Глава 2
Сквозь ровный глубокий сон, сквозь беспамятную дымку житейских забот и забытья реальностью, издали, едва уловимо, стал доходить до слуха протяжный ноющий вой. Вой нарастал подобно волне и уже не позволял себя игнорировать, он стал громче, отчетливее, а затем пошел на убыль, но, до конца не умолкнув, начал накатывать вновь, вероломно вторгаясь в сознание. Первому вою стал вторить еще один, такой же жуткий и пронзительный. Теперь они вдвоем быстро набирали громкость, захватывая все пространство, каждый дюйм комнаты и, звуком как копьем, пронзили сознание. Мария неясно, в дремоте подумала: «Это наяву или снится?» – предпочтя второй вариант, повернулась на другой бок. Не раз она слышала этот ноющий вой в голове, когда на самом деле он не звучал. От него у девушки бежали мурашки, а иной раз – и холодок по спине.
Под окнами квартир, проехал автомобиль, непрерывно сигналя клаксоном, затем чуть дальше по улице раздался скрип его тормозов и хлопки дверей.
Лицом зарываясь в подушку от шума, Мария не желала оставить постель. Перспектива этого казалась самым худшим, что может произойти. Мысли бунтовали против желания спать. «Суета… Что за суета… Зачем?» И через момент слух пронзил короткий, еще более резкий гудок так же где-то вдали, но достаточно громкий, чтобы огорошить реальностью. В одночасье смысл происходившего рухнул на девушку, полностью вытряхнув из сна. Короткий, резкий – это фабричный гудок, а жуткий, протяжный – это сирены из репродукторов вопили уже в полную мощь.
Мария вздрогнула. О налете сирены оповещают незадолго до него, а сейчас времени и того осталось в обрез. Она, откинув одеяло, вскочила с постели в нижнем белье. Откуда в квартире взялся пес, Мария после тревожного пробуждения вспомнила сразу и подумала о том, что совершила глупость, но не ругала себя. Ретривер бегал по квартире, пугаясь громких незнакомых звуков. Он то суетно ходил по комнате, скуля, то вставал и лаял на окно с того самого момента, как сирены начали выть. До этого он тоже спал на коврике прихожей.
Мария подбежала к окну, оно было не зашторено. То, что открылось ее взору, было и пугающим, и завораживающим: за городом в устье реки, подобно люминесцентным лампам, вспыхивали белые лучи прожекторов. Разрезая ночную тьму и вонзаясь в небо, лучи плавно скользили по нему, собираясь в широкий пучок света. Затем словно отпрыгивали в разные стороны, тут же вновь собирались вместе, пересекая и скрещивая друг друга, освещали уже другой участок, не затянутый облаками. Кое-где довольно смутно, почти что призрачно, можно было выхватить взглядом очертания заградительных аэростатов, силуэтом похожих на зависшую в воздухе толстую рыбу. В большей степени своей обтекаемой формой с одной стороны, трехконусным хвостом – с другой, аэростаты напоминали Марии фугасную бомбу, точь-в-точь повторяя контуры. Низ всего вида, словно ожившего полотна сюрреалистической картины, загораживали здания города, местами разрушенного прежними бомбежками. На все на это Мария смотрела, пока надевала брюки и рубашку, висевшие на спинке стула. Ретривер быстро глядел то на нее, то на окно, не зная, что делать и как себя вести, он столкнулся впервые с такой ситуацией. Глядя, как девушка ведет себя – спешно и суетливо, он тоже суетился и лаял, а то смиренно ждал, переминаясь.
На одной ноге, Мария в спешке утеряла баланс, опустила кончики пальцев на пол, возвращаясь в равновесие, и после продела во вторую штанину. Сирены начали смолкать, позволив услышать более тихие звуки улицы: голоса, шарканье, возню и стук каблуков. Неугомонно заливался свисток. Мария выбежала из комнаты в прихожую, на бегу застегивая пуговицы брюк и рубашки.
С лестницы послышался топот двух человек, они быстро спускались.
Свет Мария нигде не зажигала, она хорошо знала, что этого делать нельзя, и довольствовалась тем тусклы отдаленным отблеском, который попадал через окно от лучей прожекторов. Видя в темноте очертания мебели, она безошибочно определяла свое положение, успокаивая пса короткими фразами и никак к нему не обращаясь, так как снова забыла его кличку. Схватив со стола ключ, она подбежала к вешалкам, сняла с одной из них темно-синий пиджак и, надавив ручку, рывком распахнула дверь. Тут же опомнилась, кинула пиджак на трюмо, стала надевать носки. Ретривер выбежал из квартиры, спасаясь от ощущения клетки, запертого тесного помещении, и, уже стоя на лестнице, звонко гавкнул на Марию. Паники в ее действиях не было, но девушка чувствовала, что затянула подъем. Затем, когда с носками было покончено, она, прижимая низ брюк, обула сапоги.
Сирены умолкли, наступила тишина и после такого шума непривычно молчаливая. Казалось, мир вокруг вообще перестал издавать звуки. Через миг тишину нарушил мужской громоподобный голос, он требовательно спрашивал, все ли покинули здание. Мужчина слышал, как лаял пес. Девушка, закончив с одеванием, вышла уже в открытую дверь, прихватив пиджак, держа его на изгибе руки. На лестнице оказалось темнее, чем в квартире, и она не сразу попала ключом в замок, затем ощупала внутренний карман, чтобы убедиться – на месте ли документы. Карман был пуст, она вспомнила, что документы остались в ящике стола.
– Давайте живее на выход! – раскатился голос мужчины, будто со дна колодца, сразу после того, как он услышал чье-то движение.
– Кто здесь остался?
