Осень #1
…То была последняя моя встреча с моим миром. С тех пор много воды утекло. Казалось бы, прошло всего три месяца, а так все изменилось. То есть, и не изменилось, и изменилось одновременно. Как-то трудно сказать. Свои чувства я стал больше закапывать вглубь себя, а они лезли все равно, причем уже в форме мыслей. Это как зарыть зерна в землю в попытке забыть, а они будут давать все новые и новые ростки. Глупо так и обидно. Обидно за свои чувства. Они не должны подавляться мыслями. А по-другому и не получалось. Чем больше я чувствовал, тем больше об этом думал, а чем больше думал – тем больше унижал чувства, подавлял их, и они гасли, как гаснет в дождь костер, который пытаешься развести.
С этим я справляться не мог. И от этого страдал. Мир был колоритен, но тускл. Много разного рода событий и впечатлений хороших, плохих, только очень слабо воспринимаемых.
22:56 – горели цифры на экране дешевого, но родного мобильного телефона. Я стоял под деревом у входа в профилакторий и пытался получать удовольствие от курения. Затягивался, выдыхал. А дым из-за сильного ветра растворялся в воздухе, едва только выйдя изо рта, поэтому особой радости от этого занятия я не получал. Даже не замечал, как делаю затяжки. Просто автоматично курил и все тут. Зачем курил, не понимал. Даже думалось не так хорошо, как раньше в минуты курения. Но все равно это делал. И какого лешего я уделяю этому так много внимания?
Я стоял, медленно переминаясь с ноги на ногу. Как качается фонарь. И чувствовал себя фонарем. Только я никому не свечу. И от понимания этой данности становилось паршиво. Обидно, фонарю до фонаря, что он светит, а мне не до фонаря, а я не свечу.
Мало-помалу начинало создаваться впечатление, что я смотрю на мир как… через дно пластикового стаканчика с какой-то жидкостью. Причем, что за жидкость я пью – пиво, лимонад, воду или компот меня совершенно не волнует, потому что этого я не знаю. А просто пью, пью… и рассматриваю все вокруг через это дно с штампом изготовителя, скажем, «Интеко». Естественно, изображение искажается, а элементы размываются. Удивительно, как я вообще что-либо различаю. Да и надпись на донце видно мне в зеркальном виде. Посторонний человек посмотрит и скажет «ИНТЕКО». А я вижу «OKETHN». И как ни крути стаканчик, для меня это всегда будет OKETHN. И, самое странное, меня это устраивает. Пусть они спорят со мной, пусть говорят, что хотят, а я их не пойму полностью. ОКЕТНN, а не ИНТЕКО. Буквы, вроде, те же, а слова разные… Таким Макаром я и «понимаю» других людей. Таким же образом я и стараюсь им сочувствовать, да только толку от этого мало. Слова разные.
И вот всю жизнь я пью какую-то жидкость из этого стаканчика. Чувствую своеобразный вкус. Только что – понять не могу.
Какая-то видимая только мне чайка крикнула слышимым только мне голосом слово «рай». На самом деле это был скрип двери. Вышла вахтерша в белом халате и что-то сказала мне.
– Что? – переспросил я.
– Заходим! Уже одиннадцать. – Повторила она.
Я втоптал окурок в землю, превращая его в бумажно-ватно-табачное крошево, и зашел внутрь.
Идя по коридору к своей комнате, я думал: «чайки в действительности всегда кричат слово „рай“. Может, они знают, что это такое?»
Я усмехнулся начавшемуся бреду и стал заниматься своими привычными, бесполезными и бесславными делами, о которых завтра никто и не вспомнит. Даже я. Я вспоминал, что скоро переезжаю обратно в общежитие.
* * * *
Общежитие.
За окном бушевала осень. Солнце то выглядывало из-за быстрых туч, то снова в них куталось и от этого освещение мерцало, как от сломанной мигающей дневной лампы.
