 год, и СССР уже не тот и Красная Армия тоже не та, что была 22 года назад. Да и «друзья» на Западе, «запели» совсем по-другому…

Поэтому все румынские войска оперативно были выведены за пределы Бессарабии. С ними вместе «ушли» и бывшие представители румынской власти всех уровней. Уже к концу второго дня – наши войска вышли на границу (бывшую Российскую, по реке Прут).

От главного направления (на Кишинев) – отдельные группировки войск продвигались вдоль Днестра на Юг и на Север Бессарабии. Вот одна из таких групп и расположилась на отдых, недалеко от их села.

Так что теперь они (Андрей и его семья), будут жить на своей, советской земле, а их сын, Коля, так вообще родился уже в Советском Союзе! И пусть у них начнется новая счастливая жизнь, без чужих «хозяев-эксплуататоров». Вот все, что мог сообщить им спаситель – доктор. Другая информация в село еще не поступала, просто не успела. Доктор даже выписал Коле справку о рождении, в качестве временного метрического свидетельства.

Уже позже в село прибыли представители новой власти, были митинги, собрания, и в селе начала возрождаться другая, пока не понятная для всех – жизнь.

Дело в том, что в жизни села в политическом плане – да, появилось что-то новое, а в текущей жизни, все осталось по- старому. Главным экономическим хозяином села оставался помещик, было еще с десяток крепких хозяйств, из тех, что в предвоенной России называли «кулацкими», а все остальное население, не имевшее в собственности ни земли, ни каких-либо других средств производства, – так и продолжало работать на «хозяев». Попытки начать «коллективизацию» в молдавских селах правобережья, в сороковом году, – ни к чему не привели, по разным причинам, главными из которых были – наличие мощной эксплуататорской прослойки, а также – неготовность, нежелание населения, и скрытое противодействие землевладельцев.

Андрей работал на небольшом винном заводе, принадлежавшем местному помещику, Надя – занималась маленьким Колей. Жизнь начала потихоньку налаживаться, но, не прошло и года, как пришла новая Страшная Война! В селе даже не успели привыкнуть к новой власти…

Пришло горе на бессарабскую землю в очередной раз. Объединенные германско-румынские войска, перейдя реку Прут, вторглись, в июне месяце 1941 года, сплошным фронтом по всей советско-румынской границе на территорию СССР, и, в течение месяца, вышли на Днестр, оттесняя советские войска к Одессе.

Андрей, прибывший из поездки на север Молдавии, куда он ездил за оборудованием для винзавода, успел только забежать домой, обнять и поцеловать Надю, годовалого Колю, тетю, и тут же отбыл с группой мужчин села в военкомат, а оттуда – прямо на фронт, который был буквально рядом. С тех пор об Андрее никогда и ничего никто не слышал. Что с ним сталось в первые (самые страшные и непонятные) дни войны, так и осталось покрыто тайной навсегда…

Через непродолжительное время в селе появился глава сельской администрации, «примарь», по-румынски. Молодой, франтоватый румынский «локотенент» (лейтенант), с двумя жандармами; и жителям села очень быстро и внушительно напомнили, кто в селе законный хозяин и какие теперь будут порядки, с учетом того, как они радостно год назад встречали советскую власть и, кроме того, – что сегодня действуют еще и законы военного времени. А что это такое – жители села очень скоро узнают.

Новый примарь начал с того, что провел инвентаризацию всех сельских (по его мнению – бесхозных) помещений, имущества, транспортных средств и различного оборудования, собрал все, что возможно на территории бывшей боярской усадьбы и объявил свое распоряжение, запрещающее кому-либо что-то трогать из реквизированного имущества, под страхом ответственности по законам военного времени. Саму же усадьбу, точнее, наиболее сохранившуюся ее часть – он занял под примарию или сельскую управу. В усадьбе и сам проживал, вместе с двумя жандармами.

