Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути. Меняя вехи (А. В. Квакин)

К числу интересных и самобытных общественных явлений 1920-х годов в России и русском зарубежье относится сложное идейно-политическое течение, называемое по-разному: сменовеховство, нововеховство, национал-большевизм. И сегодня заметен интерес к идеям, высказанным восемь десятилетий тому назад сторонниками движения «Смена вех»[2]: А. В. Бобрищевым-Пушкиным, Г. Л. Кирдецовым, Ю. В. Ключниковым, И. Г. Лежневым, С. С. Лукьяновым, В. В. Львовым, Ю. Н. Потехиным, Н. В. Устряловым, С. С. Чахотиным и другими авторами, публиковавшимися в пражском сборнике и парижском журнале «Смена вех», берлинской газете «Накануне» и питерско-московском журнале «Россия» («Новая Россия»). При этом было принципиально важным то обстоятельство, что сами авторы сборника и журнала «Смена вех» были видными деятелями антибольшевистского лагеря: известный адвокат А. В. Бобрищев-Пушкин был товарищем председателя «Союза 17 октября», занимал важные посты в правительстве А. И. Деникина; профессор С. С. Лукьянов был одним из организаторов антибольшевистского восстания в Ярославле; известный деятель кадетской партии Ю. Н. Потехин работал у А. В. Колчака; профессор Н. А. Гредескул был членом ЦК партии конституционных демократов; профессор Ю. В. Ключников, видный кадет, был управляющим министерством иностранных дел в правительстве А. В. Колчака; профессор Н. В. Устрялов, известный кадет, возглавлял бюро печати Омского правительства; профессор С. С. Чахотин, кадет, возглавлял созданное летом 1918 г. «Осведомительное отделение» при верховном руководителе Добровольческой армии генерале М. В. Алексееве. Все они к концу Гражданской войны в России пересмотрели свой активный антибольшевизм, полагая, что если русский народ сделал выбор в пользу большевиков, то надо идти с народом.

В первой половине 1920-х годов это течение, призывавшее к принятию советской действительности с национально-возрожденческих позиций, получило широкое распространение как внутри Советской России, так и в российском зарубежье. Тогда ему предсказывали большое будущее и рассматривали его как реальную альтернативу красно-белого противостояния, как наиболее возможный вариант Третьего Пути развития Российского государства. За последние годы была проведена значительная публикаторская и исследовательская работа в изучении этого движения[3]. При этом длящийся еще с 1920-х годов спор о том, что собой представляло сменовеховство, далеко не завершен. Принципиально не решен даже вопрос о том, было ли сменовеховство инспирировано большевиками[4], или большевики лишь воспользовались этим движением для разложения антибольшевистских сил[5].

В момент зарождения сменовеховства в стране сложилась новая обстановка. Завершились основные сражения периода Гражданской войны. Первый большевистский вариант «социалистических преобразований» – «военный коммунизм» – провалился. Большевики были заняты поисками выхода из кризисной ситуации в рамках начала реализации провозглашенной «новой экономической политики». При этом сохраняется определенный революционный энтузиазм масс, надежды широких социальных слоев на создание новой России.

Однако даже наличие финансовой подпитки не дало бы возможности организовать достаточно широкое общественно-политическое движение в Советской России и в российском зарубежье. Можно было бы выпустить на выделенные суммы сборник, наладить издание газеты или журнала, но в реальности речь шла о массовой поддержке идей «Смены вех», о наличии определенных корней и предшествующих идейно-политических течений, о стремлении белой эмиграции не допустить дальнейшего распространения сменовеховских идей. Именно об этом свидетельствуют многие документы. Так, лидер кадетов П. Н. Милюков в докладе на первом публичном заседании республиканско-демократического клуба в Праге 5 июня 1923 г., касаясь вопроса о необходимости выработки четкой линии в отношении «Смены вех», заявил: «…наше отношение к большевизму и к его проекции за границей – «сменовехизму», столь неудачно исполняющему свою миссию «разлагать эмиграцию», ясно. Оно отрицательное и боевое»[6]. А на заседании демократической группы партии народной свободы 14 ноября 1921 г. было принято решение призвать к энергичному отпору сменовеховцам, ибо иначе «в иностранных кругах создается впечатление, что эмиграция примиряется с большевиками»[7]. На объединенном совещании коллегии агитационно-пропагандистского отдела ВКП(б) 23 февраля 1922 г. представитель Пролеткульта Плетнев сообщил о наличии в Петрограде контрреволюционной правой группы против «Смены вех», ибо течение имеет значительное влияние[8]. В отчете Киевского центра действий о реакции на приезд берлинских сменовеховцев в Киев с осуждением отмечалось, что «приезжие джентльмены из «Смены вех» поют дифирамбы в честь «великой» Октябрьской революции и коммунистической интеллигенции», что находит поддержку в массах интеллигенции[9]. Лидер эсеров В. М. Чернов, говоря о сменовеховцах, с сарказмом отмечал: «Сколько раз пробовали эти люди «спасать Россию» от революции. И, наконец, им осталась одна, последняя надежда. Авось их, нас, народ, Россию, все и всех спасут большевики – своим вырождением», а это может быть понятно массам[10]. В «непериодическом издании» редактора-издателя доктора Д. С. Пасманика «Дневник контрреволюционера» (Париж) находим следующие рассуждения: «Что такое сменовеховство в настоящем смысле этого слова? По нашему мнению, оно означает: лучше большевизм, чем нежелательный мне строй. Лучше Ленин, чем, скажем, Марков или даже Струве, а для некоторых – чем Карташев или даже Милюков. Бывший «селянский» министр Чернов полагает, что уже лучше Ленин, чем Милюков. Того же мнения придерживался покойный Мартов. По существу ведь, настоящее сменовеховство искренне верит в метаморфозу Советской власти, в ее превращение в нечто лучшее, что, однако, не будет не только марковщиной, но даже милюковщиной или керенщиной. Отрицание сменовеховства состоит в следующем: лучше что бы то ни было, лишь бы не большевизм, то есть лишь бы сдвинуть Россию с мертвой точки. Левые и правые, лишь бы освободить Россию от большевистской петли»[11]. А вот орган объединенных анархических организаций в Берлине называл сменовеховцев «прислужниками большевизма», пришедшими к советской власти для того, чтобы «приспособиться к фактической силе, стараясь это приспособление оправдать идейными соображениями»[12].

Не менее резкие оценки сменовеховства звучали и в большевистском лагере. Ю. Либединский вспоминал, что писатели-коммунисты называли сменовеховские идеи «новобуржуазными»[13]. На диспуте о пути интеллигенции в современной России 16 августа 1922 г. в Киеве редактор газеты «Пролетарская правда» Костров отстаивал положение, согласно которому «сменовеховцы – авангард российской махровой контрреволюции». Он утверждал следующее: «Пусть сменовеховцы говорят здравые истины о признании Советской власти и Октябрьской революции. Эти истины смешны в нормальной советской обстановке и могут иметь лишь некоторое значение в сумасшедшем доме эмиграции. Однако за шелухой революционных фраз, шовинистического воспевания сменовеховцами военной мощи России и ее международной политики проглядывают иные, более типичные черты: – мало нэпа. Нужно перерождение Советской рабочей республики в буржуазную, демократическую, антипролетарскую. Это программа-максимум сменовеховцев – программа-максимум навыворот социалистических партий. Программа-минимум – стать на почву советской системы для борьбы с ее «уродливостями». Контрреволюция перестраивается по-новому. На почве нэпа идет упорная борьба пролетариата с буржуазией в экономической, политической и идеологических областях. Удержит ли пролетариат власть, или советская республика постепенно преобразуется в буржуазную? Единственно правильный сейчас путь контрреволюции на практике повседневной жизни способствовать такому преобразованию. Поэтому сменовеховство – единственно опасная часть контрреволюции»[14].

Характерно, что идеи сборника «Смена вех», вышедшего в 1921 г. в Праге, сразу получили широкий резонанс в российском рассеянии. По воспоминаниям контр-адмирала С. Н. Тимирева, «развитию подобных мыслей, определенно ведущих к «сменовеховству», в высшей степени способствуют тяготы эмигрантской жизни, естественная тоска по Родине и наглая и лживая, хотя подчас и сладко звучащая, большевистская пропаганда «советского рая», ведомая их агентами за границей»[15]. Оценивая основные идеи сборника «Смена вех», М. П. Арцыбашев писал, что сменовеховцы, «формально оставаясь в антибольшевистском лагере, творят то же гнусное дело, перенося вопрос о примирении с большевиками с переоценки деятельности большевиков на переоценку отношения к ним»[16]. «Сменовеховцы старались оправдать большевиков. В этом была их грубая ошибка»[17], – считал он. И в целом в белом стане преобладало резко негативное отношение к сменовеховству. Ф. Степун писал, что это течение было формой «контрреволюционного сознания», которая зарождалась как «ложная и лживая» и «представляла собою уже довольно отчетливую концепцию лакейски-конъюнктурного сменовеховства, естественно скомпрометированного перед лицом первопризывной эмиграции, как бы самый нерв контрреволюционного протеста против всякой «эмигрантщины»[18]. И во многом неслучайно то, что, например, на заседании парижской демократической группы партии народной свободы 14 ноября 1921 г. П. Н. Милюков и его ближайшее окружение называли сменовеховцев «необольшевиками» и «коммунистической агентурой»[19].

А вот что писал об одном из идеологов «Смены вех» – Ю. В. Ключникове – В. М. Чернов в эмигрантской «Воле России»: «Господин Ключников исходит из идеологии старых «Вех» и преисполнен к ней величайшего почтения. Когда вышли те «Вехи», я отметил, что в них – квинтэссенция глубокого идейного октябризма. И «сменовеховцы» те же самые настоящие октябристы – только не при самодержавии, а при комиссародержавии. «Октябристы»… Получается некоторая игра слов. Об «октябризме» я говорю здесь, конечно, не в смысле проникновения духом Октябрьской революции. Сущность старого «октябризма» заключалась в том, что он все «петушком, петушком», подобно складной душе – Петру Ивановичу Добчинскому – увивался за колесницей самодержавия. И его не допускали на облучок – разве на запятки… Ни о чем большем не могут мечтать и сменовеховцы»[20]. О раболепстве перед правителями и холопском происхождении сменовехизма говорится и в другой статье эмигрантского еженедельника «Воля России»: «Я не хочу их обижать, но они нашли какую-то новую правду, но ведь и раньше они без особых «волнений» переходили из органов русской интеллигенции в «Русскую Волю»[21], то есть в газету, основанную министром внутренних дел А. Д. Протопоповым. Во всех этих суждениях сквозит мысль о политической мимикрии идеологов нововеховства.

Характерно суждение М. П. Арцыбашева: «Открытое сменовеховство успеха не имеет. Слишком уж определенна его подоплека, слишком пахнет от него советскими червонцами. Но давно известно, что в деле разложения противника большевики не имеют себе равных. На смену наивно-прямолинейным сменовеховцам, типа «Накануне», они немедленно выдвинули иных агентов, гораздо более тонких и неуловимых»[22]. Подобное отношение к сменовеховству сказывалось даже тогда, когда помещение заметки в изданиях данного идейного течения было достаточно для того, чтобы получить репутацию большевистского агента в эмигрантской среде[23]. Однако тот же М. П. Арцыбашев высказывал определенные сомнения насчет «агентурной принадлежности» сменовеховцев: «Конечно, остается под большим вопросом, являются ли они прямыми агентами советской власти или только сами являют печальный пример путаницы понятий и неустойчивости принципов, вообще столь характерных для российской интеллигенции»[24].

Подобные сомнения в отношении сменовеховцев высказывал лидер энесов[25] А. В. Пешехонов в письме другому лидеру этой партии В. А. Мякотину 27–28 декабря 1922 г. из Риги. Сменовеховство он оценивал как «очень серьезное явление» и писал, что «нельзя, как мне кажется, всецело трактовать его как результат подкупа со стороны советской власти. Таким путем можно только отбросить всех, не удовлетворяющихся голым отрицанием советской власти, в объятия большевиков»[26]. Правда, в 1981 г. М. С. Агурский опубликовал письмо питерского сменовеховца И. Г. Лежнева к харбинскому сменовеховцу Н. В. Устрялову от 15 октября 1923 г., в котором лидер российского сменовеховства прямо говорил о «субсидной зависимости» от большевиков их сменовеховского издания с самого начала его существования[27]. Однако речь шла о журнале «Россия», выходящем в Петрограде. Позже были опубликованы и другие документы о финансовой поддержке большевиками различных видов деятельности группы «Смена вех». Большевики содействовали распространению идей сменовеховцев. Так, 30 сентября 1922 г. в Агитпропе были поставлены следующие задачи по распространению сменовеховских идей среди белоэмигрантов: «…ведение сменовеховской агитации, особенно там, где невозможна или затруднена коммунистическая пропаганда, оказание материальной помощи, издание центрального сменовеховского студенческого органа, расширение студенческого бюллетеня при «Накануне», снабжать библиотеки в эмиграции сменовеховскими изданиями»[28]. Конечно, организация подобных мероприятий требовала серьезного финансирования, однако и это мы не можем принять в качестве определяющего момента для широкого распространения идей «Смены вех». В Советской России и российском зарубежье интеллигенция уже ждала идей, близких к сменовеховским, была готова к их восприятию.

Однако ознакомление с идеями сменовеховцев не оставляет серьезных оснований для категоричных оценок как белых, так и красных. Скорее всего, можно говорить о том, что сменовеховцы являлись выразителями идеи гражданского мира и Третьего Пути, уже существовавшей до выхода сборника «Смена вех» в широких слоях российской интеллигенции. Темы, выдвинутые сменовеховцами, активно обсуждались в советской и эмигрантской печати. Однако несовпадение идеологических установок и организационных рамок, расплывчатость внешних границ и противоречия между внутренними группировками этого сложного общественно-политического течения привели к тому, что движение, первоначально будоражившее умы в начале 1920-х годов, повсеместно рассыпалось к их концу, оказав существенное воздействие на целый ряд идеологических течений российского зарубежья. Лишь отдельным его представителям суждено было и позже сыграть заметную роль на авансцене советской и эмигрантской политической жизни.

Накануне смены вех

Идеи этого сложного общественно-политического движения 1920-х годов длительное время находились вне фокуса общественного внимания. Однако в конце 1980-х годов наблюдается мощная волна публикаций о сменовеховстве и его идеологах. Во многом этот всплеск интереса к данным историческим сюжетам объяснялся тем, что попытки «исправления отдельных ошибок», допущенных при «строительстве социализма», оказались безрезультатными на путях «ускорения, перестройки и преодоления застоя». Очищение «ленинского представления о социализме» от «политической накипи» послеленинского периода советской истории поставило под вопрос и некоторые фундаментальные положения самого Ленина. Но в то время казалось кощунственным говорить об ошибочности ленинских положений в широких кругах общества, в том числе и в среде пользующихся громадным авторитетом так называемых «шестидесятников».

Именно в этих условиях – как никогда ранее с 1920-х годов – актуальными оказались мысли и дела сторонников «Смены вех». Предложенная идеологами данного сложного общественно-политического течения критика пороков ортодоксального большевизма в сочетании с вживанием в советский режим на некоторое время стали казаться панацеей от тоталитаризма «диктатуры пролетариата». Российской интеллигенции конца 1980-х годов на время оказались близки и понятны поиски общественной альтернативы сменовеховской интеллигенцией 1920-х годов. Их идейные поиски, их исторические уроки оказали воздействие на разработку идей Третьего Пути современной отечественной интеллигенцией.

Нынешний анализ сменовеховства дает основания предположить, что подобные встречные течения, пытающиеся сочетать «почвеннические» и «западнические» идейно-политические тенденции в развитии России, имеют определенную периодичность. Возможно, именно поэтому адепты различных теорий Третьего Пути вынуждены постоянно отмежевываться от других сходных теорий. Конкретно же к сменовеховству в начале 1920-х годов по-разному шли и тянулись «и разные люди, и разные группы»[29]. Уже современники отмечали, что «как симптом идейного брожения русской интеллигенции, сборник «Смена вех» и показателен, и интересен»[30].

Во многом сменовеховские идеи вытекали из результатов Гражданской войны в России. И мы не можем отрицать постепенной эволюции взглядов в среде российской интеллигенции, которая и привела, в том числе, к такому сложному идейно-политическому явлению, как «Смена вех».

Поиски общественного аттрактора, соединяющего идеологию белых и красных, после окончания Гражданской войны отечественная интеллигенция интенсивно вела и в Советской России, и в зарубежье. Истоки поисков Третьего Пути, по всей вероятности, следует искать в системе взглядов влиятельного политического течения, которое включало в себя так называемых «прогрессистов», по определению Ленина «национал-либералов», и правых кадетов[31]. По мнению одного из интереснейших исследователей сменовеховства М. С. Агурского, «если лидеры русского национал-либерализма ушли в сторону, напуганные размахом исторических событий, то Устрялов, да и не он один, развил то, что органически вытекало из идеологической и политической позиции этого течения. Возникло оно незадолго до I мировой войны, заняв промежуточную позицию между октябристами и конституционными демократами. Во главе его находились представители русской буржуазии – П. Н. Рябушинский и Александр И. Коновалов»[32].

А современный исследователь Д. Сегал называет «предсменовеховской» линию петроградской газеты «Вечерняя звезда» еще в 1918 г.[33] Действительно, ведущие публицисты газеты проповедовали единство различных политических сил и критиковали антибольшевистский пафос всей послеоктябрьской интеллигентской публицистики[34]. В «Вечерней звезде» постоянно сотрудничали В. Полонский, О. Мандельштам, С. Есенин, Е. Замятин, Б. Кушнер, М. Левидов, Э. Герман, Н. Орешин, А. Лурье, Л. Рейснер, И. Бабель, А. Чапыгин.

Сходную идеологию проповедовала с 28 февраля 1919 г. берлинская газета «Голос России», когда ее редактором стал Г. Шумахер. В обращении к читателям сообщалось об изменениях в «кредо» газеты: «Она будет выходить не как орган какой-либо политической партии… и будет воплощать лишь идею русского единения. <…> Мы стоим за воссоединение экономических и политических сил России на демократической основе»[35]. Позже, 14 марта 1919 г., здесь была опубликована редакционная статья «Будущность России» – о Парижской мирной конференции, на которой, по мнению редакции, должна быть определена «сущность истинно демократической программы переустройства России»[36]. По мнению газеты, лозунг единения перешел из области чаяний в область практической работы. При этом редакция подчеркивала необходимость отстаивать «честь русского народа»: «Россия должна остаться свободной, целой и независимой»[37].

В отечественной историографии традиционно среди предсменовеховских организаций часто фигурирует группа «Мир и труд». Например, в коллективной монографии «Культурное наследие российской эмиграции: 1917–1940» говорится: «Группа «Мир и труд», оформившаяся в 1919 г., и ее журнал «Жизнь» выступала за преодоление ненависти между белыми и красными, за «культурное примиренчество». Ее руководитель В. Б. Станкевич одним из первых в русской эмиграции понял трагичность и губительность разрыва духовной ткани русского общества в результате революции и гражданской войны»[38].

Иначе в свое время деятельность данной группы оценивалась в оперативных сводках контрразведки барона П. Н. Врангеля: «В. СТАНКЕВИЧ стоит во главе организации «Мир и труд». Основана эта организация в тот момент, когда советское правительство делало попытки установить с Западом дипломатические и торговые сношения. Станкевич выдавал себя то народным социалистом, то социалистом-революционером.

Возложенная московским правительством на организацию «Мир и труд» задача следующая: чтение лекций с целью изменения общественного мнения в пользу большевиков и с целью заставить изменить систему борьбы с большевиками.

Московское правительство возлагает очень большие надежды на В. Станкевича, а он обязался заставить общественное мнение отказаться от интервенции. Имеются определенные данные о получении Станкевичем через Финляндию денег от большевиков.

В такой же материальной зависимости от московского правительства находится и издаваемая в Берлине газета «Голос России», редактируемая неким ГОЛЬДБЕРГОМ.

Совместно с последним Станкевич организовал у себя на квартире агитационные курсы, причем помощником его в этом деле является быв[ший] комиссар 2-й армии Владимир ГОЛУБЦОВ, служивший ранее у Бермонта-Авалова.

Посещает курсы 12–15 офицеров. Кроме Гольдберга, Голубцова, участвует в этой организации Хая ГЕЛЛЕР – большевистский инструктор-агитатор»[39].

К сожалению, пока не представляется возможным дать объективную картину зарождения и деятельности группы «Мир и труд», даже подтвердить или опровергнуть финансовую поддержку большевиками усилий В. Б. Станкевича, составить полное представление о влиянии и характере деятельности данной группы. Доподлинно известно только то, что организация была создана в 1920 г., а последнее упоминание о ее деятельности относится к 1921 г. Однако на основании документов, хранящихся в двух архивных фондах, мы можем составить представление о программных установках и основных идеях этой эмигрантской организации.

