Глава 6. Про селедку в постели
Прихватив в ночном гастрономе незамысловатого закуся, мы наметили маршрут в подвал. Он находился в нашем родном доме. Контора нами оборудованная еще пару-тройку лет назад занимала достойную площадь подземной цитадели. Это позже мы подсели на бухалово, божью травку и погрязли в грехе. Ранее до эпохи мирового материализма мы, дети подземелья, аналог купринским, отпрыски каменных джунглей, были наверное белыми и пушистыми. Признавали только спорт и таранили «бульдозером» общественную несправедливость, боролись за выживание и авторитет, набивали кулаки и забивали поперечно-полосатые мышцы. Занятия в душном, объятом миазмом потных тел, зале вызывали в нас полный оргазматрон. А нашей упрямой корпоративности мог позавидовать предводитель мирового пролетариата.
Нашу идею не могли остановить бюрократические барьеры и в «маму» пьяные слесаря. Борьба с последними в определенный момент достигала наивысшего апогея. Мы рыли, в буквальном смысле этого слова, землю из-за отсутствия высоких потолков, выносили ее, согнувшись в три погибели. Затекали руки, ныли ноги, но мы были упертыми. И форт выкинул белый флаг.
Каждый вечер я и Санек выходили на вылазки, по подъездам пиздили резиновые коврики от дверей. Все это шло наустил земляного пола. За банку или пол литру договаривались на стройках, несли цемент, алибастр, песок, кирпич. Все это зимой на санках на пердячем пору. Нет, скотина-лень обходила нашу компанию далекой стороной. Тянули из дома шторы, дорожки, краску, модные спортивные постеры. В местном ЖЭКе заказывали незатейливые станки, штанги. Не вру, собирали бутылки, сдавали их и на те деньги приобретали спортивный инвентарь. По злому навету не единожды наш зал был разбомблен ублюдками слесарями с крысинными носами и гоблинскими затылками.
Конфронтация только лишь усиливала желание. Тревожные симптомы свинцовыми тучами кружили по всему подвалу. Однажды чаша нашего босяцкого терпения переполнилась. Воины воды, говна и пара набили уже приличную аскомину в нашем организме. Шкидская буза была неминуема, это лишь оставалось вопросом времени. Фурункул созрел и прорвал. Некий слесарюга Валера с особым цинизмом затопил нашу вотчину и плюнул тем самым на весь наш уклад, в душу нашего коллектива.
Ну что, «держаться за свайку» (заниматься онанизмом), наступило время превентивных мероприятий. Выцепив этого дерьмодемона в слесарке, кстати, она также, не к ночи упомянуто, располагалась в подвале, так вот, этот валет глиноземный был пьян в муку. Мы его в раз под молотки козла и к батарее, его любимого, пристегнули. Санек браслеты надыбал, а ключей не было, в том-то весь и фокус. Закрыли его в дворницкой. Спецом помещение не подготавливали, так случайная хата.
Суть да дело, по бейцалам напинали да ребра гондону прощупали, булку хлеба в мотовилы сунули, чтобы совсем ласты не склеил, да оставили хороняку под «воробьем» (нависной замок).
Два дня он там вялился, клянусь своей треуголкой. Мы на него болт забили, на часы тоже, во времени потерялись. Может, так бы и откинул бы ласты, если бы не сам «гаврила» (дворник). Сунулся после запоя подметало за своими причиндалами, а замок не той системы. Ну, он смышленый дяхан, фомку на руку и исполнил взлом замка. Сунулся, а там миазм дерьма, аммиака, словом тушите свет… А он зажег. При освещении смотрит, туловище у батареи, вокруг озеро «лечебное», уринотерапией балуется, да спражений полные глушаки. Пригляделся, «взял в рифму» (опознать). «Валера! Слесаренок, Бог ты мой, кто это тебя!». А сам клюв воротит.
Худо бедно, а после дерби стало угасать. «Ваши не пляшут», – донесли мы до них. «Трое с боку, ваших нет, если два по кушу – пеняйте на себя, валетные». Так и отстояли нашу гавань. Стали с остервенением готовить себя к суровым подаркам каменной дворовой бытности.
