Вы здесь

Медовый траур. Глава восьмая (Франк Тилье, 2014)

Глава восьмая

Если бы сейчас обрушились потоки воды, если бы поднялся ураган, если бы он с корнем выворачивал деревья и срывал крыши с домов, если бы в воздухе кружило разъяренное чудище – торнадо, циклон, – возможно, я почувствовал бы свое единство с этой формой мятежа, возможно, моя ярость нашла бы выход, а не теснилась бы внутри, сотрясая мою плоть.

Санитары на фоне мелового миража засовывали труп в зловещий мешок, левая рука со сведенными судорогой пальцами еще торчала наружу. Ужас не отпускал Тиссерана до самой смерти, этой страшной смерти, сомкнувшей под толщей воды исполинскую белую челюсть.

Кровотечение вызвала струна для резки масла, обмотанная вокруг его бедра под гидрокостюмом. Невидимая, она была пропущена через крохотные дырочки в неопрене[9] и прикреплена к решетке на дне колодца. Чудовищная выдумка – как только мы начали подниматься, проволочка перерезала бедренную артерию.

Об этом, должно быть, мученик и хотел мне сказать, исходя предсмертным криком…

Вдали два полных черной ярости лица, два лица мрачнее тучи – даже восходящее солнце не заставит их просветлеть. Это Леклерк и Дель Пьеро, разбуженные самым жестоким образом. Окружной комиссар разорался, даже еще не добравшись до меня:

– Ты выдернул меня из постели и скинул на руки труп – изволь теперь внятно объяснить, что произошло!

Ситуация и впрямь могла сбить с толку кого угодно. Когда мы расставались накануне, я был почти сдувшийся, как проколотая шина, а сегодня оказался за шестьдесят километров от кабинета Леклерка, среди каменного хаоса, и только что поднялся из глубин, куда нырял за типом, чью жизнь, несомненно, сам и оборвал.

Дель Пьеро, стоявшая слева от Мартена, одернула свой безупречный пиджак. Ее тоже вытащили из постели и тоже спешно вызвали, но она нашла время подрисовать черные глаза и скрутить в тугой узел рыжие волосы. Красота и порядок.

Я стал рассказывать с самого начала… Послание, вырезанное на церковной колонне… Поездка к Полю Лежандру… «Тимпан Блудницы»… Совмещение частей шифра, которое привело меня в Шом-ан-Бри… А потом сюда, к бездне с черными водами.

– Вы говорите, вторую половину шифра украли? То есть у нас не осталось никаких следов?

У комиссарши особый дар – ударить по больному месту со стервозным шиком.

– Не повезло… – ответил я, даже не пытаясь скрыть, что устал до предела. – Оказался в неподходящем месте… в неудачное время…

– Вот потому и необходимо выезжать с группой. Для чего, по-вашему, существуют правила?

– Но…

– Вы позволите? – задал ей риторический вопрос Леклерк, отводя меня в сторонку.

Дель Пьеро демонстративно отвернулась и щелкнула зажигалкой.

– Послушай, Шарк, – начал окружной комиссар. – Сделаем так, как обычно делают в подобных ситуациях. Поедешь с нами на Орфевр, запишем твои показания и попробуем разгрести эту кучу дерьма.

– Допрос по всем правилам, да?

– А ты что, вообразил, будто закон не для тебя писан? Ты теряешь улики, посреди ночи вламываешься без ордера в чужой дом, переворачиваешь там все вверх тормашками, после чего встречаешь нас весь в крови и с умирающим на руках! Да окажись на твоем месте любой другой – он уже был бы за решеткой! Радуйся, что мы так спокойно ко всему отнеслись! Что еще за игры, чтоб тебя!

Дель Пьеро, с сигаретой в зубах и скрещенными на груди руками, топталась у окровавленного края колодца, в нескольких метрах от нас, она явно не упустила ни словечка из нашего разговора.

Комиссарша меня не любила, и я ее не любил. Когда наши взгляды встретились впервые, в меня словно молния ударила… но страсть не вспыхнула.

– Но мне ничего не оставалось, кроме как нырнуть туда! Этот тип экономил воздух, который мог в любую минуту закончиться! Все, чего я хотел, – не дать ему утонуть!

– И не дал, с этим ты отлично справился! – вяло махнул рукой Леклерк. – Только дело-то не в том. Дель Пьеро права, тебе надо было сразу вызвать группу. Кто будет уважать закон, если мы сами перестанем соблюдать правила?

