Междуцарствие в головах. Глава 3. РЕАЛЬНАЯ ВИРТУАЛЬНОСТЬ (Галина Мурсалиева)

В морге страшно только в первый раз, можно даже в обморок грохнуться. Во второй, говорят, уже полегче. Ну а служители морга – они там вообще посреди всего ходят с пирожком и с аппетитом. Их уже не тошнит, вот в чем все дело.

И может быть, мы стали похожи на них? Или кто-то, может быть, самые честные, на патологоанатомов? Менялись только таблички-имена, характер ран, повлекших смерть, – они добросовестно описывали это, описывали, описывали… в никуда, потому что читать эти описания было невозможно. А значит, и некому.

С моргом – это вообще-то не мое сравнение, а кандидата психологических наук Владимира Трипольского. Когда я с ним говорила, он только-только вернулся из Лиссабона и оживленно рассказывал о том, что там кошки, собаки – даже бродячие – трутся об ноги совершенно незнакомых им людей. У нас топнешь ногой, и они в панике отскакивают, у них, даже если замахнешься, ни на шаг не отойдут, наоборот, приблизятся и, доверчиво глядя в глаза, завиляют хвостом. Потому что они никогда не испытывали на себе агрессию людей. «Это, если иметь в виду как показатель отношения к слабому, очень знаменательно», – сказал мне Трипольский.

– Но почему не тошнит? – безжалостно вернула я психолога к теме морга. – И почему, когда в одном блоке новостей говорят, что погибли 29 человек, а талибы расстреливают памятники, нас больше впечатляет последнее? Расстрел памятников больнее, чем расстрел людей? Почему так странно мы воспринимаем информацию?

– Это запредельное охранительное торможение на информацию, которая перестала отличаться новизной, – объяснил он. – Наша психика так защищается от разрушения, краха. Всякий новый раздражитель с новой силой пробуждает, а потом гаснет новизна и вступает охранительное торможение…

И как-то незаметно так на непуганую лиссабонскую живность опять перешел. Там, мол, сидишь на бульваре, а на руку тебе синичка садится.

Я полагаю, из этого ясно: там личность, права синички не уничтожаются. Из логики момента теперь бы надо сказать, что у нас уничтожаются права человека. Но это-то как раз та самая информация, которая давно перестала отличаться новизной.

– Когда ситуация с правами человека была более тягостной – сегодня или в советские годы?

Известная правозащитница Людмила Алексеева, отвечая мне на этот вопрос, сказала, что тягостнее ситуация была, безусловно, в годы советские, потому что сегодня правозащитники выигрывают 50 % всех дел. То есть помогают каждому второму.

– Это не значит, что ситуация сегодня хорошая. Она лучше только тем, что можно бороться, можно противостоять, а не тем, что нарушений прав меньше.

Я-то не думаю, что поколение правозащитников, к которым принадлежит Людмила Алексеева, стремилось к тому, что есть сегодня. Рискуя, стоически выдерживая стены непонимания, мечтая: вот зачеркнем шестую статью и тогда расслабимся, – разве могли они тогда предположить, что, зачеркнув, будут радоваться тому, что в силах помочь каждому второму?

Дело в том, что те 50 % дел, которые они проигрывают, обесценивают выигрыш другой половины. Если в лоб сказать – те самые 50 %, которым помочь невозможно, и создают для другой половины фон морга. Ощущение нереальности, деперсонализации, зависимости от общего большого зонта, под которым можно спрятаться. Страшно попасть в другую половину – под осадки. А в этой самодеградация неизбежна: что-то такое выигрывая, некую иллюзию безопасности, мы проигрываем себя.

Вот и был такой момент, когда выпрыгнули люди в дождливый митинг НТВ – неважно как: морально ли, физически. И парашюты – не общий зонт, а личные маленькие разноцветные зонтики – у них раскрылись. Для тех же, кто не прыгнул, наступил момент замешательства и очень даже искреннего недоумения: да ради чего? «Ведь не стоит предмет, да и тема не та…»

– Киселев! Да неужели он вам действительно нравится? Такой пафосный, да и деньги там крутятся, а не принципы, разве не понятно? Разве это все действительно можно защищать с чистым сердцем?

Не понимая, что дело вовсе не в Киселеве… А в том, что игроки их могут менять, как пешки.

Мы, живя на 50 %, устали от «идей, сужающих сердце». От перевернутых прописных истин: лежачего бьют, чужие письма читать хорошо, судите погромче и несудимы будете. Устали все сдавать, все терять… Но крепились: ну да, война, но ведь не железный занавес. Ну да, подлодка – «она утонула» и потопила что-то человеческое в цинизме властей, но ведь у нас выборная система… Ну да, фальсификации, но ведь на 50 % мы что-то защищаем…

Люди с маленькими зонтиками, защищающими только от дождя, «выбросились» не из-за Киселева. И не из-за НТВ. Просто самолет, в который они вошли, когда только-только отменили шестую статью Конституции, летел все время не туда. И они устали себя успокаивать. И устали терять в одиночку…

В «Опытах» Монтеня есть такой эпизод: идет война, и некий граф теряет одного за другим своих близких родственников и друзей. Гибнут его сыновья, братья, товарищи, с которыми он рос, а он как будто не меняется в лице. Он присутствует на всех похоронах, но никто не может похвастать тем, что видел хотя бы раз слезинку на его мужественном и суровом лице. И вот после уже 15 или, может быть, 20 таких смертей убивают его оруженосца – человека для него нового, чужого. И на его похоронах граф неожиданно громко разрыдался. Люди вокруг поражены и шокированы, им кажется просто неприличным так скорбеть о неблизком человеке, когда погибло столько близких. Но плакал он не оттого, что оруженосец оказался ему дороже, а только потому, что устал от потерь. Потому что это оказалось последней каплей.

Плакал, потому что дошло.

Как только НТВ из горячей точки превратилось в контролируемое пространство, мое личное пространство нарушилось. Телевизор с тогда еще дециметровым каналом ТНТ был только в комнате моего двенадцатилетнего сына, но он любил СТС. Смотрел всякие фильмы про команду спасателей, про инопланетян и Чарльза, который почему-то всегда за все в ответе. Я вторглась в пространство сына: «Дай послушать НТВ. В смысле ТНТ. Пожалуйста». А что он мог сделать? Согласился, но сквозь зубы.

Мысленно говоря: «Ты же всегда смотрела все в своей комнате!» Его микромир был угнетен.

Я уходила. Сидела, грустила: «А на ТНТ сейчас макароны дают»… В моей комнате есть НТВ, но оно стало одноклеточным. Кто-то за меня решил для меня все упростить. Сквозь бутылку пива, которая закрывает часть разбитой машины (помните, была такая реклама), это «как бы НТВ», может быть, и можно смотреть. Но мешало осознание, что все-таки машина разбилась. Предупреждал же Станислав Ежи Лец: «Не буди в палачах совесть, не то пробудишь их добросовестность». Так нет же, разговаривали с ними, усовещивали, разбудили до суда. И все они нам объяснили про права собственника и долги. Но я – телезритель, и мне неважно, что там как и из-за чего произошло. Мне неинтересны формальные поводы. Я привыкла именно в это время, именно в этой комнате, именно в этой позе слышать и видеть именно этот канал – привыкла на уровне условного рефлекса. Мне ломают привычку, в нее вмешиваются, меня в моей крепости – в доме поразили в правах, достали даже здесь. Нарушили личную границу – ее перешли. Со мной не посчитались. И что? Помощь зала, звонок другу? Но зал разадаптирован, а друзья испытывают примерно те же чувства, что и я. Звоню специалистам, в чьей профессии есть слово «ПСИХО», что скажут?

Алексей КОПЫЛОВ, психиатр, психоаналитик:

– Когда человек ощущает, что кто-то ему установил или убрал рамки или взял и поменял их, – что он может испытывать? Растерянность, разочарование. Ситуация с НТВ для кого-то поменяла все, для кого-то не изменила ничего. Кто-то обезоружен, становится пассивным, кто-то, наоборот, напрягается, перегруппировывается. Нет адекватной замены тому, что у него отобрали, – будет делать что-то, что ему эту недостачу компенсирует. Все это есть реакция на вторжение. Вторжение всегда рождает вторжение. Команда НТВ вынуждена вторгаться в другую среду, телезритель-поклонник – на другие непривычные кнопки… Дискомфортно всем.

