Мелкий Дозор (сборник). Алекс де Клемешье. Санаторно-курортная монография (Е. Н. Гаркушев, 2015)

Представьте себе бревно.

Нет, не так: представьте себе гигантское бревно, настолько длинное и тяжелое, что для его перевозки требуется аж три грузовика. Оно надежно, крепко-накрепко зафиксировано, превращая три тягача в систему, вынужденно объединенную не только направлением и скоростью движения, но и вот этой временной, но очень жесткой сцепкой. Маневренность у подобной системы смешная; фактически она существует ради одной-единственной функции – доставить бревно по прямой из пункта А в пункт Б.

А теперь представьте, что один из грузовиков вышел из строя. Не суть важно, заклинило у него движок, кончился бензин, шофер заснул за рулем или приключилось еще что-то, – важно то, что нагрузка, предназначенная для трех тягачей, теперь равномерно распределилась на два оставшихся. Более того: не только бревно прикреплено к машинам, но и машины к бревну, и поэтому два тягача вынуждены будут тащить на себе и груз, и собрата, превратившегося в телегу, вагон, баржу – в общем, в такое же, по сути, бревно. Нагрузка на них возрастет многократно, и ничего удивительного, если рано или поздно встанет вопрос – не проще ли отцепить ко всем чертям? Бревно не отцепишь, бревно – это то, ради чего изначально создавалась система. Цель. Смысл. А вот вышедший из строя тягач – запросто.

Я не герой. Может, когда-то и метил в герои, но жизнь распорядилась иначе. Я – оперативник-работяга из тех, кто готовит операцию, создает все условия, анализирует данные, проводит опрос свидетелей, участвует в разработке тактической схемы, но последний, победный выстрел в итоге делают другие, «специально обученные» люди. Чтобы стало еще понятнее: в детективном боевичке, когда главное действующее лицо гонится за преступником, а тот, удирая, таранит и расшвыривает полицейские кордоны, установленные на пути его следования, я как раз и есть тот полицейский, который заблокировал дорогу бандюгану своей таратайкой. Если повезет – задержу его чуток, лишу простора, заставлю совершить лишний маневр. Но чаще всего гипотетический зритель моего лица и не заметит, не запомнит, потому что эпизод уже отыгран, мой автомобиль доблестно валяется на боку, и главный герой настигает жертву совсем в другом кадре.

В этот раз все вышло до скрежета зубовного банально. Темные ведьмы используют для нанесения единственного всесокрушающего удара Круг Силы. У Светлых в зависимости от ситуации подобные Круги называются по-разному, но сути это не меняет. Объединившись в систему, можно не только повысить мощность и бесперебойность воздействия, но даже поднять его уровень, и в итоге три мага третьего ранга сработают по высшему разряду. Собственно, именно этого мы и пытались добиться. И я не рассчитал. Иной – не машина, способная раз за разом выдавать определенный результат, не автомат для дозированной фасовки, не станок для производства эталонного продукта. У нас тоже случаются стрессы и недосыпы, плохое настроение и проблемы личного характера. Если вы считаете такой подход непрофессиональным – спросите у Бьорндалена, почему он то золотой медалист, то статист с двадцать восьмого места биатлонного спринта. И у Месси с Криштиану Роналду спросите, отчего не в каждом матче они по пять мячей забивают. Ведь могут же? Могут. Но не всякий раз.

Самое обидное, что в тот злополучный день не было никакой необходимости выкладываться без остатка, под ноль. Мои коллеги, например, не перенапряглись. Поначалу все шло превосходно: мы втроем, в равных пропорциях, накачивали магический конденсатор собственной Силой и частями переправляли ее «специально обученному» магу – да-да, тянули то самое бревно из пункта А в пункт Б. Ответственность перед товарищами, адреналин, азарт – и вот я уже понимаю: что-то не так. Привычное действие дается мне с трудом, я взмок, а пальцы, наоборот, заледенели, меня мутит, перед глазами мечутся черные мошки – самое время остановиться. Но разве это возможно? Признать свою слабость, подвести ребят? Как бы не так! И вместо того чтобы сбавить обороты, я поднажал еще.

В горячке боя (ну и что, что мы не сами врага громили, а всего лишь патроны подносили?) ребята не сразу заметили, какими судорожными рывками я пытаюсь внести свою лепту. А заметив, не сочли возможным тащить на себе. С моим самочувствием можно разобраться позднее, куда важнее было бесперебойно наполнять конденсатор. Никто тогда и представить не мог, в каком плачевном состоянии я оказался. И меня отцепили.

Покуда мы были объединены в систему, я мог через Сумрак видеть и слышать все то, что видели и слышали мои коллеги. Как только меня удалили из контура – я стал слепым, глухим и абсолютно обессиленным. Покуда мы были объединены в систему, любому из ребят достаточно было всего лишь вернуть мне самую капельку потраченной энергии, и дальше я бы тихо-тихо восстановился сам. Как только меня удалили из контура – последствия стали необратимы.

Заселился я в воскресенье под вечер, когда на весь кардиологический корпус был всего один дежурный врач. Поскольку никакой неотложной помощи мне не требовалось, решено было первичный осмотр отложить до утра, когда соберется весь медперсонал.

Дозорный водитель Михалыч, растроганный моим нынешним состоянием до неприкрытой досады и мужественно молчавший в сторонке, возле пожарного щитка, пока длилось оформление у стойки администратора, донес мой чемодан до номера на втором этаже. К счастью, это был действительно номер, а не больничная палата, как мне представлялось. Хотя это логично: все же санаторий, а не госпиталь. Посопев на пороге и протелеграфировав взглядом всю парадигму вполне человеческих эмоций, Михалыч жахнул меня напоследок по плечу крепкой шоферской дланью и удалился.

Я осмотрелся. Чистенькая аккуратная комната. Шкаф, кровать, письменный столик, два стула. Слева-справа от балконной двери – холодильник и тумбочка с телевизором. Пройдя, я раздвинул полуприкрытые шторы и выглянул наружу. Припорошенная снегом подъездная дорожка, тянущаяся от неразличимого в темноте шлагбаума на въезде в санаторий, заканчивалась расчищенным пятачком аккурат под балконом. На противоположной стороне дорожки, буквально в десятке метров от стены корпуса, начинался лес – такой густой, что из окна казался непроходимым. Впрочем, судя по тому, что местами он был будто бы подсвечен изнутри, здесь имелись пешеходные тропинки – наверняка с неказистыми, как бы не советских еще времен лавочками, беседками и фонарями. Хмыкнув, я понял, что хочу туда, в лес, на мороз, в темноту, на свежий воздух.

Заторопившись, я вернулся за чемоданом, успев по ходу мельком умилиться висящей справа от двери несуразной коробочке с надписью из далекого детства «Громкоговоритель абонентский». Интересно – работает? И если работает – какая радиостанция здесь вещает? С трудом взгромоздив чемодан на постель, я принялся методично вытаскивать и развешивать в шкафу вещи, раскладывать по полочкам белье и туалетные принадлежности, сунул в холодильник привезенные с собою бутылки минералки – я много пью, хоть и говорят, что это вредно в моем состоянии. Совершая нехитрые действия, я пытался вспомнить радиопередачи, которые давным-давно слушала моя бабушка – вот из такого же или почти такого громкоговорителя. Там были детские и взрослые спектакли – это точно. «Вот и чудесно! – размышлял я, убрав пустой чемодан под кровать и напяливая лыжный комбинезон. – К черту телевизор! Буду вечерами читать в здешней библиотеке или слушать радиопостановки». От мысли, что подобные вечера могут затянуться, стать моим уделом на весьма и весьма продолжительный отрезок времени, зябкий холодок пробрался в сердце, кольнул, отозвавшись болью во всей левой половине. Поежившись, я продолжил одеваться.

