Машина времени: история одного изобретения
Роман
Человек, который сделал Машину Времени – тот человек, которого я буду называть Путешественником по Времени, – уже несколько лет был хорошо известен в научных кругах, и факт его исчезновения тоже хорошо известен. Он был математиком, обладавшим необыкновенно утонченным умом, а также принадлежал к числу самых видных исследователей в области молекулярной физики. Он не ограничивался абстрактной наукой. Ему принадлежало несколько остроумных изобретений, а один-два патента приносили хорошие деньги – даже очень хорошие, о чем свидетельствовал его прекрасный дом в Ричмонде. Однако для тех, кто входил в круг самых близких друзей этого человека, его научные исследования не шли ни в какое сравнение с его ораторским даром. В послеобеденные часы он становился ярким и разносторонним рассказчиком, и порой его фантастические, зачастую парадоксальные идеи следовали одна за другой с такой частотой, что сливались в одну продолжительную и насыщенную лекцию. В эти минуты не было человека, более далекого от популярного образа ученого-исследователя, чем он. Его щеки пылали, глаза искрились, и чем необычнее были идеи, теснившиеся в его голове, тем удачнее и оживленнее становился рассказ.
До самого последнего времени в его доме проходили своего рода неформальные собрания, которые я имел честь посещать и где я в разные периоды повстречал большинство наиболее достойных представителей нашей литературы и науки. В семь часов вечера начинался обычный ужин. После этого мы переходили в соседнюю комнату, где были расставлены мягкие кресла и маленькие столики, и там, предаваясь возлияниям алкоголя и выпуская клубы дыма из трубок, мы вели беседы, а Бог был нам судьей. Поначалу разговор ничем не отличался от обычной отрывочной болтовни, перемежаемой короткими лакунами пищеварительного молчания, но к девяти или половине десятого, если Бог был настроен благосклонно, какая-нибудь особенная тема одерживала верх над прочими по принципу естественного отбора и становилась предметом общего интереса. Так было, помнится, и в последний четверг, а наиболее сильно проявилось в тот четверг, когда я впервые услышал о Машине Времени.
Меня зажали в угол вместе с одним джентльменом, которого я буду называть вымышленным именем Филби. Он весьма пренебрежительно отзывался о Мильтоне – надо сказать, что к стишкам самого бедняги Филби публика относится самым шокирующим образом: она их просто не замечает. Поскольку мне в голову не приходило ничего, кроме мысли о гигантской дистанции, отделяющей Филби от того человека, которого он критиковал, а обсуждать это мне мешала чрезвычайная застенчивость, наступление перелома в беседе – того момента, когда разрозненная болтовня переплавляется в единую тему и несколько частных разговоров сливаются в общую дискуссию, – принесло мне огромное облегчение.
– Глупость? О какой глупости вы говорите? – спросил известный Врач, обращаясь поверх Филби к Психологу.
– Он полагает, – сказал Психолог, – что время – это всего лишь род пространства.
– Я не полагаю, – возразил Путешественник по Времени. – Я знаю.
– Пустозвонство, – произнес Филби, все еще продолжая тянуть волынку о своих литературных невзгодах, однако я уже несколько отодвинулся от него и изобразил на лице живейший интерес к проблеме пространства и времени.
– Кант… – начал Психолог.
– К черту Канта! – выкрикнул Путешественник по Времени. – Говорю вам, что я прав. У меня есть экспериментальные доказательства. Я не метафизик.
Он обращался к Врачу, сидевшему в другом конце комнаты, так что вся компания оказалась вовлеченной в разговор.
– Это самая многообещающая идея в экспериментальной науке, какую только можно себе представить. Она просто революционизирует жизнь общества. Бог знает, какой станет наша жизнь, когда я закончу эту штуку.
– Если только речь не идет об эликсире бессмертия, я не возражаю, – заявил достопочтенный Врач. – Так что же это?
– Всего-навсего парадокс, – сказал Психолог.
Путешественник по Времени ничего не ответил. Он улыбнулся и принялся выбивать трубку о каминную решетку. Это был неизменный признак приближающейся лекции.
– Вы должны признать, что время – это пространственное измерение, – сказал Психолог, обращаясь к Врачу (невозмутимость Путешественника придала ему храбрости), – и тогда с неизбежностью посыплются всякого рода замечательные следствия. Среди прочего станет возможным путешествие по времени.
– Вы забываете, что я собираюсь доказать это экспериментально, – сказал, посмеиваясь, Путешественник по Времени.
– Ну так ставьте этот ваш эксперимент! – воскликнул Психолог.
– Сначала, я думаю, мы выслушаем аргументы, – вступил в беседу Филби.
– Они таковы, – сказал Путешественник по Времени. – Я предлагаю абсолютно новый взгляд на вещи, основанный на том допущении, что обычное человеческое восприятие – это просто-напросто галлюцинация. Прошу прощения, что мне придется привлечь такие понятия, как предопределение и свобода воли, но, боюсь, без них нам не обойтись. Посмотрите на вещи вот с какой стороны… да, пожалуй, в этом самая суть: предположим, вам с точностью известны положение и свойства каждой частицы вещества, всего сущего во Вселенной в каждый конкретный период времени; предположим, таким образом, что вы всеведущи. Тогда ваше знание будет включать в себя и знание того состояния, в котором все сущее пребывало мгновение назад, и за мгновение до этого, и так далее. Если вам досконально известно настоящее, если вы постигли его в полной мере, то в той же мере вы сможете постичь и прошлое. Если вы охватили разумом все законы природы, то настоящее для вас – не что иное, как полная и живая запись прошлого. Подобным же образом, если вы охватили все настоящее, если вы постигли все его тенденции и законы, вы ясно увидите будущее. Для всеведущего наблюдателя нет забытого прошлого – нет ни единого кусочка времени, который выпал бы из общей картины, – и в равной степени для него нет пустого, незаполненного будущего, нет вещей, которые еще только предстояло бы выявить. Постигнув все настоящее, всеведущий наблюдатель в ту же секунду постиг бы все прошлое и все неминуемое будущее. В сущности, прошлое, настоящее и будущее не имели бы для такого наблюдателя никакого значения – в любой момент он охватывал бы разумом все времена сразу. Иными словами, он увидел бы, что все пространство и время заполнены Жесткой Вселенной – Вселенной, всегда состоящей из одних и тех же вещей. Он увидел бы одну-единственную, никогда не меняющуюся серию причин и следствий, все ту же серию – и сегодня, и завтра, и во все времена. Если «прошлое» и имело бы для него какое-нибудь значение, то только одно – это значило бы, что он смотрит в одном направлении, тогда как «будущее» означало бы противоположное направление взгляда.
