По Европе в 1919 году
Лондон
Медленно приближаемся к берегам Англии. Во время сильной бури наш пароход получил пробоину, частично наполнился водой, немного накренился и потому не может идти с нормальной скоростью. 4 февраля с большим опозданием мы достигли Ливерпуля. Я немедленно уехал в Лондон.
Здесь я впервые. Погода сырая, туманная, идет дождь. Тот самый Лондон, каким я его знаю по описаниям. Неудивительно, что при таком климате англичане много путешествуют. Значит, нет худа без добра, и это худо способствовало тому, что они стали народом мирового значения. Англичанин странствует в поисках солнца, путешествуя, учится управлять пространством, где солнце никогда не заходит. «Путешествия и образование управляют миром», – утверждают англичане.
Лондон переполнен, трудно найти свободную комнату в отеле. День заканчиваю в холодном номере, сидя у камина, и сержусь за это на англичан. Настоящая египетская казнь, особенно после теплых американских отелей, начинается тогда, когда ложишься спать. Печи не топятся, в комнате всего 3–5 градусов тепла. Почему? Экономия или ограничения топлива? Война все истощила.
Беженцы-латыши
Мой приезд отметила английская печать. Daily Telegraph интервьюировала меня и напечатала декларацию конгресса американских латышей. Прежде всего я познакомился со своими сородичами-беженцами. Они покинули Ригу, гонимые большевиками. В Лондон их доставил английский военный корабль. Среди них были известные общественные деятели, Берг, Замуель, Зеберг, обер-пастор Берг с семьей и другие. Они меня подробно информировали об ужасном положении нашей родины, о большевистских ужасах. Я немедленно взялся за работу и отправил президенту Вильсону длинное обстоятельное письмо. Составить его помог Берг. В ярких красках мы обрисовали положение в Латвии и просили немедленной помощи.
Путешествуя по делам, я почти целый год провел в Париже и Лондоне. Эта работа была интересна и важна только для Латвии, поэтому я буду приводить в хронологическом порядке только те записи дневника, которые могут иметь общий интерес.
24 февраля. В Лондоне уже много сделано. Пора бы ехать в Париж. Французское посольство задерживает с выдачей визы. Франции будто не нравится наша работа. Она все еще надеется на спасение России и ко всем сепаратным устремлениям балтийских народов относится выжидательно. В таком же положении и представитель Литвы. К счастью, американское посольство оказывает мне всяческое содействие.
26 февраля. Из Парижа прибыл представитель временного латвийского правительства 3. Мейеровиц, первый латвийский министр иностранных дел[3]. По своим способностям он выдающийся дипломат и умеет очаровывать людей. Ему удалось добиться от Бальфура признания независимости Латвии.
5 марта. Похороны жены обер-пастора Берга. Похоронили жену обер-пастора Берга, сожгли в Golden Green крематории. Какое большое горе! Надгробное слово говорил сам пастор. Будто забальзамированная мумия, он неподвижно произносил слова, которые трогали до слез других, сам он не плакал. «Розы я протянул тебе, когда ты отдала мне свою руку и подарила свою любовь. Розами хотел я осыпать твой жизненный путь, розы кладу теперь у твоих ног. Воля Божья. Благодарю Тебя, Господи, за временное счастье, которое Ты мне дал. Я прошу силы себе, детям, друзьям, молю ниспослать мне веру, которая дается Твоим промыслом везде, на неизъяснимых и непонятных путях жизни, прошу о мире, душевной тишине, которая возносит нас над заботами и печалями мира, и хочу стать ближе к Тебе, моему Богу». Меня глубоко тронула эта речь своей редкой искренностью, она задевала еще и струны моей души, находила отклик в моих печальных настроениях.
9 марта. Воскресенье. День прошел не без приключений. Американские солдаты, отправляющиеся обратно на родину, устроили основательную драку с лондонской полицией. Есть убитые, много раненых. Моральная сила способствовала победе, теперь она деморализует.
16–20 марта. Миссис Кларк, очень симпатичная, интересная англичанка. Она хочет мне помочь во всем и сама стала патриоткой Латвии. Отправляюсь с ней в театр «Колизеум» смотреть русский балет Дягилева. Весь театр в восторге от русских танцев. В этом искусстве у них нет соперников. «Красота спасет мир», – сказал Достоевский. Ничто не сближает народы так, как искусство, оно несет ему мир.