Пятнадцать лет назад, накануне своего сорокалетия, я, сам того не зная, находился в предынфарктном состоянии. Организм, оставленный мною без надлежащего присмотра, вяло сопротивлялся, сам же я усиленно гнал от себя мысли о необходимом обследовании. Через пару месяцев я бы, наверное, даже не понял, от чего именно умер. Вмешался счастливый случай – меня заметили, просветили и инициировали.

Став Иным и более или менее научившись управляться с Силой, я с ужасом обнаружил нажитые изъяны и точки риска своей изношенной тушки. И на первое время основной моей работой стали не оперативно-розыскные мероприятия в составе Дозора, а наведение порядка в захламленном рассыпающемся теле. Здесь подлатать, там заблокировать, тут почистить – и следующие пятнадцать лет я чувствовал себя практически юношей: мало того что ни одна человеческая хворь меня не брала, так я еще и стареть перестал…

Я осторожно переставлял ноги. Из-за невозможности вдохнуть полной грудью сам себе я казался ссутулившимся и нахохлившимся, что наглядно подтверждала моя зыбкая тень. Фонари вдоль дорожек были чудными: сантиметровой толщины стебли какого-то вьющегося растения густо оплели каждый столбик до самого верха, и сейчас, зимой, лишенные листьев, кончики этих стеблей торчали врастопырку над молочно-белыми шарами плафонов, будто всклокоченные шевелюры. Косматые чудища. Хорошо, что все светят. Вот так повстречаешь в темноте неработающий – у самого волосы на голове зашевелятся.

Я шел и старался почувствовать вкус здешнего воздуха. Но пока получалось чувствовать лишь боль слева. Пятнадцать лет… К хорошему быстро привыкаешь. Если бы меня еще неделю назад спросили, каково это – быть больным, я бы пожал плечами: а зачем им быть?

Случилось странное, досадное и пока необъяснимое: вдруг выяснилось, что та операция, во время которой я выложился досуха, то ли не санкционирована высшим руководством, то ли проведена с нарушением каких-то договоренностей. Было назначено расследование, и до его окончания ни один из участников того столкновения не имел права пользоваться сколь-нибудь серьезной магией. В число попавших под запрет манипуляций вошло и магическое восстановление здоровья. И потому состояние моего организма откатилось на пятнадцать лет назад, в ту пору, когда мне грозил обширный инфаркт. Конечно, кое-что мне удалось исправить раз и навсегда, но вот благополучие сердечной мышцы все эти годы держалось исключительно на стимуляции Силой. То есть, пока я мог себя контролировать, пока я следил за самочувствием через Сумрак, я оставался крепким дееспособным мужиком. Теперь я и Силы был лишен, и помощи со стороны Дозора до окончания следствия ждать не приходилось. Куда деваться? Раз меня не лечат как Иного, приходится обращаться к медицине человеческой.

Я описал приличный круг по территории, ограниченной всевозможными корпусами, и вернулся ко входу в особняком стоящую кардиологию. Взглянул на экранчик мобильного с веселеньким электронным циферблатом: надо же, всего двадцать минут прошло – маловато для прогулки. И в конце-то концов, я же по лесу собирался побродить, а не по благоустроенному внутреннему двору!

Санаторий располагался в натуральной чащобе, и ничего, наверное, удивительного, что какая-то часть преимущественно хвойного леса оказалась внутри, по эту сторону забора. Со словами «Там, на неведомых дорожках, следы невиданных зверей» я ступил на едва приметную тропку. Ве́домые дорожки, расчищенные до асфальта и освещенные фонарями, шли слева-справа буквально в трех десятках метров. Там чуть слышно шаркали подошвами неспешно прогуливающиеся старички и старушки. Там велись приглушенные беседы. Там я нынче уже гулял. Скучно, обыденно. Моя же тропинка была извилистой, петляла меж разлапистых елей, вкусно хрустела снегом под ногами, терялась во мраке и, самое главное, была абсолютно безлюдна. Не то чтобы я вообще избегал общества – просто не чувствовал в себе сегодня сил знакомиться и поддерживать возможный разговор.

Я брел потихоньку и повторял про себя все то, что необходимо завтра не забыть рассказать врачу. Конечно, у меня с собою была кипа бумажек – кардиограммы, результаты анализов и прочих исследований, проведенных в городе, – все то, на основе чего я получил направление в санаторий. Но ведь мне наверняка зададут вопросы? А объясняться с докторами я разучился давным-давно.

Я брел и брел, а тропинка все не заканчивалась. Я даже забеспокоился в какой-то момент: как же так? Может ли быть такое, чтобы здесь отсутствовала часть забора, и я, выйдя сквозь прореху за пределы санатория, продолжал двигаться все глубже и глубже в лес? Я завертелся на месте. Нет, слева-справа по-прежнему различались фонари. Может, и не в тридцати метрах, как раньше, а в полусотне или даже больше, но я прекрасно видел подсвеченные участки. Вообще молочный свет играл нехорошую шутку, создавая жутковатый контраст. Снег казался еще белее, а все, что не снег, превращалось в густые черные тени. Почему-то сделалось не по себе.

Я не герой, хотя когда-то и мечтал стать героем. Мужественный персонаж какого-нибудь увлекательного триллера наверняка наплевал бы на опасения и двинулся дальше. Из интереса. Из желания продемонстрировать бесстрашие и пофигизм. Или вопреки доводам рассудка. Я же просто побрел обратно.

Холодок нагнал меня шагов через двадцать, скользнул по щеке, влез под капюшон, пробежался вдоль позвоночника. Периферическое зрение угадало какое-то движение неподалеку. Я замер. Возможно, виной тому нервы, возможно, беспомощность, кажущаяся после исчезновения дара особенно болезненной и глобальной, а возможно, то и другое вместе, – но мне слишком хорошо были знакомы признаки, чтобы не запаниковать. Мои инстинкты вопили: «Опасность!», мои рефлексы, наработанные в Дозоре, требовали немедленного ухода в Сумрак, глаза таращились в нелепой попытке просканировать пространство сумеречным зрением… Тишина, темнота, рассеченная молочно-белыми лучами, и тени, всюду тени, целое царство теней, и ни одну из них не сделать объемной, не оторвать от снега, чтобы шагнуть навстречу и очутиться на первом слое! Я ощущал себя слепым калекой под прицелом снайперской винтовки.

Простояв так несколько минут, я постарался привести дыхание в порядок. Померещилось? Вероятно. Обычный человек не придал бы подобным мелочам никакого значения, но когда ты знаешь о существовании Иных, когда ты сам совсем недавно был Иным – ничего удивительного, что их присутствие будет тебе мерещиться всюду.

Я сделал осторожный шаг. Скрипнул снег, и тут же хрустнула ветка. Не у меня под ногой, а где-то поблизости. Через секунду я расслышал еще один звук – совсем рядом кто-то шумно мочился на снег. Настолько рядом, что я должен был увидеть хотя бы силуэт, но не видел по-прежнему ничего, кроме неподвижных теней, отбрасываемых стволами и лапами елей. Настолько рядом, что я уловил в воздухе запах мочи. Животное? Лось? Кабан?..

Человек?

Еще один шаг прочь. И еще. Кажется, в темноте кто-то хмыкнул. Забавляется? Недоумевает?