– Хм, – сказал Приходский Священник, – пожалуй, вы правы. Пока.
– Я знаю, что я прав, – откликнулся Путешественник по Времени. – С точки зрения абсолютного знания Вселенная – это предельно жесткий, неизменяемый механизм. Полностью предопределенный и полностью законченный. Теперь, если мы, насколько в наших силах, воспримем этот взгляд на вещи, что мы сможем сказать вот об этом ящике? Он по-прежнему останется для нас предметом определенной длины, ширины и высоты, предметом с определенной массой, но в то же время для нас будет очевидно, что он простирается во времени назад – до того момента, когда он был сделан, – и вперед, до того момента, когда его уничтожат, и что в течение всего периода существования его перемещали в пространстве. Если бы обыкновенного человека попросили описать этот предмет, он сказал бы, среди прочего, что ящик стоит в определенном месте и что его длина, скажем, десять дюймов, ширина – три, а высота – четыре. С точки зрения абсолютного знания следовало бы добавить, что ящик возник в такой-то момент, существует до сих пор, его общая временна́я протяженность такая-то и что в течение срока существования ящика его передвигали туда и сюда. Только в том случае, если вы определили прошлое и будущее ящика, можно сказать, что вы описали его полностью. Теперь вы видите, что с точки зрения абсолютного знания, а это и есть истинно научная точка зрения, время – это всего-навсего измерение, совершенно аналогичное трем измерениям пространства. Каждая частица вещества обладает длиной, шириной, высотой и – продолжительностью существования.
– Вы совершенно правы, – сказал Приходский Священник. – Теологи твердят об этом с незапамятных времен.
– Прошу прощения, – вмешался Психолог, – ничего подобного. Наше первое впечатление в жизни, сама основа нашего духовного существования – это упорядоченность времени. Меня поддерживают в этом такие…
– Должен вам сказать, что психология вряд ли поможет нам в этом вопросе, – перебил его Путешественник по Времени. – Сознание человека не отражает состояния Вселенной – да и вправе ли мы ожидать от него этого? – оно отражает лишь наши потребности. С моей точки зрения, человеческое сознание – это нечто нематериальное, что валится сквозь четырехмерную Жесткую Вселенную в направлении из прошлого – из того, что мы называем «прошлым», – в будущее, точнее, в то, что мы именуем «будущим». Точно так же Солнце – это нечто материальное, что валится сквозь ту же Вселенную в направлении созвездия Геркулеса.
– Все это довольно темная материя, – шепнул мне Филби.
– Я, кажется, начинаю вас понимать, – сказал Врач. – И вы идете дальше. Вы спрашиваете себя, почему это мы должны продолжать движение в одном конкретном направлении? Почему это мы должны дрейфовать по времени с одной и той же равномерной скоростью? На практике вы предполагаете изучить четырехмерную геометрию с той целью, чтобы попробовать передвигаться по времени.
– Вы попали в самую точку. Только я не предполагаю. Я уже изучил ее. С той самой целью.
– Из всех дичайших и экстравагантнейших теорий… – начал Психолог.
– Да, такой казалась она и мне, поэтому я никогда не упоминал о ней, пока…
– Экспериментальное подтверждение! – вскричал я. – И вы можете подтвердить это экспериментом?
– Требую эксперимента! – закричал Филби, у которого голова уже шла кругом.
– Продемонстрируйте же нам свой эксперимент, – сказал Психолог, – хотя все это, конечно, вздор.
Путешественник по Времени, улыбаясь, обвел нас взглядом. Затем все с той же слабой усмешкой засунул руки в карманы и медленно вышел из комнаты. Мы услышали шарканье его домашних туфель по длинному коридору, который вел в лабораторию.
Психолог посмотрел на нас.
– Интересно, что там у него такое?
– Наверное, это какой-нибудь фокус, – сказал Врач.
Филби попытался рассказать нам о фокуснике, которого он видел в Берслеме, но, прежде чем он покончил со вступлением, вернулся Путешественник по Времени, и рассказ Филби потерпел крах.
Путешественник по Времени держал в руке искусно сделанную рамку из блестящего металла, размером едва ли превышающую маленькие настольные часы. Там была слоновая кость и еще какое-то прозрачное кристаллическое вещество. Теперь я постараюсь быть очень точным в своем рассказе, ибо то, что произошло дальше – если только не принимать объяснений Путешественника, – не поддавалось абсолютно никакому толкованию. Путешественник по Времени взял один из маленьких восьмиугольных столиков, что были разбросаны по комнате, и придвинул его к камину так, что две ножки оказались на каминном коврике. На этот столик он поставил свой механизм, затем придвинул стул и сел. На столике был еще один предмет – небольшая затененная лампа, весь свет которой падал на модель. В комнате горело еще около дюжины свечей: две в бронзовых подсвечниках на камине, остальные в канделябрах, – так что вся она была ярко освещена. Я сел в низкое кресло, стоявшее ближе всего к огню, и подвинулся так, что оказался почти между камином и Путешественником по Времени. Филби уселся позади Путешественника и смотрел через его плечо. Врач и Приходский Священник наблюдали за ним в профиль с правой стороны, а Психолог – с левой. Мы все были настороже. Мне кажется невероятным, чтобы при таких условиях нас можно было обмануть каким-нибудь фокусом, даже самым хитрым и искусно выполненным.
