Глава 7. Наливай, доченька
Потянулись серые будни. Утром работа (колпаки), вечером, а вечера я стал проводить все больше с Ленкой. Мы готовились к свадьбе. Я купил ей кольцо и заказал себе, дефилировали по магазинам, скупая все необходимое. В салоне бракосочетания подобрали Леночке шикарное платье. Она была великолепна, по неземному ослепительна, даже не знаю, как сказать. Говорят, жениху нельзя видеть невесту в подвенечном наряде раньше положенного, что к несчастью, но я видел, и хотел плевать на малахольные предрассудки.
Мы подали заявления. Я купил шампанское, и мы отпраздновали это событие.
Муха вышел из уразы, и от души был за меня рад. Родственникам говорить о нашем предстоящем мы не хотели, пока не будет все готово. Оставалось определиться с банкетным залом. Его мне посоветовал Санек. Его, Сашкин, старший брат являлся одним из активных членов ОПГ. Получали с барыг-кооператоров, выставляли свои станки (колпаки, лохотрон – лотерея). А также крышевали одного шустрого зверька Зазу. Тот Заза держал кафе с национальной кухней. Кафешка такая, ни хуя себе, нормальная, словом, не лоховская, серьезная. Как ты, наверное, читатель, догоняешь, аренда и возня поварская обошлась мне в дармовщину. Я только загнал свой харч, да и то частично. Балясину, ваксу. С машиной тоже определился. Сашкин братело сам намазался покатать нас на своей Бэхе. Мы должны были стать лучшими.
Загнал Шотландцу маляву. Он уже как месяц чалился на кичмане. Говорят, прописку прошел правильно, устоялся, не дал себя скомпрометировать, как многие другие первоходы, и даже был принят в блатную семью, сошелся с вором. Молодцом пацан, поднимется в жизни. Все это видели, не я один.
«Привет, братишка Егор, наверное, слышал за свадьбу мою предстоящую. Хотелось бы и тебя за столом видеть, но судьба банкует по-своему. Всех благ тебе и т.п.».
Через того же Ферзя загнал на тюрьму барскую дачку. Бухалово, деликатесы, чай, пирожное, фрукты, курятину, может, еще чего, не помню. Пришлось заплатить пупкарям. Бандероль солидная оказалась, и кум один на хвост приземлился, хитровыеб…, долю попросил, я этого ожидал.
Все шло к фестивалю. Выбрав момент для утилитарной беседы, мы вместе с Леной подкатили к ее шубутной мамаше. Она, признаюсь, не особо меня привечала. Босяк, не более. Можно подумать, патрициевских кровей, аристократка, прототип Ростовой. Мания величия, не более того. Навязчивая фобия. Вооружившись необходимым на тот случай обаянием и, что не мало важно, терпением, я заглянул в универмаг, где приобрел шикарный торт «Замок» и бутылку красного вина… Да, не помню я, как там оно называлось. Махнул грамм сто на ход ноги и двинулся на борьбу с ветреными мельницами, точнее, выбросил белый флаг, что ради семьи не исполнишь. Надо создавать новую ячейку общества.
Встретила меня потенциальная теща с искривленной геометрией лица, зато бабушка была как всегда улыбчива и приветлива, как старое индейское солнце. Может, мне надо было купить цветы на такой случай… Одного белого флага ей за глаза.
– Проходи, Ванюша, раздевайся, – привечала бабуленция, и это вселяло в меня здоровый оптимизм.
Леночка наскоро наладила стол, и пригласила всех. Меня, мигеру и старое солнце.
– Мама, бабуля, мы с Ваней решили пожениться, – не катая особо вату, изрекла Лена.
Мне показалось, что как-то скоропостижно. Вдруг мамашу кондратий приобнимет. Солнце засияло всеми девятисот пятнадцатью морщинками, похоже, она знала об этом. Маминого вердикта я ждал, как подсудимый ждет вынесения приговора, прислушиваясь к тяжелому молчанию народных «кивал» (присажные). А она сказала:
– Наливай, доченька.
Клянусь дрожжами, слово в слово, вот и разбери ее. Покинул я эту скованную цитадель каким-то помятым.
– Завтра идем к твоим? – поцеловав, спросила она.
– Да, тот еще будет высший форум, – ответил я и жутко захотел ее…
В этот же вечер я отзвонился Саньку и Мухе, мы словились у нас и крепко забухали.