А по комнате были разбросаны многочисленные пивные бутылки, клубы пыли катались от сквозняка по полу, как перекати-поле в пустыне, и все вокруг: стены, тумбочки, кровати, стулья, столы, и прочее, хотя и стояло, но выглядело так, будто вот-вот развалится. И это мой дом… Общежитие на выходных было пустым и вселенски пьяным. Сосед по комнате мило дрых на своей койке в противоположном углу после пятничной пьянки. Вчера им было весело, а я, игнорируя их и их громкие посиделки, пытался спать. И у меня даже получалось.
Сейчас я как всегда размышлял. И как всегда размышления, в виду моего прогрессирующего эгоцентризма, не выходило за пределы «о себе». И от этой невозможности постоянно чесался затылок.
Я сидел на своей койке, под окном, из щелей которого постоянно тянуло холодом, из-за чего я никак не мог выздороветь. Хотел заклеить эти щели, но ни лента с утеплителем, ни даже скотч на клее «моменте» не держались из-за отстающей старой краски. И я передумал заклеивать окна. Видимо, не очень-то и хотел. Проще было все время быть простуженным, просквоженным, с ноющими костями спины и кашлем. Наверное, так.
Кругом была такая разруха, что ничего не хотелось делать, кроме как часами пялиться в окно или курить, читая книги.
Сидел я и вспоминал все обо всех, чувствуя себя дедушкой в доме престарелых. Почки ныли также, и мысли были схожие, наверное.
Сначала вспомнил одну девушку, которая в прошлом году вела у нас тренинги по сплочению коллектива в учебной группе. Чуткая такая, мы ее любили. Она нам сильно помогала. Всем и каждому, кто хотел ее помощи. И ассоциировалась она у меня по внешности с коалой. Хотя, если задуматься, не только по внешности… Но, когда первый семестр первого года кончился, все ее позабыли. Вернее, я позабыл, так как за других думать не берусь. Просто никто про нее не говорил, несмотря на все, что она для нас сделала, и для меня лично. Все чувствовали, будто она своя. Вся такая своя. Какие упражнения делали мы в группе, как она говорила, все это я помню. Жаль, что так вышло, думал я. Но дальше банального «жаль» мысли и чувства не пошли. Да и что я могу сделать? Вернуть ее? Да, она могла бы вести тренинги по субботам, но… Черта с два! Видимо, для меня, да и, по-видимости, для всех, важнее личное время, нежели опостылевшая группа.
Та же история, что и с заклейкой окон. И таких историй немало. И вывод пришел как бы сам собой:
Мы говорим «жаль, что так выходит», но ничего не делаем для того, чтобы выходило по-другому.
В этой сермяжной истине заключен вопрос, который никогда не найдет ответа:
Почему? Почему мы всегда находим дурацкие отговорки, говорим, что нам лень, что есть другие дела… в конце концов отвечаем на этот вопрос «почему?» другим вопросом, риторичным: «Зачем?» И внутри нас разворачивается диалог, хотя и не всегда осознаваемый.
– Как «Зачем»? Чтобы не было так жаль!
– Да не так уж сильно и жаль…
– Но ведь можно же сделать лучше!
– Не факт, что будет лучше…
И этот диалог своей бесконечностью заводит нас в тупик.
Однако бывают случаи-исключения, если никакие «зачем?», «лень», «дела поважнее» не могут побороть «Почему?» «Почему бы и нет?», если нам этого действительно хочется.
Так и меня завел в тупик, и мышле-памать мигрировала в другое пространство и время. Куда – уже не помню, так как сразу после воспоминаний, всплыл тот же вывод. Так сказать афоризм моего дня…
Так и вся жизнь. А пока «жаль, что так вышло»…
Дым вылетел изо рта, и его безвозвратно засосало в щель окна. Ну и неважно. Думал о предстоящем дне, наполненным заранее чем-то и кем-то. Мысль о наполненности дня казалась глупейшей из всех, потому что день, как ни старайся – заполнен будет. Спишь ли ты – заполняешь день сном, работаешь ли – работой. Пустота, в конце концов – тоже есть заполнитель.