Но, зато хочу отметить, была цель – здоровая. А что теперь?! Даунито-хромосомо, ацентоново-черняшечный кайф. С 12-ти лет на «моменте», «барбитуре». Любители по вене, а потом по фене. Мы в общаг филажи собирали для благих целей, а современная золотая молодежь на ляп ханки, ангидрид да кислый. Сварят, на веселе в баян зарядят и вмазываются. Двинуться на притоне, и что скоты, виснут, блюют и сопли пузырями. Фундамент нашего будущего. Дно – отстой, и между прочим сие явление социальное. ДК и спорт-залы под складами – пропаганды здорового образа нет, кумиры тинейджеров «Пуля». Микки Рурк – наркоман-супермен. Капюшон на ботву, чичи-гага на глаза и грязь по вене. Люди гибнут за металл. Иглы – они металлические. Это не то железо, которое мы тягали в подвале.
Была цель, а цель – есть жизнь, ибо, добившись ее, мы получаем удовлетворение ощущением себя знаковой единицей вселенского хаоса и снова ставим иную цель. А путь к ней и есть смысл бытия. Какой смысл у тех, кто забил себе плоскостопные мозги думками о том, как с утра разломаться, а к обеду поправиться.
Кстати, я не в коем случае не выгораживаю алкоголь. Кто сказал, что со стакана легко спрыгнуть. Вот уж нет, не всем дано. Это та же трясина, разрушающая весь твой организм и размывающая волю. Детский алкоголизм на пороге 3-го столетия достиг наивысшей точки эскалации и ему, этому бесовскому явлению, нужна экстрадиция. Набивая сармаком свои «багажники», партократы (ранее), ныне олигархи, отцы народа, борющиеся за права детей, они упаковывают подростков в деревянные макентошики.
Алкоголизм – фундаментальная основа для депрессии, отсюда суицид, кухонные разборки, топоры в спине и вилки под пупами. Бычий, совершенно дикий, не поддающийся никакому анализу криминал. Хотел взять взаймы у соседки на продолжение банкета. Та лояльно отказала. Итог – вломилась вся банда собутыльников и всю семью под орех разделала. Утром схватились – кикоз! Давай от тел избавляться. Расчлененка.. предлагаю продолжить.
Расположились мы с Мухой тихо мирно без кипеша. Расстелили клеенку на теннисном столе, подтянулся Санек. Шлюмка каротофана, винегрет. Пошинковали «гидрокурицу» (сельдь), Сашка из дома принес, «балясину» разложили (сало, колбаса). Словом, чики-чики, свои люди. В таких компаниях бытовуха отрицается и полностью исключена.
Загородили по первой. Муха закурил. Молчали долго. Понимали, Мишаня помин по чувствам справляет…
В подвальное глухое окошко раздался цинк. Два коротких, пауза, четыре. Свои, резонно отметил я. Прибыл Малый, как чуял. Мы отворили дверь, не посмотрев в «волчок», так уже определили (волчок – глазок).
– А, братва, гужуете! Слышал, слам солидный подняли, – первое, что выдал он.
При таких раскладах нам и к краноперым под прицел угодить как два пальца, придется кидать взятку, это в лучшем варианте. Нет, базара нет, Малыш не пиздобол, не ботоло, словом, но кто еще при делах за эту масть.
– Кто тебе цинканул такую пургу? – фыркнул Муха. Он все еще пребывал в трансе, как трамвай.
– Да, ладно, завязывай «стойку держать», что, бивня во мне узрел (стойку держать – не колоться). Не менжуйся, братва, за мной мусора не маячат, – и Малый деланно обернулся. – Наливай, залудим за дела и за удачу. – Перескочил на другую тему Малыш.
Все дружно хапнули по пол граненных.
– Тут такое дело, пацаны, – снова взял голос тот, кто прибыл последним. – Егора закрыли по ходу.
– Шотландца? – спросил я.
– Ну да, за ту разборку в «Маяке», когда он Дуста на перо надел.
– А что, терпила-то одыбался?
– Базар тебе нужен, жив «Помидор Укропович». А Егорке на кичман светит. Я через тетку, она у меня в райотделе на посылках, пробивал, следак кричит, завтра в централ этапируют.
– А как его приняли, он же отскочил? – озадаченно интересовался Санек.