Возникло полное ощущение, что отрезок тропинки, на котором находился я, и все, что прилегает к нему в радиусе двух метров, вдруг приподнялось над поверхностью земли и едва заметно завертелось в разных плоскостях. Будто кто-то любопытный поднял щепку с усердно ползущим по ней насекомым, покрутил так и эдак, разглядывая со всех сторон… и аккуратно положил на место.

Ощущение чужого внимания исчезло, и я ломанулся со всех ног, постоянно оскальзываясь, промахиваясь мимо утоптанной тропинки и зачерпывая ботинками снег.

Мне нельзя бегать, не для моего самочувствия это занятие, но ужас был таким острым и неподконтрольным, что опомнился я только у входа в кардиологию: мокрый, задыхающийся, с готовым разорваться сердцем. Вышедший покурить охранник вытаращился на меня, затем с ноткой недоумения проговорил:

– Мы вообще-то в одиннадцать двери закрываем, могли бы так не торопиться.

Я содрал с головы капюшон, отер перчаткой лоб, кивнул – дескать, понятно, и поплелся внутрь.

Примерно до полуночи я маялся размышлениями, что это было. Нет, мои паника и постыдное бегство вполне объяснимы. Я достаточно долго пробыл Иным, чтобы представлять себе все ужасы, которым мог быть подвергнут. Рассудок шептал, что все это глупости, что ничего не случилось и случиться не могло, но тогда, на пике испуга, я этого шепота не расслышал. Попробуйте человеку, всю жизнь проработавшему с отравляющими веществами и вдруг оказавшемуся в лаборатории без защитного костюма, объяснить, что смертельные яды в пробирках не причинят ему вреда. Попробуйте полицейскому, поймавшему сотню живодеров и попавшемуся на серьезном правонарушении, доказать, что в тюрьме, где сидят арестованные им рецидивисты, ему ничто не угрожает. А я, если уж на то пошло, за годы работы в Дозоре имел дело и с ядами, и с живодерами.

Не стоит даже и говорить о том, как сильно мне хотелось позвонить в свой отдел, попросить ребят немедленно прислать ансамбль песни и пляски, прошерстить здесь все, камня на камне не оставить… Нельзя. Засмеют. Испугался, глупенький, страшного Иного в дремучем лесу… Почему испугался, что за причины экстренного вызова? А нет причин, есть трусость и каприз.

В результате я выстроил несколько логических цепочек и выбрал самую очевидную. Кто-то, кто работает в санатории или находится здесь на лечении-восстановлении-отдыхе, любит так же, как и я, уединение и потому вечерами гуляет не по освещенным дорожкам, а по едва заметной лесной тропке, которую, возможно, сам же и протоптал. Вечером воскресенья в кардиологию заселяется совсем не старый и даже, можно сказать, спортивно выглядящий мужчина. Через полчаса после заселения мужчина одевается и прямиком идет туда, где некто привык проводить время в одиночестве. Подозрительно? Еще как. Вот и решил этот некто проверить, что я за экземпляр, не по его ли душу. Что мог он увидеть, рассматривая меня, словно букашку? Я искренне надеялся, что в памяти моей он не копался – почему-то мне казалось, что я почувствовал бы это, угадал по известным мне симптомам. Этот некто ограничился поверхностным осмотром. Сперва, наверное, убедился, что я действительно больной: притворяйся – не притворяйся, а здоровое сердце не замаскируешь без помощи магии. А магии на мне и во мне – ноль. Но моя реакция продемонстрировала, что я почувствовал его интерес к своей персоне. Тогда он создал условия, при которых я должен был шагнуть в Сумрак и тем самым выдать себя. Я этого не сделал. Тогда он копнул чуть глубже – просканировал на предмет наличия Силы. Увы, и тут его ждало разочарование. Или радость. В моей ауре наверняка сохранились оттенки, позволяющие ошибочно отнести меня к потенциальным, неинициированным Иным. Или оттенки эти сейчас настолько слабы, что сквозь Сумрак я кажусь обычным человеком с развитой интуицией, человеком, чувствительным к постороннему воздействию? Как знать… В любом случае некто должен был решить, что я для него безопасен. Или бесполезен.

И славно.

Засыпая, я поймал себя на мысли, что теперь непременно буду вглядываться в лица всех встречных-поперечных в попытке угадать, с кем пересекся на темной тропинке.

Так, собственно, и вышло. Пока спозаранок, ежась от холода и позевывая, я сидел в очереди на сдачу крови, ни один из моих соседей не был обойден вниманием. Мимика, взгляды, морщинки, руки, разговоры и дыхание – глупо, наверное, предполагать, что я по каким-то признакам смог бы выделить Иного из толпы, особенно если он сам того не желает, но я продолжал анализировать все, что попадалось на глаза. И, собственно, был вознагражден. Правда, догадка пришла вовсе не оттуда, откуда я ожидал.

В процедурном кабинете работали две медсестры. Дверь практически не закрывалась, потому что обе орудовали довольно быстро, и поток обитателей санатория не прерывался. Практически. Я с самого начала обратил внимание, как люди в очереди время от времени пропускают друг друга вперед. Чаще всего это были бодрящиеся старички, которые со словами «Я к Леночке!» жестами показывали тем, кто непосредственно за ними, что вторая медсестра свободна. Вторая медсестра – классическая мышка с мелкими чертами лица и мелкими же движениями – проводила забор крови умело и аккуратно. Я попал именно к ней и по достоинству смог оценить ее легкие пальчики, не доставившие моему локтевому сгибу ни малейшего дискомфорта. Пять пробирок уже были наполнены, а я так и не почувствовал место прокола. А вот Леночка, к которой так стремились попасть, аккуратностью не отличалась. Зато была ослепительно хороша собой и улыбалась так ярко, что приосанившиеся старички старались вовсю – флиртовали и глупо шутили, будто подростки, хотя кривились от боли, когда Леночка с третьего раза не могла попасть иглой в вену. С одной стороны, ничего странного: в присутствии такой женщины любой начнет бодриться и остроумничать, и даже самый ощипанный павлин попытается распустить оставшиеся перышки. С другой стороны, была в ее небрежности какая-то нарочитость. И лишь потом до меня дошло: да она же своей поощряющей улыбкой провоцирует бедолаг на подобный мазохизм! Боль – это ощущение, вызывающее сильные эмоции, вне зависимости от того, насколько она сама по себе сильна, да плюс еще и ожидание этой неминуемой боли – негатив еще тот, а уж вкупе с эмоциями положительными – от созерцания эдакого цветка в царстве засохших клумб – выплеск Леночка себе устраивала нехилый. Если дура – она этими эмоциями тут же и питается. Но на дуру она не походила. Дозор не дремлет. Кому же захочется быть попавшейся с поличным? А так – ну да, уколы делаю не идеально, но я же не виновата, что все ко мне идут? Значит, их все устраивает. А что до их эмоций – так вы посмотрите, я ни капельки не украла!

Стало быть, после того как процедурный кабинет заканчивает работу, она украдкой собирает остатки, которые не успел сожрать синий мох, коего, я уверен, здесь в избытке. Могла ли Леночка быть той, кого я встретил поздно вечером? Вряд ли. Мой неизвестный некто не был похож на существо, питающееся объедками. Или мне просто было стыдно признаться себе, что я мог испугаться подобного существа.