Владимир ТРИПОЛЬСКИЙ, кандидат психологических наук:

– В старых учебниках психологии описывается такой эксперимент: человека вводят в специально оборудованную комнату и закрывают за ним дверь. Это обычная комната: круглый стол, на нем скатерть с бахромой, четыре стула, трехрожковая люстра на потолке, занавески на окнах. Все так, но перевернуто на 180 градусов, то есть люстра внизу, бахрома со скатерти не свисает, а поднята вверх, занавеси идут от пола к потолку. В такой непонятной ситуации каждый реагировал по-своему. Кто-то хихикал, кто-то заболевал: у него начиналась рвота, головокружение. Когда резко меняются ориентиры, люди испытывают чисто физический дискомфорт, который может перейти в физиологический: головная боль, раздражение, бессонница, повышенная возбудимость. А причина – в личностном психологическом дискомфорте. Если не один человек, а сразу много людей его испытывают, возникает социальная напряженность. Для общества – это потрясение. Оно – расколото.

Елена КАЗЬМИНА, психоаналитик:

– Случившееся с НТВ увеличило эмоциональную нагрузку на всех. Кто понимает это, кто нет, но чувствуют и реагируют все, потому что это – изменившаяся реальность. И человек задается вопросом: где теперь моя реальность? И какова теперь реальность вообще? НТВ стало линией разлома двух мироощущений. Первое: царь хороший – бояре плохие. Я не выдержу мысли, что царь плохой. Второе: я могу допустить, что реальность плоха, что она такова, и я принимаю эту реальность, буду жить дальше, зная и понимая ее.

2003 год. На первом канале телевидения состоялась премьера передачи «Розыгрыш». Планета… не помню, как называется…

Повсюду – вой людей, убедивших себя в том, что «с волками живем уже». Идет какая-то дико-агрессивная волна самопрезентаций: «Я лучше, чем вы!» Чем? «Чем вы все!» Сплошная линия когтей и клыков – неслабые звенья. Каменный век телевидения, внутривидовой отбор: «Если мы сначала не ударим, голоса нашего никто не услышит. Сначала ударь (ударь, ударь, ударь!), потом получишь рейтинг. Без него погибнешь от холода, голода, диких зверей. По-волчьи вой!»

– Мужчина, я хочу вам сказать, что вы – подонок!Поаплодируем. Передайте микрофон женщине, она очень хочет что-то сказать.

– Мужчина, я от себя тоже очень хочу сказать, что вы…А это же все феномен толпы. В толпе всегда кто-то первый кричит: «Вот он, бей его!» Бегут-догоняют целыми селами, целыми стадионами, «целыми» телеаудиториями – кольями забивают, арматурой глушат, лежа на диванчике, мысленно сжигают на площади. И – рейтинг, конечно – рейтинг, что уж там «За стеклом», что там «Окна»! Только ленивый об «Окнах» этих не писал, и только ленивым – нам вот с вами – и казалось, что ниже опуститься уже невозможно. Еще казалось, что если переключишься – значит, все и нормально. Не нравится – не смотри, жми другую кнопку. А понимаете, что случилось: НЕКУДА БОЛЬШЕ ЖАТЬ.

На одном канале люди, преодолевая страх (игра такая), а заодно и брезгливость, едят-давятся прямой кишкой свиньи. На другом – «Розыгрыш». Я попала не в начало, а в конец первой истории (всего их в передаче три). Успела только увидеть девушку, на которую неожиданно с высоты что-то не то высыпали, не то вылили. Ей страшно обидно, она пытается поначалу ругаться, а потом плачет: всерьез, по-настоящему. Это – странно, но нам показывают ее теперь уже в студии, вот она сидит на сцене. Рядом в креслах – актриса Русланова и писатель Шендерович. Их тоже разыграли. Сейчас покажут как…

Это все в субботний вечер – внимание расслабленное, после рекламы возвращаюсь на канал не сразу, поэтому не знаю, что происходит, но по тому, как мечется на экране Русланова, создается ощущение горя – взаправдашнего. Она причитает, хватается за мобильный, кричит (цитирую не дословно, но по смыслу точно): «Зашла в магазин, вышла, а на месте моей машины – танк». И в самом деле, показывают настоящий танк, и под ним – раздавленная машина! Зрителям это видно, но зрители-то знают, как передача называется, а Русланова о присутствии телевидения и не подозревает (я это уточняла): съем-ки велись скрытой камерой и все «шилось» на живую нитку-эмоцию.

Затертое слово «шок» здесь просто нечем заменить: актриса испытывает настоящий шок, и мы это видим, мы слышим, как она это свое горе прокрикивает, оплакивает. Видим ее и в другой, уже новой стадии, когда больше не кричится и она молча курит. Там есть забавные элементы, с точки зрения людей посторонних, – я их намеренно опускаю. Я хочу показать, что если это и комедия положений, то только не для героини – у нее-то трагедия, и прочувствовать это ей дают по полной программе.

Подъезжает, наконец, машина ГАИ, начинается разговор автоинспекторов с танкистом. Все герои – члены съемочной группы, в ситуации по-настоящему живет, ее проживает только Русланова. Танк в итоге отъезжает, и только после того, как она ощутила уже все сполна: вот они – раздавленные, раскоряченные детали любимицы, вот она – ее боль, посмотри, зритель, просмакуй всю эту гамму чувств, – вот только тогда ей объясняют подмену, показывают спрятанную невдалеке ее целехонькую машину. И она бежит, смеется. И это все что угодно, но только не смех человека, которого только что остроумно и безобидно разыграли. Это скорее смех счастья: уже не чаяла, мысленно, эмоционально похоронила, а вот оно – живо…

ШУТ-точки. Кажется, вот сейчас над ухом довольного, в прошлом «нотного» телеведущего Валдиса Пельша проблестит стрела – и странно, что не одет он в шкуру…

Третья тема – Шендерович… Этот розыгрыш зрители в зале признали лучшим. Что же с ним произошло?

Есть физическое здоровье, но существует еще и понятие здоровья психического. Если перевести одно в другое, то можно попробовать представить себе ситуацию так. На человека нападает стая бандитов, бьет, калечит, сбивает с ног. Бьет уже лежачего. Удары звериные, явно ощутимые. Неожиданно все прекращается, и человеку говорят: «А это был розыгрыш! Мы не бандиты и не стая».

А в чем розыгрыш? А в том, что мы не бандиты и не стая… Ха-ха. Предупреждал Булгаков: «Никогда не разговаривайте с неизвестными…» Виктору Шендеровичу позвонили как бы из подмосковного города, кажется, Королева, и «юбилейным» голосом сообщили, что подавляющая часть города мечтает побывать на его концерте. Он верит (а почему бы, собственно, и нет?), приезжает в названный Дом культуры, и здесь его встречает характерный типаж – такой «новый русский» (тот самый актер-танкист, «убивший» автомобиль актрисы). Типаж по-своему так балагурит, конвертик с гонораром сует, тут же просит «сфоткаться» с девками – «они так мечтали!». И что? А «Мастер и Маргарита»: «Машину зря гоняет казенную! – наябедничал кот, жуя гриб». Тут вот тоже что-то такое «ябедное», и все кажется: ну теперь-то уж рассмеются, скажут: «Гляди, коллега, вон там камера – как мы тебя, а?» Но до первой крови бьют в драках, а тут – «розыгрыш». И Виктор выходит на сцену, где в зале, понятное дело, занято всего-то ряда два-три, но типажи опять-таки подобраны мастерски: в одном ряду – солдатики, из другого – провинциально-вычурно и в то же время скромно одетые дамы глядят с непередаваемым обожанием, и крепко сидят мужчины, похожие на председателей советских колхозов.

Ну нет у Виктора никаких догадок, начинает он концерт. И вот только начинает, как на сцену выпрыгивает женщина и громким шепотом вопрошает: а не предупреждали ли, мол, его о том, что ей поручено вести сурдоперевод, потому что в зале есть глухонемые? Шендерович удивлен, но согласен: он снова начинает вступительное слово, но тут в зале поднимается другая женщина и елейным голосом говорит о благодарности ему, Виктору Шендеровичу, за то, что он посетил их славный город. Все попытки выступающего (пожалуйста, мол, давайте после концерта все вопросы) разбиваются о фанатичный блеск глаз и бесконечный поток кругленьких, как мыльные пузырьки, слов: мы так любим вас, вы великий русский писатель.

Писатель отшучивается в своей манере:

– Я, знаете ли, настолько же великий, насколько русский…

Когда дама, наконец, садится и на сцене возобновляются попытки все-таки начать концерт, с места поднимается господин с вдумчиво-внимательным взглядом и развивает мысль о том, что много вот что-то нынче стало на виду всяких-разных шендеровичей, якубовичей ну и так далее. «Вопрос-то в чем?» – нервничает Виктор; он уже окончательно разадаптирован, не понимает, что происходит. Да, забыла сказать, что ряд солдатиков пустеет – они сообщили, что им концерт очень нравится, но дальше сидеть не могут, так как опаздывают к ужину.