В фонде Б. И. Николаевского в Гуверовском архиве войны, революции и мира (США) есть специальная папка (Box 211. Folder 211. 9.), где представлены 11 документов: устав организации «Мир и труд» (германская группа), основные положения организации «Мир и труд», От организации «Мир и труд» (проект воззвания), план сборника «Мир и труд» № 2, проект календаря (набросок составлен Станкевичем для военнопленных), история возникновения организации «Мир и труд», идейные основы организации «Мир и труд», План деятельности организации «Мир и труд», Проект и окончательный вариант воззвания «От организации «Мир и труд» о необходимости изменения методов борьбы, секретный проект и окончательный текст обращения «От редакции». Подавляющее большинство документов представляет собой первые машинописные экземпляры с многочисленными рукописными пометками редакционного характера. Почти все документы в верхнем левом углу первой страницы имеют рукописную приписку: «Автор – В. Б. Станкевич».

Во многом документы американского документального собрания дополняют известные документы из фондов Русского заграничного исторического архива в Праге в собрании Государственного архива Российской Федерации (фонд Р-6142. 1 опись. 12 ед. хр. 1920–1921. Организация «Мир и труд»). Документы поступили в РЗИА в 1927-м и 1929 гг. от С. П. Мельгунова и в апреле 1933 г. от В. М. Кудрявцева. В ЦГАОР СССР фонд первоначально насчитывал 11 единиц хранения, позднее была присоединена 1 единица хранения из россыпи[40]. В данном фонде представлены Устав организации «Мир и труд» (1920 г., машинопись), воззвание организации об изменении методов борьбы с Советской Россией (1921 г., типографский экземпляр), статьи о целях и задачах организации, о взаимоотношениях Советской России и Германии и по другим вопросам (1920 г., машинописный и типографский экземпляры), бюллетень организации «Мир и труд» с изложением целей организации (1920 г., машинопись), брошюра В. Станкевича «Fragen Sie zu lösen sind» без года издания, переписка с эмигрантами о присылке устава и бюллетеней организации, письмо 1920 г. из правления кооператива «Русская колония в Берлине» в организацию «Мир и труд» с приложением устава кооператива, счета и финансовые отчеты организации за 1920–1921 гг., список и адреса членов организации за 1920–1921 гг.

Комплексное рассмотрение документов из американской и российской коллекций позволяет оценить основные идеи и задачи организации безотносительно определения скрытых пока от исследователя тайных механизмов деятельности группы В. Б. Станкевича.

В документе № 6 причины и время зарождения организации определены следующим образом: «Настроения, легшие в основу организации «Мир и труд», стали впервые зарождаться в конце 1918 г., к окончанию мировой войны, завершившейся одновременно поражением двух главных соперников: России и Германии. Неприглядные стороны развертывавшейся в России гражданской войны неустанно питали подобные настроения, и уже в сентябре месяце 1919 г. группой русских офицеров, интернированных в Германии, были отчетливо формулированы причины их отказа впредь участвовать в гражданской войне на чьей-либо стороне. Но лишь в начале 1920 г., к моменту подведения полных итогов великой войны, совпавшему с ликвидацией Колчака, Деникина, Юденича и Бермонта, эти настроения оформились окончательно, и в Берлине, в стороне от политических центров, где творилась русская заграничная политика, сорганизовался небольшой кружок единомышленников, решивших под знаменем «Мир и труд» вести борьбу с духовной разрухой, причиненной международной и гражданской войной»[41].

На первых порах пришлось ограничиться выпуском в свет сперва рукописного, потом печатного воззвания за подписями В. Голубцова, И. Цельтнера и В. Станкевича. В печатном варианте воззвания перечислен комитет организации «Мир и труд»: председатель комитета B. Б. Станкевич, товарищ (заместитель) председателя В. В. Голубцов (редактор журнала «Жизнь»), члены комитета Г. Н. Брейтман (редактор газеты «Время»), А. Григорянц, Роман Гуль, присяжный поверенный Г. Л. Ландау, Г. Офросимов (Г. Росимов), Н. Падович, присяжный поверенный Н. Н. Переселенков, инженер И. Г. Цельтнер, М. Н. Шварц, C. Я. Шклявер (редактор газеты «Голос России»), профессор А. С. Ященко.

До опубликования воззвания к нему присоединились Александр Вольский (Варшава), Е. А. Ляцкий (Стокгольм), М. Смилга-Бенарио (Мюнхен), В. Горвиц-Самойлов (редактор газеты «Варшавское слово»), К. М. Вольницкий (Львов, редактор газеты «Прикарпатская Русь»). Обращает на себя внимание значительное число редакторов и деятелей различных эмигрантских изданий, что позволяет предположить наличие подобных взглядов у читателей данных печатных изданий.

Примером такого положения могут служить дошедшие до нас воспоминания В. Б. Станкевича о его выборе между фронтами в начале Гражданской войны: «Все фронты составляют лишь осколки прежнего целого, обломки единой политической правды. На каждом из них имеются лично знакомые люди, которым и верю не менее чем самому себе, и которые теперь искренне и честно думают, что благо народа и даже человечества зависит именно от победы их линии поведения. Куда же мне пойти? К Деникину, представителю военно-национальной идеи, с которым шла работа в течение всей войны, и вместе с большинством моих друзей бороться с большевиками за то, что они исказили идеи революции? Или к литовцам, т. к. я по происхождению литовец, и вместе с друзьями отстаивать независимость Литвы? Или пойти к украинцам, на чьей гостеприимной территории я находился и которые тоже бились с большевиками? Или к донцам, по знакомству с Красновым, который примет прежнего комиссара гостеприимнее, чем непреклонный Деникин? Или к грузинам, которые отстаивают близкие мне идеи самоопределения народов и где работают бывшие соратники Церетели и Вайтинский? Или к Колчаку и Дитерихсу, торжественно подвигающимся к Волге? Или к их противникам в Сибири, которые не могут простить ему разгон Директории, изгнание из России моих друзей? Или к полякам – ведь мой родной язык польский? Или в Одессу, где были французы, военным гением которых я всегда восхищался? Или в Архангельск к англичанам, первенство культуры которых я всегда признавал и гегемонию в мире давно предчувствовал и ожидал? Или к немцам – ведь я в начале войны собирался защищать их, если война закончится разгромом не их милитаристского правительства, а самого народа? Или, наконец, к большевикам – ведь они остатки русской свободы и революции, у них был бы предоставлен наибольший простор, и даже в военной среде там я нашел бы людей, к которым отношусь с полным уважением…»[42]

При анализе миротрудовского документального наследия выделяется три основополагающих компонента идеологии данной организации: декларативный пацифизм, непоследовательная аполитичность и возвращенчество на родину.

Пацифизм как основа идеологии организации определяется, скорее всего, ее первоначальной социальной базой, а именно – русскими военнопленными, интернированными в Германии. Для них прекращение всех военных действий и скорейшее возвращение на родину были самыми сильными желаниями. Объективно в их пацифизме были заинтересованы как германские власти, так и большевики, не желавшие участия военнопленных в военных действиях на стороне антибольшевистских сил.

Аполитичность, провозглашаемая организацией «Мир и труд», была очень выгодна в тех условиях, когда прежние политические партии в антибольшевистском общественно-политическом лагере потерпели поражение в Гражданской войне в России, а большевизм был неприемлем для многих русских военнопленных, интернированных в Германии. Декларируя аполитичность, можно было легко огульно критиковать всех политиков, играя на примитивных струнах массового общественного сознания русских военнопленных. Объективно подобная критика должна была изолировать сторонников миротрудовских идей от влияния всевозможных эмигрантских политических партий и организаций, что опять было на руку советской власти. При этом критические высказывания в адрес большевиков звучали в далекой Германии, а потому не носили принципиального характера и не могли быть опасны для коммунистов. Кроме того, аполитичность организации «Мир и труд» была непоследовательной: критика политиков Запада и антисоветского лагеря была развернутой, а критические замечания в адрес советского руководства касались лишь отдельных, наиболее известных, но не принципиальных пороков политики большевиков.

Возвращенчество также было выгодно германским властям, желавшим избавиться от осколков Русской армии на своей территории. При условии восприятия военнопленными миротрудовских идей аполитичности и пацифизма была серьезная надежда на то, что после возвращения на родину бывшие русские военнопленные, интернированные в Германии, откажутся от участия в дальнейших военных действиях. В тех условиях возвращенчество было выгодно и советской власти, которая хотела не допустить участия военнопленных в дальнейших военных действиях на стороне белых и добивалась привлечения их на свою сторону.

Под редакцией В. Голубцова и В. Станкевича в издательстве «Жизнь» (Г. А. Гольдберг) с апреля по октябрь 1920 г. выходил «Вестник мира и труда» – журнал «Жизнь»[43]. В обращении редакции к читателям в № 1 говорилось: «В годовщину первых дней Великой Русской революции выходит наш журнал, и годовщине этой должны быть посвящены первые мысли и первые наши слова… Период опустошения и разрушения близок к концу <…> с каждым днем ярче предчувствуем мы приближение творческого периода русской революции, который несомненно наступит, какой бы политической вывеской ни прикрывалась власть… Посильному собиранию сил для этой творческой созидательной работы посвящен наш журнал»[44].

Самым слабым звеном в идеологии организации «Мир и труд» являлась программа построения будущего общества. Здесь, например, присутствуют бесплодные мечтания о построении будущей России на основе содружества наций бывшей Российской империи. Не случайно И. В. Гессен назвал группу «первой политически окрашенной ячейкой, которую если не по намерениям инициатора, то объективно можно считать прототипом, лучше сказать – предвестником большевизанства»[45].

Но если у берлинской группы «Мир и труд», обычно считающейся предтечей сменовеховства[46], можно было видеть лишь призывы и декларации, то сборник «Смена вех» и последовавшие за ним издания отражали уже хорошо продуманную и научно обоснованную «профессорскую» концепцию Третьего Пути.

Ключников и эволюция кадетов

В архиве Гуверовского института войны, революции и мира Стэнфордского университета содержится немало интересных документов, проливающих свет на историю сменовеховства. Среди них выделяются протоколы заседаний парижского комитета партии народной свободы – Konstitutsionno-demokraticheskaja Partia, Вох 1–3[47]. Значительная, хотя далеко не полная часть этих протоколов совпадает с их копиями, хранящимися в пражской коллекции Государственного архива Российской Федерации и изданными за последние годы[48]. На основе данных документов можно проследить эволюцию взглядов одного из интереснейших представителей сменовеховства – профессора-правоведа Ю. В. Ключникова. В 1919 г. он уехал из белой Сибири, где входил в состав правительства А. В. Колчака в качестве управляющего министерством иностранных дел, за границу. Входил в эмиграции в состав парижского комитета партии кадетов[49].

Впервые его фамилия упоминается в Протоколе № 3 заседания парижского комитета партии народной свободы 17 мая 1920 г. На этом заседании обсуждались резолюция П. Н. Милюкова о переходе кадетов к «новой тактике» и контррезолюция Д. С. Пасманика о задачах кадетов после падения армий Колчака и Деникина. На общем фоне выделяется выступление Ю. В. Ключникова, который констатировал, что «оба проекта одинаково говорят и о желании воевать во что бы то ни стало, и о сохранении традиций. Между тем сейчас вопрос стоит совсем иначе. Не в том дело, что были допущены отдельные ошибки, что были и есть отдельные неподходящие лица, а в том, что после поражения Колчака и Деникина в европейском общественном мнении наступил перелом. Утвердилась точка зрения, что в России вооруженная борьба в большом масштабе прекратилась. И действительно, силы Врангеля по сравнению с силами Колчака и Деникина ничтожны, и если первым с их силами не удалось справиться со всеобщей деморализацией, то каковы новые данные Врангеля, которые позволят ему с нею справиться? Сейчас выдвигают Польшу, скрывшись за ее спиною, и бросят эту Польшу, когда им заблагорассудится. Врангель с его ничтожными силами может существовать в данный момент лишь благодаря попустительству большевиков и союзников, а также благодаря возможности соглашения с Польшей»[50].

Далее Ключников предостерегал собравшихся от возможности совершения роковых ошибок: «Мы переживаем роковой момент, – толкая Врангеля, мы пускаем на Москву поляков, и должен будет наступить час, когда между ними произойдет столкновение. Тогда пред союзниками встанет вопрос, кого из них принести в жертву другому. И, конечно, они принесут в жертву Врангеля, ибо с Польшей потом им легче будет справиться, чем с Россией. Вот почему сейчас большевики, борясь с поляками, защищают интересы России. И когда перед нами ставится вопрос – с кем быть, с большевистской Россией или с Польшей, мы должны ответить, что мы с Россией, хотя бы и большевистской. Поддерживая же Врангеля, мы будем поддерживать поляков. Кроме того, военные действия увеличивают в России анархию. И если нами при нынешнем положении вещей удастся свергнуть большевистский режим, который как-никак является единственной властью, успевшей пустить хоть некоторые корни в стране, будет еще хуже, ибо тогда в стране не будет никакой власти. Поэтому необходимо отказаться от вооруженной борьбы. Что же касается вопроса о соглашении с большевиками, то это вопрос будущего. Теперь же мы должны лишь заявить большевикам, что мы прекращаем борьбу с ними и возвращаемся в Россию для культурной работы. Возрождение России начнется лишь тогда, когда большевики поймут кадетов и кадеты большевиков. Тогда мы будем иметь на своей стороне трудящиеся массы всего мира. Итак, мы должны заявить лишь одно, а именно, что мы отказываемся от продолжения гражданской войны»[51]. Практически в этом выступлении Ключников как государственник провозгласил основные идеи той идеологии, которая на следующий год по названию сборника станет именоваться «сменовеховством». Но на данном заседании идеи Ключникова не воспринимались как самостоятельные, а рассматривались в контексте «новой тактики», предложенной тогда же П. Н. Милюковым. Возможно, поэтому в протоколе отмечены возражения идеям Милюкова, а не мыслям Ключникова.

А на следующем заседании парижского комитета партии народной свободы 1 июня 1920 г. (протокол № 8) противопоставление Ключникова другим собравшимся уже достаточно заметно. Предлагается выступить с протестом против признания советской власти державами Запада. На это Ключников отвечает так: «Чего мы достигнем своим протестом? А между тем провал Красина принесет вред России». И далее Ключников предлагает, чтобы высказаться за то, что «нужны земледельческие орудия в России и прочее»[52].

В этом же духе выдержано выступление Ключникова на заседании парижского комитета партии народной свободы 7 июня 1920 г. (протокол № 9). Он задает вопрос: «Верно ли, что сейчас для России самое страшное зло – большевики? После свержения большевиков наступит анархия, которая будет еще хуже большевизма. Если же большевики сгинут, то не полякам их разбить, а тем временем разрушаются остатки материальной культуры России и гибнет бесцельно масса ценных жизней. Польской программой может быть только расчленение России, и в этом отношении Польша воплощает чужие задачи»[53]. Как юрист-международник Ключников пытается первым среди коллег по Конституционно-демократической партии указать на переход к новому международно-правовому статусу Российского государства. «Мы, – говорит Ключников, – стоим перед колоссальным рубежом. Антанта ведет переговоры с большевиками и накануне признания их правительства. В этих переговорах Антанта играет польским оружием, как большевики Персией. А мы, ограничив задачу Крымом, действуем в чужую руку»[54].

Этим духом проникнуты выступления Ключникова на ряде других заседаний кадетской партии. Так, обсуждается вопрос об отношении к советско-польской войне (протокол заседания парижского комитета партии народной свободы от 26 июля 1920 г.). Ю. В. Ключников спрашивает: «…если неизвестно было, с кем боролись поляки, то с кем мы боремся – с большевиками или с Россией? Разваливается весь мир, а мы разговариваем о резолюции, и каждый раз опаздываем, каждый раз только регистрируем уже совершившиеся факты.

Нужно констатировать, везде антибольшевистские силы потерпели крушение в одинаковой форме. В этом есть какая-то роковая неизбежность. Поэтому мы должны:

1. Перестать быть мелочными и оставить надежды на Врангеля.

2. Признать себя в смысле военном побежденными, и

3. Подождать с какими бы то ни было выступлениями»[55].

Диссонансом прозвучало выступление Ключникова и при обсуждении вопроса о сплочении антисоветских сил на базе создания национального комитета (протокол заседания парижского комитета партии народной свободы от 23 ноября 1920 г.). Он считал, «что вопрос неясен и в смысле дипломатических отношений, и в отношении к Врангелю, продолжающему оставаться Главнокомандующим. Это отношение должно быть исчерпывающе определено. Либо мы хотим взять власть преемственно от Врангеля, либо будем ее брать, игнорируя Врангеля. Я не мыслю себе Национальный] Комитет без всей полноты власти. Таким образом, надо сговариваться и с с[оциалистами] – р[еволюционерами], и с Врангелем»[56].

По мнению Ключникова, вопрос о создании национального комитета был чрезвычайно сложным, ибо он «касается того метода, который должен быть применен к делу организации Национального] Ком[итета]. Так как ставят этот вопрос кн. Львов и М. М. Винавер, создавать Нац[иональный] Ком[итет] невозможно, он обречен на полный неуспех. Казалось бы необходимым созвать какие-то съезды и создавать Национальный] Ком[итет], лишь действительно справившись (?) у общественного мнения. Не думаю, чтобы это мнение было едино. Я не верю в Нац[иональный] Ком[итет] и знаю, что из него ничего не выйдет. Раз нет фактически общественного объединения, то нельзя его создавать искусственно»[57]. Для Ключникова представлялось нереальным создание национального комитета из разнородных антибольшевистских сил на старых подходах времен Гражданской войны. Он предлагал переосмыслить накопленный опыт и четко определить новое лицо российского либерализма в послевоенных условиях.

К концу 1920 г. профессор Ю. В. Ключников более решительно ставит вопрос о необходимости существенного изменения позиций кадетской партии с учетом победы большевиков и поражения белых сил. Так, в протоколе заседания парижского комитета партии народной свободы 2 декабря 1920 г. зафиксировано следующее выступление Ю. В. Ключникова: «Совершенно необходимо поставить вопрос о переоценке наших позиций. Но мне чувствуется, что в этом вопросе появятся разногласия, чуть ли не у каждого члена партии. До сих пор мы шли по линии наименьшего сопротивления, не выявляя нашего лица. Такой путь завел нас в тупик. Необходимо теперь переработать общую программу и дать себе отчет, какое социальное место мы ныне занимаем. Переходя к вопросу о переговорах с с[оциалистами]-р[еволюционерами], считаю, что эти переговоры есть отвлечение нашего времени и нашей энергии на второстепенную задачу. Но все-таки в них есть весьма существенный момент – это вопрос об армии. Его нужно теперь решить. По отношению к дипломатическому корпусу я согласен с точкой зрения П. Н. [Милюкова]. Однако все это задачи дня, главная же задача – выявить новую сущность кадетизма, как подготовку для занятия нового социального места в будущей России»[58].

На следующий день (протокол заседания парижского комитета партии народной свободы 3 декабря 1920 г.) Ю. В. Ключников продолжает отстаивать эту же мысль: «Беда конституционных] д[емократов] не в том, что они наделали ошибок, а в том, что нет никакого антибольшевизма. Вопрос нужно свести не к выработке методов, а к оценке антибольшевистских сил. Мы не учитываем большевизма, как мировую силу. У большевиков была историческая и политическая правда. Они учли массу, выброшенную на волну революции, и знают, как ее вести. Мы отстали от жизни и не хотим с нею считаться, иначе мы должны были бы признать, что с момента одновременного провала белых фронтов сознание русской народной массы изменилось. Теперь она Красную армию рассматривает как свою армию, как свою силу. Большевистская революция победила, и с нею теперь нельзя бороться двумя-тремя генералами. Можно было бы бороться только консолидацией мировых сил. Однако Лига Наций провалилась, а такая консолидация неосуществима. Потому следует наметить иной путь, и путь этот вытекает из следующего положения: большевизм падет, как только перестанет встречать внешнее сопротивление; он держится исключительно разрухой и рассыплется, как только наступит улучшение внутренней жизни страны. То, что я здесь прослушал, – это проекты большевизма наизнанку. Наши новые методы должны вытекать из переоценки не нашего опыта, а мировой обстановки»[59].

На заседании парижского комитета партии народной свободы (протокол от 9 декабря 1920 г.) обсуждался вопрос о переговорах с эсерами об объединении для борьбы с большевиками. Здесь Ключников высказал следующую точку зрения: «Тактически нельзя отклонять эсеровского предложения. Раз мы ходили к членам ГосДумы и Госсовета, то должны идти и к членам Учредительного собрания. Но вряд ли можно полагать, Учредительное собрание действительно может создать Национальный Комитет. Надо посмотреть, насколько такой путь целесообразен»[60]. При этом Ключников подчеркивает: «Приходится констатировать, что рушится последняя надежда создать Н[ациональный] К[омитет], и если с[оциалисты]-р[еволюционеры] стоят на прежней позиции Черновского Учредительного Собрания, то мы принять этой позиции не можем. Уфимский опыт доказал, что такая комбинация ничего не даст. Тогда какую цель могут иметь разговоры с с[оциалистами]-р[еволюционерами]? Они теряют целесообразность. С[оциалисты] – р[еволюционеры] потому за нас держатся, что сами не имеют силы. Если соединиться с ними, не получится никакого толка, а один вред. Мы потратим зря и время, и силы. Единственный выход – оставить эти попытки и поискать выхода, отдавшись внутренней работе»[61]. Характерно, что Ключников пытается объективно оценить политическое влияние и кадетов, и эсеров на политическую жизнь в России и приходит к выводу: и те и другие «не имеют силы». В этих условиях достаточно разумным представляется его предложение отказаться от объединения двух не имеющих силы политических осколков в национальный комитет, ибо «потратим зря и время, и силы», а заняться переосмыслением места и роли российского либерализма в новых политических условиях.