Не терял времени зря и подбирал себе рабочие кадры. Там нужны были технические работники, писарь, счетовод и т. д… Так как в селе в то время более половины населения были украинцы, остальные – молдаване, то предпочтение отдавалось все же молдаванам, хотя румынским (молдавским) языком, свободно владели практически все жители села.

В такие моменты всегда находятся «нужные» люди; и не только «перевертыши – предатели» или чем-то недовольные на прежнюю власть люди, но чаще всего просто хитрые и расчетливые, живущие по обстоятельствам, для которых какие-то убеждения – просто удобные слова. Поэтому, технический штат примарии, был быстро заполнен, в абсолютном большинстве молодыми женщинами; и замужними, мужья которых ушли с нашими войсками и свободными – незамужними. Так как они пошли на работу к румынам без всякого принуждения, добровольно, то параллельно с должностными обязанностями, они, все без исключения, «обслуживали» представителей власти по полной программе и после работы… Варили еду, стирали, шили, собирали продукты по селу, спиртное, и выполняли другие «отдельные» поручения. То, что люди их ненавидели и презирали – их особо не волновало. Они считали себя что-то вроде «при хозяевах». Понятно – участвовали во всех мероприятиях, проводимых по линии примарии и последующих застольях. Через этих штатных «помощников», примарь привлекал к разовым «мероприятиям» и других женщин, когда село посещали представители уездной или даже центральной (кишиневской) власти.

Через них же он узнавал все, что делалось в селе. «Преданные» власти девицы, во время любовных утех и пьяных оргий – давали характеристики и адреса бывших сельских просоветских активистов. Следили за всеми, подслушивали разговоры, естественно, добавляли что-то от себя и предавали, предавали…В том числе и тех, кто вообще ни в чем замешан не был, но что-то говорил обидное в адрес этих самых помощников власти.

Почти каждую неделю в село приезжали представители уездных жандармских служб, кого-то арестовывали и увозили, некоторых публично били на сельских сходах. Авторитет примаря в уезде, уже в первые месяцы его правления, значительно вырос. Его ставили в пример другим представителям власти, даже поощряли. Из села было выкачано практически все продовольствие и отнято все, сколь-нибудь ценное – на нужды доблестной румынской армии, которая боролась «за счастье людей» против ненавистной советской власти. Только представлял эту армию в селе и забирал значительную часть реквизированного, – сам примарь, со своим окружением. Жители села, находясь в полном неведении об истинном положении дел на фронте, слушали и читали румынскую информацию, что немцы вот-вот возьмут Москву, а дни Красной Армии сочтены, поэтому молча, терпели издевательства новой власти, практически ни на что уже не надеясь.

Вскоре из Румынии в село прибыли и два брата Шварцманы – Маркус и Хаим, фельдшер и аптекарь. С помощью жандармов, они быстро выгнали из своих прежних домов, поселившихся там новых жильцов, и готовились принимать свои семьи, которые пока находились в Яссах.

Вели они себя вызывающе, – помня, как их «выпроваживали» из села всего год назад. Оба брата были из «румынизированной» еврейской семьи, за определенные заслуги их предков, пользующейся действующими в стране правами, как все румынские граждане. Они еще не знали, что их ждет в этой войне, но надеялись на многое, после победы румынской армии. У них были дальние родственники в Одессе и далеко идущие коммерческие планы.