И мысль эта была тише, чем дешевые попсовые песни, что брякали на мобильниках девиц в конце семидесятиметрового коридора. Тише, чем шуршание щетины о воротник джемпера при повороте головы в их сторону. И даже тише, чем свист ветра в бесконечных щелях окон. Тише и бессмысленней.
Я, по своему обычаю, постирал носки, почистил зубы и лег спать в два часа ночи. Как всегда не заботясь о том, в каком состоянии буду завтра, то есть сегодня, проснувшись в семь тридцать.
Кругом царила беспроглядная тьма сонной пустоты, несмотря на сидевших у нашей комнаты пьяных девушек. Они курили, опершись другу на спину и слушали песни, тупее которых я даже ничего не мог представить… что-то вроде «я хочу быть только с тобою», сочиненное людьми, не умеющими выражать своих чувств. Быть может, мне показалось, что вокруг царила тьма, ведь я валился с ног от желания спать, поэтому тьма эта, вероятно, была в моих глазах.
Сегодня, или вчера одна из тех девиц сказала мне ни с того ни с сего, когда я курил у своей комнаты.
– Почему не заходишь ко мне?
– А должен был бы? – Я изобразил ухмылку.
– Ну, посидели бы, чайку попили.
Заходить к ней я и не собирался и поэтому не знал, что ей ответить.
– Может, как-нибудь зайду. – Ничего более подходящего для ухода от ответа на недвусмысленный вопрос я не нашел.
– Ждем, значит.
Мне не понравилась последняя ее реплика, но я ее проигнорировал и пошел по своим делам. Кто она мне, чтобы я к ней заходил и… чаек пил? Нет, я конечно понимаю, она слишком одинока для отсутствия секса, но ничего поделать я не мог. У меня было кого осчастливливать.
Так я поднял одеяло, прямое и шершавое как лист фанеры, лег под него и укрылся, под мысль, точно под песню, о том, что когда-то хотел купить планшет для рисования на компьютере. И это желание почему-то почудилось сродни желанию моего знакомого купить телевизор за тридцать девять тысяч девятьсот девяносто рублей.
Лег и понял, что девицы из коридора мигрировали, вероятно, к себе в комнату. И кроме тьмы все вокруг поплыло невесть куда. И мысли мои стали чуть громче, по сравнению с этой вселенской тишиной. Мерещилось, будто во всем мире кроме сопения носами соседей по комнате и скрипа железной кровати никаких звуков больше просто-напросто не существует.
Мое сознание закатилось куда-то под одеяло, а может даже под простыню, и я провалился в забытье.
* * * *
Я вхожу в помещение складов. Я здесь бываю часто, когда захожу за деталями. Кручу тонкую ручку под потолком. Включается лампа накаливания. Колеблется свет. И меня сопровождает мысль о том, что электростанция сама снабжается током сильно изменчивого напряжения, тогда как в городе оно постоянное.
Наша электростанция, как сапожник без сапог, говоря по-простому.
Появилось много сложной работы. Все дело в том, что ветра практически нет, а энергию откуда-то брать надо. Вот и приходится усиливать генератор дополнительными «хорошими» запчастями. Вдруг я замечаю звук главного, верхнего, винта.
Долгое шшшуррххх… шшшшууууррррррх… шшшурххххххххххххххх…
Вращение все медленней и медленней. Звук точно как огромной мокрой тряпкой протирают огромное металлическое ведро. Если бы винт был живым, я бы назвал этот «шурх» гортанным.
Я стою и, насвистывая Скрябина, подыскиваю детали. Насвистывать Скрябина нелегко. Почти невозможно. Но, по-моему, у меня получается. И я этому чрезмерно рад. Даже заулыбался. И, несмотря на улыбку, у меня выходит довольно неплохо. Я полагаю, многие, кто слышал мелодию солирующего инструмента, узнали бы ее из моих уст. Замолчав на секунду, я выбираю нужную коробку и отмечаю, что как раз в этом месте должна быть пауза.