– Сам бедовый сдался, пацанчиков от пресса мусорского оградил и не хотел, чтобы этот весь кипеш пиздадельный Ленька на себя взвесил. Они ведь как братья, в натуре, – Малый двумя пальцами поддел со стола жирный кусок «гидрокурицы» и нежно заложил себе в рот. Прожевав, закурил и, метнув почти ровное кольцо в пространство, продолжил. – Надо, поцики, дачку сгоношить и перекид устроить, я у старших пробивал. Чаю поболе, курева, даже если не дымит, в хате пригодится, бацила пореальнее, ну, там конфет, лаве зарядить. Ленька уже суетится, надо и нам для правильного пацана исполнить вещи.
– Лаве у нас есть, – безапелляционно выдал я. – А как загнать, вопрос другой. Через Ферзя тропу протопчем. Завтра с утра я коны с ним наведу. Он мне барбитуры обещал, заодно и побазарю.
Ферзь – было погоняло местного кентярика. В свое время он шахматами рьяно увлекался, когда остальные в битку долбились, пристенок да в кошевары. Повзрослел, поступил в медучилище, закончил, призвался в армейку. Дембельнулся и по какой-то своей протекции на тюрьму фельдшером устроился. Канает лепилой, но сам чертила хитровыебанный, к нему не на каждой козе подъедешь. Местом дорожит, блядина, но я тогда подумал, Шотландец катируется среди парней с городского дня, не раз Ферзю сопли разбивал и вообще, вряд ли шахматист помочь Егору зажлобит. Чревато, душа-то заячья у лепилы.
Сглотнув селедочный ком, Малый выпулил стоящее предложение. Бухло давало закономерные плоды.
– Слышь, парни, у меня самки есть отвязанные. Я драл их уже, пашут, как те пони. Одна вообще «двустволка» (любящая общаг). В ЦПХ живут.
ЦПХ – это общага педучилища, аббревиатура не нами выдумана, но, клянусь дрожжами, актуально-метко: центральное пиздо-хранилище. Я думаю такой архив мохнатых сейвоф есть в любом городе. Допив литряк и вооружившись необходимым антуражем, мы выдвинулись искать «ай лавью». «Мамы, папы, прячьте девок, мы идем любовь искать». Не слабо прикольный у Мухи был «кемель». На бок восьмиклинка, как Гаврош, и папироска, шел целенаправленно, как в бой. Ох, я и не завидовал мамзели, которая под Мишаню угодит. Всю злость сольет и еще в довесок елдой по лбу настучит. «Хорошо, – думал я тогда, – финку у него отнял. Мало ли в городе кипиша. Каждый второй норовит выдать туза за фигуру, а кто понты любит? Из наших – никто и сам не садит».
Муха мог пойти на обострение, а надо оно? По любому – нет. Мы как доги мраморные на случку идем, друг за другом косяком. Лица мандариновые, батареи кипят, шляпы дымятся… «Мамы, папы, прячьте девок…». Да какие в же… мамы, они в общаге, колхозницы. Ну, жизнь, только держись. Вот Егор на киче – это жопа, но об этом с утра, а теперь по мохнаткам ударим передовицей.
Утро в России вечно похмельное, наверное, даже для тех, кто не употребляет алкоголь. Я всегда знал, что миксовать синьку с другой синькой – это кикоз. Знал… ну, и что! Ничего не помню, точнее, слабо что.
Проснулся от жуткого сушняка, язык намертво присох к небу, попробовал пошевелиться, не срослось. Руки, как вата, наверное, я Гулливер и меня опутали мерзопакостные тоталитарные лилипуты. Вот дерьмо. Постарался осемелироваться в пространстве, глаза плохо слушались, скрипели, словно, из глазниц тоже откачали всю влагу. Это они, засранцы, карлики. В носу застыли непроходимые сталактиты, и чертовски больно резали внутренние стенки ноздрей. Попытался что-то ляпнуть, да вовремя спохватился, язык-то присох. Получилось как у Герасима. От этого посталкогольного мычания зашевелилось что-то справа. Я выдернул из носа неровный, как 18 турецких сабель, сталогмит или сталактит и, прилепив его куда-то под матрац, все же превозмог себя и повернул голову вправо. Моя несчастная голова напоминала мне колодезный чугунный люк. То, что я разглядел песочными глазами, никак не могло скрасить это поганое утро. В раскодированную ноздрю ударила стойкая струя шанхайского букета. Симбиоз неподмытых гениталий (прелая селедка) и ужасно стойкий, как французский афтошейв, миазм подмышкового пота. «О! Бля», – Герасим заговорил.