Вопрос «антисемита» в том, что всюду должны быть представлены нации пропорционально. Согласны? Шендерович заводится, почти кричит о том, что нет, он так не считает, люди должны всюду, по его мнению, быть представлены пропорционально таланту! «Антисемит» не сдается, Шендерович говорит, что либо он уходит со сцены, либо разговор окончен. «Антисемит» продолжает…

Шендерович поворачивается и уходит.

Смотрите, как его разыгрывают: сначала человек испытывает абсолютную профнепригодность – он-то ведь не знает, что это все выходят «прямо из зеркала трюмо, маленькие… в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком». Что смакуется все – и эта вот его растерянность теперь, когда он уже сидит в кресле на «гостеприимной» сцене студии Первого канала, в том числе. Камера выхватывает его реакцию – вот он смеется: как бы «да, ребята, молодцы, здорово я попал, мастера вы талантливые»… Но вот он слегка забылся, он просто не в силах следить за собственной мимикой. Закрыл лицо руками, виден один только глаз, и ловит его камера, все ловит: смятение, стыд за себя – муки какие-то просто невыносимые! Идет изощреннейшее, просто садистское измывательство – подглядывание за человеком, помещенным внутрь ситуации, совершенно дикой; подглядывание за подглядывающим за собой – бедная старая передача «За стеклом». Ее считали этической голытьбой, но там-то участников изначально предупреждали о скрытой камере!

А просто нет предела совершенству…

«Что дальше происходит в квартире № 50?.. Словом, был гадкий, гнусный, соблазнительный, свинский скандал…». «Милиция», грозящая отвезти писателя в отделение, «новый русский», требующий деньги вернуть, кричащий, что Шендерович ему в итоге швырнул не те деньги: «Мы тебя как человека приняли, а ты главного человека в городе обидел!» (Замечу в скобках еще раз, что все цитаты из телепередачи не дословны, я пытаюсь передать суть.)

…Не только люди – ценности наши, заповеди тоже «внезапно смертны». Они могут быть пока еще укоренены в духе, но они – без почвы. Выросли, поднялись злые дети из культового фильма Ролана Быкова «Чучело». Встали на все эти наши слова про «так можно», «не нравится – не смотрите», создали свои культы.

Кто не спрятался – чучела…

Дмитрий ЛЕОНТЬЕВ, доктор психологических наук, профессор МГУ:

– Засилье телепередач, опускающих зрителей на самые низменные пласты, позволяет мне сегодня вспомнить термин «антропологический кризис». Конечно, те же самые процессы идут не только у нас, но во многих странах такие «инстинктивные» шоу стыдливо убраны с государственных каналов. Их можно смотреть только за деньги, по коммерческому телевидению. Безусловно, это мало кого спасает – обсуждаемые вещи небезопасны для человека как вида: переворачиваются представления о норме, снимаются внутренние запреты, как бы внушается установка на то, что успех возможен только при бесстыдно-агрессивном напоре, человеческие же усилия бесполезны, можно остановиться в своем развитии. Психотерапевты хорошо знают истину: «К какому “Я” ты в человеке обращаешься, то “Я” тебе и отвечает». Бесконечное обращение к самому упрощенному, даже можно сказать, животному «Я» на нашем сегодняшнем телевидении дает мировоззренческое обоснование регрессии общества…

Смотрите? Я тоже смотрю. Вы, вообще, какой телезритель – заядлый или балующийся? В учебниках по социальной психологии говорится, что если в день вы смотрите телевизор часа четыре и больше (это тысячи часов в год) – значит, вы заядлый.

И я «заядличаю» уже несколько дней, сознание мерцает, как телевизор в темной комнате. Трудно только в первый день выдержать сразу четыре часа, коченеешь как-то, эмоционально обомжевываешься. Как будто поселилась на вокзале.

Я на вокзале. Это студия так сделана – под вокзал, там еще поезд все время ездит на заднем экране – везет людям встречу с близкими, программа называется «Короткие встречи». Игорь Кваша с Марией Шукшиной давно ведут подобную программу, там тоже людей находят, но… Как-то там все тактично, сострадательно, медленно… Такие вещи не живут долго в памяти – слишком все по-человечески. А здесь в детский реабилитационный центр приходит корреспондент и спрашивает: «Кто из вас Сережа?»

– Это я, – отзывается мальчик лет десяти. И везут его в Москву, где уже сидят на вокзале-студии его мама и бабушка. Пять лет они его не видели – отец увез. Письма писал, потом перестал, спился. Сережа позже расскажет, как приблудился к строителям, жил с ними в вагончиках; хорошо там к нему относились, кормили. Но стройка закончилась, он скитался, потом попал в реабилитационный центр. И вот теперь его – с поезда на сцену, посадили между мамой и бабушкой. Он их видел в последний раз малышом – теперь глядит подростком.

– Ну что, Сережа? – требовательно, с каким-то даже металлом в голосе спрашивает ведущая, – с кем ты останешься? Вернешься в реабилитационный центр? Или поедешь домой с мамой?

– Не знаю, – мучительно, болезненно морщась, говорит мальчик, – даже не знаю.

– Сережа! Поезд ждет! Что ты решил? – не отступает ведущая. И очень требовательно через пару секунд:

– Сережа! Говори!

Бабушка и мама, причитая: – Ну как же это, все тебя ждут, мы так тебя ждали, готовились…

– А где вы были, когда я на стройке… – Ну не может ребенок сразу отреагировать все эмоции, застрял в каких-то внутренних пустотах. Накрыло его внезапным этим теледобром, как взрывом, он под завалами. Вытащат? Спасут?

– Сережа! Итак… – не унимается ведущая. – Сережа! Мы ждем…

Отворачиваясь, плача, не глядя на родных (посмотришь – расслабишься), мальчик принимает решение к ним не возвращаться… Поезд везет его назад, в реабилитационный центр. Студия аплодирует.

Может быть, «окнами», «стеклами», «голодом», «домами», «запретными зонами» огрубленные, мы просто уже не можем знать, где в самом деле зоны по-человечески запретные? Мы столько пережили запредельных, но понарошечных откровений. Так много людей истекло на наших глазах клюквенным соком, столько было стонов раненых помидоров. Завороженный ужас – привычное состояние, мы просто смотрим, мы не знаем. Настоящий это мальчик или нет? Боль у него – настоящая? Но если да, то все случившееся для него по силе травмы равно тому, что чувствуют жертвы терактов. Спросите у любого психиатра, он подтвердит, что по последствиям для детской психики шок от таких вот коротких и ни к чему не ведущих встреч переживается ничуть не легче… А если это все-таки был маленький гений – актер? Или дети из Беслана – могли ли их сыграть дети-актеры в шоу Гордона, как вы считаете? А если дети настоящие, то как стало возможным приглашать их в шоу Гордона?

Приглашать их – в шоу?

Вы вообще видели это шоу? Оно так и называется – «Стресс»? Странно все-таки смотрится здесь ведущий, правда? Как переодетый волк: «Ребятушки, козлятушки…». Там, где-то за пределами студии, проходит ось зла, а здесь, из студии, защитник, доброумышленник Александр Гордон напрямую в эту ось пробивается: «Мэр города такого-то! Поставьте женщинам телефон, они делают доброе дело…» Он знает точно, кто виноват и что делать. Он хороший. В сказках и в комедиях обычно, когда герой вот настолько подчеркнуто хороший, так непременно у него ус отклеится, парик слетит или маска отдерется… Я сейчас даже не говорю про ту передачу, где были дети из Беслана, я просто даже не возьмусь про нее говорить… Я про следующий сюжет: в студии – женщины-правозащитницы из Сочинского района. Они буквально спасли 15-летнего Витю, беглеца из северного городка. Мальчик просил милостыню и теперь вот, уже в телестудии, объясняет, что милостыню просить его заставил «этот черный таджик». Правозащитницы в рассказе своем о «хозяине» мальчика говорят не иначе, как «этот товарищ». Подразумевается – мошенник, бандит, гад; и это нормально, потому что так оно, наверное, в действительности и есть. Ведущий обобщает:

– А как этот узбек-таджик-оглы вообще там оказался?

И это он не потому так говорит, что «привет милиции, я свой». Что все словесные портреты злодеев рисуем вместе. Нет, здесь как раз все вовсе без пафоса. Слишком сама роль пафосна, невозможно же все время держаться в рамках роли цивилизованного, гуманистического кого-то, «ну ребятушки, ну козлятушки…», сколько же можно? Невозможна искусственная гармония. А гармонии хочется

– Ты работу-то там у себя пробовал найти? – с интонацией прямо-таки отеческой спрашивает ведущий у Вити.