Столовая поражала размерами. Под потолком неспешно, с ленцой крутились вентиляторы откуда-то из прошлой жизни. Администратор долго вертел в пальцах мой талончик. Я чуть не прыснул: он всерьез считает, что талон в столовую может оказаться подделкой?! Чуть позже я понял причину этой паузы. Вероятнее всего, молодой, но ушлый администратор лихорадочно соображал, куда, за какой столик меня усадить на все время пребывания в санатории. Контингент тут в основном возрастной, капризный, назойливый, а я не казался тем, кто с удовольствием будет выслушивать рассказы о снах, болячках и успехах внуков-правнуков. Это меня умилило. Надо же! Молодой парень всерьез заботился о моем комфорте! Его не пришлось стимулировать магическим или финансовым образом, даже заикнуться не пришлось – он сам!

Правда, я мог бы рассказать ему, что общение с очень пожилыми людьми – штука бесценная. Сколько всего уходит от нас вместе с ними… Целые эпохи уходят, а мы не успеваем задать нашим пращурам самых элементарных вопросов и лишь потом понимаем, насколько эти вопросы были важны… И тут нет особой разницы, человек ушел или Иной.

В итоге он усадил меня за отдельный столик. Чего, спрашивается, так долго раздумывал, если изначально имелся подобный вариант? Оставшись в гордом одиночестве и ожидая, пока мне принесут тарелку каши, я осмотрелся. Отсюда, если не сильно вращать головой, была видна бо́льшая часть столовой. Возможно, рано или поздно я таки вычислю, кто из обитателей санатория бесцеремонно мочится в лесу, пугая гуляющих.

Каша была из тех, о которых моя бабушка говорила: «За вкус не ручаюсь, зато горяча!» После каши принесли паровые котлетки и чай с бутербродами. Не помню, когда я в последний раз столько съедал на завтрак, да и съедал ли вообще.

Разговоры гудели назойливой мошкарой. Впрочем, нет, не назойливой. Скорее они только подчеркивали покой и размеренность, что царили в санатории в утренние часы. Никто не торопился запихнуть еду в рот, чтобы быстрее помчаться по неотложным делам, никто не перекусывал на бегу и кое-как – здесь питались обстоятельно, со вкусом и без капризов.

Я присматривался к соседям. Соседи присматривались ко мне, шепотом делились друг с другом впечатлениями. Наконец от столика справа ко мне перегнулся седоусый дедок.

– ООО? – спросил он твердым голосом.

– Н-нет, ЗАО, – запнувшись от удивления, ответил я. – Закрытое акционерное общество «Гидроприборснаб-восемьдесят».

Дедок недовольно поджал губы, затем вежливо уточнил:

– Я спрашиваю – какой у вас диагноз? Мы тут решили, что открытое овальное окно. ООО. Это верно?

Помотав головой, я объяснил. За соседним столиком заохали, запричитали – такой молодой, такой здоровый на вид, как же так, что ж за жизнь проклятущая, стрессы, радиация, депутаты… Мысленно возблагодарив чуткого администратора, я извинился и вышел из столовой.

Не люблю, когда меня жалеют. Никогда не любил. Случалось, что мне на секундочку хотелось сочувствия, и тогда я переставал любить себя. Да, я не герой, хотя и метил когда-то в герои, но это не повод показывать другим свою слабость. Примерно в этом месте своих размышлений я вспомнил, каким жалким был вчера в лесу, и приуныл.

На колонне в холле висела красочная афишка, отпечатанная на обычном цветном принтере. Творческая встреча.

– Это что же, – спросил я у проходящего мимо медработника, – к вам и артисты приезжают?

– Почему приезжают? – Он подошел ближе и, близоруко сощурившись, вгляделся в афишу. – Эмма Георгиевна не приезжает, она здесь живет.

– После операции восстанавливается? Или так, профилактически?

– Просто живет. – Он пожал плечами. – У нее есть определенные проблемы с сердцем, не без этого. Но сюда она переехала из-за тишины. Репетирует, разучивает роли, подыскивает типажи. Раз в неделю водитель отвозит ее в город, в театр. Ей вообще-то восемьдесят, но она бодрячком, все еще играет на большой сцене. Играет – и возвращается сюда. А по понедельникам развлекает здешнюю публику – то творческую встречу устроит, то просто стихи читает. Лет пять уже, по-моему.

– Пять лет?! – с нескрываемым ужасом переспросил я.

– Ну а что вы так удивляетесь? У нас несколько таких постояльцев. Пять лет – далеко не самый большой срок. Аристарх Филиппович, к примеру, девятнадцать лет радует нас своим присутствием.

Меня аж качнуло. В санатории. В номере, которому никогда не стать по-настоящему обжитым. В пропахших лекарствами коридорах. В тесном соседстве с больными и умирающими. Девятнадцать лет… Кошмар.

– Аристарх Филиппович – это тоже актер?

– Ученый. Профессор. Одинокий – ни родных, ни друзей. Девяносто четыре года, какие уж тут друзья… А к Эмме Георгиевне на вечер загляните, она интересно рассказывает. Некоторые по пятому разу приходят.

Мы обменялись понимающими улыбками. В месте, где самыми доступными развлечениями являются хвойные ванны и массаж воротниковой зоны, даже выученные наизусть и набившие оскомину стихи и бородатые театральные байки в исполнении великой актрисы – праздник.

– Ему не к Эмме Георгиевне надо, – подошел давешний седоусый, – а как раз к Аристарху Филипповичу. – Он повернулся ко мне и доверительно сообщил: – Гранин читает лекции по скайпу. От заявок из разных городов отбоя нет! То один институт, то другой, а то и академия какая-нибудь. Вы же из гидроприборо-что-то-там? Вот как раз по вашему профилю. Сегодня после обеда снова будет вещать. Кажется, для Самары.

Я замялся. ЗАО «Гидроприборснаб-80», разумеется, было прикрытием нашего отделения Дозора. В приборах, физике и прочих гидрах я не разбирался совершенно. Но отказываться мне было отчего-то неловко.

– А… где профессор читает свои лекции?

– Да в комнате своей читает. А мы в зимнем заду трансляцию слушаем. Можно и в номерах слушать, по местному радио, но в зимнем саду как-то интереснее.

Пообещав, что непременно загляну, я пошел знакомиться с лечащим врачом.

До обеда мне удалось не только пообщаться с доктором, но и прогуляться по свежему воздуху. Разумеется, я не удержался, сунулся на вчерашнюю тропку. В глаза бросались пропаханные мною участки – вот же стыдоба! Других отчетливых следов на утоптанном снегу было не разобрать. Да и что бы мне это, по сути, дало? Размер? Отпечаток какого-то особого рифления на подошве? Угу, а в санатории в общей сложности человек четыреста плюс персонал. Ходить и проверять обувь? Нет, конечно, острые каблучки женских сапожек значительно сократили бы круг подозреваемых, но увы, отпечатков таковых здесь не наблюдалось. Да и вообще – дался мне этот таинственный Иной! Ничего же не произошло? Ну и прекрасно! Что за паранойя-то такая разыгралась? Ну, вычислю я его – и?.. Подойду и поздороваюсь? Представлюсь? Посоветую теплее одеваться для вечерних прогулок? Бред какой…

После обеда меня разморило, я сонно плелся по длинному стеклянному переходу, идущему от второго этажа главного корпуса со столовой до второго этажа кардиологии, аккурат к коридору с моим номером. Где-то ближе к концу переход расширялся, превращаясь в круглый стеклянный зал – зимний сад. Только увидев расположившихся на диванах и в креслах, я вспомнил про предстоящую лекцию. Места свободные еще имелись, а подремать я смогу и под сенью всяких пальм-фикусов-араукарий. Интересно же, что эта местная знаменитость рассказывает студентам из разных городов и чем так привлекает здешнюю отнюдь не ученую публику. Нет, я, конечно, не сомневался, что среди старичков и старушек наверняка отыщется пара-тройка бывших ученых. Да пусть бы даже десяток – но не все же они физики? Да и собравшихся в саду было куда больше десятка.