Понятно, что оба их дома требовали какого-то поверхностного ремонта – где подштукатурить, где подбелить, где помыть и так далее. Хаим (аптекарь) не знал подробностей отбытия из села своего старшего брата год назад, так как уехал с семьей за день раньше, поэтому пришел в дом тети Клавы, где жила и Надя с маленьким Колей. Он попросил Надю помочь привести в порядок дом к тому времени, когда родственники привезут его семью и имущество. Надя раньше несколько лет работала в семье аптекаря. Жена его помогала в аптеке, а Надя работала по дому – варила, убирала, стирала, присматривала за детьми, в общем – занималась хозяйством. Аптекарь платил какие-то деньги, иногда помогал лекарствами для тети. Обе стороны были довольны. Иногда Хаим просил помочь по хозяйству и семье жившего рядом брата, Надя никогда не отказывалась помочь. Так как никаких претензий к аптекарю у неё сегодня не было – она пообещала назавтра придти и поработать. Приготовила, что было необходимо – ведра, тряпки, веники, щетки для побелки. У тети в запасе было ведро гашеной извести – Надя его тоже взяла, и, на следующий день, с утра пораньше, отправилась к аптекарю, прибираться. Жили они недалеко, в двух сельских кварталах, так что с восходом солнца, Надя принялась за работу. По договоренности – аптекарь ночевал у брата, рано утром пришел, посмотрел, спросил – не надо ли чего и ушел, чтобы не стоять над душой. Надя работник ответственный – сама знает, что и как делать…

Был теплый августовский день, чистое ясное небо, тихое, благоухающее садами, спокойное утро; а где-то далеко шла страшная война, и никто в селе не знал, что там и как, на той войне, живы ли ушедшие на фронт мужчины, а если живы, то где они сейчас, отступают или наступают, как там Москва, Красная Армия и вообще, советская власть где-то есть еще, сохранилась?!

А в этот самый день – Судьба уже спешила в наше село с наточенной косой, она уже размахивала той косой направо и налево, разбрасывая людей, разрушая судьбы, невзирая ни на пол, ни на национальность, ни на вероисповедание, ни на возраст. Она целенаправленно пришла сегодня именно в это село и пришла – только убивать и разрушать. Никто пока этого не знал, но все уже было предопределено…на сегодня, а, для кого-то – и навсегда.

Когда примарь пришел на работу, дежурный жандарм, докладывая о ходе дежурства, как-то непонятно, все время пытался смотреть в сторону. Лейтенанту это не понравилось, но на грозный его окрик, жандарм протянул ему какую-то бумагу и тихо, но быстро проговорил: «Час назад верховой привез из уезда, сказал – для вас». Лейтенант машинально взял бумагу, прошелся по ней глазами раз, потом еще раз и еще, еще. Заблокированное с налета сознание, пыталось не допустить информацию на телеграфной ленте к восприятию мозгом. Жандарм, зная содержание телеграммы и характер начальника, на всякий случай отошел на несколько шагов, в сторону двери…А тот вдруг, стал белым, как стена и тихо опустился на стол. «Все…Конец!» – это ощущение охватило его всего, он не мог ни кричать, ни рыдать – только тупо смотрел на бумагу в своих руках и стонал. Текст телеграммы был по-военному лаконичен: «Ваш отец, полковник, такой-то, геройски погиб за Великую Румынию, вчера, возле города Одесса». И – Все.

Просидев около получаса в оцепенении, примарь пришел в себя и позвал жандарма, благоразумно вышедшего перед этим во двор. «У нас что-нибудь выпить есть?»– хриплым голосом спросил он. Жандарм принес бутылку вина. Примарь залпом осушил её, как обычную воду и снова спросил: «А чего-нибудь покрепче нет у тебя?». «Нету, – ответил жандарм – но я знаю, где можно взять!». И продолжил: «Вчера приехали два брата из Ясс, один фельдшер, второй – аптекарь. Мы им помогали разгрузить бричку. Братья пока налегке приехали, на проверку, потом приготовят дома свои и семьи перевезут. Дома у них здесь раньше были, в них они держали амбулаторию и аптеку, но советы год назад, их отобрали. Тот аптекарь налил нам по стаканчику спирта из такой большой бутыли. Думаю, он его (спирт) еще не расходовал. А спирт хороший, медицинский.». «Пойдем, покажешь, где он живет!»– сказал примарь, и они отправились к Хаиму.