А Витя работает. Крошки кирпичные крошит, можете себе представить, крошки заработка. Мать больна, дома все детишки младшие. Отец бросил. Вите, напомню, 15. Он и в Сочи-то подался от безнадеги, безысходности. А ведущий теперь про планы спрашивает. Самое время спросить. Хочет Витя в техникум, выучиться бы ему на сварщика.

– Сделаешь? – спрашивает ведущий.

Перевод происходящего диалога: «Что, парень, плохо тебе?» – «Да, очень, невыносимо, я не знаю, как вытащить семью, я пробовал, и вот что вышло, не знаю, что делать, как…» – «Обещаешь быть хорошим?»

– Сделаю, – через паузу отвечает мальчик.

Все. С Витей разобрались. Аплодисменты.

Уходим? Вы куда попали? Я в вечерние новости на первом канале. Здесь гость из института социологии Михаил Горшков, и он все объясняет – у нас, оказывается, 36 процентов населения вообще не хотят быть богатыми. Вот в чем все дело. Иные мы все-таки люди, иные у нас ценности. Неуклонно растет количество населения, довольного своими доходами. Крепнет и увеличивается средний класс. Бедных на всю страну всего семь процентов. И это – дно, в основном, опустившиеся люди – так говорит господин Горшков. Ими, конечно же, надо заниматься.

Пропускная способность сознания заядлого телезрителя (моего, сейчас, к примеру) равна возможностям центральных магистралей Москвы в вечер пятницы. Это внимание водителя в мертвой пробке: поначалу он идет на любой маневр даже ради каких-то миллиметров, но уходит влево – а правая полоса вроде как слегка двинулась, вправо – встала правая. Там реклама, здесь новости, здесь те же новости. Бесполезность, безрезультатность каких-то действий рождает ощущение полного аута, беспомощности. В таком состоянии – рассеянном, свободно плавающем – внимание может быть захвачено чем угодно. Вы застреваете, к примеру на Горшкове, слушаете и думаете: все давно уже у всех наладилось, все процветают, только вот я один такой лох. Или рационализируете: «Ну… вряд ли средний класс растет, здесь, наверное, путаница в терминах. Вот, к примеру, знакомый из провинции получает копейки, крутясь на двух работах, а говорит, что по меркам своего города живет средне. Он и зачисляет себя в средний класс». То есть вот что происходит на самом деле – людям показывают уже почти советскую реальность, а люди внутри этой реальности пытаются как-то жить, они в нее верят, обосновывают ее. То есть не советский зритель живет в почти уже советской телереальности. А он, то есть мы с вами, точно не советский – телезритель советский жить в телереальности не мог просто по определению – он в нее категорически не верил. Ну не было в его жизни киселевского НТВ, не носились по его экрану кони с «Вестями». А в нашей было, и мы поверили, мы привыкли очень быстро, как к пульту – к хорошему всегда привыкаешь быстро, – к телевизору, который все нам расскажет, все покажет и даст комментарии всех сторон. И конечно же, мы заметили тихие подмены. Передачи убирались не потому даже, что они были оппозиционны, а потому, что были живые, непредсказуемые – торчащие гвозди всегда забивают. Когда журналистские гвозди забиваются – все остается без контекста, даже добро. Добро без контекста – чужое добро, какая-то наличность, – оно не духовно. Жесты ветра повторяют не только флюгеры, но и цветы.

Пульты теперь держат не руки, а инерция доверия, кредит, который пока все еще не исчерпан. И он неисчерпаем, потому что это такой удобный самообман: мы смотрим, потому что верим, а верим, потому что реальность невыносимей.

В телевизоре нас любит «Техносила». Все время про нас думает «Тефаль». ТНТ помогает, Александр Гордон излечивает стресс. Программа «Короткие встречи» найдет, если потеряемся. Нам сказочку расскажут, нам песенку споют: «Не ходите, дети, в Африку гулять! В Африке большие злые крокодилы, внутренние враги, пособники террористов, гвозди торчащие, мысли НЕ НАШИ».

А вы знали? В Таганроге пробки были как в Москве. Их создавал Рома из реалити-шоу «Дом-2» – где остановится, там в течение пяти минут и пробка, водители выпрыгивают из машин и бегут к нему, все бегут. Вот он сейчас об этом рассказывает. Про маму с папой еще говорит, про то, что им нравится, а что нет в том, как он строит любовь. Оказывается, вот уже месяцев пять или шесть каждый вечер по телевизору папа с мамой внимательно смотрят, следят за этим процессом. Рому ненадолго отпустили из телевизора домой, и привез он оттуда для шоу пожелание. Какое? «Розыгрышев побольше надо». Два раза Рома это повторил: «Побольше надо розыгрышев», и никто не дернулся, а все, наоборот, закивали. Вместе с ведущими. И меня не передернуло – шел четвертый день моего заядлого телесмотрения. А что, в самом деле, такого неправильного в речи этих «реалистов»? Вот когда моему сыну было годика три, он сказал как-то: «Это мой вилка». А я, конечно, сразу же и поправила его: «Не мой вилка, вилка – моя». Он обиделся: «Что я тебе, девочка, что ли?»

Слово «розыгрыш» мужского рода. Ну и… в общем не знаю, там какая-то логика наверняка есть. Где-то.

Вы сейчас где?

Можно, я с ресниц начну? Очень нравятся – длинные, черные, изогнутые на концах. Дальше: серебристые виски, бархатные перчатки с серебряными кнопочками. Холеные ногти, нефритовые четки, н-да.

Пробор – безукоризненно аккуратный, волосок к волоску, крахмальный воротничок, жемчужная булавка в шелковом галстуке, вот-с…

Подтянутый – сказываются ежеутренняя обстоятельная гимнастика с японцем-камердинером, зеленый чай, дыхательные упражнения. Высокий, худощавый, широкоплечий. Брюнет, глаза синие, заикается, курит сигары.

Узнали? Кто-то, может быть, с самых первых строк описания, кто-то – позднее, но узнали, полагаю, все акунисты (звание присваивается каждому, кто «глотал» чтиво Бориса Акунина). Ну конечно же: господин статский советник Эраст Петрович ФАНДОРИН. Почему именно этот лощеный франт, элегантнейший аристократ, писаный красавец? А потому, что человек без ружья просто категорически не герой нашего времени. У Эраста же Петровича всяких штучек колюще-режуще-стреляющих – куча. Он даже в баню, напомнить вам, как собирался? «За эластичную ленту подтяжки для правого носка засунул маленький стилет в легких ножнах… в кобуру на спине сунул велодог – миниатюрный пистолет… в другую кобуру, приспособленную для ношения под мышкой, – семизарядный “герсталь-баярд…”»

Я, конечно, все буквализирую, а на самом-то деле Фандорин – силовик, человек с ружьем на страже государства, в достаточно высоком чине, ранге и звании. Послужной список опять же: принимал участие в русско-турецкой войне, был на дипломатической службе в Японии, кавалер ордена Святого Владимира 4-й степени за дело «Азазель», Святого Станислава 3-й степени – за дело «Турецкий гамбит», Святой Анны 4-й степени – за дело «Алмазная колесница», а также японских орденов Большой и Малой Хризантем.

Но даже и не в этом дело. А еще и в строчках биографии, даже самой ранней – вникните: мать умерла рано, отец ушел из жизни, когда Эрасту было 19, и ничего родитель, разорившийся дворянин, своему единственному сыну не оставил, кроме долгов. Эраст вынужден был уйти из гимназии и поступил на службу в полицию коллежским регистратором. И уже в двадцатилетнем возрасте получил чин титулярного советника – без какой-либо протекции. Числясь, кажется, в Министерстве иностранных дел, стал в реальности работать на Третье отделение.

Слушайте! Вам тоже вспоминается всем известная биография питерского студента юрфака, который делал все для того, чтобы быть приглашенным к сотрудничеству со спецслужбами? Восточные единоборства, знание иностранных языков, борьба с терроризмом – это я про кого?

А я все равно про Фандорина. Да кто ж сегодня помнит, что такое значат его вот это самое Третье отделение и уж тем более русско-турецкая война, скажете вы. Разве это все актуально, когда сегодня – Чечня и Афганистан? Почему герой нашего времени – из позапрошлого века, с хризантемами большими и малыми? Разве нет достойного в реальном времени?

Нету. Точнее, может быть, в реальном времени и есть, но мы живем в потрясающе-ослепляюще яркой графике реальности виртуальной, а потому самоотдачи чьей-то видеть не можем. Блоки самоподач настолько утомляют и притупляют зрение, что увидеть то, что есть, просто невозможно – все видят только то, что надо видеть. На это «надо» работают представители самых доблестных сегодня профессий – имиджмейкеры, политические технологи, визажисты, дизайнеры, декораторы. Не садовники, не строители, то есть не создатели и не творцы, а «украшатели». «Украшенным» остается только декларировать благородные цели, а делать можно все что угодно. Мир получается ролевой: функции обязывают, имиджи на фоне первоклассных декораций работают, а люди изо всех сил соответствуют мимикой, жестами, речами, но… не соответствуют. И на таком вот театральном фоне несоответствия, понарошечных слов и неписаных правил игры писаный красавец Фандорин (вспомним честно: и человек-то он писаный) оказывается самым настоящим и осязаемым.