Девушка мгновенно ответила:
– Я, сэр.
– Кто это – я?
– Лайтоллер.
– Это мне ни о чем не говорит. Давайте скорей, а то я уже слышу гул самолетов, поглоти их небеса! Это месть нам за бомбежки их столицы.
Девушка, перебирая ступени, быстро достигла первого этажа. Ретривер следовал за ней, не обгонял. Мужчина держал дверь на улицу открытой, но это не добавляло света. Его задранная вверх голова в каске, в потемках походила на идеально ровный круг.
– Что же вы так долго медлите? – спросил он.
– Уснула крепче, чем обычно.
– Вы всё с собой взяли?
– О, не волнуйтесь! Не думаю, что придется ночевать в убежище. Такого давно уже не было. К тому же наверняка они летят бомбить аэродромы, поэтому я решила спуститься лишь для осторожности.
– Не знаю, не знаю. Эти прощелыги коварнее картежников будут. Давайте быстрее. Куда идти, знаете? Не теряйте времени. Поторопитесь.
Девушка безмятежно остановилась возле мужчины, словно у кинотеатра в ожидании сеанса. Она теперь увидела, что это молодой парень лет двадцати, хотя голос его принадлежал человеку постарше.
– А маску вы все же зря с собой не носите. Даже если после налета надеть, то уже не воняет мерзким кордитом, гарь не душит. И все эти едкие испарения…
Опустив взгляд, девушка увидела на его бедре сумку, в которой носят противогаз.
– Оставила на работе, в машине забыла, наверное. Ну все, мы пошли.
– Давайте-давайте, давно пора.
Он слегка коснулся ее плеча, прогоняя наружу:
– Никого не осталось?
Девушка, выйдя на улицу и надевая пиджак, сказала через плечо:
– Верхний этаж спускался, я слышала.
Парень кивнул и, чтобы не нарушать строгих правил затемнения, сделал шаг в глубину дома и закурил.
Мария этого уже не видела. Как только она ступила с маленького крыльца на тротуар, сразу устремила взор к горизонту, услышав неимоверный рокот моторов, сливающихся в один сплошной гул, от которого, казалось, вибрировал воздух. На подлете к городу самолеты уже были совсем близко, батареи зениток дубасили трассирующими снаряда, пытаясь в них попасть. Оглушительная канонада из свиста и грохота. Пес немного привык уже к шуму и остро не реагировал. Он просто держался Марии, уверенный в безопасности рядом с ней.
С неба медленно спускался шар осветительной ракеты, но это все происходило не над самой головой, а пока где-то там, в сравнительной дали. Улица протяженная, прямая, вела до самой набережной, открывая лишь небольшую часть панорамы, но этого хватило, чтобы ужаснуться и в то же время стоять, замерев на месте, наблюдая. Самолеты летели высоко, их скрывали облака, и всю армаду нельзя было увидеть полностью. Но тучи покрывали небо неплотно, кое-где проскальзывал крошечный силуэт одного из них. Тут же на маленькую темную фигурку нападали прожектора, и в небо летели снаряды, разрываясь в нем искрами. Затем с небольшой задержкой доносился грохот отбойного молотка.
Парень вышел из дома и увидел Марию на тротуаре в футах ста от себя, с заложенными в карманы пиджака руками. Она наблюдала беспечно, как казалось ему со спины.
– Эй! – окликнул парень. – Уходите с улицы, немедленно!
– Да-да, сейчас, – без заминки ответила Мария, не повернув головы.
– Вы слышите?! Я же вам говорю!
– Вы ведь тоже здесь находитесь.
– Я имею на это право, а вы должны с улицы уйти!
Мария не сдвинулась, лишь перенесла вес на другую ногу и осталась стоять на том же месте. Издалека доносились глухие разрывы фугасных бомб. Зенитки продолжали обстрел.
– Я тоже имею на это право, сэр.
Парень сощурил глаза, впиваясь ими в силуэт несогласия и, сделав несколько шагов, приблизился.
– Не, так не пойдет, – решительно сказал он. – Нельзя вам оставаться здесь, об этом я вас уверяю! Случись чего… нельзя.
– С вами может ровно также что-нибудь случиться, как и со мной, – Мария отступила на пару шагов назад и обернулась.
Глухие разрывы приближались, гул нарастал, оглушая. Спорящие на расстоянии, которое их разделяло, перестали друг друга слышать. Пес часто смотрел на Марию и лаял на самолеты. Их траектория шла наискось, имея точку встречи с близостью от парня из гражданской обороны, Марии и пса. Улица перед ними была длинная, прямая. В конце нее со свистом упала фугаска в устье реки и как только достигла дна, из реки вырос подобно гейзеру высокий столп воды.
– Нет, это уже не весело. И собаку угомоните!
Парень размашистым шагом приблизился, но девушка, не видя этого, уже была и сама не против покинуть темную пустынную улицу, в одночасье вселившую осторожность. Оторвав взгляд от неба, словно от гипноза танцующей змеи, Мария обернулась из-за того, что кто-то схватил ее за плечи.
– Давайте, уходим, уходим.
Лицо парня, не паническое, но напряженное, оказалось прямо перед ней. Он схватил девушку за руку и стал увлекать за собой. В ожидании падения бомб парень вжал голову в плечи так, будто над ним замахнулись палкой, и он вот-вот ждет удара, но его все нет.
Самолеты уходили в сторону, а Мария и парень завернули за угол дома и прижались к стене, с опаской задрав головы. Разрывов бомб не последовало, самолеты с низким гулким жужжанием пролетели высоко над городом подобно рою злых пчел.
– Ну вот, что я и говорила, они летят куда-то в другое место.