16 декабря 1920 г. на заседании было заслушаны сведения об эвакуации Белой армии в Константинополь. В протоколе отмечается, что «в эвакуируемой армии происходит уже не разложение, а отчуждение от Главнокомандующего. На фоне этого усиливающегося и склонного развиваться разложения небольшие группы здорового офицерства самоорганизуются с целью самосохранения кадров для будущей борьбы. Однако в армейской массе ощущается растущее уныние, возникающее из впечатления, что с крушением крымского фронта, последнего эпизода борьбы с большевиками, больше нет нигде этой борьбы и фактически не наблюдается признаков ее возобновления усилиями русских антибольшевистских сил, находящихся за границей. Это уныние используется большевистскими агентами, уже распускающими в отдельных частях армии слухи о якобы существующих в русских заграничных кругах примиренческих настроениях. Такие слухи способствовали разложению таких групп армии, которые уже охвачены унынием и чувством безнадежности и могут иметь более широкое распространение и действие в силу целого ряда чисто объективных обстоятельств.

Необходимо поэтому лишний раз в прямом обращении от имени политических и общественных групп решительно подчеркнуть, что не может быть примиренчества с большевизмом и что борьба будет продолжаться до конца. Нужно, чтобы такое обращение было сделано и от имени комитета»[62]. В этом духе был предложен проект «Записки». На данный проект Ю. В. Ключников реагирует следующим образом: «В «Записке» злоба дня слишком затемняет наши планы на будущее. На ней основывается поворот нашей тактики, но мы не спрашиваем себя, что выйдет из такого поворота в дальнейшем. Нам нужно тверже выяснить, что принесет нам намеченная нами тактика в будущем»[63]. Данная короткая реплика Ключникова достаточно ясно показывает, что он не намерен осуждать примиренческие настроения в среде эмигрантов, ибо через данные настроения пытается осмыслить новую тактику российских либералов.

Снова вопрос о выработке новой тактики кадетами Ключников достаточно жестко ставит на заседании парижского комитета партии народной свободы 4 января 1921 г. Выступавший на этом заседании И. П. Демидов заявил: «Мы говорим о Нац[иональном] Ком[итете] и смотрели на Совещание членов Уч[редительного] Собр[ания] – как на платформу для встречи и разговоров. Я продолжаю оставаться на этой же позиции, и, каково бы ни было название создающегося органа, за ним не могут быть сохранены рамки Уч[редительного] Собр[ания]. Антураж же Совещания подводится к воскрешению Уч[редительного] Собр[ания], как такового в наличных его представителях. Если вопрос об организации встает в такой постановке – здесь конечный пункт и Комитет не может дальше идти. Во всяком случае, не спросив Группу»[64].

Ю. В. Ключников согласен с И. П. Демидовым, и считает, что «мы стоим накануне новой неудачи. Крах Нац[ионального] К[омите]та неизбежен. Но мы не только потому не должны <…> в намечаемую комбинацию, а потому, что мы должны стремиться, чтобы самая идея Уч[редительного] Собр[ания] не была окончательно скомпрометирована комической сущностью подготовляемого факта. Встает новая опасность для кадетизма. Надо всячески сохранить свое лицо и поскорее развязаться с этой историей»[65]. По сути дела, Ключников призывает коллег по партии отказаться от прежних, скомпрометированных идей и перейти к поиску новых продуктивных решений на основе исторических реалий.

Ю. В. Ключников проводит эту мысль и на заседании парижского комитета партии народной свободы 6 января 1921 г.: «Соглашение с с[оциалистами]-р[еволюционерами] есть не «лево», а топтание на месте. «Лево» и «право» есть понятия относительные, и ныне весьма перемещены, а потому из этой плоскости надо перенести в деловую плоскость. В лице с[оциалистов]-р[еволюционеров] мы никого не приобретаем, и есть ли достаточно оснований безоговорочно протягивать им руку. Вопрос о представительном органе изменился чрезвычайно, – мы отказываемся уже и от Н[ационального] К[омитета], и от коалиции. Эсерам это дает очень много, а мы теряем свое лицо»[66]. Ключников был уверен, что объединение эсеров и кадетов на старых позициях не даст продуктивных результатов, а только ослабит кадетизм. Потеря русскими либералами своего собственного лица, по мнению Ключникова, представляет угрозу. А потому необходимо отказаться от данной пустой затеи объединения с эсерами на старых позициях времен Гражданской войны и перейти к конструктивной идее работы в самой России с обновленной либеральной программой с учетом объективных изменений.

Позже, на заседании парижского комитета партии народной свободы 20 января 1921 г., Ю. В. Ключников снова подчеркивает, что «партия делает ошибку за ошибкой. Нам надо смотреть не на с[оциалистов] – р[еволюционеров], а на Россию. Готовящееся нами единство мертвенно и не может иметь будущего. Нам нужно в нашем собственном лице устремиться в Россию и там работать»[67]. Таким образом, Ключников совершенно четко зафиксировал альтернативу развития кадетской партии: или с эсерами и другими эмигрантскими организациями на старых гибельных позициях, или в России при совместной работе с советской властью для трансформации ее на основе новых либеральных представлений.

Следующее заседание 9 февраля 1921 г. проходило без участия Ю. В. Ключникова, но именно в это время в Праге вышел сборник статей «Смена вех», а поэтому сменовеховцы незримо присутствовали на заседании. Примечательно, что даже в тех выступлениях, где прямо не упоминались авторы сборника «Смена вех», шел скрытый или открытый диалог с его идеями. Так, А. В. Карташев подчеркнул, что «переход от вооруженной борьбы к идейной борьбе с большевиками… логически… приведет к тому соглашательству с ними (не идейному, понятно), глашатаями и инициаторами которого являются Ключников, Устрялов и другие»[68]. В заключительном слове на этом заседании П. Н. Милюков возражал А. В. Карташеву, указывая на то, что карташевская конструкция, представляющая «всю русскую интеллигенцию безгосударственной и только на короткий, якобы, срок вставшей на почву государственности, неправильна в своей основе, ибо не обняла все эпохи русской государственной мысли – либерального направления. Между тем либеральная интеллигенция уже давно начала проникаться элементами государственности, в течение ряда поколений вела борьбу с безгосударственным самодержавием (с его вотчинным – антигосударственным пониманием) и являлась не только носительницей подлинных государственных идей, но и уже давно воплощала их в жизнь (реформы Александра II). Сама революция есть такое торжество русской государственности, и лишь дальнейший ненормальный ее ход выдвинул негосударственные элементы. От белых же генералов отталкиваемся мы вовсе не потому, что, как думает А. В. Карташев, душа наша возмутилась и не принимает их, ибо мы готовы были поддерживать и реакционных генералов и допускали временную реакцию, а потому, что ряд уже проделанных с ними опытов ясно показал, что этим способом по существу нельзя восстановить государства. Все эти опыты, происходившие в наиболее благоприятной обстановке, оказались неудачными, и возобновлять теперь опыт из Константинополя есть детская забава, ибо это заведомо проигранное дело – безнадежное и бесполезное. Неслучайны же, в самом деле, были все эти уроки краха, и уже достаточно ясно выявилась неприемлемость этих попыток для народа. Три года провалов показали, что и революция произошла неслучайно, что выдвинулся вперед русский народ, который молчал и не помогал ни тем, ни другим, ибо за годы революции он страшно вырос и теперь уже не тот, каким был раньше. Большевики живут уже 3 года, когда мы думали, что они просуществуют лишь недели и месяцы»[69]. По сути дела, Милюков защищал не столько позицию сменовеховцев, сколько пытался обосновать необходимость поддержки сдвига кадетской партии в сторону его «новой тактики». Но одновременно он невольно был вынужден сопоставлять свой политический «сдвиг» с политическими пересмотрами позиций у сменовеховцев: «У Устрялова мысли не случайные, но наш сдвиг не так далек, как его, и наши союзники – эсеры объявили упорную борьбу с большевиками. Прогноз с[оциалистов] – р[еволюционеров] оказался вернее нашего, и они правильнее учитывали настроение масс. Жизнь сожгла многое, что уже не возобновится, и кто знает, что, наоборот, было бы, если бы в самом начале генералы усмирили большевиков – не ушли бы мы тогда далеко назад? Может быть, и наша революция, как и французская, должна сама себя изжить. Не приняв наших попыток освобождения, русский народ показал, что не мы, а он сам сделал революцию. Этим и объясняется наш поворот: мы с почтением отступаем перед этим потоком – перед этим историческим процессом. Да, говорим мы, мы ошиблись, когда думали освободить его белыми фронтами»[70]. Анализ данного небольшого выступления дает возможность увидеть много общего в позиции П. Н. Милюкова и авторов сборника «Смена вех», особенно Н. В. Устрялова: отказ от гражданской войны как способа решения общественно-политических проблем, надежда на то, что русская большевистская революция изживет себя, признание необходимости изменения в тактике партии с учетом настроений русского народа, но при этом сохранялась оговорка о том, что сдвиг кадетов не должен быть таким глубоким, как у «сменовеховцев».

17 февраля 1921 г. на заседании парижского комитета партии народной свободы был заслушан доклад Ю. В. Ключникова «Новые задачи кадетизма». К протоколу приложены тезисы доклада, написанные рукой автора. В тексте выделены следующие положения:

«1. Мы слишком заняты очередными делами и не делаем общей оценки общей политической ситуации.

2. Только такая оценка укажет, каково теперь должно быть социальное место кадетизма. А не зная своего нового социального места, к[онституционные] д[емократы] не могут принимать правильных тактических решений.

3. «Новое социальное место» кадетизма отнюдь не есть отказ от кадетизма. Напротив, вопрос таков: чего требует от к[онституционных] д[емократов] политическая сущность кадетизма в современной обстановке.

4. Кадетизм как либерализм.

5. Либерализм как один из общих типов политического творчества (служение политическому прогрессу – без разрыва с прошлым; эволюционные методы: правовой идеал).

6. Либерализм во время революций (все зависит от идеалов и от достижений революций).

7. Значит, все дело в вопросе: к чему пришла русская революция и каковы окончательные изменения, внесенные ею в русскую жизнь.

Одно, – если мы считаем, что русская революция ничего особенного не сделала – тогда можно не искать новых путей. Другое, – если мы признаем, что коренные изменения в русской жизни произошли. Третье, – если изменения произошли и в мировой жизни.

8. Русская революция не только 27-го февраля 1917, но и окт[ября] 1918 г. и особенно ноябрь 1920 г. Итак, требуется серьезная оценка большевизма.

9. Корни и сила большевизма: а.) в русском прошлом, б.) в истории русской революционной мысли, в.) в ошибках революций до октября 1918 г., г.) в свойствах антибольшевизма, д.) в мировой войне и е.) в современной мировой обстановке.

10. Политическая и социальная программы большевизма; условия их торжества и провала. Торжество – при условии мировой революции; провал, – если удается немедленное «восстановление» России в антибольшевистском стиле; эволюция большевизма при постепенном улучшении мирового положения – в контакте с большевизмом в стиле Ллойда Джорджа.

11. Борясь с большевизмом без малейших данных, мы лишь усиливали бы большевизм.

12. Необходим отказ от вооруженной борьбы.

13. Сила кадетизма – сила русской интеллигенции. Она достаточно велика при условии умения сказать самостоятельное слово: признание факта большевистской России и не препятствование большевикам при известных условиях»[71].

Принципиальное значение данного доклада на заседании парижского комитета партии народной свободы 17 февраля 1921 г. и его обсуждение требуют их полного воспроизведения по протоколу[72]: «Докладчик начинает с заявления, что он хотел бы сделать свой доклад в Группе и потому ограничивается сейчас лишь изложением своих основных положений. Опыт революции, говорит он, показал нам, что к[онституционно]-д[емократическая] партия в течение последних лет стояла на неверном пути, и если она пойдет по нему далее, то и впредь неизбежны те ошибки и неудачи, какие имели место в прошлом, чтобы избежать их, необходимо вернуть партию к ее прежней исходной психологии. Эти ошибки следующие: в начале революции мы не поняли, не оценили того обстоятельства, что воевать больше Россия не в состоянии, не сделали из этого своевременно соответствующих выводов и дали этот козырь в руки большевиков; далее, мы упорно стояли за интервенцию, которая не могла осуществиться, за военную диктатуру, не оправдавшую возлагавшихся на нее надежд, и, наконец, сейчас хватаемся за коалицию с социалистами, которая даже в лучшем случае не приведет также ни к каким положительным результатам. Мы ведь всегда думали, делая новый опыт, что впредь ошибаться не будем, и каждый раз, однако, приходили к неудаче. Причины этих неудач в прошлом кроются в том, что, во-первых, мы исходили в своих тактических построениях из злобы дня, т. е. из предпосылок, слишком малых по сравнению с мировыми событиями, а во-вторых, обычно шли по линии наименьшего сопротивления, сильных шагов избегали и всегда проявляли максимум осторожности, подсказываемой данным моментом, в результате оказываясь самой неосторожной партией. Большевики действовали совершенно иначе, все время базируясь на новых международных условиях – на новой мировой конъюнктуре – и учитывая, как преходящие детали, явления сегодняшнего дня, и потому оказались победителями в борьбе. В будущем нас, благодаря нашей неверной тактике, ждет новая неудача: намечается раскол партии, уход вправо и влево, далеко от центра, обоих ее флангов, что приведет к распылению интеллигентских сил. Между тем сейчас в мире все так перепутано и перетасовано, что даже сравнительно малые, но организованные силы торжествуют, как это мы видим на примере большевиков, и силы кадетизма, если бы он шел правильно, было бы достаточно для оказания большого исторического действия. Мы же теперь тратим массу энергии и нервов на преходящие явления, изнашиваемся и теряем силы, необходимые для будущего творчества. Мы до сего времени сосредоточивали всю свою волю, все внимание на борьбе с большевизмом и брали последний в каком-то упрощенном виде, говоря, что это кучка бандитов, разбойников, негодяев и ничего больше. В действительности же большевизм оказался гораздо сильнее и по существу, и по форме, чем мы его себе представляли, и живет вот уже три года.

Далее, в своей тактике мы постепенно усваивали все отрицательные стороны большевизма. Большевики начали как, в самом деле, кучка бандитов, сами не веря в свой успех, и пришли к очень большим результатам; мы же начали с широких горизонтов и постепенно сходили к узким элементам – к оправданию насилия, миру с неправдой и т. д. Вначале мы легкомысленно думали, что большевики просуществуют всего 2 недели, ошиблись в этом, начали с ними воевать и, не имея данных для победы, продолжали войну, даже тогда, когда сами не верили в успех, содействуя этим только разрушению России. Большевики разрушали ее, но достигли со своей точки зрения огромных результатов – в смысле подготовки мировой революции, и последняя не произойдет лишь в том случае, если мир пойдет им на уступки. Большевики начали свой страшный социальный эксперимент (имеющий, однако, корни в будущем), правильно учтя, что, когда нарушено (войной) равновесие, создается благоприятная предпосылка для такого эксперимента, и поэтому их программа стала исторической реальностью. В то время как мы не оценивали мировых условий жизни, они правильно уловили смысл мировой конъюнктуры. Их программа есть одна из трех основных мировых программ: консервативной, либерально-демократической и революционной. Первая из них, наиболее яркой выразительницей которой была довоенная Германия, сильная, желавшая подчинить себе другие государства, стремилась к разрешению международных противоречий и приведению мира в порядок путем империализма, основанного на господстве над другими народами. Эта программа потерпела поражение в войне, которую выиграла другая сила, вторая – основная программа – программа либерально-демократическая, выразителем которой являлся Вильсон и которая, отрицая насилие в международных отношениях, стремилась урегулировать их путем свободного соглашения, но оказалась не в состоянии разрешить этой мировой проблемы. И тогда на мировую арену выступила третья программа – революционно-коммунистическая, носителем которой является преемник марксизма и бакунизма – большевизм, выдвинувший принцип единства и основывающийся на международной силе – силе мировой социал-демократии рабочего класса. Эта объединенная даже небольшая сила оказалась способной овладеть положением, ибо условия проявления и торжества любой из трех перечисленных программ вытекают из известной обстановки, своеобразной для каждой из них. Для торжества консервативной программы нужно, чтобы все было благополучно, война же нарушила это благополучие. Для успеха второй – либеральной программы необходим тот избыток материальных благ и душевного богатства, какой был в Америке, дающий возможность шиковать, но война вызвала такие потрясения в этой области, что все государства и народы оказались в положении близком к краху, и в результате ее неудача. Наконец, для торжества третьей – революционной программы требуется удовлетворенное состояние, вызывающее всеобщее брожение и недовольство, что как раз случилось в итоге войны, почему большевизм и оказался самым реальным в данной исторической обстановке. Далее Ключников пытался доказать, что резкая конфронтация партийно-политических лагерей в конечном итоге только способствовала усилению советской власти и ослаблению ее противников: «Чем дольше разрушения и драки с ним, тем лучше для него» и борьба антибольшевиков лишь усиливала его: слабый и разваливающийся в первый период своего существования, большевизм окреп как раз тогда, когда, окруженный со всех сторон силами Колчака, Деникина, Юденича и Миллера, казался многим окончательно гибнущим. В этот критический для него момент создался своеобразный большевистский национализм, давший ему силу для сопротивления и победы, ибо народная психология была скорее за него, чем за белых генералов. В силу всего сказанного, нам надо перестать исходить из малых предпосылок, делая ставку то на Врангеля, который сегодня падает, то на комбинацию с эсерами, которая завтра неизбежно лопнет, ибо в мировой обстановке нет условий, благоприятных для успеха коалиции двух таких течений.

При этом Ключников высказал предположение: «После свержения большевиков от такой коалиции ничего не останется, и на другой же день начнется новая страшная драка между 3-мя течениями: эсерами, кадетами и более правыми, худшая, чем сам большевизм, и при таких условиях восстановлять и спасать Россию будет нельзя. На почве этой анархии и драки большевизм, павший как режим, будет психологически и принципиально усиливаться и, может быть, впервые действительно идейно восторжествует и в России, и в других странах. Такую опасность нам необходимо заранее учесть и постараться найти свое определенное место в данной исторической обстановке». Для того чтобы избежать прежних ошибок, Ключников предлагает руководству кадетской партии «в своей тактике исходить из духа кадетизма, а не из своих прежних догматов, ибо легко может оказаться, что вся старая наша программа (и политическая, и социальная) уже устарела, если к ней подходить с точки зрения буквы. При царизме, например, наше заявление о республике было бы стремлением к прогрессу, а теперь оно уже регресс. Поэтому мы должны исходить сейчас не из отстаивания старой буквы – старой догмы, а из осознания себя, как силы прогресса, ибо сущность кадетизма есть служение прогрессу в условиях данного момента. Мое отношение к большевизму и исходит из духа, а не буквы кадетизма».

Ключевым положением доклада стал призыв к возвращению в Россию, совместной работе с большевиками для их идейного перерождения: «Я ясно вижу, что наиболее реальное будущее как раз у большевизма и хотя он в России, вероятно, распадется, но в мире будет духовно торжествовать. Необходимо поэтому добиваться <…> исторически мирного сосуществования либерализма с революционным большевизмом и, вместо борьбы с ним, которая только его усиливала, взять из него все хорошее в порядке эволюционного творчества. Отказ от борьбы с ним одного П. Н. Милюкова несравненно важнее и полезнее для России, чем вся работа Комиссии Уч[редительного] Собр[ания]. Нам надо омолодиться душой и, как ни противен, ни гнусен подчас большевизм, надо идти туда – в Россию, как идут на чуму и холеру, а не бежать от него. Все равно к этому, т. е. к возвращению в Россию и к борьбе с ним в политических формах, вместо попыток вооруженной борьбы и взрыва его, мы рано или поздно придем. И лучше сделать это раньше – теперь же, поддержав, например, Красина, вместо того чтобы мешать ему, ибо сейчас мы будем иметь несомненный успех. Россия не умрет, но где будем мы, если этого не сделаем. В подтверждение своих мнений докладчик цитирует затем полученные им в разное время письма от нескольких молодых (в возрасте от 30 до 35 лет) кадетов – Устрялова, Потехина и своего брата, а также ссылается на публичные выступления Коровина и Лукьянова. Все эти лица, говорит он, разбросанные по разным местам, пишут и высказывают те же мысли, что и я; и вместо новых попыток бесплодного минимального творчества, вроде Комиссии Уч[редительного] Собр[ания], необходимо идти к ним, ругающим большевиков, но желающих работать политически внутри России. Надо исходить в своей тактике из факта существования большевизма – из признания его»[73].