Потому что правил игры не соблюдает. И вообще не играет – просто живет по собственным правилам. Ничего не декларирует. А просто объясняется: «…Собственные правила – это не желание обустроить все мироздание. А попытка хоть как-то организовать пространство, находящееся от тебя в непосредственной близости. Но не более. И даже такая малость мне не слишком удается». То есть рыцарь он без страха, но с вечными упреками самому себе. И, может быть, потому как человек – безупречен. От такого не ждешь вероломных поступков. Фандорин, скажем так, «веропочинительный». Даже явный враг его, тезка Жеглова князь Пожарский, обвиняя его, это-то и подтверждает: «При всех блестящих качествах у вас есть огромный недостаток. Вы начисто лишены гибкости, не умеете менять форму и цвет применительно к обстоятельствам, не способны сворачивать с намеченного пути на кружную тропинку. А стало быть, не подсидите и не воткнете нож в спину».

Есть такая притча: «Сказали мне: эта дорога ведет к смерти. И с тех пор вьются передо мной глухие, кривые, кружные тропки».

А любопытно так взглянуть: Жеглов, Пожарский и Фандорин – все трое потрясающе обаятельные суперсыщики, у всех в ремесле риск, все играют с опасностью. У каждого быстрая реакция, уникальнейшая интуиция и абсолютно аналитический склад ума. Все трое авантюрны и почти всегда блистательны. Два Глеба свернули с дороги, а по прямой, «ведущей к смерти», пошел только один.

Фандорин идет, бесконечно рефлексируя: «…Вроде бы расследование как расследование, да еще поважнее любого другого. И цель достойная – защита общественного спокойствия и интересов государства. Откуда же чувство запачканности?» Он без конца застревает в моральных дилеммах. Вот, к примеру, решил, что все-таки надо подать руку высокопоставленному мерзавцу: он – гость. И снова сомнения: «…а может, вмешались в это решение какие-то карьерные соображения?». А тут вдруг врывается полиция и, тысячу раз извиняясь, – все-таки не к кому-нибудь, а к господину статскому советнику ворвались, – сообщает, что тот самый высокопоставленный господин убит и что «э-э-э… убили его вы, и что вас должно немедленно взять под стражу». И что Фандорин? «…В первый момент Эраст Петрович испытал абсурдное облегчение при мысли о том, что проблема с рукопожатием снялась сама собой».

Температура – 40, какое счастье, можно не идти на контрольную!.. Детский сад, точнее – младший класс школы. Еще точнее: слишком человек всегда спотыкается о собственные моральные контрольные, сдает самому себе невидимый экзамен. Тут есть один страх – всего один: чуть отступишь от собственных правил – и инфицируешься, попадешь в ситуацию, когда не то чтобы там какому-то мерзавцу – самому себе руки не подашь. Эта его щепетильность иногда раздражает: получается, что внутреннее достоинство и благородство, «незапачканность» ему вроде как даже и важнее общих достойных и благородных целей. Да еще в таких обстоятельствах, когда люди один за другим становятся «живыми бомбами», создавая «вакханалию терроризма», а в силовых ведомствах – интриги, неразбериха, «вавилон». Да все бы ему простили в такой ситуации: и запачканность, и даже грязь, да сколько угодно грязи и крови – разве мы этого не прощаем? Разве не влюблены в Жеглова, у которого щепки летят во все стороны? Не «рукоплещет восхищенный зал» мира словам «акция возмездия»?

Чем страшнее и ужаснее глаза лидеров государств в момент произношения подобных «клятв» (слова уже были разные) – тем выше рейтинги. Это как гипноз: «террор» в переводе с латыни на русский и есть страх и ужас. Террор в ответ на тер-рор – подчинение страху и ужасу, выбор зависимых и несвободных людей, окольная тропка.

«… – Когда воюют, ведь мирных жителей не убивают?

– Нарочно не убивают. Но если пушка выстрелила, кто знает, куда попадет снаряд. Может, что и в чей-то дом. Это плохо, это жалко. Но это война… Разве они наших гражданских жалеют? Мы хоть по ошибке, ненарочно…»

Как вы думаете, кто ведет этот диалог? Террористы? Участники антитеррористической операции в Чечне? Исполнители «акции возмездия в Афганистане»? Почему все так похоже, то есть почему возможен любой вариант?

Разговор-то на самом деле ведется в фандоринском XIX веке. Это Грин, лидер террористической группы «БГ», натаскивает своего подчиненного. Грин, сын аптекаря, превратился в «живую бомбу», в «спичку, которая, сгорев, даст начало большому огню» после еврейского погрома в местечке. Сюда выслали из города его семью, потому что «слишком много расплодилось евреев, не имевших вида на проживание вне черты оседлости». Еврейская тема – главная и у девушки по имени Эсфирь, явно сочувствующей группе «БГ»: «…Террористы проливают чужую кровь, но и своей не жалеют. Они приносят свою жизнь в жертву и потому вправе требовать жертв от других…» И что вы думаете: Фандорин «мочит в сортире» весь подозреваемый этнотип? Да у него с этой девушкой, Эсфирью, роман! Он вообще абсолютно толерантный человек – учит языки, живо интересуется культурой разных народов и очень бережен в обращении с людьми – любыми. Ему и в голову такая мысль не приходит – про этнотип. Он, конечно, ищет Грина, но не столько даже Грин его интересует, сколько «спонсоры». Потому что понимает: терроризм не может существовать без подпитки, без государственной измены в самых высоких слоях общества – слишком дорогое и хитрое это дело, чтобы грины могли существовать самостоятельно.

Когда дорога завалена и подчас ни зги не видно, всегда кажется, что проще свернуть – так быстрее и виднее. А Фандорин идет по прямой, маясь, рефлексируя, без конца усложняя и усложняя себе задачи: не пользуется услугами тайных осведомителей, не прижимает к стенке даже явно виновного. Ему говорит Пожарский: « – Неужто вы… не понимаете, что нам сейчас не до чистоплюйства? Вы разве не видите, что идет самая настоящая война?.. Про то, как облили серной кислотой агента Шверубовича, слыхали? А про убийство генерала фон Гейнкеля? Подорвали весь дом, а в нем, кроме самого генерала… жена, трое детей, слуги. Выжила только младшая девочка, семи лет, ее выбросило взрывной волной с балкона. Переломило позвоночник и размозжило ножку, так что пришлось отрезать. Как вам такая война?

– И вы, охранитель общества, готовы воевать на подобных условиях? Отвечать теми же методами? – потрясенно спросил Фандорин».

Почти без потрясения мир совсем недавно встретил «те же методы». А сегодня мировая элита – писатели-фантасты, философы, музыканты – обсуждают российский вопрос: «Что делать?». Сказать по-русски «мочить в сортире» им неловко. Умберто Эко, Салман Рушди, Пол Маккартни и многие другие светила говорят красивее: как жить рядом с ними, как распознать в представителе «подозреваемого этнотипа», террорист он или нет? Здесь молчаливый крик: да выслать их скопом из западного мира! Запретить въезд! Но «нельзя изгнать дьявола при помощи Вельзевула, он придет вместо него». Появятся, да и уже появились, европейцы с оружием в руках на стороне Аль-Каиды. Уже арестованы такие. Уже дают показания. Огромное количество американцев приняли ислам, так что останется – инквизиция? Терроризм – любой, который как вызов и который как ответ, – всегда мимикрирует. Начинается с благих вроде бы целей, а потом маховик раскручивается и наступает полный плен. Во всех антитеррористических законах, которые принимает сегодня западный мир (мы будем вас прослушивать, наступать на ваши права и свободы ради великой цели), есть страх и ужас. Они и продиктованы страхом и ужасом, то есть террором. Это – великое поражение.

А Фандорин, чистоплюйствуя и заикаясь (никто ему не ставил дикцию), терроризм победил. А потому что сказочный он все-таки герой, скажете вы. В истории такого не бывало, никто и никогда не побеждал терроризм полностью…

Побеждал. Но только однажды.

Это был XII век, и, конечно, все происходящее терроризмом еще не называлось. Но была такая организация, устроившая миру жесточайший террор, – орден исмаилитов, аналог современной Аль-Каиды. Это была их эпоха Крестовых походов, даже в Европу проникали смертники – асассины, и в ход шло все: яд, кинжалы… Они добились атмосферы полного страха. Даже Ричард Львиное Сердце боялся исмаилитов.