– Все произошло слишком быстро… Это послание было настоящей ловушкой, я продвигался вперед вслепую, без уверенности… Я не хотел этого. Ни в коем случае не хотел… Их дочь… Надо искать их дочь… Она у него… И одному Богу известно, что… – бормотал я, но Леклерк уже удалялся, поднимая облачка белой пыли.


Дело шло к полудню, и у меня было единственное желание: свалить, сбежать куда подальше от всех этих скорбей. Инспекторы, терзавшие меня вопросами, отняли последние силы. Вот так всегда: хочешь сделать как лучше, а оказываешься пособником убийцы, который находит множество способов нанести удар.

Сегодня я убил ни в чем не повинного человека, и его вытаращенные за стеклом маски глаза пополнят каталог самых мрачных моих воспоминаний.

Мертвецы… Всегда и везде мертвецы…

Леклерк отстранил меня от работы – вплоть до новых распоряжений, до тех пор, пока не появятся неопровержимые доказательства того, что я говорил правду. Соответственно, меня лишили допуска к делу, которое уже называлось делом Тиссеранов, и в расследовании, накалившем благодаря своему крайне причудливому характеру обстановку в доме 36 по набережной Орфевр, мне придется довольствоваться жалкой ролью зрителя.

Разочарованный зритель возвращался домой, чтобы там предаться черным мыслям, и, поднявшись на свой этаж, внезапно вспомнил про девочку, которая со вчерашнего дня не может попасть к себе в квартиру.

Я мигом скатился вниз. Никто не отозвался – ни в седьмой, ни у Вилли. Мне решительно ни в чем не везло.

Телевизор тихо потрескивал, я хотел его выключить и уже дотронулся до кнопки, когда услышал:

– Нет! Не трогай! Пусть работает!

Я вздрогнул. Девочка сидела по-турецки среди запыхавшихся поездов и пялила глаза на экран, где мельтешил серый снег. Рядом «Фантометта» ждала, пока к ней не протянется нетерпеливая рука. Колени у меня подогнулись, и я чуть не сел на пол.

– Но… – Я показал на дверь. – Как же ты вошла? Я запер на ключ!

– А я никуда и не выходила. Когда ты пошел поговорить с соседом, я спряталась под кровать! – ответила она, не отрывая взгляда от телевизионных помех, и хихикнула.

– Но что…

– Да тише ты! Помолчи!

Мне это снится! Франк Шарко, более чем зрелый мужчина за сорок, отступает перед десятилетней девчушкой! Я выключил телевизор и, перешагнув через рельсы, пристроился на коленях рядом. Малышка опустила голову, на глазах у нее выступили слезы.

– Что случилось?

Слеза покатилась по щеке.

– Ты очень надолго ушел… Ты не должен больше оставлять меня одну, я так боялась!

Что делают в подобных случаях? Мне хотелось погладить ее по головке, прижать к себе, успокоить, пусть даже и неуклюжими словами.

Но… я не мог… Мне все еще было слишком больно от любого прикосновения. Элоиза. Элоиза, девочка моя… Я чуть не разревелся следом за девчушкой, сердце сжалось от горя, но все-таки я справился с собой, сделав глубокий вдох.

Надо изобразить суровость.

– А твоя мама? Она же, наверное, волнуется!

– Мама? Мама встречается с одним дяденькой, – недовольным голосом ответила девочка. – Со странным таким дяденькой, неприятным. И часто после работы подолгу торчит у него!

– Но кто же тогда занимается тобой? Ты же не хочешь сказать, что…

– Я уже большая! Я сама могу справиться! Мама всегда так говорит!

Я потерял семью при чудовищных обстоятельствах, я бы тысячу раз отдал жизнь, чтобы хоть на мгновение поверить, что они счастливы там, наверху… А рядом с этим бессловесным страданием матери бросают своих детей, отцы бьют…

– Паршиво выглядишь, – сообщила она, помолчав. – Шел бы ты спать.

И тут я, сам себе удивляясь, расхохотался как ненормальный: наглости у этой девчонки на десятерых!

– Я должен найти какой-нибудь способ связаться с твоей мамой. Ну, не знаю, надо же сказать ей, что у тебя все в порядке, просто дверь захлопнулась и ты осталась снаружи. Надо же ее предупредить! Поверь мне, перепуганная мать – это похлеще цунами!

Она засунула палец в нос.

– Слушай, ты можешь включить телевизор?

Я покорился ее желанию – ни дать ни взять безвольный папочка, балующий ребенка.

– Нет, переключи обратно на тот канал!

– На тот, где снег?

– Да! Мы разговаривали, а ты нам помешал!

А у нее богатое воображение… Я чиркнул спичкой.