Но винт не дает мне покоя. Ладно бы, что он крутился все медленнее, к этому мы все привыкли, так он крутится все громче и громче! И меня это беспокоит.
– Что с винтом? – Я спускаюсь на этаж ниже, догоняя Рчедлу.
– Ничего, а что? – Удивляется она.
– Винт что-то… как-то слишком громко шумит.
– Наверное, смазать маслом надо…
Она делает еще пару движений губами, но безумный звон в ушах не дает мне узнать их значения. Я куда-то лечу во тьме. Удар о стену. Руки следуют за головой. Звон стихает. Тишина. Откуда-то веет запах гари. Куда делась Рчедла? Ничего не вижу. Где я вообще? Пол подо мной переворачивается, как будто рука, в которой я сидел и которая меня скинула. Сердце ёкает в груди. Тяжелые бревна, пыль, побелка, труха и мое тело летит кубарем вниз. Я падаю и меня огревает тяжелая дубина по хребту. Голова будто взрывается, и я, издавая истошный вопль, умудряюсь посмотреть вверх. Только спустя с минуту я наконец понимаю, что вижу. Гнутые конструкции, огонь. Генератор, который весит двадцать тонн, висит на одной опорке прямо надо мной. Сквозь зияющие дыры в стенах просматривается обглоданный взрывом винт.
Я бессильно пытаюсь сбросить с себя упавшую балку, но она слишком тяжелая, мне не поднять ее одному. Мелькает юбка и руки, видимо, Рчедлы, хватаются за балку и тянут. Однако проку от этого нет…
Наверное, в реальном мире я сейчас пытаюсь проснуться.
Но я не дам себе проснуться, пока не выберусь отсюда.
…Справа от меня появляется черная птица. Она тянет тоже. Я к ним присоединяюсь. Балка поднимается и я, на удивление ловко, выскальзываю из под нее, как кот из под двери.
– Быстрее… – кричит Рчедла. Это я почти прочитываю по губам. Но вдруг я слышу новые звуки с новой силой. Уши отложило. Шум пожара. Жуткое хрипение генератора. Я осознаю, что это еще не конец.
Мы у окна. Повсюду летают какие-то бумаги и другой горящий мусор.
Птица куда-то делась. Чертовщина! Я, сам не ведая, что творю, беру деталь сейроиндуктора и разбиваю ей толстое индустриальное стекло. Куски разлетаются повсюду, я долблю, не замечая, что просто раздалбываю подоконник, а все стекло уже высыпалось. Смотрю вниз. Река, нижний винт. Справа узкая лестница.
– Лезь первая. – Говорю я.
– А другие? Где они? Может, они живы! – Кричит Рчедла.
– Лезь, я осмотрюсь.
– Их было еще трое!
– Я помню, лезь.
Сзади нас валится горящая балка. Я наблюдаю, как Рчедла вылезает в окно, распарывает себе обувь торчащим из подоконника куском стекла, и, не замечая, точно перепархивает на лестницу. На куске стекла остается пенная кровь.
Я прыгаю через огонь и понимаю, что на полу этого этажа не так уж много предметов. Горящие бумаги, палки, куски тряпок, стекла, распластанная от падения кирпичей мебель, полки, детали. Но людей среди этого безумия нет.
Генератор наверху скрипит. Я прыгаю на лестницу вслед за Рчедлой. Она уже стоит внизу, рядом с другими людьми. Я, что же, последний?
Ох, свежий воздух! Я, оказывается, дышал одним угарным газом.
Я опускаюсь на землю и, пошатываясь, дохожу до толпы спасшихся и зевак. Осколки и лохмотья лежат, горят, кажется, на всех улицах в округе.
Вместе мы наблюдаем, как разрывается генератор и длинные струи огня, куски металла, гнутые каркасы, летят по небу, оставляя тяжелый дымный след. Падают, крошатся, создавая много шума. Обглоданный винт вывалился и упал на мостовую, оставив глубокие рытвины в раскрошенном до земли камне.