Когда подошли к дому аптекаря, остановились у калитки, лейтенант послал жандарма позвать хозяина. Через пару минут жандарм вышел и доложил, что хозяина дома нет, там прибирается какая-то женщина, белит стены, моет. А сам аптекарь, скорее всего, находится у брата – это через огород, на следующей улице, тоже крайний дом. «Сходи, позови его!» – приказал лейтенант, а сам сел на вкопанную рядом с калиткой, скамейку и стал ждать. Его била нервная дрожь, он не находил себе места, но пытался владеть собой и не показывать вида, что ему очень плохо. Буквально через несколько минут прибежал аптекарь, за ним еле поспевал бежать жандарм, а еще следом, – двигался еще боле раздобревший, чем был год назад, фельдшер Маркус. Аптекарь, приблизившись к офицеру, снял шляпу, поклонился, назвал себя и участливо спросил, что с офицером случилось, может какое-то лекарство надо, так у него кое-что в доме имеется…Подошел и фельдшер, тоже представился и поклонился. «Что-то мне нехорошо стало – сказал лейтенант – трясет всего. Может, простудился?». «Ну что вы – вступил в разговор фельдшер – в августе месяце! Может, что скушали не совсем свежее или непривычное?.А давайте-ка зайдем в дом, я посмотрю вас! Чего мы на улице разговариваем!». Зашли в дом, фельдшер сбегал домой за своим походным саквояжем, лейтенант лег на кровать, Маркус его прослушал, прощупал, посмотрел где надо, и заявил, что ничего особенного и неприятного он не заметил, и, вероятнее всего, это следствие нервных перегрузок при такой сложной работе, как у примаря, и в такое тяжелое, имелось (в виду – военное) время. Лейтенант отправил жандарма к месту службы, в примарию, чтобы избавиться от лишних глаз и завел разговор с братьями. Перед уходом, жандарм успел пошептаться о чем-то с аптекарем. Двое братьев, вместе с примарем, прошли в дом и разместились в большой гостевой комнате. Там стоял массивный дубовый стол, две деревянные скамьи, тяжелый старинный комод, а вдоль одной из стен – тоже старинная, скамейка – канапе, с красивой, выгнутой к стене, сплошной спинкой.

Лейтенант, уже по долгу службы, как примарь, поинтересовался у братьев – кто такие, откуда они, почему именно сюда приехали, и почему сразу не пришли в примарию. Старший из братьев, Маркус, рассказал все как есть: и что они раньше, жили и работали здесь, и что только вчера приехали, что вначале познакомились с двумя местными жандармами, те даже помогли им выпроводить новых жильцов и выгрузить вещи. Они жандармам все объяснили, и решили – привести в порядок свои дома, а потом уже идти и регистрироваться в примарию.

Братья показали примарю свои документы и копию главной ценности семьи Шварцман – Королевского Указа о привилегиях их семьи и приравнивание всех её членов к полноправным румынским гражданам. Указ этот был принят давно, но время его действия не было указано, поэтому все появляющиеся на свет потомки заслуженных предков, официально подпадали под его действие.

Лейтенанту все эти официальные премудрости были далеко безразличны. У него внутри все горело от горя, от злости, от непоправимости и бессилия что-либо изменить из того, что произошло с ним лично, в его семье. Ему надо было как-то забыться, оторваться от дикой действительности, а вместо этого, он выслушивал этих вшивых коммерсантов, для которых любая власть приемлема, лишь бы давала возможность где-то, что-то заработать и – побольше. Он играл роль хозяина села. Боярская гордость не позволяла ему просто попросить дать что-то выпить, а терпеть он больше уже не мог…

Выручил аптекарь, жандарм не зря перед уходом, что-то шептал ему на ухо. Хаим учтиво спросил: «Господин примарь, мы с братом, как раз собирались пообедать, не пожелаете ли вы, разделить с нами трапезу? Как раз вчера, по дороге сюда, мы заехали на городской рынок, и кое-что прикупили на первый случай, здесь же у нас пока ничего нет». Лейтенант согласно кивнул.