– Нет, ты пойми…
– Это ты пойми. Для этой глумленой утки главное – твое положение в обществе, образование…
– Да не буксуй, муха, у меня свои университеты. Скажи ему, Санек, – во мне играло обостренное чувство социальной справедливости. Что-то прыгало ниже диафрагмы, и гудел душевный камертон. А водка уже плескалась под горлом, выталкивая поплавок наружу. Прагматический вечер подходил к своему логическому финалу.
– Дай закурить… у-у теб… у тебя есть сигареты, ты же покупал…
В обстановке парадной торжественности и похмельного синдрома я встретил новый день. В подвале было почему-то темно, наверное, отключили свет. Обнаружив себя на теннисном столе с гантелью под головой, я присел. Сколько же может быть времени. Я зажег свечу и обнаружил, что все три люминесцентные лампы разбиты в хлам. В целом, посидели не плохо. А что, по мужски, реально.
В проходе, как сомнамбула, замаячил Санек. Точнее, был виден только его барельеф. Из небытия застонал Муха.
– Дайте сигарету, а, пацаны, … нет, кроме шуток.
Апокалипсис наступил уже сегодня.
Буду запредельно откровенен. Первое, что я совершил, выбравшись из подземелья, это помчался домой, дабы привести себя хоть немного в порядок Ленке звонить не стал, она позвонила сама. О, Боже!
– Ваня! – она истерично вопила. Такой голос я слышал впервые в жизни. Он меня напугал, как будто стальной стержень вонзили мне в позвоночник, и дальше имплантировали в кору головного мозга. Вместе с ней кричал и я. – Ваня, родной, приди к нам, Ванечка… Ну, что ты стоишь там. – Она взвыла как волчица и бросила трубку.
Через 20 минут я толкнул входную безликую дверь ее квартиры. Она была не заперта. У порога терли шкуру пинкертоны, доктор со сморщенным носом, бросив в пространство сокраментально-банальное «Я позвоню от вас», принялся с особым цинизмом дрочить диск телефона. Точно, ведь внизу стояла карета скорой помощи и мусорской «бобон». Боже! Что же произошло?
Из комнаты выплыло старое солнце. Сегодня на него напало вековое затмение. Ленка, выскочив из кухни, бросилась ко мне. Я понял… Ее мать, склонная к суициду и всему такому, выпорхнула из окна своей спальни. Этаж позволял достигнуть грешной цели, так как был двенадцатый. Я прикрыл глаза, появилась картинка. Леночка в кружевном белоснежном платье. Амбец свадьбе! Вот каков мамашин вердикт. Весь скаромный харч, который мы затарили к свадьбе, ушел на поминальное мероприятие и пришелся весьма ко двору. Прогрессивная общественность скорбела. Проводить в последний путь патрисианскую особу собралась вся мировая творческая интеллигенция. Товароведы универмагов, экспедиторы разного разлива, бухгалтера недоучки. Виновницу торжества вынесли от чего-то в закрытом гробу, но после одумались и все же приоткрыли.
«Наливай, доченька», – прошипела она из шелковых простыней. Я шел рядом с Леной. Она была как-то неопрятна, вид ее заставлял переосмысливать тенденцию моды и цитировать философские трактаты. Словом, архаичный антураж. Такой я ее еще не видел. Да, в общем-то, это можно объяснить. Не каждый день ее шубутная маман совершала гибкие выпады. Я отдаю отчет, что глумлюсь над душою покойной, но она-то каким местом думала, когда пошла на суицид.
После я еще не раз буду вспоминать этот день, сжимая до хруста свои зубы. Что она сделала с нашим тандемом в целом и со своей дочерью в частности. Я часто еще стану анализировать наши отношения с моей Леночкой, но найти выхода, пусть даже гипотетического, наверное, не сумею уже никогда. Быть может, в падении нашего «Рима» львиная доля вины моя, как знать, наверное, более точную справку могут дать в небесной канцелярии, но я пока как-то не спешу туда. Ну, а коли выпадет, непременно загляну в окошечко тамошней регистратуры душ человеческих.
В день погребения у Лены была забавная прическа, вернее не было ни какой вовсе, растоманские хвостики и ветряная челка. Экстрадиция тела с земли грешной не известно куда состоялась без особого пафоса, кагорта творчески-экономического слоя общества лишена эпотажа. Голова вращает в своих утилитарных мозговых магистралях только цифры и знаки математического толка, да и то… в определенном барыжно-сером направлении.