Путешественник по Времени посмотрел на нас, затем на свой механизм.
– Ну? – сказал Психолог.
– Эта маленькая вещица – только модель, – сказал Путешественник по Времени, облокотившись на столик и сплетя пальцы над аппаратом. – Это как бы план машины для путешествий по времени. Вы, несомненно, обратите внимание, что она выглядит необыкновенно скособоченной, а вот у этого прутика какой-то странный мерцающий вид, как будто он в некотором роде не совсем реален.
Он указал пальцем на одну из частей модели.
– Вот здесь находится маленький белый рычажок, а здесь другой.
Врач поднялся с кресла и уставился на вещицу.
– Чудесно сделано, – сказал он.
– На это ушло два года, – резко ответил Путешественник по Времени.
Затем, после того как мы все последовали примеру Врача, он сказал:
– А теперь я хочу, чтобы вы ясно поняли следующее. Если нажать на этот рычажок, машина начнет скользить в будущее, вот этот рычажок вызывает обратное движение. Это седлышко соответствует сиденью путешественника по времени. Сейчас я нажму на рычажок, и машина отправится в путь. Она пропадет из виду, переместится по времени в будущее и исчезнет навсегда. Осмотрите ее хорошенько. Осмотрите также столик и убедитесь, что тут нет никакого фокуса. Я вовсе не желаю потерять свою модель, с тем лишь, чтобы меня прозвали шарлатаном.
Наступило минутное молчание. Психолог как будто хотел что-то сказать мне, но передумал. Путешественник по Времени протянул палец к рычагу.
– Нет, – сказал он вдруг. – Дайте мне вашу руку. – Повернувшись к Психологу, он взял его за кисть и попросил вытянуть указательный палец.
Таким образом, Психолог сам отправил модель Машины Времени в ее бесконечное путешествие. Мы все видели, как рычаг повернулся. Я глубоко убежден, что здесь не было обмана. Легкое дыханье ветерка, и пламя лампы дернулось вверх. Одна из свечей, стоявших на каминной доске, погасла. Маленькая машина неожиданно качнулась, сделалась неясной, еще секунду она была видна – как призрак, как облачко смутно мерцающей меди и слоновой кости, – а затем исчезла, пропала! Если не считать лампы, столик был пуст.
С минуту мы все молчали. Затем Филби пробормотал проклятие.
Психолог вышел из ступора и внезапно заглянул под столик. Путешественник по Времени весело рассмеялся.
– Ну? – сказал он, немного передразнивая Психолога.
Затем он поднялся, подошел к жестянке с табаком, стоявшей на каминной доске, и, повернувшись к нам спиной, принялся набивать трубку.
Мы уставились друг на друга.
– Слушайте, – сказал Врач, – неужели вы это серьезно? Неужели вы действительно верите, что ваша машина отправилась путешествовать по времени?
– Конечно, – сказал Путешественник по Времени, наклоняясь, чтобы зажечь от каминного огня бумажный жгут. Затем он повернулся, раскурил трубку и внимательно посмотрел в глаза Психологу. (Психолог, желая показать, что он ничуть не выбит из колеи, достал сигару и попытался закурить, не обрезав кончик.) – Скажу более, – продолжил Путешественник по Времени. – У меня почти закончена большая машина. Там… – Он указал в сторону лаборатории. – Когда я соберу все части воедино, я сам отправлюсь в путешествие, на свой страх и риск.
– Вы хотите сказать, что та машинка отправилась в будущее? – спросил Филби.
– В будущее или прошлое – я не знаю наверняка, куда именно.
После некоторой паузы Психолога осенило.
– Если уж она куда и отправилась, – сказал он, – то непременно в прошлое.
– Почему? – спросил Путешественник по Времени.
– Потому что она, насколько я понимаю, не передвигается в пространстве, и если бы машина отправилась в будущее, то находилась бы здесь все это время, раз уж она действительно путешествует по времени.
– Но если бы она отправилась в прошлое, – сказал я, – то мы увидели бы ее, едва только войдя в эту комнату сегодня. И видели бы ее в прошлый четверг, когда мы собирались здесь, и в позапрошлый четверг и так далее.
– Серьезные возражения, – с беспристрастным видом заметил Приходский Священник и повернулся к Путешественнику по Времени.
– Вовсе нет, – возразил тот и, обращаясь к Психологу, сказал: – Подумайте. Вы-то уж можете это объяснить. Как вы понимаете, это запороговое, как бы рассеянное восприятие.
– Ну конечно же, – воскликнул Психолог и принялся объяснять нам. – Это одно из простых понятий психологии. Я должен был задуматься раньше. Тут все очевидно, и парадокс разрешается замечательным образом. Мы действительно не можем видеть или воспринимать машину, подобно тому, как мы не можем видеть отдельной спицы вертящегося колеса или пули, летящей в воздухе. Если машина движется по времени в пятьдесят или сто раз быстрее, чем мы, если она проходит целую минуту времени, пока мы проходим секунду, то зрительное впечатление, создаваемое ею, будет составлять одну пятидесятую или одну сотую того впечатления, которое она создавала бы, не перемещаясь по времени. Это совершенно ясно. – Он провел рукой по тому месту в воздухе, где раньше была машина.
– Вы видите? – сказал он, смеясь.
Целую минуту или даже больше мы не сводили глаз с пустого столика. Затем Путешественник по Времени спросил, что мы обо всем этом думаем.
– Сегодня это кажется вполне правдоподобным, – ответил Врач, – но подождем до завтра. Утро вечера мудренее.
– Не хотите ли взглянуть на саму Машину Времени? – спросил Путешественник по Времени.
