Машенька. Циклотимический роман-онлайн о любви. Глава X (Илья Виноградов)

Глава X

Несколько раз я уже виделся с тобой. Вчера (Боже, это было только вчера, неужели?! Кажется, вечность уже прошла. Написав это, вернее, не дописав еще, я осознал чудовищную банальность данной мысли) – вчера была пятница, и Успение?! Да, как раз во время службы утром мне пришла в голову спасительная мысль – я зайду поздравить тебя с праздником. До этого, в течение недели пытаясь с тобой встретиться, я не мог найти достаточно веского повода. Но в праздник открыты все двери. Все равно мне было бы боязно. Хотя теперь уже не так страшно, как раньше. Нет, страшно все равно. Приехав домой после службы, я даже порадовался тому, что у меня совсем мало времени; цейтнот ускоряет действия человека, заставляет его мыслить быстро, цельными и сжатыми блоками и схемами. Мысленно я уже ехал на службу к двум часам. Приехав домой, я сел за ноутбук и распечатал тексты, которые накануне еще проиллюстрировал твоими фотографиями. И правильно сделал. Тексты – это было нечто, к чему ты проявила настоящее внимание. Я подъехал к твоему дому, бросил велосипед у ограды и стремительно, мимо молодого человека с рюкзаком, на скамейке, которого я автоматически записал в твои поклонники, дожидающегося именно тебя, поднялся по ступенькам к твоей двери на первом этаже. Хорошо, что этаж – первый, иначе каждый лестничный пролет этажом выше превращался бы в очередной круг чистилища. Я постучался, и внутри что-то послышалось. Через некоторое время я стал склоняться к тому, что это мне действительно послышалось. Маши́на рядом, но, может, вы в праздник решили навестить соседей. Я постучал еще раз – четыре удара, помню, в стуке проскользнула некоторая настойчивость. И, может, ты откликнулась именно на эту настойчивость. Ты открыла дверь. Я, ожидавший увидеть любого из вашей семьи, сразу добился цели – я увидел тебя. Но, конечно, я не подал виду – выглядел я, наверное, торопливо; я поздравил тебя с праздником, ты сказала, что все спят; незадолго до этого я съехал на велосипеде в Нижнюю Ореанду, где ты поешь у о. Николая Доненко. Действие это было совершенно спонтанным и, возможно, это было одно из наилучших решений. Я просто выехал за ворота Свитского корпуса в Ливадии и покатил к Ореанде. Приехав, я обнаружил традиционное, за большими столами на церковном дворе застолье, фотографии которого в другие праздники, сделанные Володей Евдокимовым, я тысячу раз видел в фэйсбуке. Я вошел в храм, поклонился перед плащаницей, но сделал это еще и потому, что подойти сразу к столам с таким множеством народа было нелегко. Потом я увидел нескольких человек вокруг о. Николая Доненко и направился к нему. Я взял благословение, мы поздоровались. Я поздравил его с праздником и спросил, нет ли кого из хора. Он указал мне и предложил сесть за стол. Я отказался; наверное, вид у меня был довольно взволнованный; мне показалось, что это заметили. Потом я подошел к Ане, регенту в Ореанде. Правда, сначала я спросил, есть ли Юра Остапчук, который также поет здесь; Юру я давно знаю еще по педагогическому нашему институту. Юра, возможно, и был – стояла его бежевая «Нива». У Ани я спросил про тебя. Я спросил, была ли Маша N. И, веришь ли, очень удивился, когда сказали, что – да. Они уже уехали. Я спросил – с семьей? – Да. – Почему я удивился… После недели «поисков» я впал в состояние, когда все происшедшие со мной события стали казаться чем-то ненастоящим, призрачным, как сновидение. Мне стало казаться одновременно, что это все было со мной очень давно; и когда я узнал, что ты и твоя семья были здесь, фактически, не больше часа назад (то есть, в то время, когда я в Ливадии, тоже ел и пил на попразднственной трапезе), мне показалось, что вы будто материализовались, выплыли из воздуха, как булгаковские персонажи. Спросив о тебе и получив ответ, я сразу уехал. Не знаю, был ли мой вопрос о тебе каким-то образом истолкован; но мое появление там было точно неожиданным, так же как и мои вопросы. Впрочем, кому в конечном счете интересны дела сердечные, кроме тех, кого это касается напрямую.