Сотрудник гражданской обороны, молодой парень с широким лбом и большими от природы глазами, нахмурив брови, посмотрел на нее:
– Не был бы я так уверен, они пошли на разворот, говорю вам. От укрытия вам не отвертеться. Мисс?
– Лайтоллер.
– Лайтоллер. А имя?
– Мария.
– Я – Пит. И я должен вам сказать, что нельзя себя так вести. Вы подвергаете опасности себя и животное, идемте, провожу вас. Доверия к вам нет, теперь я должен лично убедиться, что вы дойдете до убежища.
– О, не беспокойтесь за нас, – Мария посмотрела на пса. Тот уже не гавкал, а вольно перемещался по улице и обнюхивал.
– И все же, – настоял парень. – Пройдемте, мисс Лайтоллер со мной.
Он снова настойчиво потянул девушку за руку с деловым, обязывающим выражением лица, без намека на флирт.
– Ладно, приставучий, идем.
Мария поддалась, не пытаясь освободить руку, последовала за ним. Она знала, где находится бомбоубежище, за углом параллельной улицы, и совсем не нуждалась в проводнике, но спорить уже не хотела.
– Это вам не шутки, знаете, сколько людей погибло.
– Об этом можете не рассказывать, Пит, – серьезно сказала Мария. – Мне пришлось насмотреться… в пожарной службе. Кажется, уже на пару жизней вперед.
– Но у нас только одна жизнь, – ответил парень с видом, будто вывел незримую истину.
– Мы можем общаться более свободно?
– Ладно, – он снова посмотрел в небо.
Самолеты летели своим курсом. По ту сторону города вспыхнули прожектора, и загрохотали орудия. Гул от моторов стих, и Пит решил, что можно не спешить, он сбавил шаг.
– Куда они летят? – Мария тоже перестала спешить. Идти в убежище не хотелось.
– Не знаю, – мрачно ответил парень, поправив каску. – А что же ты не на службе тогда?
– Я только сегодня вернулась в город, – Мария коротко свистнула псу, он далеко от них убежал. – Хотела несколько часов вздремнуть после дороги и надеялась, что сегодня обойдется без визга сирен. Мама еще в начале блица уехала в Уэльс – отец наказал. Я навещаю там ее и брата.
– А здесь, что же ты, одна живешь?
– В наш дом угодила фугаска еще в сороковом, и сейчас я живу в квартире Колдера. Она пустует, а родители его и сестра уехали в Ирландию. Замахнулись еще дальше, осели там, куда немцы вроде как неспособны долететь.
По лицу Пита Мария прочла, что он не имеет понятия, кто такой Колдер, но спрашивать он не стал.
– И ты все же ты возвращаешься в Лондон снова и снова? Но почему?
Мария пожала плечами и полностью остановилась.
– На службу. Да и за квартирой присматриваю. Возвращаюсь, и все тут. Уж если я над этим хорошенько задумаюсь, быть может, в следующий раз уже и не вернусь.
Парень согласно кивнул, в какой-то степени, найдя слова Марии резонными.
– А квартира твоя, ты говоришь, взлетела на воздух? Надеюсь, никто не погиб?
– Нет, к счастью, нет. Но этот день надолго врезался мне в память, и я часто слышу вой сирены, когда он не звучит. Понимаешь, о чем я? И вот сегодня сквозь сон я сначала решила, что это как раз один из таких случаев.
Воцарилась тишина: выстрелы зениток перестали грохотать, гул самолетов смолк, но отбой воздушной тревоги не звучал. Улицы оставались пустыми, погруженные во мрак. Точнее, силуэты других людей в темноте были не видны глазу, но стали слышны шарканье ног, покашливание и голоса. Пес скрылся из виду, и Мария предложила его поискать, на что Пит был согласен, желая подольше провести время в компании девушки.
– Он впервые в городе и первый день живет со мной. Привык не ограничивать себя стенами.
Вскоре пес сам выбежал на них, Мария попросила его держаться рядом. Не послушав, ретривер вновь скрылся за углом.
– Пусть гуляет, – сказала она. – Он не нападает на людей и полностью безобиден.
– Откуда он у тебя?
Мария рассказала, но, скрыв тот факт, что забрала ретривера без спроса, а также объяснила, что хочет использовать пса на службе. Пит спросил, почему Мария выбрала службу пожарным, и девушка рассказала ему все, как было, в этот раз ничего не утаив, не приукрасив. Она отвела пса в квартиру, дала еды и оставила мяч.
– Октябрьским днем сорокового года Брандмейстер был занят тем, что раздавал команды. В его жестах, словах и взгляде были заметны как серьезность намерений, готовность к действиям, так и сварливая издевка, присущая ему порой, и даже скептическая насмешка к моим стараниям. Но отчего тут же все это сменял заботливо-отцовский тон и добродушное выражение лица? Преследуя меня по пятам, он сыпал указаниями, он нависал надо мной, следил за каждым моим действием, приговаривая примерно так:
«Давай, Лайтоллер, быстрее его разматывай! Пламя не будет ждать, пока ты выспишься!»
Хоть мне и помогала Роялти Холлоуэй, девушка из вспомогательной службы, я тоже там была, пока не решила перейти в кадровую. Но то ли от пристального взгляда, то ли от того, что он стоял у меня над душой, у меня все валилось из рук. А Финли приговаривал, уперев руки в бока, и только в позе такой звезды шерифа ему не хватало: «Ты как сонная муха…», и все такое прочее. Реплики касались только меня, потому что Брандмейстер знал, что на карту поставлено многое, и от того, как я сейчас проявлю себя, зависит, останусь я на службе или нет. Но я глаз не сомкнула всю ночь. Как назло, меня валило с ног от усталости. В довесок ко всему резкий порыв ветра швырнул в лицо дым и мелкую пыль. Унимая слезы, поправляя вечно съезжающую на бок каску, я кричала про себя: «Какого черта!? И так сделаю все, что в моих силах!»