И с этими словами, взяв лампу, он повел нас по длинному зябкому коридору в лабораторию. Ясно помню мерцающий свет лампы, силуэт его широкой, причудливой головы впереди, пляску теней на стенах. Помню, как мы шли за ним, удивленные и недоверчивые, как там, в лаборатории, узрели увеличенную копию того маленького механизма, что незадолго до этого исчез на наших глазах. Некоторые части машины были из никеля, другие из слоновой кости; были части, явно выпиленные, а потом отшлифованные из горного хрусталя. Эта штука была в основном закончена, только на скамье, рядом с чертежами, лежало несколько кристаллических, странно перекрученных брусков – судя по всему, не вполне готовых. Я взял в руки один из них, чтобы получше рассмотреть. Да, похоже, что это был кварц.
– Послушайте, – сказал Врач, – вы это всерьез? Или же вы все-таки нас дурите – как с тем привидением, что вы показывали в прошлое Рождество?
– На этой машине, – сказал Путешественник по Времени, держа лампу над головой, – я собираюсь исследовать время. Вам понятно? Никогда в жизни я не был более серьезен, чем сейчас.
Мне кажется, в то время никто из нас до конца не верил в Машину Времени. Дело в том, что Путешественник по Времени принадлежал к числу людей, которые слишком умны, чтобы им можно было слепо верить: никогда не было уверенности, что вы поняли все до конца; постоянно ощущалась какая-то легкая недосказанность, а за прозрачной откровенностью, присущей ему, всегда таилась некая изощренность мысли, словно бы сидящая до поры до времени в засаде. Если бы ту же самую модель показал нам Филби и объяснил сущность дела теми же словами, что и Путешественник по Времени, мы проявили бы гораздо меньше скептицизма, потому что сразу поняли бы его мотивы – даже мясник мог понять Филби. Однако характер Путешественника по Времени было слишком причудлив, и мы не доверяли ему. Вещи, которые принесли бы славу человеку менее умному, в его исполнении казались лишь хитрыми трюками. Когда кто-либо демонстрирует, что ему все дается очень легко, это большая ошибка. Серьезные люди, которые пытались серьезно относиться к Путешественнику по Времени, никогда не были уверены, что он не устроит какую-нибудь выходку; они чувствовали, что выносить свою репутацию на его суд – все равно что украшать детские ясли изделиями из тончайшего фарфора.
Короче говоря, я не помню, чтобы кто-нибудь из всей компании обмолвился хоть словом о путешествии по времени в течение всей следующей недели, от четверга до четверга, хотя в головах у большинства из нас, без сомнения, крутились мысли о необыкновенных потенциальных возможностях, которые оно таило. Мы размышляли о том, правдоподобно ли такое путешествие, и приходили к выводу, что с практической точки зрения оно совершенно невероятно, задумывались о забавных анахронизмах и полном хаосе, который оно вызвало бы. Что касается меня, то я более всего был озабочен трюком с моделью. Помню, я поспорил об этом с Врачом, встретившись с ним в пятницу в Линнеевском обществе. Он говорил, что видел нечто подобное в Тюбингене[1], и придавал большое значение тому, что одна из свечей во время опыта погасла. Но в чем заключался секрет трюка, он объяснить не мог.
В следующий четверг я снова поехал в Ричмонд – полагаю, я был одним из самых частых гостей Путешественника по Времени. Немного запоздав, я застал в гостиной уже четырех или пять человек. Врач стоял перед камином с листком бумаги в одной руке и часами – в другой. Я оглянулся в поисках Путешественника по Времени, и…
– Уже половина восьмого, – сказал Врач. – Предлагаю начинать ужин.
– А где же …? – я назвал по имени нашего хозяина.
– Вы только что вошли? Все весьма странно. Его задержало что-то неотвратимое. В этой записке он просит меня взять дело в свои руки и начать трапезу в семь часов, если его к этому времени еще не будет. Он пишет, что объяснит все, когда вернется.
– Будет досадно, если ужин пропадет, – сказал Редактор одной известной ежедневной газеты, и на этих его словах Доктор позвонил в колокольчик.
Из присутствующих, кроме меня и Доктора, в предыдущем ужине участвовал только Психолог. Прочими были: Бланк, вышеупомянутый Редактор, некий журналист и еще один человек – тихий, застенчивый бородач, – которого я не знал и который, насколько я мог заметить, за весь вечер ни разу не раскрыл рта. За обеденным столом высказывались всевозможные догадки о причине отсутствия Путешественника по Времени, и я полушутливо предположил, что он как раз по времени и путешествует. Редактор попросил объяснений, и Психолог принялся довольно топорно рассказывать о «хитроумном парадоксе и фокусе», свидетелями которых мы были неделю назад. В самой середине его описания дверь в коридор медленно и бесшумно приоткрылась. Я сидел лицом к двери и увидел это первым.
– Привет! – воскликнул я. – Наконец-то!
Дверь открылась шире. Перед нами стоял Путешественник по Времени. У меня вырвался крик изумления.
– Боже небесный, что с вами? – воскликнул Доктор, увидевший Путешественника вторым.
Все сидевшие за столом повернулись к двери.
Путешественник по Времени был в поразительном беспорядке. Сюртук в пыли и грязи, рукава запятнаны чем-то зеленым, волосы всклокочены – как мне показалось, седины в них стало больше: либо они побелели от пыли и грязи, либо действительно потеряли цвет. Путешественник был мертвенно-бледен, на подбородке – коричневая, едва затянувшаяся ссадина; лицо изможденное и осунувшееся, как у человека, перенесшего тяжкие страдания. С минуту он нерешительно стоял в дверях, словно бы ослепленный светом. Затем прошел в комнату. Он прихрамывал – точно такую же походку я наблюдал у бродяг со стертыми ногами. Мы все молча смотрели на него, ожидая, когда он заговорит.
Не произнося ни слова, Путешественник по Времени подошел, болезненно морщась, к столу и жестом указал на вино. Редактор налил шампанского и пододвинул бокал к Путешественнику. Тот осушил бокал залпом. Похоже было, что это пошло ему на пользу – он обвел взглядом стол, и по лицу его скользнула тень прежней улыбки.