Был, правда, на погребении некий фуцин «Фан-фаныч» (солидный мужчина), вот он и возложил на себя обязанности загробного тамады. Проводил панихиду чинно, спокойно, говорил о покойной много лестного и противоречивого, наверное «пер» мамашу в молодые блядские годы. Так тогда подумал я, но мне не было стыдно за мои крамольные мыслишки.
Свезли несостоявшуюся тещу на участок «номер три» (кладбище), похоронили и лопаты умыли. Я даже набросил ей на ход ноги пару горстей глинозема. Ну, если разобраться, человеком она была неплохим… или была бы.
Ну, а после вся бутафорская чучельная богема объявила войну на широко накрытый поминальный стол. Накидались алкоголя, мама не горюй, грузчики ведут себя на порядок достойнее. После третьей об усопшей не вспомнил никто. Все гужевали на мои деньги и критиковали советский строй. После «скромной литургии» и чревоугодия кафе Зазы напоминало графские развалины. Разложившиеся трупы бычков в рюмках с водкой, млечный путь из дикого симбиоза всех салатов и сочного интеллигентного блевантина. Пара-тройка заморышей под столом напоминали несчастных по наитию уцелевших после кораблекрушения и прошедших через все круги ада. Те, кто видел тему на шаг вперед, а это толстозадые тетки с торгашеским минталитетом спешно набивали прозорливо принесенные с собой пакеты гуманитарной помощью. Они просто спасали продукты от затянувшегося акта вандализма.
Мы с Леной и бабушкой покинули Садом и Гоморру сразу же, предоставляя возможность скорбившим оставаться наедине со своей немереной скорбью. Кто-то умирает, а взамен появляется новый человек, это закономерно. Где-то убыло, значит где-то прибыло. Мы поехали к лене, выпив немного водки, нас неимоверно повлекло друг к другу, не знаю, вроде такой день, а мы… мы стали находу срывать одежду друг с друга и неистово целовались. Потом был секс, наверное, один из лучших в моей жизни…
После смерти матери Лена сильно изменилась, как будто на нее снизошло некое проклятие. Она, некогда желанная, любимая и любящая, стала с космической скоростью отторгаться от меня. Не могу это ничем объяснить, но клянусь, я не мог повернуть ситуацию к лесу задом, а к себе передом.
Говорят, не стучи дважды в закрытую дверь. Я плевать хотел на то, что говорят. Я долбился в эту самую мифическую дверь миллиарды раз, но она не открывала, заперлась. Часто стала говорить мне, что задержится на учебе.
– Так, давай я заеду за тобой позже.
– Не надо, Ванечка, я сама, – вот то, что она говорила мне, холодно и замогильно.
К тому времени я продал свою «семерку» и приобрел «девятку». Это было круто, но она, казалось, не заметила. Раньше она переживала и радовалась вместе со мной, и я думал, так будет вечно. Но однажды ее мама сказала: «Наливая, доченька», и все рухнуло, как Берлинская стена. Я дарил ей цветы, фоловал в рестораны, кино. Но все мимо. Тогда я плотняком наступил на синюю педаль. Никто меня не мог выдернуть со дна стакана. Все вокруг казалось блевантином, а люди «форшмаком» (негодяи). Я с наивным упованием смотрел на немой телефон и ждал, когда она наберет мне, готов был простить ей все, что угодно. Хоть и говорил ей, что измену не потерплю по любому. Знал, лгу сам себе. Я принял бы ее любой, не мог без нее. Мишаня успокаивал меня.
– Диня, ты пойми, время – это самый лучший доктор.
А я ему отвечал, выпивая определенную дозу:
– Миха, не лечи меня.
Найдя «ветошную малину», я упал там надолго. Ел только водку, запивал ею же. Вставал утром, меня колотило, как «серую шейку», заглядывал не в зеркало, а в пустые поллитрушки, и трясущимися ногами дефилировал к ларьку. Мог пить с кем угодно, и всем роптал на свою несчастную любовь.