Но руки сами все делали словно без моего участия. Гул сверху заставил меня вскинуть голову. То же самое сделали Роялти и Брандмейстер. Небо было непонятно какого цвета, заходящее солнце, столпы черного дыма и сама синева небосвода придали ему такой оттенок, будто кисточки с краской разных цветов смешали в одном стакане. В лучах низкого осеннего солнца засверкала сталь, а жженые листья газет да искры пожаров не успели опуститься на землю еще с предыдущей бомбежки. Тут Брандмейстера словно бес подменил. Лицо его стало пунцовым от злости: «Что!? Вы совсем рехнулись!? Средь белого дня!?»
И вслед за его словами через два дома от нас фугаской оторвало от дома половину стены. Роялти ахнула, увидев, как градом посыпались зажигалки. Слышно было, как они, брякая, скатывались по пологим крышам на тротуар, как злобно шипели, готовясь излить из себя расплавленный термит. Мы стояли в тени больших самолетов, а Брандмейстер поносил их самыми бранными словами, которые только приходили ему на ум, позабыв о моем тактическом экзамене и шансе остаться в кадрах.
– Ох уж эти зажигалки, – согласился парень. – Сыпятся дождем, как конфетти из хлопушки. А кто такой Брандмейстер? – уточнил он, не желая перебивать Марию до этого.
– О-о, это мой шеф, начальник всей нашей четырнадцатой пожарной части – Финли Аддингтон. Такое стереотипное прозвище дали ему давно, задолго до меня, – тут Мария улыбнулась. – Но называть его так при нем, лучше не стоит! Он старался подвести меня к увольнению, за это я его на дух не терпела. Он не хотел, чтобы в его части служила юная, неопытная пигалица. Уж не знаю, чем я ему насолила, может, он так вел себя, думая, что женщина неспособна выполнять такую работу.
– И он хотел от тебя избавиться?
– Дело было не только в его желании. Письменные тесты, теория, правила эксплуатации давались мне хорошо, а вот на учениях часть упражнений я провалила. А ответственность за опытные кадры лежит полностью на Финли. Это добровольная служба ему не подчиняется, потому что идет как помощь.
– И что же ты провалила?
Мария слегка замялась, не желая рассказывать, но через пару мгновений, после выдоха решилась.
– Во-первых, мне не по себе на складной лестнице, когда она поднята и вытянута на всю длину. Я хватаюсь обеими руками за перекладину и молю, чтобы меня спустили.
«Да брось, Лайтоллер…» – слышу в ответ. В этих голосах нет сочувствия, а только полное непонимание, что в этом может быть страшного. «Давай, не дури!» – громыхал Брандмейстер. А я не могу шевелиться: мне жутко и страшно. Не ору, не плачу, а просто каменею, не в силах двинуть и пальцем. Заставить себя посмотреть вниз тоже не могу, замираю, будто вросла в эту лестницу, стала частью ее.
Парень посмотрел на Марию задумчиво и проницательно, как врач, который выслушал симптомы, но, помотав головой, не смог вынести диагноз.
– А затем стало и того хуже. Моей задачей было выпрыгнуть в окно четвертого этажа на натянутый внизу тент. Передо мной десяток коллег проделали этот трюк. В нем нужно встать на самый край, руки прижать к бокам, затем сделать шаг из проема. И это был мой бледный ужас. Наверное, битый час я стояла в окне, неспособная сделать один маленький шаг. Выставляла ногу, держа на весу, но вторая не отрывалась никак. Возвращалась в исходное, так много-много раз. Кто-то из ребят меня подбадривал, кто-то молчаливо терпел, кто-то злился, стоя за спиной, ожидая своей очереди. Те, кто держал тент, начали шутить, что пойдут пока попьют чаю, в то время как я буду собираться с мыслями. Смеялись, чтобы я дождалась и не прыгала без них, а Брандмейстер, начиная злиться не на шутку, крикнул, что когда вернется, я должна буду быть внизу, но именно прыжком. А если я сойду по лестнице, то сразу могу идти домой заниматься вязанием.
Мария прервала рассказ и зажмурила глаза. Она глубоко вдохнула, заново переживая тот момент.
– И что же в итоге?
– Не знаю как, но я это сделала. С криком, визгом, чуть ли не рыдая. Хорошо, что это быстро случилось. Но то были учения, а случись такое при пожаре, то… В общем, Брандмейстер вернулся с бланком увольнения.
Парень, осмотрев пиджак Марии и нашивку на рукаве, сказал:
– Но, как я вижу, на службе ты осталась?
– У Финли есть кадры, которыми он дорожит, но я слышала, что ему человека уволить, как чихнуть… Ты хочешь знать, как я осталась на службе? После моих мольб и уговоров он согласился меня оставить, если я проявлю себя, покажу, как он сказал, «образцовое пожаротушение». И вот стена обрушилась, обдав все вокруг пылью. Свист падающих бомб продолжался, люди бегали с ведрами туда-сюда, сыпали на зажигалки песок. Но большая половина легла на тротуар или дорогу, обхватив руками голову. Когда я пришла в себя после приступа паники, то поняла, что залезла под нашу машину, за собой рукав, я вцепилась в брандспойт обеими руками. Понятия не имею, как такое вышло, ведь Роялти с Брандмейстером не бросились в укрытие, а только забежали за машину с другой стороны от взрывов, огородив себя от осколков и кирпичей.
Мария засмеялась, а парень вслед за ней растянулся в улыбке.