После такого доклада началась бурная дискуссия. Ее открыл Л. Е. Эльяшев, который, искажая реальные факты, находил «ссылку докладчика на Потехина, например, совсем неудовлетворительной, ибо он – бывший чиновник особых поручений при московском генерал-губернаторе – вступил в партию лишь в 1917 г. и почти не считался за кадета, да и сам позднее в Киеве отрекся от кадетизма и считал, что ему по пути с Кривошеиным»[74]. К переносу обсуждения сути доклада Ключникова в плоскость характеристики отдельных представителей сменовеховства присоединился П. Я. Рысс, который также считал «ссылку на авторов писем неубедительной и не вытекающей из их содержания, из самого же доклада усматривает, что докладчик в нем ушел от здешней партийной позиции не влево, а вправо. Эта правизна есть следствие того, что им не было обращено должного внимания на социологию. Приглашая партию встать на новый путь, порвать со всем старым и говоря об изнашиваемости понапрасну ее морального творчества, докладчик упускает из виду, что у к-д. никогда не было социального базиса, ибо это партия внеклассовая, тогда как социальный базис может быть только классовый – правый или левый. С классовой же точки зрения партия всегда боролась, ибо стоит на почве примирения классовых интересов. При царизме мы боролись против правого базиса и теперь, когда большевики взяли другой социальный базис, мы не можем с этим не бороться. В России большевистская революция основана, в сущности, на теории избранного народа, ведущей свое начало еще от иудаизма и позднее, через протестантизм, превращающейся в теорию избранного класса. Это чисто религиозная теория, и Ленин с его диктатурой пролетариата – религиозный фанатик, глубоко верящий в свою идею. Либерализм же отрицает этот религиозный принцип и стоит за свободу общества, построенного на широком социологическом базисе. Докладчик, очевидно, это не продумал, предлагая свое примирение с большевизмом»[75]. Таким образом, критика большевизма, в трактовке П. Я. Рысса, заменила реальное обсуждение основополагающих идей доклада Ключникова.

По сути дела, обсуждения доклада не получилось. Поэтому все присутствующие с особым вниманием отнеслись к выступлению кадетского лидера – П. Н. Милюкова. Однако его выступление было во многом сумбурным, ибо приходилось не только оправдывать прежнюю тактику, но и защищать свою «новую тактику». Он начал с заявления, «что доклад Ю. В. Ключникова трудно понять и трудно на него возражать, ибо в нем содержатся утверждения, отчасти верные, отчасти нет, в целом же он представляет собой только общие места, довольно к тому же банальные, ибо нового как будто в нем ничего нет. Тема о хождении в Россию понятна, но она не вытекает из содержания доклада. Интересные письма надо понять, ибо это куски жизни из разных времен и обстановок, и в них авторы говорят о своих переживаниях. Но на переживаниях также, на наших прежних ошибках, на которых мы учились, основана и наша новая тактика. Новаторства в докладе никакого нет. Так, докладчик предлагает нам, оставаясь либералами, взять из экстремистских течений все хорошее, но не говорит, что именно в них есть хорошего, ибо ведь и он сам не считает же, вероятно, хорошими те разлад и разрушение, на которых основаны и успех, и опасность этих течений. Далее, призывая нас исходить в нашей тактике из духа кадетизма, а не из буквы его, докладчик не указывает более определенно, что он под этим разумеет? Ибо ведь и мы, обосновывая свою новую тактику, думали не о букве, а прежде всего об идеологии партии. Утверждая затем, что мировая опасность большевизма может быть устранена лишь уступками ему, докладчик совсем не говорит о том, каковы же должны быть эти уступки. В Англии, например, сейчас на очереди гильдейский социализм, его, что ли, разумеет докладчик? Критика трудна, пока Ю. В. Ключников не разовьет более полно и определенно своих положений»[76].

Выступавший затем В. А. Оболенский также заявил, вслед за П. Н. Милюковым, о том, что «не понимает доклада и ценит его лишь как известное настроение, как ощущение неудовлетворенности в эмигрантской обстановке – вне большой России. Мы все, несомненно, чувствуем происходящие там огромные процессы, но представить их себе ясно не можем. Докладчик делает попытку понять и осознать эти процессы, но и негодными средствами, и вместо того, чтобы ошибки внятно осознать и учесть их, он лишь предлагает подойти к психологии Ленина и Троцкого, ничего общего с настроениями в России не имеющей. Польза же доклада в том, что он все-таки будит наши мысли в этом направлении»[77].

Ю. В. Ключников в дальнейшем отметил, что видит причину непонимания его доклада в отсутствии общего взаимного понимания, до которого, по его мнению, доведет нас лишь сама жизнь, и далее, возражая П. Я. Рыссу, отмечал, что он в своем докладе и в своем научном труде, посвященном социологии политической жизни, говорит не о социальном, т. е. экономическом, а о социологическом базисе, являющемся результатом жизни человека в обществе: «Таких базисов три: 1) принцип принуждения (т. е. система консерватизма) власти избранной Богом личности; 2) принцип равенства, соглашения и договора, т. е. система демократизма и 3) принцип единства, для чего необходимо разрушение всего бывшего – это система революционного коммунизма. Таким образом, измены духу либерализма с его стороны нет, и остальных он не приглашает сделаться большевиками в договорные отношения. Наша задача доказать им, что их требования единства необходимо свести к равенству и соглашению и превратить ленинское движение из коммунизма в кадетизм. Эта задача примирения экстремизма с либерализмом хотя и сложная, но она должна быть задачей кадетизма. Возражения В. А. Оболенского неправильны, ибо в своих построениях доклад как раз исходит из внутренних процессов в России, с большевизмом предлагает соглашаться не как с программой, а лишь как с реальной силой, ибо партии необходимо войти внутрь России. Полезнее сидеть с Лениным, чем с Авксентьевым и Минором, ибо первое есть приближение к левому социологическому базису, а второе есть союз с оплотом реакции и контрреволюцией и оставление себя на положении самой правой партии. Докладчик и авторы писем, понимая друг друга с полуслова, ищут действительно новых путей, вытекающих из исторического момента, а не остаются топтаться на одном месте»[78].

После этого пояснения докладчика П. Н. Милюков заявил, «что он уясняет теперь себе, почему он не понял доклада, ибо последний оказывается только предисловием к труду докладчика об его социологической теории. Необходимо подробнее познакомиться с ней, и тогда можно будет судить, что в ней нового и что банального»[79].

Доклад вызвал бурю негодования собравшихся, на что Ключников в своем заключительном слове, как сказано в протоколе, «указывает, что он не настаивает на том, чтобы его непременно сейчас поняли, но к этому приведет сама жизнь. К сожалению, произойдет это, вероятно, в неблагоприятных условиях анархии и хаоса»[80].

Как становится известно из протокола заседания парижского комитета партии народной свободы от 24 февраля 1921 г., доклад Ю. В. Ключникова «Новые задачи кадетизма» был поставлен на обсуждение на заседании 3 марта. Но тогда же позиция Ключникова вызвала резкие протесты присутствующих. Так, А. Н. Михельсон указывал «на необходимость резко осудить в газете[ «Последние новости»] то соглашательское течение, которое проповедуется теперь Ключниковым и Лукьяновым и производит разлагающее впечатление в среде офицерства»[81].

На следующем заседании парижского комитета партии народной свободы 10 марта 1921 г. проходит бурное осуждение вопроса о снятии с обсуждения «назначенного к слушанию в ближайшем заседании группы доклада Ю. В. Ключникова, к которому комитет уже отнесся отрицательно и который теперь является особенно несвоевременным»[82]. Ю. В. Ключников был «согласен на отложение своего доклада, ибо убежден, что недели через 2–3, когда рухнут надежды, возлагаемые теперь на Кронштадтское восстание, интерес к нему снова появится»[83]. При этом все участники обсуждения вопроса о постановке на заседании группы доклада Ю. В. Ключникова выражали тревогу в связи с возможным скандалом и даже расколом кадетской партии. Так, лидер кадетов П. Н. Милюков с тревогой отмечал, «что этот доклад будет иметь характер скандала и приведет к внутреннему обострению, которое едва ли благополучно кончится. Этого ли желает Ключников?»[84]. Одновременно выявилась группа кадетских деятелей, желающих дать отпор сменовеховству в кадетских кругах. Выступавшие Л. Е. Эльяшев, И. П. Демидов и Н. К. Волков считали, что «ввиду публичных выступлений Ю. В. Ключникова с его соглашательской по отношению к большевикам точкой зрения, необходимо заслушать его доклад на ближайшем же заседании группы, чтобы дать последней возможность решительно и поскорее от нее отмежеваться»[85]. С ними не соглашался опасающийся раскола в кадетской партии М. С. Аджемов, «ибо их точка зрения была правильна раньше, но не сейчас, когда назревают известные события и постановка такового доклада на обсуждение равносильна признанию законности взглядов Ключникова. Сейчас Группа захочет, вероятно, заняться другими, более интересными для нее вопросами и не стоит ради только того, чтобы порицать Ключникова, ставить его доклад»[86]. Вполне понимая мотивы Волкова, Демидова и Эльяшева, М. М. Винавер считал «доклад Ключникова несвоевременным теперь, ибо развивающиеся в России события сами скоро сделают ненужной его точку зрения. Отмежеваться же от нее можно путем газетных заявлений и интервью»[87]. По сути дела, принятие данного предложения означало «вынесение сора из избы» кадетской партии. Поэтому тут же против него выступил П. Н. Милюков, который находил, что «снова поднимать этот вопрос в газетах – значит еще считать его спорным, в то время как отрицательное к нему отношение уже вполне выяснилось»[88]. По сути дела, еще до обсуждения доклада было признано «отрицательное к нему отношение», что противоречило всем нормам партийной демократии. Со всей очевидностью проявилось нежелание руководства кадетской партии обсуждать альтернативные пути развития кадетизма. В ответ на данную реплику П. Н. Милюкова Ю. В. Ключников заявил, что «согласен на отложение доклада, т. к. уверен, что при неизбежном, по его мнению, изменении обстоятельств доклад еще потребуется и готов сделать его во всякое время, ибо убежден в правоте своей точки зрения. Если даже большевизм сейчас и падет, то в России наступит такая анархия, что нам придется пожалеть еще о нем, и поэтому напрасно в газетах так радуются событиям и подчеркивают, что это революция. В публичности же своих выступлений не повинен, ибо выступал в закрытом заседании частной группы и не знал, что отчеты о нем появятся в печати»[89]. Тогда Л. Е. Эльяшев предложил «ввиду заявлений Ключникова и нежелания его отказываться от своего доклада принять решение, что постановка его признается комитетом недопустимой, ибо последнему принадлежит право назначать или не допускать те или иные доклады в группе»[90]. К этому предложению Эльяшева присоединился П. Н. Милюков, считавший «это минимальной мерой в отношении Ключникова, дважды сейчас заявившего о своем нежелании отказаться от своей точки зрения, представляющей таким образом длительную[наверное, в протоколе опечатка и следует читать «действительную». – А. К.] опасность»[91]. В ответ Ключников заявил о том, что «в своей точке зрения он не отступает от основной линии кадетизма и не изменяет ему, и поэтому протестует против окончательного снятия его доклада, т. к., только выслушав его, группа может сказать, есть ли в его мнении что-либо не кадетское. Что касается времени, то для него безразлично, будет ли доклад поставлен в ближайшем заседании или через 2–3 недели»[92]. Здесь Ключников, безусловно, лукавил, ибо знал о начале выхода вскоре в Париже журнала «Смена вех» под его редакторством. Доклад Ключникова был «снят с очереди» на обсуждение на заседании парижской группы кадетской партии.

На заседании парижского комитета партии народной свободы 21 апреля 1921 г. проходило обсуждение коалиции с эсерами с целью создания национального комитета членов Учредительного собрания. Здесь Ю. В. Ключников снова выступал с уже известной точкой зрения, отличающейся от мнения других членов комитета. Он считал, что «неудача с коалицией указывает на неправильность выбранного нами пути. Мы подходили чисто формально к вопросу, а по существу ничего не делалось. Получился только внешний политический проект нашего полевения, по существу же чисто формальное слияние с эсерами не есть еще полевение. Подбирались только определенные эсеры и определенные приемлемые для них кадеты, и вместо коалиции и широкого демократического фронта получилось только то, что или эти эсеры стали кадетами, или же кадеты сделались эсерами. Если взять, например, «Последние новости», то сейчас это по существу не кадетская, а скорее правоэсеровская газета, ибо в ней проводятся аргументация и интересы правых эсеров. Если же читать «Волю России», то по ней выходит, что здешние правые эсеры стали кадетами. Нового, таким образом, ничего не получилось»[93].

Далее Ключников коснулся вопроса о возможности признания ведущими мировыми державами Советской России: «Исполнительной Комиссией пишется декларация об англо-советском договоре, представляющая собою только формальную отписку, а жизнь в это время идет своим чередом, и на нее мы не реагируем. Важно совсем не то, есть ли этот договор юридическое признание или непризнание большевиков, а то, что они фактически существуют и с ними заключают такие договоры – это последнее есть жизнь. Жизнь также и то, что Италия собирается торговать с большевиками, что последние двигаются теперь на Финляндию, стремясь, по-видимому, уничтожить ее самостоятельность, и что «Maten» пишет им хвалу. Все это теперь жизнь, которая идет мимо нас. И мы всегда будем в этом положении, если будем оставаться с эсерами. Россия уже переросла и эсеров, и «Последние новости», ибо для нее опыт трех с половиной лет большевистской революции не прошел даром и ко многому приучил русский народ. Мы не должны забывать того, что придем не в Россию Керенского, а в Россию Ленина, и если не изменим, в соответствии с этим, нашей тактики, то духа ее не уловим.

Что же касается ссылок на отношение к нам западноевропейских держав и их демократий, то не надо забывать, что они готовы торговать с кем угодно, если им только уплатят золотом, а что будет у нас: республика или монархия и т. д., то это им все равно»[94].

В заключительной части своего выступления Ключников вновь предостерег кадетов в эмиграции от попыток союза с эсерами, что, по его мнению, неизбежно приведет к потере либералами своего политического лица. Не создание национального комитета, объединяющего различные антисоветские силы, а творческая работа кадетов на территории Советской России может привести к победе либеральных идей в России. «Ошибочно то, что мы играем в соглашение и в Нац[иональный] Комитет, тогда как нам надо выступить самостоятельно, как определенной социальной силе (прогрессивной, либеральной и т. д.). Поэтому необходимо выяснить, нет ли у нас собственных широких возможностей и перспектив для России. Эти возможности и перспективы в нашей культурной роли там»[95].

Вскоре после этого Ю. В. Ключников был лишен возможности отстаивать свои взгляды и в официальной кадетской прессе. Оставаясь еще членом парижского комитета партии кадетов, он был вынужден публиковаться в других изданиях. Так, 3 июля 1921 г. в гельсингфорсской «беспартийной ежедневной газете» «Путь» (ответственный редактор-издатель К. И. Игарин) была опубликована развернутая статья Ю. В. Ключникова «Логика примирения», подписанная инициалами Ю. К. В комментарии редакции сказано: «Настоящая статья написана проф[ессором] и «буржуазным» общественным деятелем, игравшим видную роль в русском «белом» движении, но уже с 1919 г. пришедшим к сознанию необходимости признания Сов[етской] власти и примирения с нею»[96].

Статья почти незнакома отечественному читателю ввиду узкого круга распространения газеты и уже потому заслуживает особого внимания. Она написана в особой, «отстраненной» манере, словно автор не имел прямого отношения к «сменовеховству». И это делает ее особенно интересной, ибо «взгляд со стороны» позволял Ю. В. Ключникову оценить себя и позиции своих сторонников и оппонентов. Статья начинается с оценки зарождения примиренческих взглядов: «С некоторых пор в русских либеральных кругах, особенно за границей, начало складываться новое весьма серьезное течение.

Для него придумано уже несколько названий: «пробольшевизм», «соглашательство», «примиренчество». По личным и географическим признакам его иногда называют «гредескуловщиной» (в России), «ключниковщиной» и «лукьяновщиной» (в Париже), «устряловщиной» (в Харбине).

Чисто внешние причины мешают пока этому течению сделаться стихийным, открытым и решающим для современного русского самосознания. Но то, что не находит себе естественного выхода наружу, обычно тем сильнее скапливается внутри. И недалек, думается, день, когда рамолические властители русских беженских дум с удивлением заметят, что все покинули их и что уже некому больше пододвигать им горшочки для мутных плевков в Россию и в ее будущее.

Думается так потому, что за новым течением все преимущества молодости, силы, интеллектуальной честности и действительной готовности на жертвы. А главное – за ним верное понимание России и жажда прогресса»[97].

Далее автор статьи на основе писем своих корреспондентов из разных мест пытается обосновать распространенность подобных идей: «Передо мной ряд писем моих друзей из разных стран – куда только ни забросила нас, русских, злополучная судьба?! Передо мной статьи и книги таких «примиренцев», к голосу которых нельзя не прислушиваться. В моей памяти запечатлелись беседы с целым рядом лиц, – неожиданно интересные беседы, богатые новыми мыслями. Эти лица – тоже «примиренцы», «соглашатели», «пробольшевики».

Кто же они, подготовители и носители нового русского политического сознания?

По преимуществу, люди в 30–35 лет – профессора, приват-доценты, адвокаты, врачи, художники, писатели, артисты и журналисты, словом, все те, из кого обычно составлялся до сих пор «цвет русской интеллигенции»[98].

И хотя автор статьи отмечает, что «их мысли трудно еще пока свести в единое учение или формулировать как законченную политическую программу», однако «некоторые из тезисов наметились с полной определенностью и приобрели серьезное практическое значение.

На мой личный взгляд, главнейшие среди них следующие:

1. Будущее России всецело определится, с одной стороны, взаимоотношением между русскими силами, действующими в самой России, а с другой стороны, общим международным положением.

2. Современная русская эмиграция безвозвратно утратила всякую реальную силу в деле строительства новой России и жестоко заблуждается, считая себя хранительницей идеалов русской государственности.

3. Несмотря на все ужасы и разрушения, сопровождавшие русскую революцию, положительное значение этой революции для дальнейшего прогресса, русского и всеобщего, несомненно.

4. Насильственное свержение существующего советского строя не обещает ничего, кроме разгула – ужасающей анархии. Ввиду этого всякие попытки искусственно прервать органический процесс перерождения России подлежат осуждению, а всеобщие усилия должны быть направлены на содействие здоровой эволюции нового политико-социального режима.

5. Необходимо всячески содействовать скорейшему экономическому возрождению России, применяясь к современным условиям русской действительности и к основаниям, выявившимся в процессе русской революции. Ввиду этого совершенно недопустима политика, направленная к экономической изоляции России.

6. Восстановление экономических сил России и возвращение ее к участию в международном общении необходимо не только для самой России, но и для разрешения кризисов, переживаемых ныне большинством стран»[99].

Далее автор размышляет о новых геополитических условиях существования России ввиду ошибок и поражений белых сил: «Для того чтобы недавние противники советского строя превратились в его добросовестных защитников, понадобился, конечно, целый ряд очень важных условий.

Главнейшее среди них то, что за время с ноября 1917 г. все вообще условия русской действительности резко изменились.

Припомним:

Тогда почти для всех являлось аксиомой, что «большевики продержатся» лишь две-три недели. С ними представлялось необходимым бороться, как с демонами разрушения, которые в мгновение ока могут наделать бесчисленных бед, бесцельных и непоправимых.

Теперь – за ними сорок четыре месяца официального управления Россией. Срок громадный. Его было более чем достаточно, чтобы многое создать совершенно заново.

Значение указанных сорока четырех месяцев не исчерпывается, однако, их чисто механическим действием. Время – великолепнейший исторический реактив. Его нельзя обмануть. Особливо во время революции. Если бы советские декреты, в самом деле, были так беспочвенны, как то казалось вначале, то их нельзя было бы издавать непрерывно в течение столь долгого срока. Напротив, если бы рецепты наших патентованных политиков действительно были реальны и умны, они не терпели бы один за другим неизменное фиаско.

«Этак нельзя управлять Россией», говорили о народных комиссарах прежде.

«Очевидно, только так и можно было управлять во время революции», – приходится сказать о них теперь.

Далее:

Идущий под интернационалистским знаменем русский советский строй казался насквозь антинациональным. Однако чем дальше, тем все яснее выявлялось наряду с общечеловеческим его призванием также и его чисто национальное призвание. Если уже при его способностях к самообороне и нападению не удается вывести Россию на новые пути и отстоять ее от попыток раздробления и расхищения, то противникам его это и подавно не удастся.

Прежде не было сомнений в могуществе крупнейших из иностранных держав. Любые два иностранных корпуса моментально решат участь советской власти. Иное дело теперь. Теперь стало очевидным, что при всем желании иностранцы не в состоянии сокрушить Россию Ленина и вынуждены считаться с ней, как с первостепенной международной силой. Сила же и до сих пор играет в международных отношениях решающую роль. А отсюда вывод: Ленин необходим России, как средство самозащиты от врагов и… приобретения друзей.

Прежде можно было верить, будто догма для советских деятелей превыше всего и будто в жертву ей они готовы принести все (даже возможность ее осуществления). Опыт опроверг и это представление: Ленин и Троцкий возглавляют группу людей, хорошо умеющих соразмерять средства и цели. Они привычны не только идти напролом, но и «лавировать», а следовательно – «эволюировать». Автор подробно разбирает положение, сложившееся в лагере противников большевиков, после поражения основных белых сил: «Параллельно с выявлением подлинного лица русского революционного экстремизма выявлялось лицо и русского «антибольшевизма».

Печальное лицо.

Своего рода портрет Дориана Грея.

Вначале – отличные прогрессивные задания. Против новой власти – «все лучшие русские люди». Искренний и могучий жертвенный порыв. Достаточные реальные силы.