Все трое сели за стол, Хаим крикнул на кухню, где после побелки стен, мыла пол Надя: «Надя, подойди сюда!». Через минуту Надя вошла в зал. Раскрасневшаяся, с закаченными рукавами кофты, темно-русой косой, стройная, красиво и крепко сложенная, она была настоящей деревенской красавицей, смело и уверенно смотрела перед собой, но, увидев ненавистного фельдшера и незнакомого офицера, опустила глаза и спросила у Хаима: «Вы меня звали?». «Там на кухне в углу, корзина стоит плетеная, найди в ней помидоры, огурцы, брынзу, лепешки. Колбаска должна была остаться. Приготовь, что есть и принеси сюда, пожалуйста. А вначале, найди там же в корзине, чашки должны быть керамические, принеси их, до того, как еду приготовишь, и набери – графин воды». Надя принесла чашки, воду и пошла на кухню, готовить.

Братья, в компании с лейтенантом, расположились на скамейках вокруг стола. Аптекарь разлил в чашки спирт. В отличие от хозяев, лейтенант не разбавлял спирт водой, всем своим видом подчеркивая, что он не какой-то там «приравненный», а потомственный румын старинного боярского рода. Тем более – сегодня полный хозяин этого села.

Спирт не разбирался, кто хозяин в селе или в этом доме, он делал свое дело…Пока Надя принесла закуску, компания успела выпить по три раза. Сильнейший эмоциональный стресс после полученной телеграммы, бутылка вина и три порции спирта, не прошли для лейтенанта даром. Лицо у него покрылось красно-лиловыми пятнами, глаза еще больше выдвинулись из орбит, дышал он прерывисто и часто. Когда Надя ушла, он спросил у младшего из братьев, Хаима: «А что это у вас за женщина?». «Это соседка наша через улицу, Надя. Раньше пару лет работала у меня. Я попросил её помочь приготовить дом, к приезду семьи» – ответил Хаим.

«А у неё семья есть? – уточнил лейтенант. «Насколько мне известно, – сказал аптекарь – у неё есть муж и маленький сын. Мужа с началом войны, призвали в Красную армию, он сейчас где-то воюет, а живет она с тетей мужа».

Они выпили еще. Лейтенант спросил, как пройти в туалет, Хаим показал. Выхода из дома было два, даже три, если считать выход через бывшую комнату, где раньше располагалась аптека. Аптека соединялась дверью с домом и имела самостоятельный выход на улицу. Дверь на улицу закрывалась изнутри массивным железным засовом, и, так как давно не использовалась, – была заложена какими-то ящиками, банками, бутылями и прочими бывшими аптечными принадлежностями. Кроме главного входа, в доме был «рабочий» выход с задней стороны, на огород. Дверь этого выхода, тоже закрывалась изнутри на надежную задвижку.

Лейтенант вышел во двор через главный вход, обошел дом вокруг, посетил туалет и таким же путем вернулся обратно. Войдя в дом, решил помыть руки и зашел на кухню. Кухня была довольно просторная, светлая. Первое, что ему бросилось в глаза – в дальнем углу – Надя начинала мыть пол. В руках у неё был старый мокрый мешок, рядом – стояло ведро с водой. Она работала, нагнувшись в сторону угла, спиной к вошедшему лейтенанту, и, понятно, что не слышала его появления. Подоткнутая сзади юбка, ослепительно белые, красивые ноги, маятником мелькавшие перед его глазами: – слева – вправо, справа – влево, такая неуместная мирная обстановка, в чужом для него селе; и все, что накопилось у лейтенанта за этот день, подогретое обилием выпитого, вдруг синтезировалось в одну всепоглощающую мысль: «А ведь это её муж, мог убить моего отца под Одессой! Её муж, этой большевистской твари!!! А я здесь ею любуюсь!».

Конец ознакомительного фрагмента.