А победили их монголы. Потому что асассины, проникавшие всюду, в их среду проникнуть не могли просто по определению: империя Чингисхана была начисто лишена каких бы то ни было религиозных предрассудков. У них религия считалась частным делом: будь кем хочешь – буддистом, христианином, мусульманином, – монголы (а в их рядах были люди разных национальностей) никогда не вели религиозных войн и проверкой благонадежности не занимались. Там, где нет смысла притворяться и лицемерить, люди двуличные, двоеверцы исключены. И невозможен подкуп.

Так в эпоху религиозных войн и острейшей нетерпимости смогло победить толерантное, свободное от предрассудков, здоровое общество. И так в нашу новую эпоху (средневековую?) может войти только такой герой, как Фандорин (чтоб не впасть в Средневековье). Да, государственник, человек с ружьем, борющийся с терроризмом.

Страна уже такого выбирала? Но, может быть, в выборе этом были и некие романтические ожидания именно Фандорина? Которому можно все простить – и запачканность, и даже грязь – лишь только потому, что он сам себе этого не простит, а значит, и не допустит. Который идет по прямой, потому что в любой момент готов отдать жизнь за свободу. Но свободу за жизнь – свою собственную внутреннюю свободу, свои правила и свое пространство – никогда.

Люди, конечно же, включают по привычке телевизор, но умы давно уже здесь не бродят, мозги утекают… Куда?

В книжные магазины. Вы знаете, какой, к примеру, сегодня совокупный тираж книг писательницы Дарьи Донцовой? 60 миллионов! Люди читают то, что отвечает их внутреннему состоянию. Что это за состояние? Что это за явление – народ как читатель Дарьи Донцовой? Вот в этих вопросах мы и пытаемся разобраться сегодня вместе с социальным психологом, психотерапевтом Вячеславом ШАРОВЫМ.

– Вячеслав Эдуардович, британская газета «The Guardian» сообщила недавно об очень интересных фактах. Во время московской книжной ярмарки Книжная палата провела исследование, которое показало, что большинство книг, продаваемых в России, – это криминальные триллеры, написанные женщинами, и их потребители тоже женщины. В списке Книжной палаты самая популярная писательница – Дарья Донцова.

– Как человек, специально изучавший феномен Донцовой, не могу согласиться сразу с двумя заданными параметрами. Во-первых, Донцова никогда не писала триллеры, она работает в жанре иронических детективов. Вы не найдете в ее книгах страниц, описывающих насилие, там практически нет кровавых сцен, ужасов, ну и так далее. А во-вторых, Дарью Донцову читают семьями – дети, папы, мамы, бабушки, дедушки.

На мой взгляд, исследователи в данном случае допустили некое обобщение. Женщины, авторы детективов, и в самом деле оказались успешнее своих коллег-мужчин, и именно женщины-читательницы обеспечили им такой взлет потребительского спроса. Да, вся эта симптоматика верна, но только не по отношению к номеру один в этом сегменте читательского бума. Дарья Донцова – это совсем иная история. Другое.

– А что это?

– Очень хорошо ответил на подобный вопрос знаменитый писатель Василий Аксенов. Он сказал, что Донцова – это что-то психотерапевтическое. И добавил, что относится к ней с уважением.

– Прежде, чем встретиться с вами, я обзвонила трех достаточно известных писателей. Если выразиться в режиме мягкой семантики, то скажу так: добрых слов в адрес Дарьи Донцовой я от них не услышала.

– Это ревность… не их, а ее книги покупают сегодня миллионы… Как переломить ситуацию? Запустить слух о том, что Донцова – это штат безымянных литературных негров. Что по книге в месяц ни один нормальный человек выдавать бы не смог. Но что такое есть норма для психики человеческой, для его духа? Может быть, не случись с автором того, что случилось – пять полостных операций, реанимация, глубокие наркозы, – она бы жила и работала в «привычном, приличном» в понимании ее коллег ритме. А она говорит в своей автобиографической повести «Записки безумной оптимистки» о том, что смех рак губит. И смеется… Исцелилась творчеством, исцеляет читателей…

– Вот, кстати, существует еще такая версия по поводу небывалого спроса на ее книги – собственное страдание автора. Ее исцеление от смертельной болезни. У нас же любят сильно пострадавших.

– Я бы допустил такой вариант, если бы речь шла об одной или двух книгах. Ну пусть о пяти, о десяти… Но у Дарьи Донцовой больше 60 книг и многомиллионные тиражи. Это – феномен.

– Как вы его для себя объясняете?

– Есть в нашей профессиональной практике такой метод – библиотерапия. Есть термин – библиоаптека. Дарья Донцова пишет спасательные книги. На мой взгляд, абсолютно прав Василий Аксенов: творчество Дарьи Донцовой – это социальная психотерапия…

– Наверное, все-таки, любая хорошая книга лечит. Почему массовый читатель «приник» именно к Донцовой? Что удовлетворяется этим чтением? Какой запрос?

– У нас как минимум 70 процентов населения страны находится в перманентном стрессе. Человека корежит, сминает, опускает все: калечащая медицина, самоутверждающееся на детях учительство, агрессия милиции, декоративность судов, – да можно так перечислять и перечислять. Телевизор как будто специально запрограммировался на глумление по поводу всех человеческих смыслов. Что в дефиците? Человек, просто человек, его не хватает просто катастрофически. Я имею в виду человека современного. Конечно же, конечно, вы правы в том, что лечит любая хорошая книга, да и все произведения искусства – конечно же, лечат. Кто спорит. Вопрос лишь в том, способен ли затюканный, замордованный, затравленный человек к восприятию высокого искусства. Другое ему нужно в подобном состоянии, организм требует другого. Книги Донцовой для него в такие моменты как вода в пустыне – они легкие. Внимание схватывается моментально – детектив закручен мастерски. Но если уж так важно вам узнать, кто отравил героя романа, вы просто заглянете на последнюю страницу. А вот здесь, именно в случае книг Донцовой, вы этого не делаете, потому что много чудесных подробностей, занятных, веселых. Это не поток сознания автора, это – поток буйной фантазии удивительно порядочного, доброго, интеллигентного человека. Деликатного. Вот на что, как выясняется, спрос: люди переели всяческой желтизны, им невыносимо уже в пространстве пошлости и цинизма, они больше не могут смотреть на кровь или читать про нее. Это – запрос на душевность и сострадание: по страницам Донцовой бегут собаки и дети, бабушки и гаишники, продавцы, генералы, – понимаете, человек создал галерею современных нравов, показал современников – они там у нее все очень узнаваемые. Теплые, живые, без масок. Вот, кстати, помните, была такая исповедальная передача «Человек в маске». Не ту, комиссаровскую, я, конечно же, имею в виду, а старую, познеровскую. Когда человек говорил о себе, только о себе, казалось бы, а резонанс получался колоссальный – люди испытывали такие же чувства. Много было таких программ, просто человеческих, действительно дискуссионных: «Акуна Матата», «Взгляд», листьевская «Тема».

– Они не убивали время и не то чтобы помогали время скоротать. Они с этим временем как-то примиряли.

– Вот именно эту нишу – человеческую, примиряющую, сострадательную, деликатную – телевидение упустило. А Дарья Донцова восполнила этот дефицит, ответила на запрос.

– У меня такое ощущение, что телевидение тоже ощущает этот запрос и как-то пытается на него отвечать. Но когда мышцы долго не работают – они мертвеют. Смотрите, что произошло, когда решили больше не играть на низменных чувствах, обратились к высоким – строят любовь, заглядывают в отношения близких людей. Я имею в виду новую программу Дмитрия Диброва «Я готов на все». Ради родных и близких человек идет на невозможное, невозможное подыскивается специально – изучаются фобии, тайные страхи героя. Тихий пожилой семьянин должен показать стриптиз, чтобы осуществилась мечта его жены – встреча с ее кумиром певцом Буйновым. Чтобы мальчишка по прозвищу «Зидан» встретился с настоящим Зиданом – легендарным футболистом мадридского «Реала», мама с фобией глубоководных пространств должна была поплавать в океанариуме с акулами, ей предстояло собрать со дна какие-то дощечки.

– Я видел передачу, где тот мальчик уже встретился с футбольной звездой, пригласил его в Москву, а потом сказал в камеру, что его мама самая лучшая. Уверяю вас как психотерапевт: не так все просто это пройдет для детской психики.