Пока не началась лекция, народ довольствовался телевизором. Вот уж что совсем было не к месту в конкретной зоне отдыха! Тут зелено и тепло, чирикают в клетках птички, тут мягкие диваны и шахматные столики с гигантскими, размером с пивную кружку, фигурами. Представить здесь человека с пухлым томиком стихов или стареньким приключенческим романом – запросто, а вот новости и прочий телевизионный негатив… Ну, не для зимнего сада, как мне кажется. И не для сердечников.

Впрочем, судя по радостному оживлению, сейчас на экране происходило нечто забавное. Как мне удалось понять, очередные гастроли звезды шансона Ивана Петрова грозили войти в Книгу рекордов Гиннесса. То ли в пятом, то ли в шестом городе подряд сцену забросали воздушными шариками, наполненными не то чернилами, не то штемпельной краской. Диктор, усиленно сдерживая улыбку, сообщал, что часть виновников хулиганской выходки удалось задержать, а в это время на студийном экранчике за его спиной мегапопулярный Иван Петров комично уворачивался от летящих в него снарядов, и состояние его сценического костюма являлось доказательством, что штатив с микрофоном – не слишком хорошее укрытие, а слова «Ты только моя, ты такая моя, люблю тебя я, дорогая моя» вопреки его же собственному мнению нравятся отнюдь не всей стране.

Радостное оживление в зимнем саду сменилось возбужденными спорами на тему, хороший ли Петров певец, и кто его знает, дошло бы до кровопролития или ограничилось бы дружным распитием валокордина, но в этот момент зашикали, выключили телевизор и приготовились внимать.

Звук был так хорошо отрегулирован, что я недоуменно закрутил головой в полной уверенности, что лектор находится где-то здесь. Но нет – трансляция велась по местному радио. Из нескольких репродукторов одновременно донесся старческий, но все еще приятный баритон. Красивый голос, ничего не скажешь.

– Тема лекции – «Дистанционная диагностика состояний объемных сред и процессов», – объявил профессор Гранин.

Супер! Всегда мечтал. Я снова заозирался – не розыгрыш ли? Что, все эти люди на полном серьезе собрались здесь, чтобы послушать про дистанционную диагностику?!

– В шестидесятые годы прошлого столетия моя лаборатория в Институте автоматики и автометрии, базировавшаяся в недавно отстроенном Академгородке под Новосибирском, была занята поисками методов исследования турбулентных движений в жидкостях. По аналогии с воздушными потоками мы пытались применить к жидкостям методику, основанную на использовании чувствительного элемента в виде тонкой нагретой проволочки. Но проволочка не выдерживала напора и рвалась с увеличением скорости. Датчик в виде металлической пленки, напыленной на стеклянную подложку, работал куда лучше, но имел один существенный недостаток – он сильно искажал исследуемый поток. – Профессор кашлянул и, судя по всему, усмехнулся. – Представьте, что вы окунули в ручей руку, чтобы определить, насколько сильное течение. Вопрос: что окажет большее влияние – ручей на ладонь или ладонь на поток воды? Вмешиваясь в процесс посредством ввода в исследуемый материал посторонних дестабилизирующих факторов, вы рискуете на выходе получить…

– Хорошо говорит! – качнула головой седенькая бабулька, сидящая справа от меня.

– Это что! – откликнулась другая, мельтешащая вязальными спицами. – Вот сейчас про лазеры начнет – вообще заслушаешься!

Сюр? Сон?

– В этот период существовало две гипотезы возникновения турбулентности. Первая принадлежала Ландау и заключалась в том, что турбулентность возникает как бесконечная цепочка бифуркаций…

Мимо прошла девочка. Совсем маленькая, лет шести-семи. Ей было так же скучно, как и мне, мы синхронно с ней зевнули и, заметив это друг за другом, так же синхронно хихикнули.

Что она здесь делает? Почему слоняется туда-сюда? Разве для детей нет специальных санаториев? Или она не больна, а просто… с бабушкой приехала? А так можно?

Как же меня бесило собственное бессилие! Раньше на любой вопрос об интересующем объекте я мог мгновенно получить практически любую информацию. Да что там! Я мог бы практически мгновенно вылечить этого златокудрого ангелочка в резиновых шлепанцах на босу ногу! Ну, если бы возникла такая необходимость…

Я подмигнул девчушке, поднялся с дивана и, пошатываясь, поплелся в номер. Лекция о турбулентности – прекрасное снотворное, как оказалось…

Чем дальше я отходил от зимнего сада, тем приглушеннее становился голос в динамиках, но буквально за три номера до моего – вновь усилился. Вероятно, кто-то слушал трансляцию по местному радио. Или… Я скрежетнул зубами: обладай я Силой, я бы мгновенно определил источник. Впрочем, мне повезло: одна из дверей была чуть приоткрыта, и я, чувствуя себя извращенцем-вуайеристом, осторожно заглянул в щелочку.

На кровати полулежал глубокий старец. На нем была застиранная, но хорошо отглаженная рубашка, повязан куцый галстук, а поверх надет довольно приличный пиджак. На ногах – полосатые пижамные брюки. Крупные желтые пятки победно упирались в низенькую спинку у изножья кровати. Поперек его туловища, аккурат на стыке пиджака и брюк, располагалась такая штука… полочка, на которой приносят еду лежачим больным. Сейчас на ней стоял ноутбук – довольно мощный, кстати.

– Иными словами, если энергия одной моды растет, – уверенно произносил Гранин, рукой оглаживая седую профессорскую бороду и пристально глядя в ноут, – то амплитуды других падают. В результате был сделан вывод, что сначала турбулентность развивается в соответствии с гипотезой Ландау, но затем происходит уширение спектральных линий, и спектр флуктуаций становится сплошным, что характерно для развитой…

Я постарался прошмыгнуть раньше, чем он успел поднять на меня глаза.

Аристарх Филиппович… Имя-то какое… аристократическое. Профессор. Светило науки, не иначе, если судить по тому, что его знания до сих пор востребованы. Динозавр минувшей эпохи. Интересно, для чего ему все это? Вон даже скайп освоил. Настолько привык быть в центре внимания? Не мыслит себя без какой-либо причастности к науке? Или просто необходимы средства, чтобы оплачивать койку, в низенькую спинку которой так удобно упираться пятками?

После вечерних внутривенных вливаний, назначенных врачом, я вновь напялил лыжный комбинезон и теплую куртку с капюшоном. Нет, я вовсе не собирался устраивать засаду. В конце концов, это действительно глупо, особенно с учетом того, что сие знание мне абсолютно ничего не даст. Ну, бродит здесь Иной – и пусть бродит. Лишь бы не трогал никого. И вообще – это не мои проблемы. У меня здесь в принципе не должно быть никаких проблем. Я приехал лечиться и, так сказать, заниматься общим укреплением организма. С завтрашнего дня начнутся всякие процедуры – ингаляции, циркулярный душ, хвойные ванны, массаж, кислородные коктейли, лечебная физкультура в щадящем режиме и бассейн. И свежий воздух. И тишина. С какого перепугу я решил, что обязан отыскать приключения на собственную задницу?

Впрочем, понятно, с какого перепугу…

В холле первого этажа вчерашний охранник жестами попросил меня сдвинуться в сторонку, уступить дорогу кому-то, кто выворачивал из коридора к выходу из корпуса. Я послушно посторонился, зацепился плечом за пожарный щиток и с недоумением уставился на него. Déjà vu? Неуместно красная дверца с белыми буквами, внутри – наверняка шланг и какие-нибудь причиндалы для тушения огня. Рядом – такой же яркий коробок со стеклом, за которым кнопка общей тревоги. Где я это уже видел? Почему мне это знакомо? Отголосок какой мысли только что мелькнул?