Последний вечер в Лондоне. Мистер и миссис Кларк устроили ужин. Настал час моего отъезда. Чувствую, для них я желанный гость, приятный собеседник, и радуюсь, что приобрел новых друзей. Англичане своеобразны. Под внешним покровом равнодушия и безразличия в них таится искренняя сердечность. Я уважаю англичан. Их чувство собственного достоинства и воспитанность могут служить примером для многих.
По дороге в Париж. 21 марта. Выехал в Париж. Погода чудесная. Для Англии это редкость. В Лондоне я пробыл полтора месяца. Светит солнце. В вагоне удобно. Каждое сиденье имеет приставной стол. Пью чай и через окно наблюдаю поля, сады, дома. Обыкновенно думают, что много чая пьют только в России, не меньше его пьют и в Англии. Английский чай вкусен, доставляется с островов, из Китая, эти сорта комбинируют, и смесь приобретает особый приятный вкус и аромат.
Как мало времени мы уделяем размышлениям!
Современная жизнь не дает нам для этого досуг, жаль! В дороге я не люблю читать. Хочется наблюдать и думать. Это гораздо ценнее. Путешествуя, находишься как бы в другом мире, все, что было, осталось позади, а впереди неизвестное будущее. Дорога наш наставник. Кажется, она не имеет ни начала, ни конца, есть только остановки, и, погружаясь все больше в неторопливые дорожные раздумья, лишний раз понимаешь: вся наша жизнь один остановочный пункт. Поэтому будем жить для народа, для человечества, которое существует вечно.
Едем по каналу La Manche. Неприятный канал! Ветер, буря, трудно стоять. Всем хочется прилечь. Пароход как больница. Но это испытание недолгое. Вот уже видны берега Франции. Родину больше не отделяет море-океан, при желании можно и пешком пройти. Сколько раз в военные годы произносились слова: «Vive la France». Они произносятся и сейчас.
Снова сижу в вагоне, но уже французском. Проносятся печальные картины, пустынные поля Северной Франции, торчат башни и стены разрушенных фабрик, свалены в кучу каркасы, крыши, сгоревшие машины. То там, то тут возвышаются бесчисленные белые кресты, безмолвные свидетели мировой трагедии. Никогда, никогда не должно быть больше войны, долой этот ужас, да сгинет это чудовище! 11 ноября победа человечества и цивилизации.
Париж. Весь мир смотрит на Париж, как на мировой центр, куда съехались со всех стран и концов света правительственные делегации, специальные миссии, выдающиеся генералы, прославленные фельдмаршалы, президенты, политики-дипломаты, ученые, художники, вершители судеб мира. Военные части разных народов маршируют по улицам Парижа. Здесь они последний раз, завтра уйдут по домам, отправятся на родину, в Англию, Канаду, Северо-Американские Соединенные Штаты, Африку и Азию. И воины-латыши тоже стремятся домой.
Блестящие мундиры, фраки, смокинги, элегантные туалеты дам смешиваются с экзотическими костюмами Востока и Юга, переполненные рестораны, отели и ночные заведения кажутся волшебным маскарадом. Радость победы, манящее будущее, свобода народов, как общий легкий вздох после пережитых страданий. Все это придало Парижу торжественный вид[4].
23 марта. Версаль. Воскресенье. Председатель нашей делегации Чаксте, теперь покойный, первый президент Латвийской республики, устроил поездку в Версаль.
Участвовали Мейеровиц, теперешний латвийский посланник в Париже Гросвальд, посланник в Лондоне Зарин, нынешний помощник министра президента, Скуенек, я и другие. Чаксте рассказывал о французской придворной жизни времен Людовиков и Наполеона. Передает он картины и нравы той эпохи так, будто сам жил в ту пору, близко видел всех этих людей, обстановку их жизни, говорил с ними, наблюдал непосредственно, вблизи. Я восхищался рассказами Чаксте и восхищался Версалем. Какая красота, какое величие! Мадам Помпадур, мадам Дюбарри, вероятно, были крупными личностями, своеобразными гениями, если сумели внушить сооружения и памятники, которыми теперь восхищается мир. Они создают ореол Франции, делают ее навсегда исторически славной. Что взбудораженные массы народа когда-то осудили, то сейчас, в исторической перспективе, в отдалении веков, выдвигается как что-то неподражаемое, недостижимое, предстает гордым символом человеческого творчества, возвышается как создание не только Франции, но и целого мира.
26 марта. Латвийская делегация устроила обед. Среди гостей американские профессора Лорд Морисон и английский профессор Симеон. Все они специалисты по международным вопросам[5].