Я тут же подпрыгнул, оторвав свое тело от нечистого одра. Сокраментной фразы не изреклось, но глаза захлопали влагой. «Неужели я ее… того, и без гандонов, наверное?» Мне вдруг стало невыносимо жаль себя, а еще… еще стыдно перед Ленкой. Я живо вспомнил Мухин любовный рецидив с летальным исходом, и у меня зачесалось сердце.
Наспех натягивая свои доспехи, я то и дело представлял, как захожу к ней домой, к моей Ленке, захожу тихо без стука, а она исполняет бардельеро с одногруппником. Во мразь, пошинкую обоих. Я гнал от себя эту паранойю, но она почему-то не собиралась уходить.
Совершив несколько затяжных глотков из носика алюминиевого чайника, я, протря свои «караулки» (глаза), юзанул на выход. Ленка – сука, с каким-то демоном, бандерлогом, а я в это время… на задании… а-га! Я бежал вниз по зеленым ступеням и думал, какой же бивень мог додуматься подобрать для лестницы подобный колор. Уже на выходе я лбом столкнулся с Мухой и Малым. Они выглядели, по любому, не лучше моего.
– А где Санек? – спросил я. – Сколько время?
– Вон баки висят на вахте.
– А Санек…
– Домой уже двинул, – подчеркнул Муха.
– Ну, Малый, ты подсуетил фрейлин. Кизяк, мама не горюй, – наехал я.
– А я что, обещал топ-моделей, – несколько обиженно бухнул Малыш.
– Да хули, на уши присел, «Укропа Помидоровича» исполнил, сейчас еще жди каких букетов. Такие вафельницы центровые. На конец, сто пудов, намотали. Надо в трипер-бар целиться. Ты долго, Малый, «ливер-то давил» (склонять к сексу) с этими колхозанками. «Алюры» галимые, не знаю за ваших, но моя… – при слове последнем меня аж перекосило и кишки перевернуло в животе.
– А что ты меня на горло берешь. Сам намазался на этот движняк половой, а сейчас предъявы состраиваешь.
– Ладно, хорош, пацаны, «бутиловку» (скопление людей) с рамсами устраивать, пидалим отсюда. Надо разломаться, а то гнет похмелье, – вступил в полемику Муха.
Забегая вперед, скажу, Муха будет бухать еще с неделю. Топить любовь в граненном.
– Я позже подтянусь, – отмазался сразу же я. Очень уж не терпелось к Ленке нагрянуть. Да и вину чувствовал. Ведь у тебя, читатель, признайся, бывает такое. Вот… угадал.
– Ты далеко, Денис? – недоверчиво спросил Муха.
Я не стал говорить ему, куда иду на самом деле.
– До Ферзя доскачу, за дачку Егору просканирую. Вы где, если что, будете?
– А то не знаешь.
– Понятно, подтянусь по любому.
Я Муху не обманул. Ферзя нашел, дал ему полный расклад по делу Шотландца. А он, оказывается, уже в теме за Егора. Кричит, что в данный момент пацан на сборке, завтра, край, послезавтра подымут в хату. Готовьте бандероль, перегоню без базара, ну и подсказал попутно, что там и как лучше зарядить, чтобы в порожняк не влетело. Я поблагодарил фельдшера, сказал ему…, что он, пожалуй, самый правильный и реальный парень от Аляски до Автралии, не исключая всю остальную часть суши, за моря и океаны я п… ть уже не стал.
Ленка, Леночка, девочка моя. Она встретила меня глазами на мокром месте. Жемчуг слез делал ее шикарные глаза алмазами немыслимой огранки, дикой, не свойственной другим.
– Я звонила тебе, где ты был? – Она всхлипнула вздернутым носиком и зарядила, чего я не ожидал, мягкую, даже пушистую пощечину, но потом зажгло.