– Что с вами приключилось, дружище? – спросил Врач.
Путешественник по Времени, казалось, не слышал вопроса.
– Пусть мой вид не беспокоит вас, – произнес он, с трудом проталкивая слова. – Со мной все в порядке.
Он замолчал, протянул бокал, чтобы ему налили еще, и снова выпил шампанское залпом.
– Вот теперь хорошо, – сказал он. Его глаза заблестели, на щеках появился слабый румянец. Он мельком оглядел нас с неким неясным одобрением, затем прошелся по теплой и уютной комнате и снова заговорил, как бы с трудом подбирая слова.
– Я пойду приму ванну и переоденусь, затем спущусь к вам и все объясню… Оставьте мне немного баранины. Смертельно хочу мяса.
Он взглянул через стол на Редактора, который был здесь редким гостем, и справился о его здоровье. Редактор начал что-то спрашивать у него.
– Скоро все расскажу, – сказал Путешественник по Времени. – Я чувствую себя… забавно! Через минуту буду в полном порядке.
Он поставил бокал на стол и направился к двери, за которой была лестница, ведущая на второй этаж. Я снова обратил внимание на хромоту Путешественника и на приглушенный звук его шагов. Когда он выходил из комнаты, я привстал со стула и увидел его ноги. На них не было ничего, кроме пары изодранных, окровавленных носков. Дверь за Путешественником закрылась. Я хотел было догнать его, но вспомнил, как он ненавидит лишнюю суету. Примерно минуту я не мог собраться с мыслями, а затем услышал:
– Примечательное Поведение Знаменитого Ученого.
Это произнес Редактор, который, по своему обыкновению, мыслил газетными заголовками. Его слова вернули меня к ярко освещенному обеденному столу.
– В чем дело? – спросил Журналист. – Он что, играет попрошайку в любительском театре? Ничего не понимаю.
Я встретился взглядом с Писхологом и на его лице прочитал отражение собственных мыслей. Я подумал о Путешественнике по Времени, ковылявшем вверх по лестнице. Кажется, никто, кроме меня, не заметил его хромоты.
Первым опомнился Врач. Он позвонил в колокольчик – Путешественник по Времени терпеть не мог, чтобы прислуга находилась в комнате во время ужина, – и велел подать горячее. Проворчав что-то себе под нос, Редактор вернулся к ножу и вилке. Молчаливый Человек последовал его примеру. Ужин возобновился. Некоторое время разговор состоял из одних восклицаний, перемежавшихся изумленным молчанием. Любопытство Редактора достигло предела.
– Не пополняет ли наш общий друг свои скромные доходы каким-нибудь нечестным путем? – вопросил он. – Или с ним случаются припадки навуходоносоровой болезни?[2]
– Я убежден, что это связано с Машиной Времени, – сказал я и продолжил рассказ о нашей предыдущей встрече с того места, где остановился Психолог. Новые гости слушали с явным недоверием. Редактор принялся возражать:
– Какое еще путешествие по времени?! Не может же человек покрыться пылью только потому, что он извалялся в своем парадоксе!
Эта мысль показалась ему забавной, и он принялся острить. Неужели в будущем нет платяных щеток? Журналист тоже ни за что не хотел нам верить и присоединился к Редактору – нет ничего легче, чем нагромождать одну нелепицу на другую. Это были журналисты нового типа – очень веселые и непочтительные молодые люди.
– Наш специальный корреспондент из послезавтрашнего дня сообщает! – сказал или скорее выкрикнул Журналист, и в этот момент Путешественник по Времени вернулся. Он был в своем обычном вечернем костюме, и, кроме муки во взгляде, во внешности его не осталось никаких следов тех изменений, которые меня так поразили.
– Я вот что говорю, – весело сказал Редактор. – Эти парни утверждают, будто вы побывали в середине будущей недели! Расскажите нам что-нибудь о малыше Розбери[3]. Сколько вы запросите за это?
Не произнеся ни слова, Путешественник по Времени подошел к оставленному для него месту. Он мягко улыбнулся – в своем старом стиле.
– Где моя баранина? – спросил он. – Какое наслаждение снова воткнуть вилку в кусок мяса!
– Рассказывайте! – закричал Редактор.
– К черту рассказы! – сказал Путешественник по Времени. – Я хочу есть. Не скажу ни слова, пока в мои артерии не начнут поступать пептоны. Спасибо. И соль, пожалуйста.
– Одно только слово, – проговорил я. – Вы путешествовали по времени?
– Да, – ответил Путешественник по Времени с набитым ртом и кивнул.
– Готов заплатить по шиллингу за строчку. Поместим слово в слово, – сказал Редактор.
Путешественник по Времени пододвинул к Молчаливому Человеку свой бокал и постучал по нему ногтем. Молчаливый Человек, не сводивший глаз с лица Путешественника, нервно вздрогнул и налил вина. Остаток ужина прошел в атмосфере неловкости. С моей стороны, я с трудом удерживался от вопросов, и, смею думать, остальные тоже. Журналист пытался снять напряжение, рассказывая анекдоты о Гетти Поттер[4]. Путешественник по Времени был поглощен ужином и демонстрировал аппетит истинного бродяги. Врач курил сигарету и, смежив веки, наблюдал за Путешественником по Времени. Молчаливый Человек выглядел еще более неуклюжим, чем обычно, он то и дело наливал себе шампанское и пил его с мрачной решимостью – видимо, из чистой нервозности. Наконец Путешественник по Времени отодвинул тарелку и оглядел нас.
– Полагаю, я должен извиниться перед вами, – сказал он. – Я просто умирал от голода. Со мной приключилось нечто совершенно удивительное.
Он дотянулся до сигары и обрезал кончик.
– Пойдемте в курительную. Это слишком длинная история, чтобы рассказывать ее над грязными тарелками.
Походя позвонив в колокольчик, он провел нас в соседнюю комнату.