– Профессор психологии Дмитрий Леонтьев назвал это «причинением добра». Знаете, как все происходило в передаче, которая предшествовала той, что видели вы? На сцене мальчик лет десяти, его обнимает мама, но ее же он видит на экране, а там она плачущая и дрожащая спускается к акулам. И ребенок на сцене тоже начинает плакать и дрожать. Известны случаи, когда маньяки записывают на пленку свои собственные сцены садизма, а потом просматривают и смакуют пережитое, да? Так вот, ведущий часто прерывает показ и обращается напрямую к ребенку: доведет мама начатое до конца или нет, как, по его мнению, действительно ли она готова на все ради любви к нему? Мальчик в ответ чуть ли не кричит, что лучше бы она остановилась, что его мечта вовсе не стоит такого ужаса. Ему явно очень хочется остановить это, но случившееся уже случилось – все в записи, не прямой эфир. В конце ему вручают билет в Мадрид и он берет его дрожащими руками. Четкое ощущение: на глазах у ребенка маму психологически изнасиловали. И он, как мог, сопротивлялся. А потом сломался, взял этот билет. Он тем самым согласился, что и он, и мама его – ничто! А вот есть Дмитрий Дибров, ТЕЛЕЧЕЛОВЕК! Он может все, и мама выслужила…

– Это фашистский метод. И КГБ, кстати, тоже играло не только низменными, но и высокими чувствами – люди становились стукачами, когда их шантажировали риском благополучию близких.

– Справедливости ради я хочу вам сообщить, что эта программа – лицензионная, авторство принадлежит телевидению Великобритании.

– Уверяю вас, в прайм-тайм, на государственном или общественном канале Великобритания такого своим гражданам не покажет; ночь, кабель – это возможно. Но у нас она, насколько мне известно, транслируется телеканалом РТР – ей отданы воскресные вечера. Видите, в чем дело: в Англии воскресным вечером у телевизора вполне основательно может устроиться семья: дети, родители, бабули, дедули. Взрослым не надо держать пульт наготове, потому что в любой момент вот здесь – унизят, там – вообще опустят, а вон там нанесут такую душевную рану, что без помощи психоаналитика потом не обойтись. У нас вот так вот безопасно семья сегодня может сидеть с книжками Донцовой – там абсолютно экологический подход к человеческому восприятию. Никаких спущенных штанов на мертвом теле, ничего такого, что так нас сегодня разрушает, когда мы смотрим телевизор. Вы читаете одну книгу, а ту, которую не читали, можете смело отдавать ребенку или пожилому члену семьи – никаких токсичных веществ нет и быть не может.

– Почему купил? А я еще не купил… Это жена у меня подсела, не может без Донцовой жить. А я такому низкосортному, мусорному, однодневному чтиву предпочитаю Мураками, к примеру. Или Коэльо. Ну что Донцова? Я ее читал! Вот уже 19-ю книгу прочитал! Ничего особенного не обнаружил…

(Игорь, 32 года, специалист по видеотехнике)

– Потому что респект Донцовой. Мой респект, эта маленькая женщина, я считаю, совершила подвиг. Столько написать, да так, что берешь полистать, а потом очнешься – последняя страница и вот тебе утро уже. Весело, супер. У нее героиня главная – Том Сойер в юбке, она все время так красит свой забор, что всем хочется этим заняться. Я серьезно, у Марка Твена в эпизодах композиция совершенно несвязная, но какие эпизоды! Донцова напоминает мне это.

(Павел, 19 лет, студент филологического факультета МГУ)

– Я двадцать лет работаю хирургом, раньше, если родственники могли привезти больному в палату телевизор, мы знали, что выздоровление, заживление пойдет быстрее. Теперь во многих больницах, особенно в частных клиниках телевизо-ры и так стоят в палатах, но их не включают, они раздражают больных. Люди читают Дарью Донцову. Удивительный эффект. Это – как витамин. Мне больные дали почитать скаченный из Интернета текст ее автобиографической повести, где она рассказала, как стала писать, когда лежала в реанимации. Я прочитал почти все ее книги, это же все – сериалы и, может быть, корнями они идут к восточным сказкам, к такому сокровищу мировой литературы, как «Тысяча и одна ночь». Помните, падишах после каждой первой брачной ночи убивал новую жену, а Шахразада, очередная жена, рассказывала ему до утра сказки и останавливалась на самом интересном месте. Смерть, как падишах, смотрела на Донцову и никак не могла ее убить, интересно было смерти слушать ее детективы…

(Евгений Мартынов, 59 лет, хирург)

– У меня осталось всего две жизни!

– Я уже поработил галлов!

– Уничтожил все машины, всех чудовищ, все прошел, а в конце погиб, потому что не успел записаться.

Если вот такие фразы кажутся вам бредом или в крайнем случае цитатами из фантастических романов, значит, вы до сих пор не имели тесного общения с людьми, «подсаженными» на компьютерные игры, и уж, конечно, вы не игрок сами. Но если все-таки вам хочется понять тех, кто изо дня в день нарывается на виртуальные проблемы и часами их решает, заключив в скобки проблемы реальные, прочтите новую книжку «HOMO GAMER. Психология компьютерных игр». И уж, конечно, стоит сделать это, если вы HOMO GAMER, то есть человек-игрок. Ощущение в итоге может быть примерно таким, как будто вы вышли на очную ставку с самим собой, познакомились и, может быть, что-то про себя самого поняли по-новому.

У нас сегодня много компьютерных специалистов. И очень много психологов. Казалось бы, две абсолютно разные профессии и они никак прямо не пересекаются. Но пересеклись в одном человеке: автор книги 32-летний Игорь БУРЛАКОВ – специалист по компьютерным играм и психолог.

– Игорь, до вас психологи все время говорили о том, что компьютерные игры – это ужасно плохо, потому что там бесконечно кого-то приходится убивать. Многие учителя, родители и врачи давно организовали кампанию по оттягиванию детей за уши от виртуального мира. Им кажется, что так они спасают их от какого-то страшного ущерба – и морального, и материального.

– Они просто чувствуют пропасть между поколениями. Играя в компьютерные игры, люди интенсивно осваивают нетрадиционный для культуры язык, – и это очень органичный процесс. Любой язык задает тип мышления. Те взрослые, которые освоили этот язык, – они на нем и говорят, и дети их слушают ну просто с удивительным вниманием. А других это не интересует, и получается, что их книги, фильмы, лекции никому особенно не нужны. Место, которое они раньше занимали в детской душе, теперь захватили компьютерные игрушки.

– Вашу книгу предваряет вступительная статья известного психолога Александра Асмолова. Он тоже с тревогой говорит об этой пропасти между поколениями, об угрозе «эффекта вельда» – по названию фантастического рассказа Рэя Бредбери.

Напомню коротко сюжет читателям: какая-то сверхумная машина создает эффект присутствия в группе африканских львов. Дети в них играют в соседней комнате, а родители слышат голоса и страшные стоны, которые кажутся им какими-то знакомыми. При этом они без конца повторяют: «Прекратите играть! Идите делать то, а не это…» Когда же, наконец, решаются окончательно запретить игру и входят в комнату к детям, на них со стен-экранов сходят львы. До них поздно, но доходит: все это время дети в виртуальном мире уничтожали именно их самих, и это доносились их стоны.

Так вот: с одной стороны, нас вроде как бы подстерегает «эффект вельда» и здесь все соотносится с тем, о чем говорите вы. С другой – тот же Асмолов пишет: «…в виртуальном мире может возникнуть виртуальная ответственность – то есть виртуальный мир позволяет убежать от ответственности в другой, третий, десятый… в вереницу виртуальных миров». А это уже, согласитесь, не о пропасти между поколениями, а вообще об играх, как о пропасти.

– Асмолов – мой научный руководитель. Как представитель старшего поколения, он долгое время не видел ничего хорошего в компьютерных играх. Так было и когда он писал вступительную статью к моей книге, но сейчас все иначе.

– Иначе это значит: если ответственность виртуальная, то проблема не в компьютере, а в человеке?

– Конечно.

– Я знаю достаточно ответственных и порядочных людей, которых компьютер в определенные моменты жизни буквально подкашивал. Человек садился поиграть и собирался отвести на это минут 15 – 20, а спохватывался часа через три. И к черту летели деловые графики.

– Я тоже знаю такие примеры. Солидный человек, которому за 40, очень уважаемый программист был приглашен вместе с коллегой в офис для проведения компьютерной сети. Они возились часа два; когда уже все проводки были подведены и подключены, встал вопрос: как проверить? Решили поиграть и играли часа четыре. Так вот, рассказывая об этом мне, программист искренне недоумевал: «Мы потратили на работу два часа, а проиграли четыре. Как это вышло – я не знаю, не понимаю». И он действительно не знал и не понимал. Мне тоже стало интересно, с этого, собственно, началась книжка.

– В книге вы говорите, что компьютерные игры больше направлены не на логику, а на психику человека. Очень убедительно это аргументируете. Но ни слова не говорите о том, как же ее защитить.