Не сговариваясь, они встали со скамьи возле крыльца в дом и неспешно пошли по переулку.
– Финли сказал, что самолеты улетают и чтобы я вылезала. Он подал мне руку. Старательно изображая невозмутимость, я встала, отряхнула одежду и крикнула водителю открыть мне воду. После того как пошла вода, я принялась тушить. Но знаешь, когда вокруг тебя разрываются бомбы и рушатся дома, то это сильно отвлекает! К тому же я снова захотела спать, когда прошел адреналин. Я испугалась, что какой-нибудь осколок меня разрежет… изувечит. Наверное, только чудом никто из нас не пострадал. С Брандмейстером и Роялти тоже было все в порядке. Меня лишь валило с ног от усталости, в ту пору мы работали по шестнадцать часов, пожаров было очень много. И тогда, поливая водой этажи так, чтобы охватить как можно больше площади, я слышала, как горящее здание, рушится изнутри, как падают обгоревшие балки, как лопается стекло от жара. Роялти, заметив, что меня качает, стала помогать мне держать рукав, а Брандмейстер, ничего не объясняя, подошел и забрал у меня брандспойт, твердо настояв на этом. Он сказал, чтобы я шла домой спать. Но, чтобы спорить, у меня не осталось сил. Сломанная, я пошла домой, оборачиваясь на начальника каждый метр. Он, раздавая команды, сам принял активное участие: очагов возгорания становилось больше и больше. Я не знала, что думать. Считала, что все уже кончено, я неудачный пожарный, которого с треском уволили из доблестных борцов с огнем в самый ответственный момент, тем самым указав, что я бесполезная. Я оказалась в тот день подавленной настолько, что уже стало все равно. Едва добравшись до квартиры, я упала на кровать и тут же заснула, пока, как сегодня, и многие другие ночи, меня не разбудили сирены.
Мария прекратила идти, сунув руку в карман пиджака. Вынимая из него монеты, считала их, что-то прикидывая в уме. Затем, когда в кармане монет не осталось, обратилась к парню.
– Ты еще не устал меня слушать?
– Нет, – ему казалось, что Мария нарочно прерывает рассказ на интересном.
– Тогда я продолжу. Только зайдем чего-нибудь выпьем? А то я так много говорю, во рту пересохло.
Парень немного удивился, что такая фраза прозвучала из уст девушки, но предложение принял без колебаний. Тогда Мария кивком головы указала, что им нужно повернуть налево. Туда уходила, петляя, узкая темная улица.
– Так, на чем же встало?
– Тебя разбудили сирены…
– Да, только тогда они наводили на меня такую жуть. Бр-р-р… И, как мне стало известно потом, в ту ночь около сотни вражеских самолетов вторглись в наше небо, словно огромная армия пчел. Когда я выбежала на улицу, сирены уже оглушали пустые улицы, а луна была яркой и огромной, будто нарочно нарушала затемнение. Имелась бы такая возможность, ее бы тоже занавесили, накрыли бы колпаком, но та предательски освещала крыши, и ничего с ней было не поделать. Услышав гул, я поспешила. Один из самолетов сбросил дымовую, чтобы ослепить огневую точку и пункт пэвэо. В страхе мне казалось, что вся эта армия летит прямо на меня. Но, несмотря на это, мне не хотелось идти в подвал. Я хотела вернуться домой. Не зная как поступить, я встала у входа обложенного мешками с песком и делала выбор, надеясь, что самолеты пролетят мимо. Мужчина из гэо начал гнать меня внутрь, а я начала спорить с ним, вот как с тобой сегодня, примерно также. В ту минуту мне подумалось о прямом попадании. Что нас завалит в этом подвале бетоном да так, что во век не раскопаешь. Ведь никогда не знаешь, куда упадет тот или иной снаряд – где-то вдалеке или прямо на голову. Это как зловещая игра в лотерею: разве я могла знать, что мой дом в ту ночь взлетит на воздух? Мужчина схватил меня за руку и силой затолкнул внутрь. К тому моменту земля уже содрогалась от взрывов, казалось, в нашу сторону шагает огромный гигант. И не просто шагает, а топает с силой, словно хочет кого-то задавить, степенно приближаясь. В мерцании оголенной лампочки на меня смотрели бледные как простыни лица людей. Я вдохнула сырой затхлый воздух. Подвал до краев наполнялся страхом, отрывистым дыханием. У каждого в голове рисовалась картина происходящего наверху, и эта картина вряд ли кому-то из людей была по нраву. Человеку привычнее думать, что ад где-то под ногами, глубоко под землей, но теперь все перевернулось, и ад разверзся над головами. Об этом говорил приглушенный почвой и бетоном грохот, но все же настолько явный, что заткни уши, все равно он будет слышен. В моей голове были образы подобно слайдам: брызги стекла, огонь вырывается наружу, падают столбы телеграфа, искры, фонтаны земли, брусчатки, горящий трамвайный вагон, краска лопается от жара, глубокие воронки, горящие балки, красный от пожаров горизонт. И все это отражается в Темзе, как в зеркале. Скрежет и грохот, что доносились сверху, дополняли воображение.