И тут я увидел, кому уступал дорогу.

Два санитара везли на каталке накрытое простыней тело.

На лбу мгновенно выступила испарина.

– Не переживайте! – участливо посоветовал возникший рядом седоусый дедок, «дедок ООО», как мысленно прозвал его я. – Вы же понимаете, в каком месте оказались? Здесь это частый случай, как ни прискорбно. Не принимайте близко к сердцу. – Он мял в руках снятую при виде покойника шапку. – Вы гулять? Это правильно. Пойдемте. Не беспокойтесь, я не стану навязывать вам свое общество, просто, похоже, вы забыли, зачем спускались. Взопреете.

Нет, отказываться от его общества я не стал. Во-первых, мне неуютно было бы одному протискиваться мимо близко припаркованной «скорой». Во-вторых – да, да, называйте это паранойей! – мне показалось любопытным, что дедок ООО принимает участие буквально в каждом эпизоде. И в столовой-то он ко мне обратился, и в разговор возле афиши вклинился, и сейчас материализовался, будто по мановению волшебной палочки… Ну что ж, пообщаемся.

В итоге мы с ним намотали три моих вчерашних круга (один круг – двадцать минут, да). Похоже, имел место тот самый случай, о котором мне хотелось поведать администратору в столовой: с этим пожилым человеком было интересно.

Ночью я проснулся и совершенно ясно увидел, что за моей дверью кто-то стоит. Ну, «совершенно ясно увидел» – это, возможно, преувеличение. Но, будь я до сих пор Иным, я бы именно так почувствовал подошедшего к моему номеру. Кто-то стоял почти вплотную, занеся руку со сжатым кулаком, будто намеревался постучать, да так и не решился, замер. Я сел на постели, подтянув одеяло повыше. Шли минуты, а черный силуэт, отчетливо существующий в моем воображении, и не факт, что существующий в реальности, по-прежнему не шевелился.

Я почувствовал, как по вискам текут капельки пота. Сердце не то чтобы колотилось, как после бега, – нет, но каждый его удар болезненно толкался изнутри. Если там человек – почему он не постучит? Если там Иной – почему он не войдет сквозь Сумрак? Впрочем, если это Иной, он давно уже может быть здесь, внутри, в двух шагах от моей кровати, а я слепо пялюсь туда, где он находился несколько минут назад.

Одним махом комнатка сжалась, сдвинулись стены, вплотную приблизился потолок. Осталась только кровать, липкий от пота я и дверь, за которой кто-то был. Впрочем, дверь тоже сузилась до размеров тумбочки, а еще почему-то все вокруг стало наливаться красным. Густой темно-бордовый туман заполнял ставшую крохотной комнату; одеяло, край которого был стиснут в моих пальцах, казалось ярко-алым, словно пропитанным свежей кровью; налилась кумачом крохотная коробочка «Громкоговорителя абонентского», но самым красным, я бы даже сказал – обжигающе красным предметом оставалась дверь.

Потом все исчезло, и я со стоном откинулся на подушку. Меня снова выжали. Как тогда, во время операции. Только там я отдавал Силу по собственной воле, а здесь и сейчас… Здесь и сейчас у меня и Силы-то не было. Так, жалкие крохи снулой энергетики больного человека…

Понимая, как глупо это выглядит, я медленно поднял руку и ощупал горло, сначала слева, потом справа. Ни проколов, ни потеков крови я не обнаружил. Не вампир. Вообще это было бы логично – кровососы не могут войти в твое жилище без приглашения, без обозначенной в Сумраке вампирской тропки. Может, этим и была вызвана нерешительность существа, замершего по ту сторону двери? Но если в результате оно все же попало внутрь… Значит, не вампир? Или вампир, которому не требуется мое разрешение, потому что… потому что его сюда уже приглашали! Кто-то, кто жил в номере до меня, позволил вампиру приходить в гости. Может такое быть? Что произойдет с тропкой, если в комнате поменяется жилец? Скажем, если прежний постоялец умрет – тропа развеется в Сумраке. А если не умрет? Если он пожил здесь две-три недели, поправил здоровье и вернулся домой?

У меня коченели кончики пальцев на руках и ногах, слабость была такая, будто и впрямь из меня откачали не меньше литра крови. Вот чертовщина-то какая!

Представим, что вампир работает в этом санатории. Если он работает давно… скажем, он лечащий врач или обслуживающий персонал – горничная, сотрудник столовой, приносящий обеды лежачим больным, медсестра, делающая им же уколы… Ох, какое тут может быть раздолье для осторожного, умного и хитрого кровососа! За какой-нибудь год, а то и меньше, его наверняка хотя бы по разу пригласят в каждый из номеров. Потом жильцы сменятся, но тропа-то останется! И в любое время дня и ночи эта мерзость, этот низший Темный, может незаметно пробираться внутрь и… И если быть аккуратным, внимательным к мелочам, то Ночной Дозор долго-долго будет оставаться в неведении относительно творящихся здесь преступлений.

Я уже успел забыть, что не обнаружил на себе следов вампирского укуса, мною овладел азарт оперативника. А потом я уснул.

– Что слушаешь-то? – спросила меня бабулька-массажистка.

За завтраком я съел непозволительно много, что, конечно, было неправильно в свете предстоящих процедур, но мне необходимо было восстановить силы – после такой-то ночи! Сейчас я сыто жмурился, блаженствуя под сильными пальцами специалиста еще советской школы. Это нынче достаточно пройти двухнедельные курсы, получить диплом – и вперед! Можно открывать массажный салон. Но здесь, в санатории, недоучкам было не место.

Наушники я прихватил с собой намеренно: так можно было избежать ненужных разговоров, бессмысленных бесед, на которые я несколько раз нарывался. Не сомневаюсь, что о моем диагнозе было уже известно всем или почти всем в кардиологическом корпусе, но скучающие больные считали своим долгом лично подойти и задать вопросы, поохать, поцокать языком, покачать сокрушенно головой, помянуть стрессы, радиацию и почему-то Обаму. На фиг! А когда у человека уши заткнуты – вроде и обращаться к нему не слишком удобно, и всегда можно сделать вид, что попросту не услышал вопроса.

Впрочем, как оказалось, некоторых совершенно не смущало наличие наушников.

– «Наутилус», – невнятно пробормотал я: когда твоя нижняя челюсть покоится на собственных кулаках, поставленных один на другой, «утилус» еще хоть как-то выговаривается, а вот первый слог произнести сложновато. – Это такая группа…

– Так что ж ты? – Она ослабила хваткие пальцы. – Чего молчал-то? Давай вместе послушаем. Я аккурат перед твоим приходом диск выключила – не всем пациентам нравится, когда музыка во время процедуры играет.

Она отстранилась от массажного стола, щелкнула чем-то. Я вздохнул. Сейчас, разумеется, окажется, что она меня не так расслышала, и зазвучит какой-нибудь Николай Басков. Или, того лучше, Иван Петров. Пожилым людям они оба нравятся примерно так же, как Муслим Магомаев или, чтоб его, Малежик. Но мне было неудобно игнорировать ее предложение, и я послушно выдернул пимпочки из ушей.

энергично доносил до слушателей Бутусов.