2 апреля. Грузинская делегация во главе с Чхеидзе и Церетели (оба известные ораторы и члены русской Государственной думы) устраивает собрание из представителей народов бывшей России. Чхеидзе обращается ко мне с вопросом:
– Чем и как объяснить, что латышские стрелки поддерживают большевиков и дерутся на их стороне?
Вопрос не без укора.
– Это все сделали ваши речи в Государственной думе, – ответил я.
В самом деле все возвращались на родину, могли как-нибудь устроиться, только латышским стрелкам некуда было деться, их родина была оккупирована немцами. Другого исхода не было, пришлось остаться там, где застигла злая судьба, у большевиков. Но уж так повелось издавна, латыш, что бы он ни делал, делает не за страх, а за совесть, как сказал мне в Нью-Йорке еврей-философ: «Даже негодяю честно служите».
4—22 апреля. Представитель американского Красного Креста полковник Олдс просит к себе и сообщает, что его организация решила оказать помощь латвийской армии, сражающейся с большевиками. На другой день 5 апреля мистер Таффт по поручению Гувера сообщает, что мое послание к президенту Вильсону оказало хорошую услугу. Пароходу, шедшему в Финляндию с грузом муки, дан приказ изменить курс, пройти в Либаву и сдать груз латвийскому правительству, население, бежавшее от большевиков, уже голодало. Это стало началом американской и союзнической помощи. Я был чрезвычайно рад, а председатель делегации Чаксте даже прослезился, так все это важно и отрадно. Полковник Карлсо, Педен, капитан Пэйн, полковник Этвуд и многие другие американские и английские представители АРА и высшего экономического совета стали оказывать нам всяческое содействие. Работа кипит.
Латвийская делегация решила послать меня в Либаву для ознакомления на месте с положением дел. Я должен был объединить в экономический союз оставшиеся хозяйственные организации, получить от них и правительств общую доверенность и вернуться с ней в Париж.
Через Лондон и Гуль выезжаю в Либаву.
На вокзале меня провожают две дамы, жены латвийских генералов Дамбита и Рушкевица. Пенелопа оставалась дома и ждала возвращения мужа, жены латвийских генералов покинули дом, чтобы их мужья могли свободно защищать родину. Такова современная легенда.
В Северном море. Море туманно. Опасно ехать, много мин. На одну пароход едва не наскочил. Это вызвало большое волнение. На пароходе большая компания молодых девушек-танцовщиц. Они едут в Копенгаген и Стокгольм. Скандинавские страны наполнены золотом, и его надо выкачивать. Сама жизнь требует, чтобы оно не застаивалось и не лежало втуне. Сотрудничество людей и народов не может и не смеет останавливаться. Движение – общий закон, оно управляет миром.
Наступает вечер. Темно. Ехать еще опаснее. Сколько людей погибло в Северном море во время войны! Свою жизнь здесь закончил и лорд Китченер. Немцы ему словно отомстили за неожиданный результат потопления «Лузитании». После этой катастрофы Китченер якобы сказал: «Немцы знают все, но не понимают ничего». Да, они не предвидели, что гибель «Лузитании» вызовет целую бурю негодования в Америке и ускорит ее выступление против Германии. Много матерей-англичанок едет по Северному морю, будто разыскивая своих погибших сыновей, и, мысленно с ними общаясь, посылают молитвы о том, чтобы никогда больше не повторилась эта ужасающая война.
Копенгаген. Сюда мы приехали после полуночи, но стали покидать пароход только утром. Это было в первый день Пасхи. Город в праздничном настроении. Обычная для всех скандинавских городов воскресная тишина. Торжественный звон церковных колоколов, но и он переносит меня на многострадальную родину, в Россию, в Московский Кремль, где веками тысячи колоколов благовестили: «Христос воскресе». Сегодня там кладбищенское молчание. Какой ужас! От латвийских представителей Дуцмана (позднее посланника в Скандинавии и Чехословакии, представителя при Лиге Наций и международного судьи в Сааре) и Лепа я узнал, что латвийское правительство, бежавшее от большевиков из
Риги в Либаву, во главе с президентом Ульманисом, находится в опасности. Немцы совершили политический переворот, заняли все учреждения Либавы и захватили власть в свои руки. Тем не менее надо добраться до Либавы, хотя ввиду произошедшего переворота мне не советуют рисковать. Переворот взволновал и союзников. В самом деле, немцы побеждены, но на востоке Балтики снова начинают орудовать. Узнаю, что в Либаву срочно отправляется на английском военном корабле See point полковник X. Уэйд и американский военный атташе в Лондоне полковник О. Солберг. Они любезно принимают меня на корабль. С большой скоростью мы проезжаем Балтийское море и входим в либавскую торговую гавань.