Женщина с котенком в руках посмотрела на меня, подвинулась, освобождая немного скамьи. Я молча села на самый край. Близко от нас разорвался снаряд, с потолка посыпалось, люди с опаской заохали и вскинули головы. Затем каждый медленно стал осматривать остальных, словно спрашивая, не упадет ли потолок. Кто-то обнимался, кто-то кому-то обещал, что все будет хорошо. Очень быстро в том подвале стало душно. Где-то рядом снова разорвался снаряд, а может, сразу несколько, все затряслось, люди еще сильнее вцепились друг в друга. Лампочка мерцала и погасла. У пары человек были с собой фонарики. Они их зажгли. Сидя в темноте при двух только белых лучах света, было ощущение, что я нахожусь в каком-то жутком склепе или гроте. Пожилая женщина, что сидела рядом, протянула мне своего котенка. Не знаю зачем, может, чтобы отвлечь мысли, я взяла его и прижала к себе. Взрывы начали удаляться и всем вроде полегчало. К тому же один из мужчин, у которого был фонарик, подсветил на лампу, а второй повертел ее, найдя положение, в котором она снова зажглась. До отбоя тревоги все сидели молча, лишь иногда шептались короткими фразами. Никто не пел, никто не говорил речей. Взрывы прошли прямо над нами, и никто не представлял, чего ожидать. Все были напуганы, вытирали лбы платком или рукой, так же, как и я, хотели скорее покинуть то место…
Мария вела парня, петляя по улицам, и он подметил, что девушка хорошо ориентируется в темноте. Вскоре они вошли в зал паба и впервые увидели друг друга при свете.
Посетителей не было, лишь в углу, накрыв лицо газетой, сидел мужчина. Он не шевелился. Судя по всему, спал, и его совсем ничего не тревожило.
Парень снял каску, поставил ее на стул возле Марии.
– Закажи мне чего-нибудь, вина или мартини, что будет.
Парень кивнул и ушел к стойке, а вернулся и с вином, и с мартини. Себе он взял пинту крепкого портера.
– Оказалось и то, и то, – он улыбнулся, и девушка тоже.
– Благодарю, но все же нужно было взять что-то одно, но два, а я теперь не знаю, с чего начать. Надеюсь, ты не вздумал меня опоить? Сразу скажу, что не выйдет.
– О, нет, не вздумал, – парень немного смутился, но быстро вернулся в обычный настрой. – Хотя эту фразу можно расценить как вызов. Отчего же не выйдет?
– Об этом тоже расскажу.
Парень был готов слушать.
Мария решила начать с вина, сделала несколько маленьких глотков и продолжила.
– Как только прозвучал отбой, то я, одна из первых кто покинул подвал, сразу заметила изменения ландшафта. Ночь стала светлой от огня. В сухом горячем воздухе падал пепел как снежинки в безветренную погоду… Странное сравнение, однако именно так мне показалось тогда. Едкий дым стал сразу резать глаза, а жар от огня обжигать лицо. Повсюду царил хаос, слышались колокола расчетов, крики и плач. Под ногами хрустело стекло, я шла, смотрела и не могла поверить глазам. Прошло еще немного времени, прежде чем я поняла, что пробираюсь по груде кирпичей своего дома. Рядом со мной то сзади, то сбоку продолжало что-то осыпаться, скрежетать, шипеть. Помню, из земли бил газовый факел. Ноги перестали слушаться, колени ломались, а я в немом крике хватала воздух. Не знаю своего лица в тот миг, но думаю, оно отражало ужас. Через пару шагов я оступилась и упала. Встала, не заботясь о том, испачкалась ли одежда. Тут же подскользнулась снова. Под ногами чавкало и хлюпало – пробило водопровод, и вода хлестала фонтаном. Где-то трещал порванный кабель. Повсюду постоянно что-то рушилось, из свалки бетона и стекла торчали железные конструкции. Ярдов двести переулка мне казались целой милей. Затем я перестала оглядываться и больше не сводила глаз с горящего дома. Его этажи заливали водой, но спасти уже ничего было нельзя. От дома, в котором на четвертом этаже была моя квартира, не хватало теперь больше половины. А та часть, что осталась цела, была охвачена пожаром. Из окон вырвался огонь, он лизал стены, он тянулся вверх…
– Ужасно, – сочувственно сказал парень.
– Более чем… У меня был шок. Стоять близко было жарко лицу, я отошла, наблюдая, как мой дом ест пламя. Все мои вещи, вещи родителей, одежду, мебель, посуду разбросало по всей округе, и все было уничтожено в одночасье. Хорошо документы остались при мне. Но тогда я об этом не думала. Лишь о том, что стало бы со мной, если бы я осталась дома и не пошла в убежище. То же самое говорил мне пожарный. Он отводил меня в сторону, и говорил: «Все будет хорошо! Главное, что вы сами не пострадали…» и все в таком духе. Он понял, что я живу в этом доме. Я же продолжала глазеть на огонь, говоря, что я тоже пожарный и могу помочь. Как будто в этом был смысл.
– Пережив такое, почему тогда сегодня ты стала спорить со мной и не пошла в убежище?
– Выйдя на улицу, я ощутила острое дежавю и поверила в то, что одна и та же трагедия с одним и тем же человеком не случится два раза…
– Как молния, что дважды не бьет в одно место?
– Да-а! Подобно этому, ты прав.
– Все это, действительно, как ты сказала – зловещая игра в лотерею. Могло попасть и в подвал. Нет, конечно, хорошо, что такого не случилось, но никогда не знаешь, где в самом деле будет безопасно. Мой дядя держал лавку сувениров, и в один из налетов она сгорела. Дядя, опечаленный, все же имея еще капитал, отремонтировал лавку, возобновил торговлю, а через два или три месяца лавка снова сгорела от зажигалок. После этого он бросил сувениры, к тому же туристов из-за войны не стало, никто ничего не покупал. Сейчас он ждет когда война кончится и думает над тем, какой бизнес делать после…
– Похоже, самым актуальным после войны будет строительство, – Мария покончила с вином и взялась за мартини. – И, боже, как же я соскучилась по ночному, сияющему огнями городу!
– Зато счета за электричество не приходят.
Мария улыбнулась.