Твою мать! Действительно, «Наутилус Помпилиус». Мне захотелось вывернуть шею, чтобы еще раз посмотреть на массажистку. Казалось, ей лет семьдесят или около того. Панкует бабулька? А песня-то, песня! Случайность? (ДВЕРЬ!) Или намек? «Чтоб никто не видел, чем питается зверь…» Ладно, если намек (КРАСНАЯ ДВЕРЬ!) – я уже напугался, спасибо. И шея моя сейчас, наверное, выглядит такой беззащитной, такой вкусной…

– Ты чего напрягся-то? Расслабься! Мышцы у тебя и без того деревянные, ну да ничего, поправим… А на «Наутилус» меня сын подсадил еще в конце восьмидесятых. Тебе, наверное, ровесник.

И она пустилась в пространные объяснения, почему концертный альбом «Ни кому ни кабельность» нравится ей больше, чем «Подъем», и почему «Наугад» она считает последней отличной, классической пластинкой, после которой у Бутусова начался период какого-то, прости господи, непотребства. Я не знал, то ли мне ржать, то ли разрыдаться.

Но до конца расслабиться так и не сумел. Ишь ты! «Это мир, в котором ни секунды без драки…» Молодец, бабулька. Соображает.

После обеда выяснилось, что Ивана Петрова вновь конкретно забрызгали чернилами. На сей раз – на концерте в Самаре. Я даже устыдился того, с каким пренебрежением подумал о бедняге, находясь на массажном столе: раз его… хм… творчество вызывает у людей столь противоречивые эмоции, что его попеременно то забрасывают цветами, то поливают чем-то фиолетовым… ну, значит, это и есть самое настоящее искусство. Или нет?

В номере я крутанул регулятор громкости репродуктора.

– Когерентное излучение лазера, рассеянное случайным ансамблем взвешенных в потоке частиц, сохраняет частичную когерентность и несет информацию об их скорости в виде допплеровского смещения частоты исходного излучения. – Профессор вещал о лазерах. Кажется, вчера одна из слушательниц ждала именно этой темы. Оставалось порадоваться за нее, потому что лично я ничего не понимал. – Выходной сигнал лазерной допплеровской измерительной системы был введен в память ЭВМ «Минск-32».

Я убрал звук. Спать не хотелось. Смотреть телевизор не хотелось. Можно было добрести с ноутбуком до зимнего сада или библиотеки, подключиться к Интернету, узнать последние новости… Впрочем, нет, в зимний сад нельзя, там сейчас лекция. А библиотека, если я правильно понял, работала как-то хитро – каждый день в разные часы, и точного расписания я, разумеется, не помнил. Было бы обидным перейти в главный корпус, чтобы уткнуться в закрытую дверь (КРАСНАЯ ДВЕРЬ!). Чертыхнувшись и помотав головой, я полез в шкаф за лыжным комбинезоном. Свежий воздух – наше все.

В холле первого этажа маялась вчерашняя девчушка. Я притормозил. Жалко ее. Ни подружек, ни развлечений. Кто ж догадался ее сюда упрятать?!

– Простите, юная леди! – вежливо обратился я к ней. – У меня возникла серьезная проблема.

Девчонка вытаращила глаза. Ну, напугалась чуть-чуть заговорившего с нею взрослого дяди в дурацкой куртке с капюшоном, это понятно. А еще ей было ужасно любопытно, что за серьезная проблема такая.

– Я со вчерашнего дня мечтаю слепить снеговика. Но, поскольку в последний раз я занимался этим приблизительно четыреста двадцать восемь с половиной лет назад, мне необходима консультация человека, который умеет делать снеговиков на пятерку.

Девочка прыснула и чуть кокетливо закатила глазки.

– Так долго не живут! – сообщила она мне таким тоном, будто я на ее глазах ошибся в элементарном арифметическом примере. – А там ничего сложного – берешь комок и катаешь.

– И тем не менее. Я боюсь допустить ошибку. Представьте, что я скатаю вместо кома колбасу или перепутаю местами живот и голову – разве это будет честно по отношению к снеговику?

Несколько секунд она оценивала сказанное, рисуя в воображении снеговика, состоящего из снежных колбас, затем хихикнула. Воодушевленный, я продолжил:

– Так вот, скажите мне, юная леди, разрешается ли вам гулять? Могу ли я попросить ваших… тех, с кем вы приехали, отпустить вас со мной для консультации и помощи?

Она задумалась.

– Бабушка сейчас на лекции… – Вытянулась на цыпочки, выглянула через стеклянную дверь на улицу. – Снег, кстати, не липкий, но это ничего. В середине лекции бабушка заснет прям в кресле и проспит почти до ужина. Щас оденусь!

– А бабушку предупредить?

– Ой, да как будто она заметит! Я уже взрослая, я сто раз уже гуляла, пока она спит!

И девчонка умчалась.

Я подошел к стойке администратора. Девушка ворковала с охранником, пришлось потревожить.

– Вы не знаете, что с этой девочкой?

– Знаю. А вам зачем? – недобро прищурилась администраторша.

Ну да, конечно же, я – тот самый педофил, растлевающий первоклашек, находящихся на лечении. Ох, грехи мои тяжкие…

– Скучно ей. Я предложил слепить снеговика, она согласилась. Но я немножко засомневался – полезна ли ей будет такая нагрузка?

– Да прогулка-то ей не помешает… – раздумчиво проговорила девушка за стойкой. – Да и снеговик – тоже мне, нагрузка! Я вообще ее бабку не понимаю: совсем ребенком не занимается!

– Так что с девочкой? – терпеливо напомнил я.

– Наследственная болезнь. И бабка, и мать, и малышка – все одним и тем же страдают. Ничего особо опасного, но…

– А почему она здесь, а не в детском лечебном заведении?

– Какая разница? – Администратор пожала плечами. – Сейчас таких строгостей нет, не то что раньше. Болезнь у них одна, лекарства примерно одинаковые, режим, процедуры… Главврач разрешил, а дальше уж не мое дело.

– Хм… Ну, в общем, я так понял, гулять ей можно. Сильно напрягаться я ей все равно не позволю, так что… А, да! Если вдруг бабушка хватится – мы здесь, перед корпусом, на той стороне дороги. Там снег почище. Да вы нас будете видеть через двери!

На этих моих словах последние подозрения исчезли, оба – и администратор, и охранник – улыбнулись благожелательно. Я отошел в сторонку. Зацепился взглядом за пожарный щит (КРАСНАЯ ДВЕРЬ!), попятился и в конце концов, глупо оглядываясь, переместился в противоположный конец холла. Ну его на фиг.

А тут и Светланка прибежала.

Собственно, о том, что ее звать Светланкой, я узнал позднее. А поначалу мы общались официально, на «вы», и иначе как «юная леди» я ее не называл.

Она казалась самым обыкновенным ребенком – бойким, веселым, подвижным. Неприятно было думать, что где-то внутри, в ее крохотном сердечке, кроется какой-то изъян. Но я как раз старался не думать об этом, и в итоге мы получили массу удовольствия. Примерно на этапе формирования головы первого снеговика из корпуса вышел мой вчерашний собеседник, седоусый дедок. Светланке чрезвычайно понравилось, что я тайком, шепотом признался ей в том, как называю его – «дедок ООО». Наверное, это явилось каким-то решающим фактором, потому что высшей Светланкиной милостью дедку было дозволено присоединиться к нам. Время от времени она поглядывала на меня и, улыбаясь во весь рот, неумело подмигивала в его сторону: у нас с ней была целая настоящая тайна, мы знали о Семене Борисовиче то, чего не знал никто, да и сам он даже не догадывался. В любой момент мы могли бы произнести этот секретный шифр – «дедок ООО», – а никто бы даже не понял, кого мы имеем в виду.