– Вы рассказали Бланку, Дашу и Чоузу о машине? – спросил он меня, откинувшись на спинку мягкого кресла и назвав трех новых гостей по именам.
– Но ведь это просто парадокс, – сказал Редактор.
– Сегодня я не в силах спорить. Я не прочь поведать вам историю, но спорить не могу. Если хотите, – продолжил он, – я расскажу вам о том, что со мной случилось, но вы должны воздержаться от вопросов. Я хочу высказаться. Очень хочу. Бо́льшая часть рассказа покажется вам просто ложью. Пусть так! Но тем не менее это правда – от первого до последнего слова. Сегодня в четыре часа пополудни я был в своей лаборатории, и с тех пор… я прожил восемь дней… таких дней, каких не переживал еще ни один человек! Я измучен до предела, но я не смогу заснуть, пока не расскажу вам все. Только тогда я лягу спать. И никаких вопросов! Согласны?
– Согласны, – сказал Редактор.
И все мы откликнулись эхом:
– Согласны.
После этих слов Путешественник по Времени приступил к рассказу, который я здесь и привожу. Сначала он сидел, откинувшись на спинку кресла, и казался крайне утомленным, но потом понемногу оживился. Перенося эту историю на бумагу, я очень остро ощущаю неспособность пера и чернил – и, главное, свою собственную неспособность – передать характерные особенности его рассказа. Я надеюсь, вы будете читать с должным вниманием, однако вы никогда не увидите бледного искреннего лица рассказчика в ярком круге света маленькой лампы и не услышите его интонации. Вы никогда не узнаете, как менялось выражение этого лица по ходу рассказа! Большинство из нас сидело в тени – в курительной не были зажжены свечи, а лампа освещала только лицо Журналиста и ноги Молчаливого Человека ниже колен. Сначала мы то и дело поглядывали друг на друга. Спустя какое-то время мы позабыли обо всем и смотрели только на Путешественника по Времени.
– В прошлый четверг я объяснял уже некоторым из вас принципы Машины Времени и показывал ее, еще не законченную, в своей мастерской. Там она находится и сейчас, правда немного потрепанная путешествием. Один стержень из слоновой кости треснул, бронзовый поручень погнулся, в остальном же она цела. Я рассчитывал закончить ее в пятницу. Однако в пятницу, когда сборка в основном была завершена, я обнаружил, что один из никелевых стержней на целый дюйм короче, чем нужно, и его пришлось переделывать. Вот почему работа была закончена только сегодня утром. Именно сегодня, в десять утра, первая в мире Машина Времени начала свой бег по жизни. Я в последний раз обстучал ее, осмотрел все винты, капнул чуть-чуть масла на кварцевую ось и сел в седло. Полагаю, самоубийца, который подносит пистолет к черепу, испытывает такое же чувство неведения относительно того, что ждет его дальше, какое охватило меня в ту минуту. Я взялся одной рукой за пусковой рычаг, другой – за остановочный, нажал на первый и почти тотчас же – на второй. Я почувствовал нечто вроде головокружения, испытав, будто в кошмаре, ощущение падения. Оглядевшись, я увидел свою лабораторию точно такой же, как и прежде. Произошло что-нибудь или нет? На мгновение мелькнула мысль, что мой интеллект сыграл со мной злую шутку. Затем я обратил внимание на часы. Всего несколько секунд назад, насколько я мог судить, они показывали минуту или две одиннадцатого, теперь же была почти половина четвертого!
Я сделал глубокий вдох, стиснул зубы, схватился обеими руками за пусковой рычаг, и с глухим стуком мы пустились в путь. Лаборатория стала туманной и неясной, все потемнело. Вошла госпожа Уотчет и, явно не замечая меня, двинулась к двери в сад. Полагаю, ей понадобилась минута или около того, чтобы пересечь лабораторию, однако, на мой взгляд, она пронеслась по комнате с быстротой ракеты. Я передвинул рычаг в крайнее положение. Сразу упала ночь, словно потушили лампу, а в следующее мгновение наступило завтра. Лаборатория стала еще более неясной и туманной, а затем и вовсе неотчетливой. Пришел мрак завтрашней ночи, затем снова наступил день, опять ночь, еще один день и так далее, все быстрее и быстрее. Слух наполнился каким-то вихревым гулом, и странное, отупляющее смятение охватило меня.
Боюсь, что не сумею передать вам своеобразных ощущений путешествия по времени. Они чрезвычайно неприятны. Одно из них точь-в-точь напоминает катание на американских горах – словно бы летишь, беспомощный, головой вперед с невероятной быстротой. Я испытывал еще одно жуткое чувство – мне казалось, что я вот-вот разобьюсь. Пока я набирал скорость, ночи сменяли дни, подобно взмахам черных крыльев. Вскоре смутные очертания лаборатории куда-то провалились, и я увидел солнце, быстро скакавшее по небу; каждую минуту оно делало новый прыжок, и каждая минута обозначала новый день. Я предположил, что лаборатория разрушена и я остался под открытым небом. Потом родилось смутное впечатление, что вокруг выросли некие строительные леса, но я мчался слишком быстро, чтобы воспринимать движения каких бы то ни было живых существ. Даже самая медленная улитка из всех, что когда-либо ползали по земле, двигалась бы для меня чрезмерно быстро. Мерцающая смена тьмы и света была крайне болезненна для глаз. Затем, в перемежающейся темноте, я увидел луну – она быстро пробегала по небу, меняя фазы от новолуния до полнолуния; в памяти сохранился смутный образ кружившихся надо мной звезд. Я мчался дальше, все больше набирая скорость, и пульсация дней и ночей наконец превратилась в сплошную серую пелену; небо обрело удивительно глубокий оттенок синевы, тот дивный, исполненный внутреннего сияния цвет, который появляется в ранние сумерки; биения солнца слились в огненную полосу, сверкающую арку, раскинувшуюся в пространстве; луна стала неясной лентой, колышущейся в небе; и я больше не видел звезд, разве что изредка появлялись светлые круги, слабо мерцавшие в синеве.