– Стараешься во всем видеть что-то хорошее… Ты молодец.
– Иначе никак. Нельзя впадать в уныние, немцам только это и нужно. Думают, что мы свернемся калачиком, забившись в угол.
– Тем не менее, я видела много отчаянных людей, ровно, как и не сломанных. Кто-то из них бродит по улице во время налета, как ни в чем не бывало, будто испытывая удачу. Но именно из-за подобной показной бравады людей погибло больше, чем по случайности. А сколько осталось без крова… В том числе и я. Даже рассказывая сейчас, я ощущаю тот же ком в горле. Снова огонь перед глазами. А тот пожарный передал меня добровольцу, наверное, потому, что не выносит женских слез. Но у меня не было истерики. Просто текли слезы, это я помню. Парень поднял с тротуара стул, усадил меня, подал воды. Говорил все время успокоительные фразы, в основном стандартные. Знаешь? От которых легче не становится. Отпив из фляги, я не поняла вкус, поэтому спросила: «Что это?» «Вода», – ответил он, но я не хотела воды. Парень развел руками, ничего другого нет. Я отвернулась от горящего здания и от него. Рассматривая разрушенную улицу, вдруг увидела тело, бездвижно лежащее на дороге, которое никто не замечал. Парень в это время говорил, что я могу поплакать, не стесняясь быть замеченной. Но глаза слезились от дыма, по крайней мере, я внушила себе именно это. Дернув его за рукав, чтобы он перестал без конца тараторить, настаивая на моем душевном спокойствии, я указала ему на тело, но не знала как и сказать, чтобы объяснить на что показываю – живой тот человек или труп. Парень увидел, и мы вместе подбежали к телу. Одежда на нем дымилась, но сказать, что оно было обгоревшее, нельзя, так как внешне на теле не было повреждений. Но когда я стала щупать пульс и помогать перевернуть тело на спину, то почувствовала, что оно неестественно мягкое, словно внутри ничего нет, словно тело быдло без костей. Это меня до жути испугало. По-моему, я даже, вскрикнула, отскочила, не понимая, с чем столкнулась, в ужасе уставилась на добровольца. Тот спокойно пожал плечами, он предложил, что мужчину выбросило из окна взрывной волной, переломав кости. На меня накатило все разом: увольнение, потеря дома, мягкий труп, после которого я боюсь трупов ужасно. «Ну все, это уже слишком! Как будто вся жуть решила случиться со мной одним днем!» – вопила я что-то подобное, не осознавая толком своих слов и действий. Всю дорогу до бара меня трясло, лихорадило, а к стойке я подлетела как вихрь, попросив сразу двойное виски. Бармен хоть и вытянула лицо, но быстро подала мне виски, и я залпом осушила стакан. Уже точно не помню в деталях, как все было. Затем уже более спокойно я села за стол. Дрожь немного отступила, а я пила виски еще и еще…
– Постой… Ты напивалась одна?
– Да-а, – Мария, призналась, немного смутилась и, чтобы не выдать этого, поиграла волосами.
– Ну ты даешь. Иногда я так тоже делаю.
– У меня был стресс, и это первое, что пришло мне на ум – напиться. Кстати, это происходило здесь же, в этом же баре. Одно из моих любимых мест, я часто захожу сюда. Раньше здесь стоял рояль, но сейчас его нет, и это досадно. Похоже, его продали или расколошматили. На нем каждый вечер играл пожилой джентльмен. Делал он это за выпивку, так как денег у него не водилось, а выпить хотелось. И в ту ночь он играл, в усладу моей души, раненой и подавленной. Хорошо исполненная, нежная мелодия способна лечить нервы. И так, сидя одна, через какое-то время я увидела как по залу к стойке, прошел… как ты думаешь кто? Финли Аддингтон – Брандмейстер. Я осела на стуле, мне хотелось, чтобы он меня не видел. Да и я не хотела его видеть и думала прятаться под стол или покинуть бар. Но он меня не заметил. Он встал у стойки, о чем-то говоря с барменом, затем взял в руки заказ и направился прямо ко мне. Прятаться было уже поздно. На самом деле, он приметил меня, как только вошел. Финли, не спрашивая разрешения, сел на стул, критично меня оглядывая. Затем он объяснил, что знает что произошло, и выразил соболезнования. Его машины приехали на пожар, и вот он решил, что я наверняка здесь, раз дома у меня теперь нет. И как только он сказал об этом, словно напомнив снова, я чуть снова не заплакала, еле сдержала слезы. Я вообще не люблю плакать, тем более, на публике. К тому же я думала, что Финли начнет читать мне мораль или осуждать, что я сижу и выпиваю в одиночку или что-то подобное, но ничего такого не было. Похоже, он и вправду мне сопереживал. Я смотрела на него как на злобного начальника, который уволил меня со службы, и нехотя отвечала, почти не держа беседу. Я только кивала или что-то отрицала и даже не смотрела на него. Внезапно он спросил, хочу ли я остаться на службе. Подумав, я ответила, что если это делается из жалости, то лучше не стоит. Но он сказал, что ничего не далает только из жалости к человеку и что готов оставить меня в подчинении, но есть одно условие.
«Да? И какое же?»
«Ты перестанешь бояться высоты.»
«Да? Это не просто.»
«Тогда ты забудешь все невзгоды на остаток этой ночи, и мы вместе напьемся» – сказал он, нисколько не шутя.
«Таково твое условие?» – осторожно спросила я, теряясь в догадках.
«Да-а, таково мое условие. Пари. Ты не настолько плоха в деле, Лайтоллер, насколько я говорю тебе об этом».