Забавно. Я и не знал, что гулять с детьми – такой кайф.

Ближе к ужину, когда мы совместными усилиями собрали весь снег в окрестностях, а снеговиков у нас вышел если и не парад, то (учитывая кошмарно нестройные ряды) настоящий хоровод с кадрилью, мы кровожадно наметили план на завтрашний день: во-он та полянка с беседкой зря так настырно лезла нам на глаза! Ничего-ничего, доберемся!

Я намеревался довести девочку до номера, сдать с рук на руки бабушке, а заодно посмотреть ей в глаза (что за фигня-то, в самом деле? неужели нельзя родной внучке время уделить? неужели лекции важнее?), но тут выяснилось, что Светланка с Семеном Борисовичем – соседи. Оказалось, в том ответвлении коридорчика, куда малышка убегала, чтобы переодеться для прогулки, и номеров-то всего два – «дедка ООО» и их с бабушкой.

Дни шли за днями, я успел забыть о происшествиях в первые сутки-двое. С бабулькой-меломанкой мы каждый сеанс массажа сопровождали избранными песнями «НауПо»:

В столовой за мой столик подсадили двоих новоприбывших – сантехника с внешностью генерального директора и, собственно, генерального директора с манерами сантехника. Пришлось идти и уговаривать, чтобы администратор поменял нас местами, и в результате мы – Светланка, я и Семен Борисыч – оказались за одним столом. Светина бабушка, невероятно, неправдоподобно полная одышливая леди, поначалу никак не желавшая расставаться с внучкой на время трапезы, поддалась на уговоры и теперь косилась на нас недобрым взором. И хотя стульев за нашим столиком было четыре, предпочла остаться на прежнем месте, тем более что общество сантехника с внешностью генерального директора ее вполне устроило.

Гранин по-прежнему читал лекции – не каждый день, но часто. Даже не вслушиваясь особо, я тем не менее уже знал наизусть кое-какие отрывки: «Вмешиваясь в процесс посредством ввода в исследуемый материал посторонних дестабилизирующих факторов, вы рискуете на выходе получить…»

Иван Петров уже дважды объявлял об окончании гастролей. Или творческой карьеры. Или чего-то еще – видимо, я просто не разобрался, потому как ни карьера, ни гастроли все никак не заканчивались. Чуть ли не перед каждым концертом служба безопасности очередного зала торжественно клялась не допустить чернильных атак на кумира, и всякий раз буквально из ниоткуда возникали радикально настроенные молодые люди, у которых было все в порядке с точностью и дальностью бросков наполненных штемпельной или какой-то другой жидкой краской воздушных шариков.

Мне… наверное, было хорошо. И дело даже не в медикаментах, не в процедурах – они поддерживали, укрепляли и стабилизировали мое физическое состояние. Мне было хорошо морально. Спокойно. Благостно. Я не помнил, когда в последний раз так расслаблялся и радовался жизни. Не в Дозоре. Точно нет. И не в прежней жизни, практически доведшей меня до инфаркта.

Единственное, что по-прежнему терзало, удручало и портило мой душевный Эдем, – регулярные визиты «скорых». Иногда было слышно, как посреди ночи реанимобиль, надрываясь сиреной, улепетывает в сторону города – и это значило, что, возможно, кого-то «из наших» удастся довезти, спасти… Иногда карета неотложной помощи уезжала молчком, без проблесковых маячков, и ей долго смотрели вслед все, кто в тот момент находился во внутреннем дворе. Я прекрасно понимал, о чем они думают, что им в этот момент мерещится. Да, в этом я от них ни капельки не отличался.

Снеговики нам надоели. Теперь мы втроем придумывали другие забавы, но, что бы ни затеяли, постоянно осуществляли это вместе. Светланка, едва стоявшая на лыжах в момент нашего знакомства, уже через полторы недели вполне могла бы обогнать меня, вот только мы сразу договорились, что наперегонки – это не про нас. Про нас – легкая физическая нагрузка, свежий сосновый воздух, нехитрое удовольствие от скольжения по лыжне.

«Дедок ООО» лишь единожды не смог составить нам компанию. Триста раз извинившись, он объяснил, что в тот день Гранин будет читать лекцию для его родного города, для его родного института. Правда, сам Семен Борисович к физике и приборам диагностики никакого отношения не имел, поскольку оканчивал совсем другой факультет, но… ностальгия, что ж поделаешь? Хотя бы мысленно переместиться в родные края, где не был давным-давно, хотя бы мысленно поприсутствовать среди студентов, многие из которых, возможно, являются детьми, а то и внуками его бывших сокурсников. Мы со Светланкой, конечно же, разрешили ему нас оставить.

А потом Семену Борисовичу стало хуже.

Мы со Светой – то вместе, то порознь – регулярно навещали его. Он бодрился, все старался сесть на пропахшей лекарствами постели, но мы укладывали его обратно и рассказывали, как прошел очередной день. А он нам рассказывал о родном Новосибирске – видимо, та лекция что-то серьезно задела, что-то всколыхнула. А затем Светланка ляпнула, что на днях в Новосибирске студенты Академии водного транспорта были арестованы за попытку убийства нашей супер-пупер-звезды мирового шансона. Семен Борисович откровенно загрустил, потому что выпускником именно этого вуза он когда-то являлся. Он загрустил, Светланка смутилась, что заставила его переживать, а у меня впервые за все это время мелькнула догадка. Все было так явно, настолько на ладони, перед глазами, что я даже опешил и не поверил собственным выводам. Необходимо было все-все проверить.

В этот день уже мне пришлось тысячу раз извиняться перед маленькой девочкой. Она дулась, твердила, что мы все ее бросаем, но другого времени я выкроить не смог бы. Дурацкое библиотечное расписание! В результате Света осталась с бабушкой, а я с ноутом под мышкой направился в большой зал, где был скоростной доступ в Сеть.

Библиотекаршей оказалась та самая старушка, что шустро мельтешила вязальными спицами и заслушивалась историями про лазеры. Это могло оказаться весьма кстати.

Я не знал, куда мне в первую очередь сунуться в Интернете, и потому начал с самого простого: посмотрел график гастролей Ивана Петрова. Аккуратно переписал на лист обычной бумаги маршрут его следования за прошедший месяц.

Затем открыл новостную ленту и отсортировал интересующую информацию. Вычеркнул из своего списка города, в которых на Петрова не нападали во время концертов. Осталось не так уж много – семь-восемь населенных пунктов.

Затем полез на сайты администраций Новосибирска и Академгородка. Завис на персональном блоге в «Живом журнале», автор которого подробно рассказывал о жизни в тех краях в 60–70‑х годах прошлого века. Я находил данные, фотографии, биографии – и очень сильно удивлялся тому, сколько совпадений можно накопать, если знать, в каком направлении рыть. Раньше направление мне задавало руководство, и способы получения информации были совершенно другими, но… Но оказывается, и так можно было если и не выяснить истину, то хотя бы локализовать ее местонахождение. С выводами я по-прежнему не торопился.

Захлопнув крышку ноута, я подошел к столу библиотекарши.

– Скажите, пожалуйста, вы ведь все лекции профессора Гранина посещаете?

Она посмотрела на меня по-над очками.

– Разумеется, молодой человек! – произнесла она тоном учительницы, недовольной пятиклассником.

Я не стал разубеждать ее и пытаться доказать, что мой реальный возраст ненамного отличается от ее собственного – ну, сколько там лет разницы? Восемь? Десять? Меня интересовало другое. Про Самару и Новосибирск я уже и так знал, но это могло быть реально совпадением. А вот если…

Конец ознакомительного фрагмента.