Но вот проходят все те же сорок четыре месяца и полный разброд т[ак] наз[ываемого] Белого движения, полное его банкротство физическое и моральное.

Все, что им становилось в вину революции, с еще большим правом приходится поставить в вину ему самому.

Сколько русских жизней погублено исключительно по его вине – без нужды и без пользы! Сколько русского достояния разрушено! Сколько честных русских людей сделалось ворами и спекулянтами! Сколько хороших русских девушек и женщин превращено в константинопольских проституток. Повторяю, – по его и только по его вине»[100].

После этого автор статьи с горечью отмечает пагубность продолжения антисоветской борьбы за счет объединения различных антибольшевистских сил: «Какая чудовищная моральная притупленность нужна для того, чтобы вопиять о вооруженной борьбе с Советской Россией «до победного конца» в ясном сознании безнадежности подобной борьбы. Каким своеобразным хладнокровием должны были обладать те из корифеев русской эмиграции, что на другой день после падения Врангеля заявляли:

– Ну значит, я немного ошибся. Впрочем, я предвидел… Теперь попробуем с эсерами, авось что-нибудь выйдет!

Или эта пресловутая формула: «Ни Колчак, ни Ленин» (гад одинаково всем). Или это тупое долбление наших политических дятлов все в одну и ту же точку! Или еще: федерирование Бог знает с кем, лишь бы получить дюжину пушек и тысячу патронов!

В конце концов, жажда свержения «кучки большевиков» превратилась в своего рода психоз, в манию, в бредовое помешательство.

Только бы сбросить их, а что дальше – безразлично.

Будет ужасающая анархия с новыми пожарищами и новыми морями крови? – Ничего.

Реакция? – Великолепно. С исчезновением народных комиссаров исчезнет ли революционный экстремизм? – Не знаю, и знать ничего не желаю. Только бы не было большевиков.

Да, таков новейший русский антибольшевизм.

То преступный в своей добела раскаленной ожесточенности, то глупый в своем упрямом противодействии истории, он в лучшем случае абсолютно импотентен со своим мармеладным желанием полюбовно разрешить все споры большинством голосов там, где нет никакой полюбовности и где тщетно искать какого-либо большинства»[101].

Далее автор статьи в просоветской газете «Путь» пишет о тех, кто исповедует идеи «сменовеховства», «национал-большевизма»: «Их логикой и чувством заведуют три цели: понять всю глубину совершающегося исторического перелома; найти наиболее верные способы преодолеть современный хаос; служить общественному благу и прогрессу в наиболее широких из эволюционно осуществимых пределов.

Действенным отражением этих-то трех целей и является все новое «примиренческое» или «соглашательское» направление.

А если верно, что каждый крупный исторический этап есть синтез тезисов и антитезисов предыдущих этапов, то не дается ли в обрисованном только что новом направлении русской общественности творческий синтез всего наиболее ценного, что дала России ее прежняя духовная культура и что дает ей теперь ее грандиозная революция?

И не этот ли синтез отучит, в конце концов, от подчеркивания: «большевистская Россия», «Советская Россия» и по-новому вернет всех к термину краткому, могучему и всем одинаково дорогому: Россия»[102].

Через месяц в этой же газете под заголовком «Развал к. д. партии» появился отчет о заседании парижской группы партии народной свободы от 7 июля 1921 г., который по своему характеру должен был дезавуировать отчет об этом же заседании в милюковских «Последних Новостях». Материал был опубликован без подписи, но по его содержанию можно сделать вывод о том, что он принадлежит перу Ю. В. Ключникова (об этом позже говорилось и на заседании парижской группы партии кадетов). Одновременно хочется обратить внимание на то, что газетная публикация состоит из двух неравных частей. Первая часть кратко пересказывает, со слов автора материала, «обширный доклад» П. Н. Милюкова, который «обрисовал борьбу между «старой» и «новой» тактикой на съезде членов ЦК партии (26 мая – 2 июня)», и дискуссию после доклада[103]. Вторую часть составляет развернутое изложение речи Ю. В. Ключникова, что по сути дела определяет смысл публикации: «неправильная» точка зрения П. Н. Милюкова противопоставляется «правильной» точке зрения Ю. В. Ключникова. Уже поэтому данный материал представляет значительный интерес и заслуживает подробного изложения.

Однако этим повышенное внимание к настоящей газетной публикации не исчерпывается, ибо здесь последовательно излагается вся история противостояния кадетской партии и Ю. В. Ключникова. Кроме того, у нас есть возможность сопоставить текст речи Ключникова, опубликованный в «Пути», с текстом протокола заседания парижской группы[104] (для удобства сопоставления текстов данный протокол выделен в общем тексте газетного отчета подчеркиванием).

Как уже отмечалось, первая часть кратко пересказывает пространный доклад П. Н. Милюкова. «Немалое внимание уделил П. Н. Милюков… указаниям на то, с каким единодушием… так называемая «новая тактика» была принята не только парижским комитетом, но и самой парижской группой в ее целом.

После доклада начались «фактические замечания». Длинный ряд ораторов внес многочисленные поправки в сообщения докладчика, причем большинство из них настойчиво подчеркивало, что ни о каком единодушии в принятии «новой тактики» не может быть и речи. И так энергичны были эти подчеркивания, что у случайного слушателя могло бы составиться впечатление, что если в чем и единодушны парижские кадеты, так это в отрицании ими тактической программы своего лидера»[105].

Далее анонимный автор публикации в газете «Путь» полемизирует с автором отчета в «Последних Новостях», ибо в милюковском печатном органе было заявлено, что «прения по существу (не обещающие быть продолжительными, ибо настроения определились)» были отложены, а в «Пути» утверждалось, что «они уже начались». И дальше в гельсингфорсской газете подробно излагалась «большая речь по существу вопроса о партийной тактике, занявшей весь конец заседания», с которой выступил профессор Ю. В. Ключников:

«В нашей партии много говорят о двух тактиках: «старой» и «новой». На самом же деле давно пора говорить о трех тактиках. Третья тактика, которую я имею в виду, еще не получила широкого признания, а тем более какой-либо официальной апробации. Тем не менее, необходимость перейти к ней ощущается и сознается все более и более отчетливо. Причина этого в том, что и старая кадетская тактика, и так наз[ываемая] «новая тактика» одинаково обнаружили свою полную несостоятельность, беспочвенность и нереальность и менее всего могут считаться пригодными для какого-либо спасения России.

К тем, что только и знают, что взывают к борьбе с большевиками до конца и при всяких условиях, – разумеется, – не обращаются голоса людей, успевших уже понять ненужность и вредность подобных призывов. Но на мою долю выпало сказать моим товарищам по партии, что избранные ими пути неправильны и потому именно мне яснее всего видно, насколько сильно течение в русской либеральной среде в пользу решительного пересмотра основной своей тактической программы. Но есть и другая причина, в силу которой я считаю нужным настаивать на внимании к «третьей тактике». Поскольку она проявляла себя до сих пор в оценках положения в России, в прогнозах, только она шла верными путями, только она обнаруживала верное чувство действительности. Того же нельзя сказать про две другие тактики: действительность неизменно опровергала все ожидания их представителей»[106].

Далее неназванный автор в «Пути», за которым легко узнается Ю. В. Ключников, пространно излагал точку зрения профессора Ключникова: «После крушения Деникина мне пришлось указывать, что дальнейшая вооруженная борьба против Сов[етской] России не обещает ничего, кроме совершенно напрасной жертвы русскими жизнями и новых ненужных разрушений. Я говорил, что скоро партия Народной Свободы волей-неволей откажется от принципа вооруженной борьбы, но неискупимые жертвы уже будут принесены… Так оно и случилось. Наша партия отказалась от идеи вооруженной борьбы, но лишь после того, как еще несколько десятков тысяч русских людей было загублено абсолютно напрасно, и я знаю, что никто меня не сумеет в этом опровергнуть.

Когда зашла речь о признании и поддержке Врангеля партией Народной Свободы, я решительно высказался и против такого признания, и против такой поддержки. Мне была совершенно ясна безнадежность его попытки и удручающая атмосфера, в которой она предпринималась. Опять-таки это не в силу какого-то особого моего дара предвидения, а всецело потому, что в своих оценках и действиях я не руководствовался слепым инстинктом борьбы с большевизмом, независимо от условий и результатов. Когда дошло дело до голосования резолюции о поддержке Врангеля, я голосовал против поддержки и тем побудил еще одного члена группы воздержаться от голосования. Таким образом, мне принадлежит своего рода заслуга перед группой: благодаря мне столь же ответственное, сколько и неудачное решение ее не сделалось единодушным решением группы»[107].

Далее приводятся уже известные нам аргументы Ключникова против союза с эсерами на основе создания национального комитета: «Среди виднейших парижских кадетов возникает мысль о создании «национального комитета». Основанием, на котором должен быть построен национальный комитет, было: соединение не соединяемого и согласование не согласимого. Пред лицом полного распада антибольшевистского лагеря был выкинут старый флаг «единого фронта». Верить в возможность такого фронта при общей создавшейся конъюнктуре было крайней политической наивностью. Поэтому отнюдь не трудно было предсказать, что из попыток кадетов создать межпартийный и межгрупповой национальный комитет ровно ничего не выйдет. Во-первых, – утверждал я, – парижской группе попросту не удастся создать такой комитет; а во-вторых, если бы он и создался, ей бы трудно было гордиться своим детищем. Разве не вышло именно то, что я говорил.

Далее следует период переговоров с соц[иал]-революционерами на предмет создания умеренно-левого фронта под эгидой «Совещания членов Учредит[ельного] собрания».

По отношению к этой новой комбинации в борьбе против Советской России я высказываю тот же скептицизм, какой высказывал по отношению к предыдущим комбинациям. Благодаря ей кадеты утратили свое лицо, потратили массу энергии, раскололись на два враждебных лагеря, и все без малейшего положительного результата. Как на результат торжества «новой тактики» я могу указать на издание П. Н. Милюковым «Последних Новостей» и на решение, которое было вынесено кадетскими юристами в лоне Совещания членов Учредительного собрания по поводу заключения англо-советск[ого] торгового договора.

В «Посл[едних] Новостях» совершенно нельзя узнать кадетской газеты. Это – пропагандистский листок, вся задача которого доказать, что вот-вот завтра, вот-вот сию минуту «большевики падут». Получается то же, что у Слиозберга, который второй год уверяет, что стоит лишь сделать небольшое усилие и от большевизма не останется и следа (помните его постоянный призыв «раздавить гадину»)? А что будет после того, как удалось бы насильственно сорвать советскую власть, «Посл[едние] Новости» не считают нужным уяснить себе.

Что же касается решения юристов с рю де-ля-Помп, то на другой же день после их заявления, что англо-советский договор не есть признание советской власти, английское правительство установило диаметрально противоположное.

Итак, результаты «новой тактики» чисто словесные. Но в них есть и одна несловесная сторона: за удовольствие говорить в Париже о борьбе, без малейшей возможности вести борьбу в России, тысячи русских интеллигентов расплачиваются голодом, преследованиями»[108].

Последняя часть статьи, пересказывающей выступление Ключникова, касалась вопросов изменения отношения к большевикам: «Даже если продолжать считать, что главная задача момента – это во что бы то ни стало «сокрушить большевизм», даже и с этой точки зрения тактика нашей партии не выдерживает критики. Как уже неоднократно указывалось, нами делается все, чтобы оправдать морально и тактически все действия большевиков.

Вот ввиду того, что русский антибольшевизм жестоко ошибся в оценке происходящего в России, ввиду того, что придерживаться принципа борьбы с советской властью значит до бесконечности затягивать мирное преодоление революционных потрясений, я со всей определенностью заявляю: пора прекратить призывы к борьбе с Советской Россией. Пора заметить, что многое из того, что делается ею, вполне согласуется с национальными интересами России и интересами международного прогресса. Пора открыто и прямо поставить вопрос о необходимости вернуться в Россию и об условиях, при которых это возвращение может быть возможно. Партия Народной свободы есть партия эволюционного национального прогресса. Не ее дело упрямо призывать к вооруженной борьбе, а тем более благословлять других на метание бомб. Благо России требует найти способы примирения с советской властью, следовательно, нужно искать этого примирения, не заботясь о том, что после ожидает каждого персонально. Жизнь требует от нас жертвенного служения ей, и мы не должны бояться жертв»[109].

Необходимо отметить, что в протоколе заседания парижской группы партии народной свободы от 7 июля 1921 г. данный абзац приводится не в качестве свободных размышлений Ю. В. Ключникова, а в качестве ответа на вопрос с места Н. В. Тесленко: «Почему же не едете туда сами?» На этот вопрос Ю. В. Ключников дает следующий ответ: «Почему я не еду сам туда? – говорят, но можно ли спор об идее сводить к этому? Ведь такое требование равносильно тому, как если бы от сторонников вооруженной борьбы непременно требовали, чтобы они сами стреляли или бросали бомбы. Я же говорю о том, что кадетизм в целом должен занять такую позицию»[110].

В заключительной части публикации в газете «Путь» автор пытается доказать, что в кадетской партии существуют не только старая и «новая» тактики, но и набирающая сторонников тактика профессора Ю. В. Ключникова: «В сущности, я требую уже не столь многого: П. Н. Милюков уже готов признать Советы, ему не нравятся только «большевики». Стало быть, нужно сделать только один шаг, еще и примириться с Советами при большевиках.

Тот же П. Н. [Милюков] усиленно подчеркивает всегда, что большим достоинством его «новой тактики» является то, что от нее в любой момент можно отказаться. Грех не воспользоваться в таком случае этим ее достоинством.

Итак, резюмирую: двум тактикам борьбы с Советской Россией нами должна быть противопоставлена третья тактика – примирения с нею»[111].

После этих публикаций в газете «Путь» на заседании комитета парижской группы партии народной свободы 11 августа 1921 г. по предложению А. В. Карташева был поставлен «вопрос о возможности дальнейшего пребывания в парижской группе члена партии Ю. В. Ключникова»[112]. 15 августа 1921 г. (протокол № 5) председатель В. А. Оболенский «поставил на обсуждение вопрос, уже возбуждавшийся в начале года Комитетом партии в связи с докладом члена партии Ю. В. Ключникова и другими его выступлениями. Принимая во внимание то коренное расхождение, которое существует между взглядами, проводимыми Ю. В. Ключниковым, и основами тактики партии народной свободы, а также полученные комитетом сведения о том, что Ю. В. Ключников, состоя членом К.-Д. партии, в то же время сотрудничает в газете «Путь», придерживающейся явно большевистского направления, – комитет ПОСТАНОВИЛ: 1) вновь поставить на обсуждение комитета вопрос о возможности дальнейшего пребывания Ю. В. Ключникова в составе парижской группы партии народной свободы и 2) запросить письмом Ю. В. Ключникова о том, не признает ли он целесообразным ввиду указанных выше причин выйти из состава парижской группы партии; в противном случае просить его сообщить письмом или лично в заседании комитета разъяснения по поводу того, действительно ли он сотрудничает в газете «Путь» и насколько правильной представляется ему постановка вопроса «о несоответствии его взглядов основам тактики партии народной свободы»[113].

На этом же заседании было решено 25 августа обсудить доклад комитета об отношении к вопросу о возможности дальнейшего пребывания в Группе партии члена партии Ю. В. Ключникова[114]. В этом духе было составлено обращение к Ключникову парижской группы кадетской партии от 16 августа 1921 г. за подписью В. А. Оболенского. В ответ на данное обращение Ю. В. Ключников 18 августа пишет развернутое заявление в комитет парижской группы: «Милостивые государи! Пока Парижская Группа нашей партии отражала все течения современного кадетизма, я не только не считал нужным выходить из группы, несмотря на резкие мои тактические и принципиальные разногласия с подавляющим большинством ее членов, но, напротив, считал своим политическим долгом посильно отстаивать свою точку зрения и тем помочь партии избежать непоправимых ошибок. Ныне парижская группа раскололась на две подгруппы, совершенно различные по политическому пафосу и ведущие между собой ожесточенную борьбу. Быть членом той или другой из этих подгрупп – значит стоять на строго определенной временной платформе, подсказываемой «моментом», но отнюдь не духом и не традициями прогрессивного нашего кадетизма. Да, я категорически утверждаю, что дух кадетизма не сохранен ни представителями «старой», ни представителями «новой» парижской тактики. Вместе с тем и на чисто практической почве ни старая, ни новая наши тактики, на мой взгляд, не способны дать сколько-нибудь благотворных результатов. Ввиду этого я только тогда войду в новую кадетскую группировку, возглавляемую П. Н. Милюковым, когда она в своей быстрой эволюции целиком дойдет до того, что я отстаивал с самого начала существования группы. Думаю, что ждать осталось уже недолго. Вместе с тем вы вполне правы, ставя передо мною вопрос, не желаю ли я добром выйти из вашей подгруппы и тем избавить вас от специального расследования по моему «делу» и от принятия против меня репрессивных мер. С моей стороны было непростительным упущением не сделать письменного заявления о выходе из группы тотчас же после того, как она распалась. Почему-то мне показалось само собой разумеющимся, что раз Группы на прежних принципах не существует, то и выходить из нее нечего. Я упустил из виду формальную сторону дела и ту чисто формальную преемственность, которая новый комитет Группы делает прямым преемником прежнего комитета»[115].

В заключительной части письма Ключников заявил о своем выходе из состава членов парижской группы партии народной свободы «ввиду того, что ныне перестали допускаться в ее среде те коренные расхождения в тактике, которые допускались раньше и которые обеспечивали ей возможность с ложных тактических путей перейти, наконец, на правильные тактические и принципиальные пути.

После этого заявления сам собой отпадает вопрос о моем сотрудничестве в «Пути», который, надеюсь, постепенно выяснится сам собой без каких-либо моих заявлений. Прошу принять уверение в моем искреннем уважении, Ю. Ключников, 18 авг[уста] 1921»[116].

На заседании парижского комитета партии народной свободы 18 августа 1921 г. было «доложено письмо члена парижской группы партии народной свободы Ю. В. КЛЮЧНИКОВА, который в ответе на письмо, посланное ему во исполнение постановления комитета от 15-го августа, сообщает о выходе своем из состава членов парижской группы партии народной свободы. ПОСТАНОВЛЕНО: письмо Ю. В. Ключникова принять к сведению»[117]. Так завершилось юридическое, формальное оформление размежевания кадета Ключникова со своей партией. Эмигрантские либералы отказались даже всесторонне обсудить основные положения идеологии сменовеховства. Было заметно стремление скорейшего размежевания со «Сменой вех» для того, чтобы не допустить распространения ее идей в либеральных кругах эмигрантской общественности.

Кадеты после этого исключения Ключникова резко усиливают пропаганду против «Смены вех». Повсеместно прошло обсуждение отношения кадетской партии к этому общественно-политическому движению. Так, в журнале заседания константинопольской группы партии народной свободы от 10 сентября 1921 г. говорится о том, что Н. А. Цуриков попросил собравшихся «…определить отношение к позициям Устрялова и Ключникова»[118]. В ответ на это из уст А. В. Карташева прозвучала критика не сменовеховцев, а лидера партии – П. Н. Милюкова: «В Париже ходит каламбур, что истинным лидером «новой тактики» является не Милюков, а Ключников. Соглашательство с большевиками предполагает предварительное снятие пафоса с борьбы с большевизмом. Здесь точка соприкосновения обоих течений. Взгляд на большевизм, по-видимому, меняется, намечается переход от моральной непримиримости к фатальному объективизму. По вопросу о голоде Милюков писал, что нужно укреплять большевистскую власть на местах. Милюков давно перестал воевать с большевизмом, он по существу левее с[оциалистов].-р[еволюционер]ов, которые считают себя наследниками большевизма и проявляют к ним «семейную» непримиримость. Милюков, перестроив стрелку сердечного компаса, легко может логически докатиться до коалиции с большевиками. Устрялов и Ключников лишь моложе и дерзновеннее его»[119]. Таким образом, критика «сменовехизма» обернулась для непримиримых в рядах кадетов критикой «новой тактики» Милюкова.

На заседании парижской демократической группы партии народной свободы 27 октября 1921 г. П. П. Гронский делился впечатлениями, вынесенными им из поездки в Прагу на Академический съезд русских ученых-эмигрантов. В частности, он сообщил о присутствии на съезде профессора Ю. В. Ключникова: «Сам Ключников хотя и был в Праге и проявил там большую энергию, но на съезде почти не присутствовал и уехал оттуда до окончания его, предоставив ему свой письменный доклад, составленный в духе его статей в[журнале] «Смена вех». Этот доклад, несмотря на настояние Фармаковского уничтожить его без оглашения, был все-таки, по предложению Струве, заслушан, и ничего страшного в нем не оказалось; но он был признан просто не заслуживающим внимания и возвращен поэтому Ключникову»[120].

Через несколько недель тот же П. П. Гронский, которого правые кадеты считали другом Ю. В. Ключникова, на заседании парижской демократической группы партии народной свободы 14 ноября 1921 г. (протокол № 13) внес предложение «обсудить вопрос о том, как реагировать нам на кампанию, поднятую «Сменой вех», влияние которой, по его словам, начинает распространяться в здешней русской колонии. Благодаря этому настоящий вопрос приобретает теперь… серьезное значение, и поэтому нам надо установить к нему свое определенное отношение, которое, по-видимому, придется выявить в поднятии общественной кампании против «вехистов»[121].