Пейзаж был туманным и неясным. Я по-прежнему находился на косогоре, на котором ныне стоит этот дом; надо мной – серой, расплывчатой массой – вздымался уступ холма. Я видел, как деревья росли и видоизменялись, подобно клубам пара, – вот они коричневые, а вот уже желтые; они вырастали, раскидывали крону, исходили дрожью и исчезали. Я видел, как огромные здания – смутные и прекрасные – появлялись и таяли, словно сновидения. Казалось, меняется вся поверхность земли – она плавилась и текла на моих глазах. Маленькие стрелки на циферблатах, показывавшие мою скорость, крутились все быстрее и быстрее. Скоро я заметил, что солнечная лента совершает вертикальные колебания – от точки летнего солнцестояния к точке зимнего – с периодом в минуту или даже меньше, следовательно, я летел со скоростью более года в минуту; каждую минуту белая вспышка снега озаряла мир, а за ней тут же следовала яркая, мимолетная зелень весны.
Неприятные ощущения, которые я испытывал в начале пути, стали уже не такими острыми. В конечном итоге они слились в некое новое чувство, близкое к истерически радостному исступлению. Я отметил, что машина порой как-то неловко покачивается, и не мог найти этому объяснения, однако мысли мои были слишком спутаны, чтобы я уделил качке должное внимание, – так, в состоянии нарастающего безумия, я мчался в будущее. Поначалу я и думать забыл об остановке, я вообще не думал ни о чем, кроме своих новых ощущений. Но вскоре душа переполнилась новыми чувствами – любопытством и ужасом одновременно, – и в конце концов они полностью овладели мною. Какие только странные повороты истории человечества, какие только чудесные рубежи, неведомые нашей зачаточной цивилизации, думал я, не откроются передо мной, если я взгляну поближе на этот смутный неуловимый мир, что несется мимо и беспрестанно меняется перед моими глазами! Я видел, как вокруг вырастали великие и прекрасные творения архитектуры; они были гораздо более массивными, чем любые здания нашего времени, и в то же время казались изваянными из тумана и дрожащего света. Я видел, как склон надо мною покрылся пышной зеленью и она так и осталась там – зима больше не трогала ее. Даже сквозь пелену замутненного сознания земля показалась мне удивительно прекрасной. И рассудок мой, немного просветлев, занялся идеей остановки.
Своеобразный риск заключался в том, что в пространстве, занимаемом мною или моей машиной, могла оказаться какая-нибудь субстанция. Пока я с огромной скоростью путешествовал по Времени, это не имело значения: я находился, так сказать, в разжиженном состоянии – подобно пару, я просачивался сквозь поры встречавшихся мне субстанций. Но остановка означала, что я должен втиснуться, молекула за молекулой, в то, что оказалось бы на моем пути; атомы моего тела должны были войти в такой тесный контакт с атомами этого препятствия, что между теми и другими могла произойти бурная химическая реакция – возможно, сопровождаемая мощным взрывом, который вынес бы меня вместе с моим аппаратом за пределы Жесткой Вселенной – за пределы всех мыслимых измерений – в Неизвестность. Эта возможность не раз приходила мне на ум, пока я строил машину, но тогда я беззаботно считал, что это неизбежный риск – тот риск, на который человек просто не может не идти. Теперь же, когда риск стал неминуемым, ситуация уже не виделась мне в прежнем беззаботном свете. Дело в том, что абсолютная странность окружающего мира, тошнотворная тряска и раскачивания машины, а главное, длительное ощущение падения – все это неявным, но самым решительным образом подорвало мое душевное состояние. Я твердил себе, что уже никогда не смогу остановиться, и вдруг, в порыве раздражения, решил это сделать немедленно. Как нетерпеливый глупец, я рванул рычаг, машина тотчас перевернулась, и я стремглав полетел в пространство.
Словно удар грома раздался у меня в ушах. Видимо, на какое-то время я лишился слуха. Вокруг меня землю безжалостно секли градины, а я, оглушенный, сидел на мягком дерне перед опрокинутой машиной. Все вокруг по-прежнему казалось серым. Вскоре я почувствовал, что слух вернулся ко мне, и огляделся по сторонам. Я находился, по-видимому, в саду, на лужайке, обсаженной рододендронами. Розовые, лиловые и фиолетовые бутоны дождем сыпались на землю под ударами града. Прыгающие, танцующие градины облаком окутали машину и стлались над землей дымным покровом. В одно мгновение я промок до нитки.
«Хорошенькое гостеприимство, – сказал я, – так встречать человека, который промчался сквозь бесчисленное множество лет, чтобы увидеть вас».
Вскоре я подумал, что мокнуть дальше было бы совсем глупо. Я встал и осмотрелся. Колоссальная фигура, высеченная, видимо, из какого-то белого камня, смутно высилась над рододендронами, проступая сквозь завесу града. Все остальное в этом мире было недоступно зрению.
Трудно передать мои ощущения. По мере того как колонны града истончались, белая фигура становилась все более отчетливой. Она была очень велика – высокая серебристая береза достигала только до ее плеча. Фигура была высечена из белого мрамора и походила на сфинкса, только крылья не были прижаты к бокам, а простирались в воздухе, словно изваяние парило над землей. Пьедестал показался мне сделанным из бронзы и был покрыт толстым слоем зеленоватой патины. Случайно оказалось так, что лицо изваяния было обращено прямо ко мне; незрячие глаза, казалось, следили за мной, а на губах его лежала слабая тень улыбки. Фигура была сильно потрепана непогодой, и от этого создавалось неприятное впечатление какой-то кожной болезни. Я стоял и некоторое время глядел на нее – может быть, полминуты, а может, и полчаса. Казалось, она то приближалась, то отступала, смотря по тому, гуще или реже падали градины. Наконец я оторвал от нее взгляд и увидел, что плотная завеса града протерлась до кисеи. Небо светлело, обещая скорое появление солнца.