«Странное, однако, пари, – подумала я, – чудаковатое»
Я согласилась, но тогда еще не знала, что Финли быстро пьянеет и что победить его в таком споре проще простого. Мы взяли сразу бутылку – Финли сказал, что угощает. Но веселый настрой ко мне не приходил, и тогда он принялся рассказывать неприличные анекдоты, которые меня сначала ввели в ступор, затем раздражали, но какой-то из них оказался и вправду смешным, и я стала смеяться, а затем уже невольно в полный голос. Настрой мой пошел на поправку. К нам начали подсаживаться другие посетители, запас анекдотов Брандмейстера казался… неисчерпаемым. Вскоре вокруг нашего стола собралась компания с десяток человек. Все смеялись и весело проводили время. В какой-то момент Финли объявил, что я хорошо пою, и все начали наперебой горланить, что хотят в этом убедиться. У меня не было настроя петь песни, но, чувствуя, что уже не отвертеться, я согласилась. У молодого человека приятной внешности было с собой банджо, и он искусно им владел. После того, как я спела песню своего сочинения, все принялись меня хвалить, и кто-то даже крикнул, что голос у меня красивее, чем у Веры Линн [британская певица имевшая большую популярность]. Но лично я так не считаю, и попыталась это опровергнуть, на что он заявил: «Ничего ты в себе не понимаешь!» Затем молодой человек под банджо, принялся петь сам – на радость себе и публике, да таким медовым голоском, что певица позавидует. Он вроде и меня затмил талантом.
«Черт побери, этот парень поет слаще, чем девка!» – снова крикнул тот самый кто-то. А Финли тем временем уже напился так, что говорил с трудом, а ему подливали и подливали. Он беспомощно понимал, что проигрывает. Я же не знаю отчего, не пьянела. Близилось утро, а Финли уже спал за столом на локтях. Все ушли, и я снова осталась одна. Думала над тем, что теперь делать со спящим начальником – тащить его до дома или здесь оставить. Поспать мне снова не удалось. Вскоре Финли сам проснулся и как рассказывал позже, открыв глаза, увидел перед собой две меня – две Марии Лайтоллер, с настолько искренней, завораживающей, открытой и сияющей улыбкой, что не сдержался и тоже стал улыбаться. Он так говорил мне после, что этот момент, пожалуй, и стал переломным в наших отношениях. После него мы стали друзьями. Больше, чем начальник и подчиненный, между нами стало развиваться панибратство. Хотя и далее Брандмейстер так же, как и всех остальных, мучил меня муштрой, будто мы не сидели с ним, выпивая на брудершафт. Но после той ночи, утром, я предпочла еще один день побыть уволенной, а Финли с невыспанным, помятым видом отправился на работу. Как говорили ребята, он испускал словесную желчь на все вокруг, был остервенело зол и только к обеду стал более сдержан и спокоен, напевая одну и ту же строчку вновь и вновь по кругу: «Гуляю в скверном настроении по скверу в среду…» Налетов в тот день не случилось. Ему стало скучно. Финли подзывал к себе пожарных и просил наизусть рассказать инструкции, а сам, скорее всего, думал, в какой бар пойдет вечером. Когда пожарный заканчивал говорить, он нарочно сообщал тому, что не все было рассказано верно. Вводя в заблуждение, Финли требовал начать заново. Пожарный обескураженно гадал, что же процитировал неправильно, уверенный в том, что хорошо помнит каждый пункт и абзац. Но ответа не находил. Так потешался Брандмейстер в тот день, пока всем стало ясно, что он попросту глумится над ними. Где-то под вечер он позвонил мне и предложил реванш, уверяя, что на этот раз продержится дольше меня и не опьянеет. Но он вновь проиграл, сильно удивляясь моей стойкости, но я и сама не знаю, отчего так. Вроде все дело в наследии или в чем-то подобном, и что попросту мне нужна большая доза алкоголя, чем ему. Он не хотел мириться с поражением, и мы повторяли этот процесс раз за разом, и каждый такой раз Брандмейстер оказывался чертовски пьяным, в то время как я могла еще внятно говорить и ходить ровно. В итоге совместные походы по барам стали традицией, Финли стал полон симпатии ко мне, и я безоговорочно осталась на службе, просто не делая того, что связано с высотой. Но отголоски тех времен до сих пор дают о себе знать: сейчас Финли не гонит меня со службы, но постоянно советует, чтобы я сменила должность. Сейчас он учит меня водить машину и хочет сделать меня водителем. Я не против.
Закончив рассказ, Мария улыбнулась и отодвинула пустой бокал.
– Улыбка у тебя правда роскошная.
– Спасибо!
– Получается, что потеря дома в какой-то степени помогла тебе остаться на службе?
– Похоже на то. Если бы Финли в ту ночь не пришел в бар, навряд ли бы я пошла в часть просить о том, чтобы он оставил меня на службе.
– Где же ты ночевала? Прости за вопрос…
– Где-то месяц я спала в части, а затем мать жениха, уезжая, отдала мне ключи, чтобы я жила в их квартире и заодно присмотрела за ней.
Мария плавно озираясь по сторонам, спросила:
– Который час?
Парень взглянул на часы.
– Одиннадцать сорок семь… Может, еще по одной?
– О, нет, не сегодня. Хочется выспаться – завтра на дежурство. И мне кажется, – девушка стала говорить театральным шепотом, приставив сложенные пальцы ко рту, – кто-то покинул свой пост, и ему пора вернуться.
– Эх, да… Совсем забыл. Неудивительно почему.
Пит взглянул на Марию, давая понять, что она и есть виновница забывчивости, но девушка в этот момент отвлеклась, поправляя ворот пиджака, и не заметила намека.
– Тогда я провожу тебя домой.
– Хорошо, Пит, идем.