П. Я. Рысс сообщил, что «на ведущуюся «Сменой вех» пропаганду деньги были получены ее авторами от большевиков: часть в Праге, а другая – здесь, в Париже[122]. Часть этих средств они употребляют на то, чтобы печатать свои интервью во французских газетах (в «Журналь», «Эр-Нувель» и в других). Кроме того, в последнее время и отдельные французы стали получать от них «Смену вех» и другую соответствующую литературу. При этом господа эти выдают себя за представителей русской либеральной интеллигенции и усиленно говорят о том, что они занимали ответственные посты при Временном правительстве (В. Н. Львов) или при белых правительствах (Ключников, Устрялов и другие). Я уже дал осведомительную статью о них в «Эр-Нувель», ибо считаю, что надо предостеречь от них французов, вообще плохо разбирающихся в наших политических течениях. Поэтому если бы их пропаганда не велась среди французов, а только в русской среде, то, по-моему, это была бы еще не беда, ибо русские скорее поймут, с кем имеют дело. Правые уже выругали их во французской печати за то, что они от коммунистов получают деньги, но на французов такие обвинения мало действуют»[123].

Следующий выступающий на заседании 14 ноября В. А. Харламов отмечал широкую пропаганду «сменовеховцев», которую уже невозможно замалчивать или игнорировать. А с учетом провозглашаемой большевиками амнистии военнослужащим белых армий вопрос об отпоре этой пропаганде становится «животрепещущим». Поэтому оратор предложил объединить все антибольшевистские силы эмиграции для отпора «Смене вех»[124]. Его поддержал Н. К. Волков, высказывавшийся за развертывание «широкой общественной кампании», ибо, по его мнению, сменовеховский соблазн «к сожалению, довольно широко уже распространился в здешней русской среде и коснулся даже таких лиц, от которых меньше всего, казалось бы, можно было ожидать, что они поддадутся влиянию «Смены вех»[125]. А выступивший следующим А. М. Михельсон даже сообщил о массе соблазненных большевиками из рядов торгово-промышленников. По сути дела, В. А. Харламов, Н. К. Волков и А. М. Михельсон своими выступлениями дезавуировали заявление П. Я. Рысса о том, что русские эмигранты легко поймут истинное лицо сторонников «Смены вех».

Напугав друг друга жуткими историями о коварстве «сменовеховцев» в эмигрантской среде, те же кадетские лидеры стали по очереди предлагать меры для сдерживания влияния «Смены вех». П. П. Гронский считал необходимым «дать в «Последних Новостях» ряд статей, критикующих с разных точек зрения позицию «Смены вех», далее устроить митинг с приглашением представителей всех эмигрантских антисоветских групп. По мнению оратора, такой «организованный отпор необходим, ибо Ключников, как я знаю по опыту Академической группы, опасный человек и бороться с ним не так-то легко»[126]. Его поддержали В. А. Харламов и П. Я. Рысс. В соответствии с характером обсуждения была принята и резолюция. В подборке документов парижской группы партии народной свободы сохранился черновик резолюции. Ввиду того что этот развернутый официальный документ кадетской партии должен был стать основой для критики «Смены вех», он заслуживает полной публикации без изъянов и пересказов:

«Распространяющаяся в среде некоторой части русской эмиграции точка зрения о возможности и даже о необходимости возвращения в Россию, которая, якобы, ныне до крайности нуждается в культурных людях и в специалистах, основана, по мнению парижского комитета партии н[ародной] св[ободы], на глубочайшем заблуждении, способном принести нашей Родине большой вред.

Испытывая, как и все прочие русские эмигранты и беженцы, страстное желание вернуться домой, мы хорошо понимаем, почему появляются вышеупомянутые мысли, нам известны все софизмы на тему о том, что помимо большевиков существует Россия, что служение России не есть еще служение коммунизму и т. д. и т. д.

Мы понимаем причины этих рассуждений и знаем их содержание и поэтому считаем своим долгом сказать, что рассуждения эти неправильны и даже вредны.

Прежде всего, отделение советской власти от России является искусственным приемом и в основе ошибочным, ибо советская власть III Интернационала, хотя и враждебная России, питается ее соками и только ее соками, сильна ее внешним престижем и только ее престижем. Оторванная от России, она бы потеряла всякое содержание и перестала бы существовать. Всякое проявление живой жизни, пробивающейся в стране помимо большевиков и даже против их воли, используется ими на внешнем рынке в качестве образца их собственного положительного творчества.

Если морально и духовно Россия, русский народ уже отделились от советской власти III Интернационала и уже ничего общего с нею не имеют, то механическая и материальная связь между ними теперь гораздо полнее и глубже, чем даже в 17-ом и в 18 годах, когда значительная часть русского народа была духовно охвачена большевизмом, вследствие чего желающие работать на Россию вне борьбы с коммунистами вынуждены работать, прежде всего, а может быть, и исключительно на коммунистов.

Мы знаем, что, благодаря коммунистической системе власти, Россия постепенно вымирает, даже несмотря на внешнее оживление некоторых городов, вызванное нэпом. Сельское хозяйство неуклонно падает, отошло до того состояния, когда только в редкие исключительные годы обилия осадков русский народ не переживает муки голода. И никакие усилия специалистов, ни прочих культурных сил как внутренних российских, так и внешних не способны повлиять на этот роковой процесс вымирания, пока Россией правит советская власть III Интернационала. Таким образом, даже в чисто гуманитарном вопросе помощи голодающим приходится признать единственным рациональным методом действий – методы борьбы с коммунизмом. Все остальное, в том числе и возвращение культурных сил в Россию ради будто бы служения народу является в лучшем случае паллиативом, а в большинстве случаев лицемерием, обманом или самообманом.

Так же точно обстоит дело с промышленностью, народным образованием, с прочими суррогатами культурной жизни. Подобно тому как в вопросе о Красной армии советская власть проводит в жизнь точку зрения, высказанную недавно в «Правде», что «Красная армия – не великорусская и не российская армия, а армия СССР», так же точно советская власть превращает все категории русских специалистов в орудие III Интернационала. И если русские люди, живущие в России и вынужденные системой чекистского и экономического террора отдавать часть своих сил на служение коммунистам, имеют право утешать себя тем, что некоторая часть их труда пойдет на пользу будущей обновленной России, то этого права не имеют желающие капитулировать эмигранты, которых ничто не заставляет работать во славу советской власти. Их легальное возвращение в Россию по собственной инициативе якобы ради служения народу было бы добровольным предоставлением III Интернационалу части или полноты своих сил для того, чтобы продлить срок жизни советской власти и тем самым убить остатки надежды, которою живут оставшиеся в России. Это означало бы добить лежачего.

Мы понимаем, что в состоянии беженства могут быть такие положения, когда люди, потерявшие все, и некоторые не приобрели никаких возможностей бороться за существование за границей, в отчаянии готовы или лишить себя жизни, или вернуться в Россию. Конечно, никто не имеет права толкать людей на самоубийство. Но пусть в таком случае никто не говорит, будто эти индивидуальные акты отчаяния могут служить кому-нибудь образцами выполнения гражданского долга. И пусть никто не прикрывает их громкими фразами о служении народу, ибо полного свержения большевиков в настоящее время нет и не может быть никакой иной формы служения русскому народу в России.

Мы отбрасываем версию об эволюции советской власти, ибо признающие эволюцию тем самым сливают в своем сознании в одно нераздельное цельное советскую коммунистическую власть со всей остальной Россией и вследствие этого открыто идут на служение III Интернационалу, выполняющему якобы национальные задачи России. Те, кто принимают теорию эволюцию, тем самым приемлют советскую власть и сознательно готовятся служить ей. Они в этом случае должны иметь мужество принять на себя ответственность за все деяния III Интернационала.

Таким образом, не касаясь индивидуальных случаев возвращения отчаявшихся беженцев, парижская группа партии Н[ародной] св[ободы] полагает, что добровольное возвращение эмигрантов в Россию не может иметь принципиального оправдания, ибо всякий легально возвращающийся в Россию, вольно или невольно, отправляется служить III Интернационалу в ущерб интересам русского народа»[127].

На заседании парижской демократической группы партии народной свободы 21 ноября 1921 г. П. Я. Рысс сообщил собравшимся о том, что уже сделано для правильного осведомления французского общественного мнения о действительной позиции «Смены вех». «Так, в сегодняшнем номере «Эр-Нувель» помещено почти – из того, что было напечатано по этому поводу в передовой «Последних Новостей» от 15 ноября. Используя наш материал, этот орган французской радикальной демократии отмечает, что «левого блока», о котором говорилось в интервью В. Н. Львова, в действительности не существует, что русская эмиграция раскололась на несколько лагерей и что демократические группы ее ничего общего с Львовым и его друзьями не имеют и с большевиками не идут. В некоторых других французских газетах также будут помещены разъяснения, что эти господа не представляют собою либерального течения русской политической мысли, а просто являются чистыми необольшевиками. Таким образом, соответствующие меры для правильного, в отношении их, осведомления французов приняты и теперь остается провести ту же кампанию среди русских»[128].

Но в вопросе о проведении кампании против «Смены вех» в эмигрантской среде возникли разногласия. Одни, во главе с И. П. Демидовым, считали влияние группы «Смены вех» «ничтожным и совершенно неопасным», и митинг против «сменовеховства» может раздуть их значение. Другие, во главе с П. Я. Рыссом, полагали, что «есть довольно значительная группа лиц (военных и гражданских), сбитых с толку и желающих к ним примкнуть; поэтому и важно скорее провентилировать и прояснить этот вопрос»[129]. Н. К. Волков обратил внимание собравшихся на факт, «указывающий на проявленный в среде русской эмиграции интерес к «Смене вех», а следовательно, и на известную опасность представляемого ими течения», подчеркивая, что «первое издание этой книжки (в количестве 2500 экземпляров) почти целиком уже разошлось»[130]. Далее на том же заседании обсуждался вопрос о составлении резолюции, направленной против «Смены вех». Указывалось на сложность составления подобной резолюции ввиду неясности формулировок авторов сборника, но одновременно подчеркивалась легкость составления подобной резолюции, ибо отношение кадетской партии к «сменовеховству» вполне выяснено[131].

На заседании парижской демократической группы партии народной свободы 5 декабря 1921 г. (протокол № 16) вновь обсуждался вопрос об отпоре «Смене вех», ибо «при нынешнем неустойчивом положении эмигрантской массы может в свою очередь создать им новых сторонников»[132]. Были обсуждены возможности сотрудничества с другими антибольшевистскими политическими партиями и группами для борьбы с влиянием «сменовеховства». Таким образом, кадеты развернули широкую кампанию против Ю. В. Ключникова и его единомышленников. Вскоре парижский период жизни и деятельности Ключникова завершился. Он методично более года пробовал переубедить коллег по кадетской партии в необходимости пересмотра позиций на основе, как он считал, основополагающих идей кадетизма. Но парижская группа партии народной свободы не захотела поддержать идеи «Смены вех» профессора Ю. В. Ключникова. В конце 1921 г. он переехал в Берлин, где вместе с Ю. Н. Потехиным основал «возвращенческую» газету «Накануне» (1922–1924 гг.). Многие пророчества Ключникова в отношении дальнейшей судьбы кадетской партии вскоре сбылись. Но его надеждам на то, что «Смена вех» позволит переродить советскую власть в «нормальное» демократическое государство, не суждено было сбыться. При этом многие идеи нововеховцев безусловно представляют значительный интерес и сегодня, ибо содержат глубокий анализ исторической обстановки 1920-х годов и предлагают действия различных партийно-политических лагерей тогдашней России на основе идей компромисса, согласия, толерантности.

Идеи компромисса

Одним из основных элементов идейных воззрений сменовеховцев являлось осознание бесперспективности продолжения Гражданской войны. Так, харбинский сменовеховец Н. В. Устрялов поставил под сомнение саму возможность такой борьбы путем возрождения белых армий: «Но если бы даже и удалось каким-либо чудом гальванизировать труп белоинтервентского движения, к чему привело бы оно? По всем данным, доходящим из России, там оно встретило бы решительный отпор. И проснувшееся патриотическое чувство, и естественный инстинкт самосохранения элементов, – связанных или связавших себя с революцией, и справедливая боязнь социальной реставрации – все это объединилось бы в борьбе с новой авантюрой»[133]. При этом сменовеховцы осознали, что новая военная авантюра может проходить лишь при помощи и на средства империалистических держав, которые в качестве компенсации потребуют экономического закабаления России: «Мы поняли, что возрождение России по иностранному рецепту потребует гомерического гонорара для наших врачей-целителей от большевизма… Но даже приблизительные расчеты показывают, что Россия будет просто отдана в экономическое рабство»[134].

По мнению сменовеховцев, контрреволюционное выступление против Совдепии нежелательно и потому, что нет реальной политической силы, которая сможет сменить большевиков. Так, парижский сменовеховец С. С. Чахотин писал в статье «В Каноссу!»: «…представим себе даже, что, по какому-то невероятному стечению обстоятельств, восстание удалось, большевики свергнуты, и Россию не разобрали в этот момент по кускам соседи и бывшие друзья. Что ждет нас на следующий день после восстания? Чья власть? Кто сменит большевиков? Кто будет тот, кто сумеет при еще, несомненно, ухудшившихся экономических условиях, при вновь развалившейся армии, вывести страну из нового экономического хаоса? Керенский? Кадеты, энесы, эсеры?»[135] С. С. Чахотин называет эти партии трупами, обломки которых «по сию пору, сидя давно за границей, не могут перестать грызться между собой на потеху всего мира…»[136]. По мнению сменовеховцев, антибольшевистские силы дискредитировали себя в глазах народа, в то время как большевики своей политикой заслужили национальное доверие: «Правительство Львова и Керенского, в полгода доведшие… страну до полного государственного распада методами своей политики, едва ли не в большей степени заслуживают названия «абсолютно и объективно антинациональных», нежели большевизм»[137]. Придя к таким выводам, сменовеховцы поставили перед собой задачу донести их до российской интеллигенции, которой теперь «должны быть яснее, чем для кого бы то ни было, ложь и бессилие контрреволюции»[138].

Действительно, и сегодня мы говорим об ответственности большевиков за развязывание в стране Гражданской войны и кровавого эксперимента над Россией. Отвергая пропагандистский тезис «перестроечных сил» о «социалистическом выборе» нашего народа в октябре 1917 г., мы не должны забывать о том, что на первую четверть XX в. у власти на всей территории страны или в отдельных ее регионах были самые разные общественно-политические силы, партии, течения и группы от монархистов до анархистов, но никому из них по разным причинам не удалось вывести страну из кризиса. На фронтах Гражданской войны большевики различными способами и средствами оказались способными противостоять широкому спектру политических партий и военных формирований, выступающих под разными идеологическими знаменами. Через популистскую демагогию, «красный террор», а также определенные социально-экономические преобразования руководство большевиков смогло добиться пусть неустойчивого, но военно-политического превосходства над своими политическими противниками.

Сегодня исследователи, кажется, досконально изучили и обобщили причины поражения белых и победы красных в Гражданской войне в России. И любой объективный автор вынужден признать, что эта победа базировалась на завоевании основной социальной силы тогдашнего российского общества – середняка. Никаким другим общественно-политическим силам не удалось этого сделать. И если уж говорить о политическом выборе народа России, то нужно его связывать не с большевистским переворотом в октябре 1917 г., когда еще были возможны серьезные политические зигзаги, а именно с поворотом в период Гражданской войны, когда поражение белых было уже предопределено политическим выбором середняка. Это был вполне осознанный выбор в пользу «диктатуры пролетариата», что было использовано большевиками в дальнейшем для коммунистического эксперимента и над собственной страной, и рядом других стран.

Авторы сборника «Смена вех» первыми приняли и попытались осмыслить данный исторический выбор народа. Они выступают против антибольшевизма российской интеллигенции, видя в оппозиции большевистской власти старые интеллигентские ошибки, осужденные еще авторами сборника «Вехи». Красной линией через весь сборник проходит утверждение, что в настоящих условиях Совдепия – это единственная национально-российская власть. Данный фактор патриотизма, не совпадающий с большевистской идеологией, был основой для примирения бывших активных участников Белого движения – сменовеховцев с красными вождями. Большевизм представляется идеологам «Смены вех» коренным русским национальным явлением, а большевистский переворот – подобие исконно русских, национальных бунтов в стиле Разина и Пугачева.

Национальный характер большевистского Октября не может затмить обилие инородцев в руководящих сферах «рабоче-крестьянского государства», так как все они находятся просто в водовороте русского бунта, увлечены его стихией, однако не могут играть самостоятельной роли. А пропагандируемый «пролетарский интернационализм» большевиков представляет собой лишь удачный пропагандистский лозунг. Он, по мнению сменовеховцев, должен способствовать осуществлению исторической миссии России, стать чрезвычайно важным и полезным орудием не только восстановления единого Российского государства, но и для водружения российского, пусть даже и по-большевистски красного знамени над всем миром.

Реализация социальной роли интеллигенции в обществе объективно требовала осуществления идейно-политических исканий – сложного и многообразного комплекса философских, политических и иных вопросов, выступивших в качестве своеобразной информационной целостности, некой «второй реальности», в рамках которой развивалась и самоопределялась российская интеллигенция. При этом идейно-политические искания российской интеллигенции были направлены как на поиск «формулы прогресса», разработку вариантов общественного развития России и борьбу за их реализацию, так и на самопознание, выявление присущих интеллигенции «родовых черт», что в наибольшей степени определилось на «веховском» этапе ее истории.

Совпадение поиска «формулы прогресса» с «веховскими» традициями самопознания дало возможность продолжить идейно-политические искания в условиях послереволюционной действительности. Мировоззрение интеллигенции 1920-х годов во многом характеризуется общим усилением славянофильских тенденций, органически присущей верой в мессианское призвание России и отказом от европоцентристской схемы общественного прогресса. Во многом к этому подталкивала окружавшая эмигрантскую часть интеллигенции действительность западных обществ, ощущавших «закат Европы». Поэтому становление национал-большевизма (сменовеховства, нововеховства) – сложного и многообразного явления, сочетавшего идейные, политические и социально-психологические аспекты, стало заметным явлением и в Советской России, и в российском зарубежье.

Авторы «Смены вех» делали вывод о том, что самостоятельно интеллигенция не может сыграть существенной роли в России. Творческая задача российской интеллигенции – служить народу и тому режиму, который данный народ выбрал. Только в этом случае интеллигенция преодолеет свое историческое народное и государственное отщепенство. Сменовеховцы рассматривали советскую власть как новую форму российской государственности, исторически соответствующую мессианскому признанию России. С традиционным для интеллигенции стремлением к превращению минусов развития страны в плюсы, они конституировали мистико-мессианскую психологию «искупления грехов», являющуюся на деле продолжением интеллигентского максимализма, перенесенного в сферу национальных устремлений.

С одной стороны, многие сущностные черты сменовеховской идеологии, такие как мистика государства, преодоление интеллигентского отщепенства, критика радикализма, олицетворяли собою связь с дореволюционным, «веховским» прошлым. С другой стороны, на основе осмысления опыта 1917–1920 гг. сменовеховцы пережили существенный мировоззренческий перелом и признали большевизм как новую форму российской государственности, адекватную величию исторической миссии России. При этом сменовеховство наиболее последовательно и решительно выразило общее усиление славянофильских и антизападнических настроений, характерных для послереволюционного этапа идейно-политических исканий.

В этом отношении авторы сборника «Смена вех» видели своих предшественников в числе адептов «скифства». Сборник «Скифы», два номера которого вышли в конце 1917-го – начале 1918 гг., объединил вокруг себя деятелей культуры, рассматривавших революцию как мессианское антизападное русское народное движение, в основе которого лежит религиозный пафос. Сменовеховство, как и скифство, возникло на почве духовной традиции, идущей от славянофильства, той традиции, которая связывала будущее России с новой могущественной государственностью, противостоящей влияниям европейской политической культуры и выполняющей некие мессианские функции по отношению к мировому сообществу.

Поэтому, по мнению сменовеховцев, большевистская революция – это лишь русский традиционный радикализм, который по стечению обстоятельств возглавили Ленин и Троцкий. Данная революция во многом напоминает историческую ситуацию Смутного времени. Поэтому сменовеховцы обнаружили духовно-психологическое родство большевиков не только с российскими радикалами, но и с представителями всех идейно-политических группировок, так или иначе участвовавших в революционных событиях, независимо от того, по какую сторону баррикад они находились. Вся история России, по мнению сменовеховцев, в силу своих внутренних интенций сама выбрала большевиков в качестве носителей и выразителей чаяний народных масс, общенационального возмущения и протеста против сложившихся общественных порядков. В том, что сам дух большевизма соответствовал объективным тенденциям развития России, сменовеховцы видели историческое основание для оправдания большевистской революции и самого большевизма. Его политическое торжество обрело, таким образом, некий онтологический смысл, роковой, инфернальный оттенок. Как большевистская революция «уверенно и властно вошла в русскую жизнь и накрепко утвердилась в ней», так вместе с ней и большевизм «бесповоротно стал исторической судьбой России»[139].