– При детях не курят! – Она погрозила мне пальцем. – У меня слабые легкие. И знаешь, я уже подсчитала. По пачке в день – это все равно как если бы ты за год выкуривал сигарету длиной в километр!

Ее глаза поблескивали, словно агаты. Такие изумительные девочки-полукровки рождаются иногда в нищих семьях с неустроенным бытом…

Я наклонился, чтобы уловить ее нежное дыхание. Оно у всех детей совершенно одинаковое, и достаточно закрыть глаза…

Элоиза…

Внезапно я опомнился:

– С кем это ты разговаривала?

Она улыбнулась, сверкнув белоснежной эмалевой гаммой с недостающими нотками.

– Ну и глупый же ты! Это она попросила меня двигать поезда! Вообще-то, ей больше нравятся паровозы, особенно «Distler-40» и «Buco magenta», но мы не знали, как их запустить, и пришлось довольствоваться электричками. Почему ей нельзя было к ним прикасаться? Игрушки – для детей, а не для больших дураков вроде тебя!

У меня от каждого слова этой девочки перехватывало горло, и, хотя я продолжал улыбаться, мне стало тревожно.

– Откуда ты это знаешь?

– Что знаю?

– Названия поездов! Вчера ты и понятия о них не имела!

– Да не ори ты так! Мне Элоиза рассказала. Ей очень нравилось, Элоизе, когда ты с ней играл…

Ноги у меня подкосились, не выдержав тяжести моего изумления. Некоторые имена дарят радость, другие – как Сюзанна или Элоиза – разрушают, сотрясают, заставляют сердце кровью обливаться.

Объяснение… Найти объяснение. Я изо всех сил напрягал память, но, сколько ни старался, этого детского личика не вспомнил. Оно ничего мне не говорило.

– Как ты могла познакомиться с моей дочерью? Я… я в последние годы не жил здесь!

Завибрировал мобильник. Леклерк… Как всегда – не вовремя.

– Секундочку! – рявкнул я в трубку, потом, обращаясь к девчонке, приказал: – На этот раз никуда не исчезай – нам с тобой надо кое-что прояснить!

В ее глазах сверкнули молнии.

– Ты опять оставишь нас одних? Ты ее рассердишь, и она уйдет!

Не слушая, я закрылся в кухне, подальше от вздохов локомотивов и журчания крохотных водопадов. Из трубки донесся лай Леклерка:

– Приезжай как можно быстрее! Для медицинского обследования! Это… Нет, погоди…

По ту сторону перебивающие друг друга голоса, телефонные звонки, стук дверей… На фоне всей этой неразберихи Мартен продиктовал мне адрес парижской паразитологической лаборатории.

– Здесь все на ушах стоят! – кричал он. – Мы вляпались как зеленые новички! Черт! Давай скорее сюда! Встречаемся ровно в три! Что? Что? – Он все время отвлекается, со сколькими людьми он говорит одновременно? – …Возможно, этот псих сделал нам большую подлянку и у нас в крови теперь эта дрянь! «…Берегись дурного воздуха»! Там же было написано, в твоем послании, там же было черным по белому написано! «Дур…»

Ничего не понять. Между нами гудит реактивный двигатель «конкорда».

– Алло! Алло!

Ну и бардак!

– Алло! Алло!.. Черт!

Отсоединяюсь и заново набираю его номер. Оставьте голосовое сообщение. Еще немного – и мой мобильник вылетел бы в окно. Я мало что разобрал, но ясно услышал в голосе Леклерка ужас смертника.

Паразитологическая лаборатория… В горле комок. Голова пылает. Иду в гостиную. Девочка… Куда она опять запропастилась?

Электрички, заходясь гудением, катят по рельсам… Я отключил ток, питающий железную дорогу, заткнул наконец проклятый телевизор и, нагнувшись, заглянул под кровать. Никого.

– Ты выиграла, хитрюшка. Давай вылезай уже, хватит прятаться! Мне пора уходить.

Обозлившись, распахиваю все дверцы, обшариваю кладовку и стенные шкафы. Эта малявка могла проскользнуть куда угодно, даже сквозь стену!

Так и не нашел. Ну и к черту!

Умываюсь, начинаю переодеваться… и тут мне бросается в глаза волдырь от комариного укуса на левом предплечье. В голове вспыхивают слова судмедэксперта: убийство совершено не на поверхности… а внутри ее тела.

Я вспомнил, что было в доме Тиссеранов. Шелест крыльев в леденящей тишине. Сотни насекомых.

И от всей души пожелал себе ошибиться…