– Лена, мы бухали с Мухой у нас на подвале. У него кикоз, понимаешь, вилы, – и я не спеша поведал ей о том мелированном комке волос в волосатой промежности.
Я не скрыл и за наш «скачок», знал, она не сдаст, моя девочка. Я гладил ее волосы и мне было лучше всех. «Как здорово, что ты меня любишь». Прижимая ее крепче, как бы боясь упустить, я прошептал, но мне показалось, что прозвучало это вселенски громко. Как три горы рухнули разом и похоронили под собой целую цивилизацию… А хотя бы и Атлантиду.
– Леночка, я люблю тебя, котенок, – казалось, она замурлыкала. – У меня есть деньги, пока много, пока есть.
Она, не отрывая головы от моей груди, посмотрела мне прямо в глаза. Векторы совпали с геометрической погрешностью. Я знал, у меня есть ее кредит доверия, и, закусив удила, я продолжил:
– Лена выходи за меня замуж.
– Мы поженимся?!
Не дав еще и перемолоть мне того, что я сам тут набуровил, выплеснула она. Я принял ее тон.
– Да, если ты не против. Мы закатим немереную вселенскую фантосмогорическую попойку и уедем в круиз. Посетим Египет, Грецию, Багамы, – хотел приклеить ко всему Мальдивы, но живо выбросил эту крамольную мысль. – Будем обедать только в ВИП, жить в пентхаусе.
Ее бархатный поцелуй вознес меня до самого космоса, туда к созвездию Кассиопеи, пролетая мимо всех мыслимых и немыслимых медведиц. А потом, потом я рухнул вниз к камням ущелья. Это они, эти камни засыпали те города и людей.
Дверь в подвал была не заперта. Я услышал знакомые голоса и запах чего-то жаренного. Знать, братья кашу варят, как там в той сказке. По мере приближения к «спорт-залу» я взял в рифму жаренный кумар. Действительно пацаны варганили жареху. Коноплянную кашу. Рецепт не затейлив и прост. Записывайте, кто не знает или запоминайте. Отделяешь от жирных коноплевых побегов верхушки, перебираешь их от веток и палок. На раскалившуюся сковороду бросаешь «сиротский» ломоть сливочного масла. И не спеша укладываешь по верх сочные побеги, берешь толкушку и непрерывно толчешь жарево, перемешиваешь, когда зерна начинают постреливать, добавляем еще маслица, кропаль буквально, и сдабриваем всю эту канитель сгущеночкой. Гасим огонь, даем настояться и подостыть.
Очень даже ничего, как сникерс выходит, только без шоколада. Пару тройку весел при грамотном раскладе будет достаточно. Тогда я вкинул четыре ложки. Муха пять. Вот бы сейчас пригласил меня к себе Андрюха Макаревич в программу «Смак». Могу себе представить вытянутые и перекошенные морды лица, телевизионных критиков, да и обычных обывателей, если бы я приготовил подобную кашу, а после мы бы ее с ведущим под шквал аплодисментов в студии слопали и таращило бы нас как собаку водолаза. Вот хохма, клянусь дрожжами.
В свое логическое священнодействие каша переходит часа через полтора два. Сидишь себе, в стиры (карты играть) шпиляешь, на котлы глаза не пилешь, а тут на тебе – приход, как расколбасит, что того пионера перед древком отрядного знамя. И бывает, не знаешь, как и обломаться, соскочить с этого кайфа, в отличие от шалушки, которую покурил, это нечто иное. Накурился, утомило больше ржать или тупить, на хавчик пробило, поел ништяков всяких, чаечком отполировал и отпустило, перебил кайф. А при каше нет… держи карман шире. Начинаешь охотиться на холодильник, на рога его поставишь, веслом машешь, что шлюмка переворачивается, а прет еще больше. Только, наверное, синька перекоцает кумар, да и то… Отпустило ближе к вечеру.
Я обещал быть у Ленки, но ватные ноги существенно понижали мои акции. Но все же я побрел, переставляя колеса, как Армстронг по Луне, если он, конечно, там был. Вот я-то был, это точно, а он…
– Ладно, братва, хай Гитлер! Завтра пересечемся, – полный оргазматрон.