Большевистскую революцию и сам большевизм сменовеховцы считали эпохальными историческими явлениями для России, в которых с предельной ясностью и всеобъемлющей полнотой воплотились накопившиеся за долгий период исторического развития России социальные устремления в душе русского народа, причудливо соединились многообразные духовно-психологические феномены, определившие специфическую культурную атмосферу российского общества в предреволюционный период. Октябрьская революция дала выход духовной энергии, которая уходила своими историческими корнями и в славянофильство, и в чаадаевский пессимизм, и в революционный демократизм Белинского, и в писаревский утилитаризм, и в герценовский романтизм, и в якобинство ткачевского «Набата»[140]. Кроме того, в большевизме приобрели свою материальную плоть и конкретную персонификацию литературные образы Достоевского. «Достоевщина – от Петруши Верховенского до Алеши Карамазова» повсеместно прослеживается у адептов Ленина, утверждали авторы сборника «Смена вех»[141]. Критически оценивая негативный компонент, присутствовавший в большевистском воплощении оживших героев «Бесов», сменовеховцы предприняли попытку аналитически взглянуть на данное явление как на исторически необходимый для дальнейшего развития России духовный опыт. Данный опыт страна обязана пережить для того, чтобы перед ней могла открыться новая полоса исторического развития.

Сменовеховцы считали большевизм практическим испытанием всего того, что исторически накапливалось в духовном арсенале русского народа, прежде всего российской интеллигенции. Именно поэтому культурная программа большевиков во многом повторяет основные постулаты, выдвинутые интеллигенцией, а идеалы русской интеллигенции трансформировались в идеалы большевизма[142]. То есть, согласно сменовеховской концепции, исторически по своему духу большевизм во многом имманентен культурной традиции российской интеллигенции. Именно поэтому большевики оказались единственной силой, способной сломать прежнюю историческую колею движения России, после чего история страны резко разделилась на прошедшую и новую эпохи.

В деятельности большевиков сменовеховцы видели исторические черты русской народности, которая, по их мнению, выражалась в первую очередь в том, что Октябрьская революция впервые дала «возможность народным массам разрушить до основания четырехвековую социальную неправду и политическую мерзость»[143]. В результате большевизм, «войдя в русло исторической неизбежности, выполнил народную программу, дал выход народному волеизъявлению, исполняя национальные требования»[144]. Опираясь на парадигму народности большевизма, идеологи сменовеховства давали благоприятные прогнозы о перспективах развития России при большевистском правлении.

Так, один из идеологов «Смены вех» Ю. В. Ключников писал в частном письме 25 апреля 1921 г. редактору журнала «Новая русская книга» А. С. Ященко: «Вот уже год, как я отстаиваю мысль о прекращении вооруженной борьбы с большевистским правительством, а теперь (тоже уже довольно давно) я полагаю, что всякие вообще «срывы» Советской России были бы лишь во вред России. Нет такой силы, которая могла бы прийти на смену теперешнему режиму, разломав все сделанное им, и которая вместе с тем могла бы сама что-то осуществить и что-то хорошее создать. Спасение России и остальных народов в естественной эволюции к новым формам социальной жизни, требуемой и сознанием приобретших небывалую политическую силу трудящихся масс, и событиями последних лет. Если эта эволюция не сумеет осуществиться, то взамен нее придет мировая революция. Бороться с этими эволюцией или революцией по рецептам Керенского, или Милюкова, или Струве – значит в лучшем случае играть невольно им же в руку («но какой ценой!»), а в худшем играть в руку самой дьявольской анархии»[145]. В свою очередь питерский сменовеховец И. Г. Лежнев подчеркивал: «Вопрос взят в такой общей постановке, поднят на такую высоту, что здесь нейтрализуются частности и оттенки разномыслия. В этих пределах мыслим единственный водораздел: с революцией, с трудовыми массами, за раскрепощение страны или против революции, против ее раскрепощающего огненного дыхания»[146].

Однако в суждениях сменовеховцев подобная позиция не означает, что нужно безоговорочно принять большевистскую программу. «Дума и тоска по «новой» России – у всех нас непрестанна. Или России не будет, или она пройдет новыми путями. Это стало почти всем ясно. Старая Россия рухнула не от напора новой молодой жизни, а от банкротства старого строя, от изгнивших основ и связей его; поэтому и революция наша не была здоровым и естественным переворотом растущего общества. Со дна, из самой глубины народной, поднялись грязь, муть и нечисть: в зверстве, во лжи, в нелепице и в невежестве свершилась наша печальная революция. Она не указала народу новых путей, как не искала этих путей и в старой России. Спасенья нет ни здесь, ни там. Какие-то иные дороги должны быть найдены для нашей политической, общественной, экономической, религиозной и художественной жизни. Мы жаждем обновления жизни, отрекаемся от старого мира и взываем к жизни иной, здоровой и чистой»[147].

Сказать подобное, находясь в белой эмиграции, было достаточно трудно. Большинство политических лидеров и рядовых россиян из числа эмигрантов думали и рассуждали совершенно иначе. Например, М. П. Арцыбашев заявлял: «И если Россия не может быть спасена иным путем, как через примирение с большевиками, то и не заслуживает она спасения, пусть гибнет этот духовно растленный народ и да будет это место пусто!»[148] Многие в эмиграции оставались приверженцами идеи «нового весеннего похода» – шла подготовка остатков белых армий при помощи Запада, создавались новые воинские формирования, проводилась военная подготовка и переподготовка эмигрантов, на территорию Совдепии засылалась агентура для подрывной и разведывательной деятельности. А сменовеховцы очень скептически оценивали вероятность успеха подобного «нового похода» против большевиков, видя вероятность гибели в нем основ российской государственности. Их патриотические устремления были направлены на недопущение новой военной авантюры и на выработку общественно-политической и социально-экономической альтернативы для России.

В это время политический и экономический кризис весны 1921 г. побудил большевистское руководство по-новому поставить вопрос о путях и методах «социалистического строительства». Главным достижением теоретических разработок руководства большевистской партии явилась новая постановка вопроса о роли товарно-денежных отношений, об использовании внегосударственных форм собственности в хозяйственном строительстве, а также о разнообразии форм реализации самой государственной собственности. В экономическом мышлении был сделан шаг вперед, позволивший понять многие просчеты в первоначальных планах реорганизации общества через практику «военного коммунизма» и подойти к использованию новых источников в восстановлении разрушенного Гражданской войной хозяйства страны.

Провозглашение большевиками перехода к «новой экономической политике» оказало воздействие на отношение значительной части интеллигенции в России и российском зарубежье к власти большевиков.

Внимание российской интеллигенции на и вне российской территории не могли не привлечь меры, провозглашенные большевистским руководством для возвращения страны на рельсы правового государства: было провозглашено принятие Уголовного кодекса РСФСР, ограничена компетенция ЧК, создавались условия для более широкого привлечения к сотрудничеству дореволюционной интеллигенции, восстанавливалось экономическое взаимодействие с иностранными фирмами, внушала надежды замена продразверстки продналогом, в которой угадывались стремления наладить нормальные экономические отношения с крестьянством. Подвергая жесткой критике командно-административные методы «военного коммунизма» и приветствуя провозглашение «новой экономической политики», значительная часть российской интеллигенции видела свою задачу в том, чтобы максимально использовать производительные силы страны для ликвидации экономического кризиса. Для интеллигенции установление мира в России, возврат к прежним условиям созидательного, творческого труда, поддержание привычного дореволюционного уклада жизни были очень желанны. Поэтому свертывание крупномасштабных военных действий на фронтах Гражданской войны, вынужденное приглашение большевиками интеллигенции к сотрудничеству с большевистским режимом и особенно провозглашение «гражданского мира» после кровопролитной Гражданской войны посеяли определенные иллюзии среди значительной части интеллигенции, обретшей надежду на возвращение к нормальным условиям труда и быта для строительства новой России.

За первые два десятилетия XX в. российская интеллигенция побывала в различных общественно-политических и социально-экономических условиях существования. Как в калейдоскопе, перед ней пронеслись царская Россия времен С. Ю. Витте, И. Л. Горемыкина, П. А. Столыпина, В. Н. Коковцева, Б. В. Штюрмера, периода Первой мировой войны, правление самых разных политических сил во всех составах Временного правительства, диктатура большевиков, всевозможные антибольшевистские властители в период Гражданской войны и под конец – широкий спектр западных государств в условиях рассеяния. На своем опыте интеллигенты могли осознать отсутствие идеальных общественно-политических и социально-экономических условий. Но им приходилось в первую очередь учитывать политический выбор русского народа к моменту окончания Гражданской войны в России, а также заявления руководства большевиков о поисках компромисса в российском обществе, что, в частности, выразилось во второй большевистской модели «социалистического строительства» – объявлении «новой экономической политики».

Вот почему отличительной чертой сменовеховского течения в среде российской интеллигенции стало открытое признание советской власти и необходимости активного сотрудничества с ней. Сменовеховцы одними из первых осознали, что советская общественно-политическая система в том виде, в котором она оформилась в России к началу 1920-х годов, имеет достаточно широкую социальную базу внутри страны и на долгие годы будет определять ее судьбу. «Мы в большевиках, – писал Ю. В. Ключников, – видим единственную силу, оказавшуюся способной вывести широкие русские народные массы на большие исторические пути»[149]. Поэтому и свою программу возрождения великой России и преодоления экономической разрухи сменовеховцы связывали с развитием созданного большевиками государства. Тем более, что поворот от «военного коммунизма» к «новой экономической политике» позволял надеяться на эволюцию советского строя в сторону некоторой либерализации политической и экономической жизни общества. Так, Ю. Н. Потехин подчеркивал, что «большевики-марксисты, чутко учитывая все настроения трудящихся масс, привыкли жить их интересами. Поэтому отказ от утопии для трезвого учета реальной действительности совершается намного быстрее и безболезненней, чем можно было ожидать. И в политической, и в духовной, и в экономической области для индивидуальности открывается все больший простор»[150].

Утопией, приведшей страну к экономическому кризису, по мнению сменовеховцев, была политика «военного коммунизма». Они утверждали, что теоретики коммунизма явно переоценили действительность, так как поставили перед собой те задачи, которые «вчерне только были намечены в ряде утопий человечества, начиная с «Утопии» Томаса Мора и кончая «Красной Звездой» Богданова. В результате проверки на опыте оказалось, что коммуна сейчас в России неосуществима ни как добровольное, свободное объединение людей на коммунистических началах, ни как принудительный общественный строй, в котором общая трудовая повинность покоится на бюрократическом и централизованном прикрепощении людей к нежелательным или вызывающим отвращение занятиям»[151].

Характеризуя деятельность большевистской власти в годы «военного коммунизма», И. Г. Лежнев подчеркивал, что «не безделье, а бесплодие труда было бичом революции. Все подвергалось «учету», кроме производительности труда… Всеобщий чиновничий стаж, военное обучение, пешее хождение, стояние в хвостах очередей, всеобщее, но прямое, часто тайное и отнюдь не равное пайкотаскательство, – всеобщее народное бедствие, связавшее всех единой круговой порукой»[152]. По мнению Н. В. Устрялова, «политика реквизиций и конфискаций вызвала со всех сторон органический протест, а запрещение торговли – всеобщее неповиновение. Человек, решивший подчиниться коммунистическим декретам, умер бы с голода через пару недель – ибо «легально», кроме восьмушки сомнительного хлеба и тарелки бурды из гнилого картофеля, достать было нечего. Вся страна, включая самих коммунистов, жила вопреки коммунистическим декретам, вся Россия «спекулировала»[153].

Путь постепенного возвращения большевистского государства к нормальным для демократического общества условиям хозяйственной жизни, вызванный провозглашенной «новой экономической политикой», встретил поддержку в среде сменовеховцев. Социально-политическая ситуация начала 1920-х годов создавала иллюзию различных альтернатив своей возможной экспериментальностью. Значительной частью интеллигентской общественности революция воспринималась лишь как момент радикального обновления, возможность начать все заново. В этих условиях сменовеховство превратилось в широкое, но внутренне неоднородное общественно-политическое течение, широко распространившее свое идейное воздействие как внутри страны, так и в эмигрантских слоях.

Правда, сменовеховцы неоднократно ставили вопрос о гарантии прочности объявленного большевиками курса и приходили к различным вариантам ответа. Так, по мнению Ю. В. Ключникова, «опасность коммунистического рецидива вовсе не изжита Россией, так как отход наших коммунистов на буржуазные позиции есть чисто тактическая мера. Он может затянуться и углубиться, но может так же внезапно прерваться. В этом случае все новое будет зависеть уже не от него самого, а от того, какова будет обстановка в других странах»[154]. Если экономические и политические дела Запада будут улучшаться, считал Ю. В. Ключников, почва для всякого рода коммунизма будет все больше уходить из-под ног советского правительства. Напротив, если политическая неразбериха, экономические нехватки и постоянные военные угрозы будут усиливаться на Западе, «то и «коммунистическая зараза» непременно будет все усиливаться и усиливаться, доколе есть поводы для революции»[155]. А С. Лукьянов считал, что если западноевропейские и американские правящие классы «своею внутренней и международной политикой сумеют создать и поддержать такие объективные условия, при которых противоречия внутренней и международной жизни всех стран окажутся устраненными и сглаженными, то для советской власти станет невозможен, а главное, не нужен возврат к революционной тактике «немедленного коммунизма»[156].

С другой стороны, Н. В. Устрялов, соглашаясь с Ю. В. Ключниковым и С. С. Лукьяновым, что «нэп» у коммунистов только тактическая мера для достижения прежних целей, утверждал, что повернуть «назад к коммунизму» им не удастся, так как «пролетарская власть, сознав, наконец, бессилие насильственного коммунизма, идет на уступки, вступает в компромисс с жизнью, принимает меры для хозяйственного возрождения страны, не считаясь с тем, что они «буржуазной» природы»[157]. В этих мерах заинтересованы самые широкие слои населения, которые не допустят возврата «военного коммунизма». Следовательно, по Н. В. Устрялову, плоды «нэпа» будут обладать силой непреодолимой даже для самих авторов и неизбежно приведут к эволюции большевиков.

С точки зрения сменовеховцев, «нэп» – это результат экономической политики «военного коммунизма», из-за которой страна пришла в состояние крайнего обеднения, ее производственный, обменный и распределительный аппараты расстроены, наблюдается тяжелый кризис недопроизводства. В условиях, когда страна нуждается в безграничном количестве различных потребительских ценностей, задача «новой экономической политики» состояла в том, чтобы максимально использовать производительные силы в ликвидации экономического кризиса. В связи с этим сменовеховцы неразрывно связывали процесс преобразований в экономической области с постепенным ограничением «сферы государственного коллективизма за счет расширения сферы частной инициативы»[158]. Приветствуя меры большевиков, направленные на частную денационализацию промышленности и легализацию частной торговли, С. С. Лукьянов, в частности, делал вывод о том, что в будущем в России «должна будет сохраниться собственность частная, снова «неприкосновенная» в силу своего государственно-полезного характера»[159]. И. Г. Лежнев считал, что «частная инициатива – охранительная форма производства, поставлена на службу отечественного производства, стало быть, – интересов государства. Частная инициатива и государственное регулирование должны создавать взаимно то равновесие, которое жизненно необходимо в нашу переходную эпоху»[160].

Государственно-полезный характер частной инициативы сменовеховцы видели в ее способности быстрого восстановления нарушенных хозяйственных связей между городом и деревней, вовлечения в сферу материального производства убыточных государственных предприятий. Исходя из этого, сменовеховцы полагали, что по отношению к мелким и средним предприятиям государство могло бы «провести принцип полной денационализации, поручив в отношении наиболее важных предприятий местного значения надзор органам местного экономического управления, минуя государственный центр»[161]. Однако к «предприятиям, имеющим кардинальное значение в экономике страны, как то: крупным комплексам металлургических, машиностроительных заводов, текстильных фабрик, угольных копей, государство должно и в дальнейшем сохранить нечто большее, нежели контроль, например, в форме делового участия и в руководстве им»[162]. Тем самым, предлагая такую форму государственно-частных хозяйств в крупной промышленности, сменовеховцы считали всякую попытку пойти дальше по пути «освобождения частной инициативы» на данной ступени экономического развития России «шагом экономически и социально реакционным»[163].

Вариантом возрождения российской промышленности сменовеховцы считали укрепление единоличных крестьянских хозяйств. Разруха глубоко затронула сельское хозяйство, продукция которого в 1921 г. уменьшилась вдвое. И одной из первоочередных задач «нэпа» должна стать «действительная консолидация завоеваний крестьянства»[164]. Обеспечивающая «владение землей в виде цельных единоличных участков»[165].

По мнению сменовеховцев, выход из тяжелого продовольственного положения, в котором оказалась Россия в начале 1920-х годов, в том, чтобы деревня стала работать на рынок. А для этого, помимо мер, направленных на поднятие крестьянского хозяйства и на восстановление в нем специальных культур для промышленности, необходимо предоставить простор процессу расслоения и дифференциации среди крестьянства, возникновению крупных и сильных хозяйств, которые были бы способны поднять производительность сельского хозяйства и вырабатывать излишки продуктов для рынка. Этому, по словам Н. В. Устрялова, способствовали бы дальнейшие реформы советской власти, обеспечивающие действительное развитие производительных сил страны. И «тогда за ними должны прийти и созидательная буржуазия – выдвинутая и закаленная революцией, – и в первую голову, конечно, тот «крепкий мужичок», без которого немыслимо никакое оздоровление нашего сельского хозяйства, основы экономического благополучия России»[166]. И. Г. Лежнев с удовлетворением замечал, что «под знаком НЭПа встает все наше крестьянское хозяйство. Ведь это, по меньшей мере, 90 % всего нашего хозяйства. НЭП крестьянский – сплошь трудовой и производительный»[167]. А это повлекло за собой расширение социальной базы советской власти, так как «после беднейших были признаны и бедные, потом – середняки, а теперь – и кулачки… кооперативные, – арендаторы с правом маленькой эксплуатации наемного труда»[168].

Подчеркивая, что в большевистском государстве политическая власть слита с экономической и тем самым открыт большой простор для волюнтаристских политических влияний на экономическую жизнь, сменовеховцы предупреждали о недоступности развития социалистических элементов народного хозяйства через репрессивные меры к частным элементам. Н. В. Устрялов отмечал, что вытеснять частный капитал государственным и кооперативным нужно «не мерами репрессий, а путем экономических усилий государства», так как, не предъявив ничего взамен вместо частного капитала, административные меры могут привести к деградации народного хозяйства и экономическому упадку, «страна окажется обреченной на перманентное полуголодное существование, а «смычка» с деревней вступит в полосу новых испытаний»[169]. По Н. В. Устрялову, ликвидировать в стране частный капитал – «значит зарезать курицу, несущую государству золотые яйца» не только в форме производства продуктов труда и насыщения ими рынка, но и в форме налогообложения. Так, к концу 1920-х годов в результате провозглашения «новой экономической политики» сумма прямых налогов с капиталистических элементов приближалась к 300 миллионам рублей, что составляло примерно половину налогов, взимавшихся с населения[170]. Известно, что политика «раскулачивания» крестьянских хозяйств, начатая в конце 1920-х годов, привела к исчезновению хлебного экспорта из торгового баланса государства, что поставило под угрозу программу индустриализации, выполнение которой в значительной мере зависело от зарубежных поставок оборудования.

Немаловажное место в условиях «нэпа» сменовеховцы отводили проблеме кооперирования населения. По словам профессора Г. Швиттау из идеологически близкого сменовеховству журнала «Экономист», роль кооперации должна будет возрасти, потому что она предполагает наиболее равномерное распределение продуктов труда среди самих производителей. Кроме того, «пока крупный капитал будет медленно и постепенно захватывать в сферу своего влияния отдельные отрасли промышленности, вся необозримо-огромная область сельского хозяйства со столь значительными отраслями, как скотоводство, льноводство, лесоводство, хлопководство, с массой отраслей мелкого ремесленно-кустарного производства могут быть кооперированы немедленно и во всем своем целом»[171]. Признавая целесообразность кооперирования населения, профессор Л. Литошенко подчеркивал, что задача кооперации лежит в сокращении экономического неравенства, которое «может заключаться только в поднятии уровня низших доходов, но не в насильственном уничтожении высших. Кооперация может рисоваться как идеал общества с преобладанием средних доходов, достигших довольно значительной абсолютной величины»[172]. Дальнейшее развитие кооперации, по мнению Г. Швиттау, «не только не противоречит советскому строю, но, напротив, способно его лишь усилить и укрепить»[173]. Следовательно, большевистская власть должна быть заинтересована в широчайшем применении кооперации для хозяйственного возрождения страны, привлекающей к себе все основные производительные силы и обслуживающей «все основные нужды всего русского трудового населения»[174].

Эффективным средством для возрождения народного хозяйства являлась бы рациональная политика в отношении банков и финансов. Сменовеховцы предусматривали денационализацию банков, так как их национализация привела к остановке делового оборота денежных средств и к потере таких функций, как финансирование предприятий, выдача кредитов на товары и прочее. Предполагалось, наряду с Государственным банком, допустить «к широкой деятельности кредитные учреждения общественного типа, построенные на кооперативных началах, и, по мере возрастания и расширения промышленности и торговли с их запросами к денежному рынку, частные банки»[175]. В то же время представлялось обязательным «введение государства в каждый частный банк в качестве одного из крупнейших акционеров для надзора за финансовой деятельностью и получения прибыли для экономического возрождения России»[176].