– Психику? Закрыть глаза и выключить компьютер.

– А играючи?

– Просто нужно учитывать, что каждый новый язык сильнее предыдущих по мощности своего воздействия. Мы вот сейчас уже научились воспринимать рекламу очень иронично. А ведь не так давно, когда она только стала появляться, верили всему, верно? Психика – сложная штука. Человека даже под гипнозом нельзя заставить делать то, что для него неприемлемо. Если бы на нас вдруг упал тунгусский метеорит, – не дай Бог, конечно, – мы очень много узнали бы о людях.

Понимаете, компьютерные игры – явление, которое не было предсказано ни одним фантастом. Компьютер – это было нечто, что стоит в отдельном зале, только кандидаты и доктора наук могут с ним обращаться и что-то там такое считать, какие-то решать исследовательские, оборонные задачи. Никто бы даже и не поверил, что компьютер можно использовать для развлечения, для игр. Шедевр человеческой логики, рациональности – и вдруг используется в иррациональных целях. Не логично, фантастика. И к этому явлению люди оказались совершенно не готовы, и то, как они себя повели, рассказало много о нас.

Когда, к примеру, выяснилось, что дети любят мучить тамагочи, – родители испугались, что они вырастили таких детей. Им легче было выбросить электронную игрушку, чем сесть и подумать: что изменить? Как? Зеркало показывает лица, компьютерные игры – то, что за душой.

– Зеркало не имеет никакого воздействия на лица. Компьютерные игры иногда, как вы сами же об этом пишете в книге, вызывают дереализацию сознания.

– Один из самых крупных производителей компьютерных игр, создатель DOOM, QUAKE, HEXEN – шедевров в своем роде, на своей официальной странице в Интернете объясняет «ошибку», которую по незнанию часто пытаются исправить журналисты. Производители пишут название своей фирмы id Software с маленькой буквы потому, что id – это имя инстинктоидной части личности в теории Фрейда. Литературно их название можно перевести как «программное обеспечение для фрейдовского бессознательного».

– Иными словами, человек включает компьютер и выключается сам? Сознательно погружается в бессознательное состояние?

– Сознание для игр не нужно: эффект присутствия Дум-образных игр создан из инвариантов, мир игры – из архетипов. Игры делятся по поколениям, сначала был «Дум-2» с не очень-то хорошей графикой.

– Уж это-то я помню. Мне с огромным трудом удавалось «отодрать» от компьютера восьмилетнего сына. Мы выходили погулять, и на улице он, восхищенно оглядываясь, говорил: «Ух ты, какая вокруг графика!» Но буквально через пару минут просился назад: «Да, здесь красивее, но я как будто не здесь прожил, понимаешь? Плохо мне здесь». Ну просто человек-амфибия, для которого виртуальная реальность – море.

– Потому что до Дум-образных игр человек наблюдал за перемещением персонажа со стороны: «это кто-то там бегает». Слить игрока и персонаж в одно целое и таким образом резко увеличить эффект присутствия – «это я тут бегу» – удалось за счет систематического использования психологических методов.

Прежде всего был использован метод «экологического подхода к зрительному восприятию» американского психолога Джеймса Гибсона. Позже за счет видеоускорителей в играх появились новые объекты, такие как огонь и вода, которые достаточно реалистично смотрелись. И главное: в основном игры базируются на вполне конкретных архетипах. Известно, что, пока архетип пребывает в неактивном состоянии, его невозможно обнаружить. Если же что-то его активизировало, он управляет поведением человека вопреки воле и разуму.

– Вы достаточно подробно рассказываете в своей книжке об использовании в играх архетипов агрессивного лабиринта, чудовищ, смерти. «Захват» игрока виртуальным миром становится абсолютно ясен: все закономерности объяснены. Но есть некое противоречие в оценке ситуации. То вы говорите, что люди с достаточно высокой душевной культурой в компьютерных играх не нуждаются. Они им не нужны, как не нужны здоровому человеку лекарства. То утверждаете, что эти игры – полезная духовная практика, новый тип мышления, не овладев которым люди становятся просто неинтересны.

– Это не оценка ситуации, а два разных типа миропонимания, которые объективно существуют независимо от нашего желания.

На Западе верующий человек четко осознает, что он рождается один раз, живет одну жизнь и один раз умирает.

На Востоке все совсем иначе: там человек вечно перерождается, и для него духовный рост – большой труд, а в итоге – освобождение, угашение собственного сознания. В тот момент, когда человек действительно сможет растворить собственное «Я», он постигает устройство мира и становится выше.

Есть много хорошо всем известных методик, позволяющих этого достичь: медитации, отшельничество, дыхательные упражнения. И одна из них возникла в Китае, когда туда проник буддизм. Его традиционная концепция изменилась под влиянием китайских представлений о Дао – неопределенном начале, стоящем за всем, что было, есть и будет.

Может быть, вы помните, лет десять назад появился боевик о шаолиньских монахах. Там были показаны как раз те обстоятельства, в которых человек вынужден принимать мгновенные, рефлекторные решения. Ему некогда думать, некогда переживать. Сознание сворачивается, человек действует, как робот, автоматически. В действии только заранее заученные реакции, цепь приемов и движений. И два монаха, которые часами дерутся, на самом деле не имеют цели убить друг друга, а каждый оказывает другому услугу. Они вот так постигают Дао, и каждый из них в этом процессе может погибнуть, если ошибется. И именно эта опасность заставляет их не думать об этом, точнее, думать не думая. Шаолиньские монахи вот так постигали сущность мира, они были очень религиозны. Так вот, сегодня похоже на то, что именно эта методика возродилась в компьютерных играх.

– И это тоже архетип?

– И это тоже архетип, только заметно более молодой, чем архетип агрессивного чудовища, к примеру. Шаолиньский монах ставил себя в условия, требующие полной концентрации внимания, реакций по типу условных рефлексов, когда нет места мыслям. Так вот: современные компьютерные игры – новая реализация древней восточной духовной практики. К примеру, игра Deathmatch: в ней не нужно проходить уровни, уровень всего один, и по нему нужно бежать, убивая всех встречных. А если убили тебя, ты после собственной смерти восстановишься, если успел первым набрать нужное число (фраги это называется) убитых соперников.

Сегодня сознание западного человека все больше и больше движется к Востоку. И это очень хорошо видно по компьютерным играм: популярны Quake 3 – игра, основанная на Deathmatch, и похожая на нее Unreal Tournament.

– В последней можно полетать вокруг собственного мертвого тела.

– Это выбивает, кстати, многих россиян. А ведь на самом деле все эти вещи очень тесно соприкасаются с тем, кто мы есть. Очень многое можно понять о человеке, если он скажет, во что он любит играть.

– Если, к примеру, в стратегические игры?

– В их основе архетип шахмат – шаблон мышления в сложных ситуациях. Человек в процессе этих игр становится системным аналитиком, потому что обучается быстро и правильно извлекать нужную информацию и на ее основе стоить образ, превышающий объем сознания. Человеку важно увидеть результаты своей какой-то деятельности, построить цивилизацию или город. Но каждый человек строит по-своему; глядя на его город, можно делать выводы о нем.

– Все же основная суть компьютерных игр – это бесконечные войны, разрушения. Может быть, это и хорошо в смысле духовной практики, но вот в плане практики душевной вряд ли полезно.

– В Дум-образных играх – да, человек превращается в очень агрессивного победителя. Но это как бы тренажер, то есть в виртуальном мире он приобретает культуру управления агрессией.

– «Человек оказывается и агрессивнее, и цивилизованнее одновременно. Если вспомнить пословицу про слона в посудной лавке, то… “слон” становится все мощнее, но все грациознее». Это цитата из вашей книги.

– К месту. Хотя, конечно, так сложилось в компьютерной индустрии, что технологически было проще впустить игрока к игрушечному солдатику, чем к гейше, к примеру. Или к тамагочи – с ним игрок превращается во влюбленного, и это тоже архетип, но он слабее. Потому что игрок остается снаружи, нельзя пока попасть в его мир, и поэтому игра не может захватить так сильно. Я думаю, что первый, кто сможет это изменить, добьется эффекта присутствия в такого рода игрушках, будет потом очень долгое время контролировать рынок компьютерных игр. Попадая в эту среду, человек окажется так же захвачен, как это происходит с ним в «стрелялках», только он будет совсем другим выходить, – это гораздо более сильные чувства.

– Не знаю, как тамагочи в компьютерных играх, но когда они были в виде маленьких игрушек – наносили достаточно серьезные травмы детям. Проспал, забыл покормить, а электронное существо погибло, и вот вам вполне конкретный его труп.

– Понимаете, то, что человек проигрывает в виртуальном мире, он непременно выигрывает в реальном. Дети потому и играют…