Я снова взглянул на парящую белую фигуру и вдруг понял все безрассудство своего путешествия. Что я увижу, когда туманная завеса окончательно рассеется? С людьми за это время могло произойти все, что угодно. Что, если жестокость стала нормой поведения? Что, если раса совершенно утратила человечность и превратилась во что-то нечеловеческое, неприятное и всесокрушающее? Вдруг я увижу какое-нибудь дикое животное, в силу своего человекоподобия еще более ужасное и отвратительное, чем доисторические твари, – мерзкое создание, которое следовало бы тотчас же уничтожить?
Я уже видел другие обширные сооружения – огромные дома с затейливыми перилами и высокими колоннами, проступавшие на лесистом склоне. Холм словно бы смутно надвигался на меня сквозь утихающую грозу. Панический страх вдруг овладел мною. Как безумный, я бросился к Машине Времени и напряг все силы, чтобы поставить ее в нужное положение. Тем временем столбы солнечного света пробили грозовые тучи. Серая завеса ушла в сторону и истаяла, как развевающиеся одежды привидения. Надо мной в густой синеве летнего неба последние лоскутья бурой тучи канули в небытие. Ясно и отчетливо показались огромные здания, блестевшие после обмывшей их грозы и подчеркнутые белыми линиями нерастаявшего града, скопившегося у подножий. Я чувствовал себя совершенно обнаженным в этом странном мире. Вероятно, то же самое ощущает птица в ясном небе, понимающая, что где-то вверху парит ястреб и вот-вот на нее бросится. Мой страх граничил с безумием. Я сделал передышку, стиснул зубы, снова уперся ногами и ухватился за машину. Она поддалась моим отчаянным усилиям и наконец перевернулась, сильно ударив меня по подбородку. Одной рукой держась за седло, другой – за рычаг, я стоял, тяжело дыша, готовый снова взобраться на нее.
Однако, как только появилась возможность отступления, ко мне опять вернулось мужество. С любопытством, к которому примешивалось все меньше страха, я взглянул на этот мир отдаленного будущего. В круглом отверстии, проделанном высоко вверху в стене ближайшего дома, я увидел несколько фигур в красивых свободных одеяниях. Они уже увидели меня: их лица были обращены в мою сторону.
Затем я услышал приближающиеся голоса. Из-за кустов по сторонам белого сфинкса показались головы и плечи бегущих людей. Один из них выскочил на тропинку, ведущую к лужайке, где я стоял рядом со своей Машиной. Это было маленькое создание – не более четырех футов ростом – в пурпурной тунике, перехваченной у талии кожаным ремнем. На ногах у него были не то сандалии, не то котурны – я не мог толком различить, что именно. Ноги до колен обнажены, голова не покрыта. Обратив на это внимание, я впервые почувствовал, какой теплый был там воздух.
Подбежавший человек поразил меня – это было удивительно прекрасное, грациозное, но чрезвычайно хрупкое существо. Его раскрасневшееся лицо напомнило мне лица больных туберкулезом – на нем была печать той особой чахоточной красоты, о которой нам так часто приходится слышать. При виде его я вдруг снова обрел уверенность в себе. И отдернул руки от машины.
Через мгновение мы уже стояли друг против друга – я и это хрупкое создание из далекого будущего. Человек подошел очень близко и рассмеялся прямо мне в лицо. Это полное отсутствие какого бы то ни было страха чрезвычайно поразило меня. Он повернулся к двум другим, которые подошли следом, и заговорил с ними на странном, очень нежном и певучем языке.
Подходили все новые люди, и скоро вокруг меня образовалась небольшая группа из восьми или десяти этих утонченных созданий. Один из них обратился ко мне с каким-то вопросом. Не знаю почему, но мне пришло вдруг в голову, что мой голос должен показаться им слишком резким и басовитым. Поэтому я только покачал головой, потом показал на свои уши и снова затряс головой. Человек сделал шаг вперед, остановился в нерешительности, а затем дотронулся до моей руки. Я почувствовал еще несколько таких же мягких прикосновений – словно нежные маленькие щупальца легли на мои плечи и спину. Эти люди хотели убедиться, что я действительно существую. В их движениях не было решительно ничего внушающего опасение. Наоборот, в этом милом маленьком народце было что-то вызывающее доверие – какая-то грациозная мягкость, какая-то детская непринужденность. К тому же они были такие хрупкие, что я мог бы в случае нужды легко разбросать их, как кегли, – целую дюжину одним движением. Однако, заметив, что маленькие розовые ручки принялись ощупывать Машину Времени, я сделал предостерегающий жест. К счастью, я вовремя вспомнил об опасности, которая к этому моменту совершенно вылетела из памяти. Пока не стало слишком поздно, я нагнулся над рамой машины, вывинтил рычажки, приводящие ее в движение, и положил их в карман. Затем снова повернулся к этим людям, раздумывая, как бы мне с ними объясниться.
Пристально разглядывая их черты, я отметил новые особенности этих изящных фигурок, напоминавших дрезденские фарфоровые статуэтки. Их одинаково курчавые волосы были коротко подрезаны над шеей и висками, на лицах ни малейшего признака растительности, уши удивительно маленькие. Рот крошечный, губы довольно тонкие, ярко-красного цвета, подбородок остроконечный. Глаза большие и кроткие, однако – это может показаться эгоизмом с моей стороны – уже тогда я отметил, что в них недоставало той заинтересованности, какой я вправе был ожидать.
Поскольку они больше не делали попыток объясниться со мной – просто стояли вокруг, улыбались и переговаривались друг с другом нежными, воркующими голосами, – я начал разговор первым. Показал на Машину Времени, потом на самого себя. Затем, поразмыслив немного, как лучше выразить понятие времени, указал на солнце. Тотчас же одна необычайно изящная фигурка в клетчатом пурпурно-белом одеянии повторила мой жест и, несказанно поразив меня, искусно сымитировала раскат грома.
Конец ознакомительного фрагмента.