Либава
Что происходит в Либаве, никто из нас не знает. У входа стоит английский крейсер, мы представляемся адмиралу сэру Уолтеру Коуэну и по каналу въезжаем в либавскую торговую гавань. Как выразить словами мои чувства, как передать волнение. Прошло три с половиной года, как я не видел родины, столь безжалостно измученной за это время! Ее терзали все эти годы и теперь снова начинают терзать! Тяжкое душевное состояние. Сколько сил потрачено, сколько работы проведено во имя нее, и вот никто меня не встречает, я не слышу ни единого привета. Улицы Либавы тихи, безмолвствуют мертвые фабричные трубы. Весенний день сер, будто сама природа сочувствует общему горю. Город как кладбище, и только немецкие офицеры гуляют с поднятыми головами. Обращаюсь на улице к первому попавшемуся прохожему, спрашиваю, не знает ли он местопребывание известного латвийского писателя Скальбе, члена Учредительного собрания. Незнакомец смотрит странно, но адрес все-таки дает. Когда я прихожу, Скальбе уже нет. Оказалось, незнакомец, сообщив адрес, побежал предупредить Скальбе, что сейчас его арестуют. Ирония судьбы, он принял меня за германского агента!
Таково было настроение масс, все насторожены, напуганы, всюду видят шпионов и немецких агентов. Действительно, ими переполнена вся Латвия. Английский полковник советовал мне быть осторожным и ночевать на военном судне. Я же решил остановиться в гостинице и снял номер в «Риме». Не верилось, что немецкие власти меня, представителя американских латышей, решатся арестовать. Впрочем, такой шаг мог бы сослужить хорошую службу делу латышей в борьбе с немцами. В предположениях я не ошибся, немцы меня не трогали. Вечером, войдя в ресторан гостиницы, где было много немцев, я громко сказал по-латышски: «Здравствуйте!» Потом об этом говорили, как о моей какой-то особой смелости, риске. Правда, в накаленной атмосфере тех дней мое приветствие на латышском могло легко вызвать со стороны немцев соответствующие репрессии.
В Англии латыши-моряки принесли мне довольно много денег с просьбой передать эти суммы в Либаве их семьям. Тогда моряки зарабатывали много, хотя и с опасностью для жизни. Чрезвычайно трогательна была сцена, когда я передал деньги некой госпоже Эглит. Она ничего не знала о муже и давно считала его погибшим. От неожиданного известия она сначала разрыдалась до истерики, потом успокоилась и так обрадовалась, что в эту минуту и я, растроганный, был счастлив чужим счастьем. Так оно и есть, высшее счастье – делать счастливыми других. «Где трудно дышится, где горе слышится, там первым будь», – говорит русский поэт Некрасов.
2 мая. Начальник американской миссии полковник Гран – энергичный и симпатичный человек, но ему трудно понять местные дела и условия нашей жизни. Он готов все виденное сравнивать непременно с Филиппинскими островами, где он находился в качестве американского представителя и урегулировал немало сложных вопросов. Но нам ссылки на Филиппинские острова, разумеется, казались не основательными. Он усиленно советовал правительству Ульманиса войти в контакт с немцами и совместно составить правительство. Конечно, ни Ульманис, ни один из членов кабинета, как и все члены Учредительного собрания, на это не соглашались. Война продолжается, Ульманис в полной уверенности, что все уладится благополучно, хотя временно и укрылся в доме английской миссии и нигде не появлялся. Другие члены правительства на пароходе «Саратов» отправились в открытое море. Ульманис действовал весьма ловко. Уже при первой встрече с ним каждый чувствовал его большую внутреннюю силу, не признающую компромиссов, благодаря которой он сделался теперь единственным вождем всего народа.
Прибыл майор Брукинг, представитель АРА и личный друг Гувера. Он остановился в той же гостинице, где жил я, и занялся организацией питания детей, я ему помог организовать соответствующий комитет. Майор советовал мне как можно скорее ехать обратно в Париж с полномочиями правительства и кооперативов. Воспользоваться ликвидируемыми во Франции американскими военными материалами, продуктами питания и т. д. Правительство предоставило мне доверенность заключать договоры на сумму до пятнадцати миллионов долларов. Майор Брукинг вручил личное письмо к Гуверу, весьма лестно рекомендовавшее меня. Собираюсь к немедленному отъезду.