Допущение банков ставило вопрос об оздоровлении денежной системы. Сменовеховцы предполагали, что данная работа должна будет заключаться в целом ряде последовательно проведенных большевистским руководством мер общего характера: «1. Исправление государственного бюджета в сторону сокращения его расходной стороны. В современных условиях это означало бы: а) сокращение кадров государственных чиновников и служащих; б) крайнюю экономию во всех отраслях государственной работы; в) в области государственных предприятий охранение лишь тех, которые являются доходными, с тем чтобы убыточные были переданы в руки частной инициативы или закрытия; г) ограничение ввоза из-за границы предметов непроизводственного потребления. 2. В доходной части бюджета – стремиться к ее увеличению, для чего: а) отказаться от бесплатных услуг, где это только возможно; б) установить довольно значительное налоговое обложение; в) увеличить производство в доходных предприятиях государства; г) вести нормальные ввозные таможенные пошлины. 3. В финансовом отношении необходимо будет: а) ограничить до минимума печатание новых денежных знаков (эмиссию); б) создать резервуар для добровольного притока народных сбережений; в) широко развить вместо наличных платежей систему расчетов, перечислений, выдачи чеков; г) добиться всеми способами внутреннего и заграничного кредита, причем полученный кредит направлять на созидательные цели, на действительное поднятие производительных сил страны»[177].

Непременным условием хозяйственного возрождения страны сменовеховцы считали активное привлечение большевистской властью к сотрудничеству широких слоев интеллигенции. «Надо прямо сказать, – писал И. Г. Лежнев, – что одной из важнейших предпосылок культурно-экономического возрождения является пересмотр отношения руководящих кругов к интеллигенции. Ее ответственная роль в производстве и культурном развитии недооценивается»[178]. Сменовеховцы неоднократно призывали большевиков не упрощать проблему сотрудничества и не сводить ее только к вопросу об отношении к советской власти, так как от интеллигенции зависит поднятие культурного уровня страны, подготовка квалифицированных кадров для народного хозяйства, научный и технический прогресс. По их мнению, «все, кто искренне желает хозяйственного возрождения нашей страны, должны научиться ценить наряду с трудом физическим – труд квалифицированный, хозяйственно-организующий»[179].

В условиях «нэпа», с точки зрения С. Андрианова, «неизбежно сотрудничество сил, доселе исключавших друг друга. Крепнет спрос на профессии и знания, на практические и даже бытовые навыки, которые еще вчера представлялись ненужными, даже вредными. Для образованного слоя начинают открываться возможности приложить свою энергию к привычным видам труда»[180]. Сменовеховцы подчеркивали, что перед большевиками стоит задача создания в стране культа квалифицированного работника, производителя, организатора, так как человеческий фактор в производстве материальных благ играет решающую роль. Н. В. Устрялов считал, что необходимо воспитать в стране «новое поколение хозяйственников, деловиков из рабочих, кооператоров, людей живого опыта, практиков «американской складки», с личной инициативой, энтузиазмом работы»[181]. А это станет возможным лишь в том случае, если в стране будет соблюдаться «принцип сочетания начала частного, индивидуалистического, с началом государственным, общественно-необходимым»[182].

Успех экономического возрождения России во многом будет зависеть от налаживания внешнеэкономических связей, и, по выражению сменовеховца С. Андрианова, «НЭП» внутренний неизбежно ведет к «НЭПу» дипломатическому»[183]. Большевистским правительством был принят ряд конкретных мер в этом направлении. С. Лукьянов отмечал, что новым стало разделение функций Наркоминдела и Коминтерна, так как «во внешней политике «немедленная мировая революция» утратила свое регулярное значение в отношении конкретных шагов русского правительства, при отстаивании им международного положения РСФСР»[184]. Такое «эволюционизирование вправо русского коммунизма» давало возможность державам Запада «избежать мировой революции не борьбой с Советской (коммунистической) Россией, а примирением с нею именно как с таковой»[185]. Сменовеховцы подчеркивали, что дипломатическое признание Советской России необходимо и для нормализации международных экономических связей, так как долгое отсутствие нашей страны на внешнем рынке наносило вред не только ее внутренней экономике, но ощутимо сказывалось и на экономике других стран. «Европе нужна хозяйственно-оправляющаяся Россия, – писал И. Г. Лежнев, – а России нужна экономически крепкая Европа»[186]. Изменение социально-экономического строя в России, с точки зрения сменовеховцев, вовсе не означало, что экономические связи с другими государствами должны быть разорваны, необходимо развивать их во взаимных интересах на основе политических компромиссов. «Если новая экономическая политика есть большевистский термидор, – писал Ю. В. Ключников, – то Каннская резолюция о том, что державы не претендуют на указывание друг другу правительственных режимов и обязательность для каждого из них режима собственности, есть термидор буржуазный. Начинается процесс двустороннего взаимного мироприспособления – требовательной русской революции к условиям иностранной жизни и буржуазии разных стран к требованиям русской революции. Это именно тот двойственный процесс, который мы все время считали единственным способом избежать мировых катастроф»[187]. Со своей стороны Ю. Н. Потехин подчеркивал, что «ближайший этап всемирной истории определится неизбежным компромиссом между Советской Россией и остальным миром. И чем дальше в этом компромиссе западный капитализм пойдет навстречу нуждам и идеалам новой, но в свою очередь считающейся с реальными экономическими условиями России, тем безболезненней и быстрей все человечество выйдет на пути истинного эволюционного прогресса»[188].

Сменовеховцы призывали российскую политическую эмиграцию «помочь иностранцам понять и осмыслить русскую революцию», примирить «цивилизованный мир» с Новой Россией». «Как никогда, Россия нуждается в помощи иностранцев, – писал Н. В. Устрялов, – и русские люди обязаны добиваться этой помощи, прилагая все усилия, воздействуя на иностранное общественное мнение и, сколько возможно, на правительства. Единым фронтом, единым разумом, единой волей внедрять в сознание мира факт преобразующейся России»[189].

Налаживанию нормальных экономических отношений с другими странами в значительной степени препятствовал нерешенный вопрос о внешнем долге России. Сменовеховцы считали, что наиболее желательным для страны был бы отказ Запада от чрезмерных требований в вопросах выплаты большевистской Россией старых государственных долгов и предоставление ей кредитов на восстановление экономики. Для решения вопроса о внешней задолженности России сменовеховцы предлагали ряд мер. На 1 января 1918 г. внешняя задолженность составляла 4,2 миллиарда золотых рублей довоенного и 7,428 миллиарда золотых рублей военного долга. Но так как военные займы Россия брала во время мировой войны, которую она вела в интересах бывших союзников, то эти страны, по мнению сменовеховцев, большую часть своих затрат компенсировали «территориальными приобретениями и контрибуционными уплатами»[190]. Несправедливость выплаты военной задолженности сменовеховцы аргументировали еще и тем, что военный долг в большинстве случаев есть долг на «право пролития своей крови». «Россия понесла убитыми 41,2 % всех союзнических потерь, и за это Россия оказалась бы еще в неоплатном долгу? Или нынешнее русское правительство не является преемником старого, и тогда союзники признают, что они должны были оплачивать тех бескорыстных людей, которые за них жертвовали жизнью, или же Советы являются правопреемниками старых правительств, и тогда где же союзнические отношения?»[191] По статье 116 Версальского трактата Россия не получила от побежденной Германии контрибуционные выплаты, которые, «по подсчетам финансистов, могли бы составить около 42 миллиардов франков золотом»[192].

Сменовеховцы считали, что «еще довольно большая часть государственного долга подлежит списанию с русских счетов на счета тех самостоятельных государственных образований, которые были выкроены из территории довоенной России, а так как процент населения довольно большой, то и часть долга существенная»[193]. В то же время сменовеховцы предлагали советскому правительству учитывать и то обстоятельство, что в заграничных банках «хранятся принадлежащие России ценности, в разное время секвестрированные или принятые на хранение союзными правительствами. По подсчетам докладной записки в Лигу Наций, эти ценности (золотом и бумажными ценностями) составляют 2680238250 золотых франков»[194]. Исходя из этого, сменовеховцы делали вывод о том, что получилась сравнительно небольшая внешняя задолженность, которая «должна потерять всякий удельный вес среди доводов против возможности предоставления России новых кредитов»[195].

Оставшиеся долги сменовеховцы предлагали конвертировать, а для этого требовалось, чтобы советское правительство добилось бы у мирового сообщества права удовлетворить держателей займов в действующей валюте, а не в валюте 1914 г. Практическую выгоду от этого они видели в том, что вследствие понижения золотого курса европейских валют будут понижаться и платежи в золоте по довоенному государственному долгу. Учитывая, что во Франции было помещено ¾ довоенного долга, а курс франка в начале 1920-х годов упал в два раза, то, соответственно, и выплаты России в золоте уменьшились бы в два раза. Ликвидацию основной части долга сменовеховцы предлагали отсрочить на время, «в течение которого Россия успела бы завершить процесс своего экономического возрождения и оздоровления своих государственных финансов»[196]. Следовательно, и «интересы Франции не в том, чтобы попытаться выколотить консолидированный долг, а в том, чтобы восстановить поприще, на котором французская энергия могла бы создавать новые и новые ценности»[197]. Таким образом, выполнение долговых обязательств России сменовеховцы ставили в прямую зависимость от восстановления экономики, которая сама нуждается в помощи иностранных государств.

Сменовеховцы сделали принципиальный вывод: «Положение о том, что Россия без кредитов со стороны иностранных держав не в состоянии будет достичь сколько-нибудь серьезных результатов в деле экономического возрождения – стоит вне споров»[198]. Самым приемлемым из всех видов кредита сменовеховцы считали денежный долгосрочный заем, так как предоставление других форм кредита (натурального или промышленным капиталом) означало бы зависимость от кредиторов[199]. Однако, с точки зрения сменовеховцев, был бы неприемлемым открытый доступ в страну иностранного капитала, который, «придя в Россию и укрепившись там, постарается забронировать себя от неудобного ему контроля со стороны государства»[200]. Эти суждения опровергают надуманные рассуждения некоторых большевистских деятелей и их последователей в общественно-политической литературе, утверждавших, что для сменовеховцев были характерны планы «передачи России мировому капиталу»[201].

Для сменовеховцев была, наоборот, характерна забота о создании условий, благоприятствующих получению страной иностранных займов. Для этого внешняя политика большевиков должна быть направлена «на достижение реальной экономической связи с западными державами»[202]. Налаживание взаимовыгодных торговых отношений с другими странами позволило бы России сберечь оставшийся золотой фонд, который расходовался бы большевиками «на приобретение предметов первой необходимости»[203]. Вместо золота Россия смогла бы расплачиваться другими товарами, прежде всего продуктами сельского хозяйства. Один из представителей сменовеховского течения писал: «Когда стабилизация внутренних социальных отношений на основе твердой законности, предоставляющей необходимый минимум хозяйственных гарантий, осуществится, русское сельское хозяйство сможет осуществить накопление. С ним начнется экономическое взаимодействие с индустриальными странами Европы»[204]. Россия должна выходить на мировой рынок страной сельского хозяйства, так как «максимальный интерес индустриальная Европа питает к восстановлению экспорта русских сельхозпродуктов»[205]. Если России удастся насытить Европу более дешевой продукцией сельского хозяйства по сравнению с американской и австралийской, то «экспорт европейского капитала в форме продуктов тяжелой индустрии и металлообрабатывающей промышленности не заставит себя ждать. В этом виде он имеет готового потребителя в русском транспорте и металлургической промышленности, которые будут обслуживать восстанавливающееся сельское хозяйство и добывающую промышленность»[206].

Вместе с тем, по мнению сменовеховцев, нормальное развитие внешнеэкономических связей невозможно без «немедленного общего умиротворения вдоль всех русских границ»[207]. Россию нужно «превратить в такой международный фактор, который силой своего влияния устранил бы раз и навсегда возможность враждебных международных коалиций»[208]. Этому могла бы способствовать политика сближения США и России, так как «Вашингтон и Москва вместе – это мир всего мира, прогресс и свобода»[209]. Сменовеховцы также считали, что «Россия должна призвать всю помощь, которую ей может дать энергия и знания германцев… русскому народу нужна дружба и Франции, и Англии, и всего мира»[210]. Большое значение они придавали налаживанию торговых отношений с этими и другими странами. Так, например, сменовеховец С. Андрианов замечал, что Германия, лишенная после войны основных рудных районов, вынуждена ввозить дорогое сырье из Скандинавии и Испании, а высокие ввозные пошлины европейских стран закрыли дорогу на их рынок дешевым немецким товарам. Исходя из этого, им делался вывод о том, что «для промышленной Германии сейчас становится вопросом жизни и смерти связаться как можно скорее и теснее с русским сырьем и с русским потребительским рынком»[211].

Желательным сменовеховцы считали и восстановление нормальных экономических отношений со странами, до революции входившими в состав Российской империи. «Я вполне понимаю эстонцев, – писал в 1921 г. в журнале «Смена вех» С. Стелецкий, – латышей и литовцев, – воспользовавшихся подходящим случаем, чтобы устроиться так, как им нравится. До отделения и Эстония, и Латвия, и Литва жили одной с Россией жизнью. Их связывала общность экономических интересов: поскольку Россия нуждалась в эстонских и латышских портах и в литовских железных дорогах для прямой связи с Западом, постольку же Эстония, Латвия и Литва не могли обходиться без России, как поставщицы почти всей совокупности предметов местного потребления и выгодной покупательницы тех немногочисленных предметов, которые ими производились. Теперь все это, что связано с русским именем, предается безоговорочному остракизму. Как Рига, так и Ревель тянутся к Западу и ищут заморских друзей и союзников, находя, впрочем, только покровителей и опекунов»[212]. Такое положение противоестественно, и в качестве подтверждения сменовеховец приводит высказывание одного из эстонских государственных деятелей того времени, не указывая конкретно его фамилию: «Отделившись от России, с которой у нас было так много общего, мы встретились с множеством затруднений. Это привело очень скоро к тому, что, сохраняя внешне самостоятельность, мы фактически очутились в сфере влияния иностранцев. Наши природные богатства немногочисленны и имеют сильнейших конкурентов за границей. Наша промышленность никакой реальной силы не представляет. Наша торговля в застое. Мы приобрели политическую физиономию, оставаясь чрезвычайно слабыми экономически. Что же остается? Россия. Сближение необходимо»[213]. Примечательно, что аналогичную точку зрения со своей стороны высказал и С. Андрианов, который подчеркивал, что экономика прибалтийских государств «находится в полной зависимости от России. Только русским транзитом живут их порты и торговля, только на русском сбыте может возрождаться их промышленность, всегда рассчитывавшая свой размах на имперский рынок, а не на крохотный местный»[214].

Для дальнейшего качественного развития и углубления внешнеэкономических связей сменовеховцы предлагали советскому правительству отказаться от государственной монополии внешней торговли, ибо она «могла бы иметь свой полный смысл только при условии сохранения своего господства и на внутреннем рынке, с допущением вольной торговли внутри страны значение монополии не только ослабляется, но становится в прямом противоречии с желательным ростом производительных сил страны»[215]. Сменовеховцы полагали, что благодаря введению монополии новому внешнеторговому государственному аппарату будет недоступно все то, что частной русской торговлей «было ранее сделано за границей в смысле связей, организации, знания рынков, закупленных, но не отправленных в Россию товаров и т. д.»[216]. В то же время все расходы по содержанию государственных внешнеэкономических структур, в отличие от частных, ложатся на республиканский бюджет, а эффективность работы сильно снижается из-за влияния элементов бюрократизма, которые проявляются в невозможности быстро заключать выгодные сделки с зарубежными партнерами из-за различных долговременных согласований с центральным руководством. Помимо этого, вся тяжесть финансирования внешнеторговых операций также ложилась на государственный бюджет. Сменовеховцы подчеркивали, что по причине монополии внешней торговли «все те ресурсы, которые могли бы быть брошены в обращение из общественных и частных источников, оказались блокированными во вред делу, ибо у государства никогда не может быть в руках достаточно средств, чтобы закупить потребность в товарах всего населения целой страны»[217].

Исходя из строгого учета экономических потребностей страны и достаточно полного удовлетворения производственных и потребительских нужд населения, сменовеховцы предлагали заменить монополию такой системой регулирования внешней торговли, которая более всего отвечала бы запросам «нэпа». Так, в порядке убывания централизации и регулирования внешней торговли предлагались следующие переходные меры: «строгая система разрешений на ввоз и вывоз любого количества и рода товаров; – облегчение ввоза и вывоза на компенсационном начале, вывоз разрешается, если обеспечивается равноценный ввоз, и наоборот; – установление количественных контингентов, в пределах которых более свободно даются разрешения на ввоз и вывоз; – издание списков товаров, к которым применяется облегченный ввоз и вывоз не в разрешительном, а в явочном порядке; – переход к таможенной системе, с регулировкой ввоза и вывоза соответствующими повышениями или понижениями пошлин автономного тарифа; – принятие конвенционных таможенных тарифов с отдельными странами; – восстановление начала «наибольшего благоприятствования» и возвращение к довоенной системе международной торговли»[218].

В целом, по мнению сменовеховцев, если придерживаться более строгой и более свободной разрешительной системы, государство сможет сохранить и без монополии возможность регулировать и направлять в своих интересах внешнюю торговлю. Для этого Наркомат внешней торговли должен будет «контролировать деятельность допущенных им к заграничным закупкам организаций и предприятий»[219]. Появление же на мировом рынке российских частных и кооперативных организаций позволит максимально использовать экспорт отечественных товаров для привлечения в страну иностранной валюты и кредитов, не связанных государственными обязательствами, уменьшить использование золота для оплаты ввозимых из-за границы товаров. Для более полного принятия Россией торговой техники международного рынка с ее гибкой приспособляемостью к переменчивым условиям мировой конъюнктуры сменовеховцы предлагали создание смешанных обществ и концессий, а также организацию в стране международных торговых бирж и сети коммерческих школ[220].

Таким образом, предлагая осуществить все перечисленные меры во внутренне– и внешнеэкономической областях, сменовеховцы полагали, что благодаря им Россия сможет возродиться в форме могущественного государства с рыночной экономической системой. Они считали свободное предпринимательство наиболее эффективным методом хозяйствования, однако отнюдь не стремились к восстановлению капитализма как формы социального господства старых эксплуататорских классов. Думается, что выдвинутая сменовеховцами экономическая программа могла бы стать реальной альтернативой складывающейся в 1920-е годы в нашей стране командно-административной системе. Однако она не была с должным вниманием изучена большевистским руководством, провозгласившим «новую экономическую политику», но так и не осуществившим ее на деле. Большевиками была твердо усвоена необходимость полного устранения из социальной жизни экономических рыночных механизмов хозяйствования, с которыми до самого последнего времени отождествлялись все основные пороки капитализма. Исключив экономические методы, механизмы саморазвития общества, большевистское руководство тем самым сделало окончательный выбор в пользу прямых, волевых методов хозяйственного развития, оно предпочло силе экономических стимулов силу власти.

В этих условиях «диктатура пролетариата» оценила предложения сменовеховцев в экономической области как «реставраторские». Одновременно в антисоветском лагере данные предложения сочли за «пробольшевистскую пропаганду». Однако мы видим, что экономические идеи сменовеховцев представляют достаточно сложную и довольно стройную систему, они гораздо сложнее приписываемых ему политико-идеологических характеристик. Скорее всего, мы можем говорить о том, что в этих идеях были во многом предвосхищены идеи «мирного сосуществования государств с различными социальными системами» академика А. Д. Сахарова 1960-х годов, а возможно, и теории конвергенции американского социолога и государственного деятеля Збигнева Бжезинского 1970-х годов. Деловые, обоснованные предложения сменовеховцев, правда, не имели столь громких названий и не рассматривались как принципиально новые политические доктрины, но они давали возможность быстро и эффективно поднять экономику России. Это была реальная экономическая программа Третьего Пути России.

Данная экономическая программа во многом дополняла и углубляла основные положения их политической программы, где можно выделить три основополагающих момента. Во-первых, сменовеховцы поняли бесперспективность дальнейшей вооруженной борьбы с большевиками, осознали кризис антибольшевистского движения в белой эмиграции, а потому считали необходимым «примириться с советской властью» и выражали готовность работать с ней для возрождения великой России. Во-вторых, сменовеховцы, оставаясь на позициях русского патриотизма, желали использовать сотрудничество с большевиками для укрепления российской государственности, видели в Советской России единственную силу, способную укрепить позиции будущей новой России во всем мире. В-третьих, у сменовеховцев были сильны надежды путем сотрудничества с большевиками добиться расширения частной инициативы в экономике, введения демократических прав и свобод для эволюции «диктатуры пролетариата» в сторону либерально-демократического государства. Можно предположить, что определенное воздействие на взгляды сменовеховцев оказали идеи правых социал-демократов и центристов в Германии, которые пытались соединить систему Советов с парламентской демократией, то есть включить Советы в систему парламентской республики. Во всяком случае, родство подобных взглядов, время и место их появления, близость их идеологических постулатов позволяют высказать такое предположение.

В условиях социального хаоса интеллигенция всегда пытается выявить то направление социального компромисса, который можно охарактеризовать как аттрактор. И «Смена вех» была одним из наиболее ярких вариантов подобного поиска в 1920-е годы.