Я почему-то обнимаю Рчедлу и вытираю свои глаза, пытаясь избавиться от рези.
Электростанция осталась лишь в трех этажах.
Мост, ведущий от нее, соответственно, рушится. Каждые его кирпич за кирпичом валятся наземь, подпрыгивают, и успокаиваются в каком-либо положении.
Я вздыхаю, отходя от шока, пытаясь понять, что это было.
Рчедла, вся грязная, как и я, бросается мне в объятия, неизвестно почему.
– Спасибо. – Благодарю я ее.
Мы сидим у меня дома на каштановом диване. За огромным сплошным окном в виде плавного перехода из стены в потолок, за домами, виднеется коптящий столб дыма от нашего генератора. Пожарные тушат ее уже второй час. Всем работникам посоветовали разойтись по домам, отдохнуть и не вмешиваться. Раненых отвезли в госпиталь.
Только что пришла весть о смерти Куражира. Его размозженное, как фарш, тело, нашли под грудой кирпичей от разрушенного моста. Видимо, его похоронил мост, когда он полз по нему к столовой как по единственному спасительному пути (все лестницы внутри станции к тому моменту были снесены взрывом).
Еще одного человека – Брарму, не нашли. Ни его следов, ни одежды не осталось на месте происшествия, хотя он был на третьем этаже, когда произошел взрыв.
Рчедле обработали рану на месте и дали под мою ответственность довести до дому. Но домой она не захотела…
– Мне просто страшно.
– Я понимаю. Я тоже в шоке. Настоящем…
Мы пьем горячий перламутровый чай без сахара, печенья или чего бы там ни было. Я немного успокаиваюсь от его пряного мягкого вкуса.
– Я ведь чувствовал, что винт вращается не так.
– Ни в каких инструктажах, инструкциях, не сказано, что от перегрузки генератор взрывается. Вероятно, причина была не в этом.
– Мне все равно. Генератор теперь, а, следовательно и вся наша работа, люди, исчезли и превратились в груду искореженного металлолома и мяса. Значит, причина неважна. Плевать на причины. – Вздыхаю я, встаю, выдвигаю из стены титан для обогрева помещения и разжигаю под ним огонь. – Прохладно в доме.
Я роюсь в фанерном шкафу, достаю плед в горошек и накрываю Рчедлу.
– Спасибо, – говорит она.
Мы сидим молча и наблюдаем за дымом, как он клубится и кружится по спирали.
Стало темнеть, солнце зашло за тучу на горизонте, а затем и за горизонт. В свету заката дым кажется чем-то фантастическим, похожим на корчащуюся в предсмертной агонии змею, отравленную собственным ядом, только в замедленном виде.
– Я знаю, кто ты. – Неожиданно произносит Рчедла.
«Естественно, я же создатель этого мира», – думаю я, – и вопросительно смотрю ей в глаза. Она морщит лоб и ее глаза щурятся, и она точно со смаком говорит.
– Ты Человек, Который Хранит Луну.
Я удивляюсь, но зачем-то стараюсь скрыть свое удивление.
– Ты сидишь на ней сверху, и как только она запылится, протираешь ее звездной материей. Очень кропотливо. – Продолжает она, а я улыбаюсь.
– Не сказать, чтобы я был слишком аккуратен. Посмотри вокруг: у меня гости, а повсюду пыль катается клубами и вещи разбросаны повсюду, и…
– Но… – Перебила она меня. – …ко всему, что касается Луны, ты относишься очень кропотливо.
– Спасибо. А эта Луна – что это?
– Не знаю. Просто все, что я тебе сейчас говорю, приходит точно из космоса. Я не знаю смысла этого, рождается образ, и я говорю.
– Правильно. Смысл – туда же, куда и причины, – я мрачно смеюсь, и мы снова молчим.
– Хочешь еще чаю? – Спрашиваю я.
– Нет пока.