– А ведь уже… шло дело к свадьбе, коны навел…
После снова просыпался одетый, весь помятый и не бритый с размытой волей и трясущимися руками. Я сознательно вгонял себя в могилу. Там-то я ее достану и посмотрю ей в глаза. «Наливай, доченька». «Он сказал – поехали, и махнул рукой», – скотина, сука! Вот она, непредсказуемость жизненных сюжетов.
Скоро я пропил все филки, меня ломало, гнуло и колбасило. Я ходил по соседям и продавал им за бесценок видеокассеты, снова пил. Пропил бы и «девятку», если бы Санек не угнал ее от греха подальше.
А в это время Ленка все больше уделяла времени и внимания студентам однокурсникам, присела на легкие «драгс», посещала культовые, по их мнению, рок-фестивали. Тусовались в тех местах, где патлатые гребни куют хеви-рок и по ушам долбит кислотная музыка. Это было для нее своеобразной отдушиной, наверное, со мной она связывала свою неизлечимую фобию, прогрессирующую в стадию рецидива после гибели матери. По крайней мере, другого объяснения я не нашел.
Печальная необходимость заставляла меня совершать экзекуцию над собственным молодым организмом. В пору было оседлать перо и, подобно Марку Аврелию, писать трактат «наедине с собой». Но не Боги горшки обжигают, и я решил завязать. А в прочем, при всем богатстве выбора иной альтернативы у меня и не было. Я нашел новый смысл, доказать, что проживу и без нее, добьюсь всего и тогда загляну ей в глаза. Но встретил я ее намного раньше.
Прилетел Муха, весь какой-то возбужденный, на понтах.
– Слышь, братан, поехали, разгрузим вагон с циркулярами! – Он любил так выражаться, когда его душа требовала бардельеро.
– У меня, Мишаня, лаве нане.
– Ты о чем, Диня, обижаешь, какие дела. Телега у входа, рванем в клуб, снимем телок и на квартиру, у мена есть на приколе в центре и «тальянку ломать» (скитаться без ночлега) не надо. Хоп, и в дамки. Поехали, а? Разломаемся, покуражимся, – убеждать он умел всегда. Я подписался.
Ненавижу эти клубы с тесными движняками. Но все же, где еще профуру достойную срежешь? Время-то идет, шляпа дымит, а я не «эксбиционист» – любитель лука (хочешь лука – возьми х… в руку). Раньше, еще вчера возможно, я был солидарен с мусье Бланшаром, который изрекал, что тело женщины – скрипка и надо быть прекрасным музыкантом, чтобы заставить его звучать. Сегодня отчего-то музыкантом мне быть не светило. Мой душевный камертон был настроен на циничные ноты доступного секса.
– Шура, я дам вам парабелум, – прокричал Муха, пытаясь заглушить кислый скрежет начинающего в те годы рейва. – Нас ждут великие дела. Вон там две лани трутся.
Действительно, лярвы были не х… такие. Мы подкатили. У меня настроение было так себе, я бы выпил чего-нибудь для рывка, но Муху уже несло по бездорожью.
– А где таких приятных дам выращивают? – задал свой коронный вопрос он.
Они чего-то там съязвили в ответку и продолжали лавировать сочными бедрами. Мини юбченки выгодно обтягивали их станки, так бы и вцепился с голодухи.
– Мы вам не помешаем, сударыни? – продолжал он свой натиск.
– Пристегивайтесь, паситесь!
Я чуть не помер. Вот умора, они так и сказали, точнее, одна из двух. Во, феня, ботают по-своему, тусовочный сленг. А на лицах абсолютная адиафра по отношению к нам. Экспансия затухала, им необходимо что-то иное, возможно, помахать сармаком, но я не успел завершить свой анализ сложившегося паритета шатких отношений.
Бросив в сторону обостренный взгляд, я онемел. Меня словно ударило сверху бейсбольной битой, а потом обсыпали мелом, затем процедуру повторили. Там среди стада полупацифистов стояла она. Нет, точно, это была она. Ломая клином клубный кизяк, я направленно двигался к ней. Но когда приблизился вплотную, не знал, о чем говорить, честное слово. Она тоже смотрела на меня. Под глазами у нее чернели круги, некогда глубокие озера, в которых я тонул каждый раз по-новому, пересохли, на мочках ушей болтались какие-то лоховские нелепые клипсы. Но я ее любил, я не перестал ее любить ни на йоту. Сколько же мы не виделись, звезда моя. Так я тогда подумал, а сказал:
Конец ознакомительного фрагмента.