20 мая. Французское военное судно «Риволи» отвозит меня до Копенгагена. Французы весьма любезны, латыши им платят той же монетой. Об этом говорит все, даже название только что открытой в Либаве кофейни: Pour moi. Из Копенгагена в Лондон, там задерживаюсь несколько дней и, наконец, уезжаю в Париж.
Герберт Гувер
30 мая. Гувер меня любезно принимает, знакомит со своими помощниками полковником Логаном и профессором Шерианом и объясняет, что я стою на праведном пути в смысле получения американских товаров и кредитов. Конечно, это меня очень радует.
Гувер – выдающаяся личность, человек определенного, строго выдержанного характера. Репутация его, как и всех его помощников, безупречна. Всякое дело у него идет по заранее продуманному точному плану, по строго выработанной системе. У него отличное чутье на людей, он как-то быстро умеет находить себе уважаемых и способных сотрудников, это делает его еще более авторитетным, еще больше вселяет доверие. Послевоенное время не может гордиться слишком высоким моральным уровнем. По профессии инженер-администратор, Гувер всюду умеет внести гармонию, соблюсти и поддержать ритм. Этим большим человеком восхищаются даже враги.
5 июня. Неожиданно ко мне явился некий Макс Рабинов. Это тип послевоенного дельца, сразу после войны в Париже таких людей было много. Он бывший дирижер Бостонской оперы. Рабинов попробовал нарисовать мне положение дел в Париже, указал на предстоящие трудности и довольно откровенно дал понять, что я ничего не добьюсь, если буду работать самостоятельно, то есть без его участия. За свои труды попросил 3 процента с общей суммы договора, который будет заключен с американским правительством. Чтобы доказать всю солидность своего предложения, он показал договоры, заключенные с литовской и эстонской делегациями. Кроме того, считал, что в этом деле должен быть заинтересован и я, и предложил мне один из трех процентов, которые получит он сам. Это, по его словам, простое вознаграждение за мой труд.
У меня же была одна мысль, одна забота, не допустить промах, всеми силами, любой ценой, во что бы то ни стало получить то, что нужно, и потому я попросил Рабинова подождать ответ до следующего дня. Конечно, я знал, что моральный уровень всяких ликвидаторов, вроде него, невысок. И он, и все, с кем он работает, одного поля ягоды. Я решил положиться во всем на Гувера, веря, что он мне поможет больше, шире, искреннее и совершенно бескорыстно. И я не ошибся. Три раза мое дело останавливалось и казалось безнадежным, но всегда Гувер, лично или через помощников, давал мне нужные указания и импульсы, действовал авторитетно и открыто, и Рабинов решил отступить и больше не чинил мне препятствий через своих людей. Дело стало на верный и прямой путь.
22 июня. Сегодня провожали члена балтийского комитета американца Морисона. Он уезжает в Америку, недовольный работами мирной конференции по вопросам Балтийских стран и отношением конференции к адмиралу Колчаку. В его честь латышская и эстонская делегации устроили прощальный обед в ресторане Pre-Catelan (в Булонском лесу). На обеде присутствовал только что приехавший в Париж с докладом полковник Грин, глава американской военной миссии в Прибалтике. Он уже успел более основательно ознакомиться с положением дел в Балтике и не сравнивает ее с Филиппинами. Он всячески содействует работе балтийских делегатов[6]. На этом обеде со стороны эстонцев присутствовали Поска, Пуста, Пийп и латыши Мейеровиц, Гросвальд и я. Речи всех были полны бодрости и надежды.
Мир подписан
23 июня. Мир подписан. Удивительный день! Какими священно-блаженными чувствами наполнен весь Париж! Сегодня, кстати, канун Иванова дня. Наши предки в этот день покидали свои дома, оставляли двери незапертыми, столы были накрыты для всех путников. Все шли на Синюю гору, символ мира в эти дни объединял всех. Приносились жертвы богам, забывалась вражда, начиналась общая трапеза, потом танцы. Первыми выступали старики и старухи, затем взрослые и, наконец, молодежь. Так гласит легенда о жизни древних латышей. Сегодня везде звонят колокола мира. Действительно, нет более прекрасного слова, чем это слово «мир». Ежегодно в рождественские праздники его повторяют миллионы людей. Пожелаем, чтобы больше никогда колокола не звонили о торжественном наступлении мира, провозглашая конец войны и кровопролития. Конечно, именно так понимают этот звон Париж, Лондон, Нью-Йорк и весь цивилизованный мир.
Конец ознакомительного фрагмента.