Я выехал из Ореанды и долго поднимался на велосипеде в гору; я подсчитал оставшееся время – выходило совсем немного; после того как я приеду домой, у меня будет всего несколько минут. На самом деле, как оказалось, и этих нескольких минут было слишком. Наше «общение» с тобой длилось, по-моему, не больше минуты. Я хотел вручить тебе коробку с конфетами, которые купил еще в воскресенье, ты стала отказываться, и я изобразил такое страдание и горечь, что ты передумала. Коробка перешла из рук в руки. А вот тексты ты взяла сразу и с интересом. Кто-то был с тобою рядом из детей. Этот ребенок был довольно заинтересован тем, чт́о происходит – все, что я успел заметить. Весь разговор происходил полушепотом. – «Все спят» – было в ответ на мое поздравление и желание видеть «папу и маму». В этот же момент я сопоставил длинную праздничную службу, многочасовое стояние, трапезу и жаркий день; и разморенный бег «жигулей» по склонам Крымских гор. Я попрощался с тобой и с легким сердцем двинулся к велосипеду. Парня на скамейке уже не было. Мне показалось, что он ушел с кем-то – с другом, так что из категории твоих поклонников он автоматически выпал. Я сел на велосипед и покатил по горке мимо детской площадки. Потом повернул, намереваясь выехать на Севастопольское шоссе и направиться уже на службу. Как вдруг раздался хрустальный звон, будто джинн выдернул волосинку из своей бороды и исполнил мое заветное желание. Это пришло сообщение от тебя c поздравлением. Тут я остановился и почти дал волю слезам. И написал в ответ сообщение, где позволил себе назвать тебя неким ласковым словом, при этом попросив заранее прощения. Еще я написал, как мне стало легко на душе после этого блиц-свидания. В ответ ты попросила не называть тебя так, как я назвал. Это сообщение я получил уже чуть дальше, у «Розы Люксембург», кажется. Я остановился и «прислонился к стене», образно говоря. Что-то кольнуло, и в это образовавшееся отверстие вышли все пузырьки счастья. Я медленно обдумал твои слова. «Почему с большой буквы это слово…»? – вертелось у меня в голове.…

…Подъезжая к больничному храму, я уже давным-давно собрал все вылетевшие было разноцветные шарики блаженства. В какой-то момент, я не помню – на службе или между ними – пришло большое сообщение от тебя. (… …)

Здесь я сделаю небольшое отступление. Незаметно вчерашний день в восприятии совместился с сегодняшним. Сегодня я, доехав до Гаспры на велосипеде (после субботней службы), спустился в Кореиз, чтобы снять деньги с карточки. Стал подниматься обратно. На повороте за остановкой «Ясная поляна» у меня мелькнула мысль подняться по ступенькам с велосипедом, но потом я проехал мимо, решив преодолеть «верхом» этот участок дороги. И в этот момент я услышал оклик: «Илья!» Это была ты, ты спускалась по той самой лестнице, по которой я хотел подняться, ты была с кем-то – вначале показалось, что с мамой, и приветствие выкатилось на уста; но это была, наверное, твоя сестра; она мельком взглянула в мою сторону, мне показалось – остро и не без подозрительности. Я повернулся в твою сторону – я был с велосипедом на другой стороне дороги; я как бы взглядом восторженно-умоляюще спросил тебя – можно ли подойти? И ты разрешила. Я не подошел – меня выбросила перед тобой на берег волна восторга. Я спросил, как тебе мои вещи? «Неожиданно», – сказала ты, имея в виду прозаические куски. Это было сказано не без некоторой дрожи в голосе, и я понял, что то, что мне казалось сырым (и таковым являлось), и то, что я спешно редактировал и прореживал перед тем как распечатать и отдать тебе – это достигло твоего внутреннего слуха. Про стихотворения ты сказала, что «образно». Больше ни о чем мы не говорили; ах, да, я еще раз извинился за «солнышко» и просил передать родителям поздравление; ты его и так уже передала вчера. Мы простились (наверное, ты шла на море с сестрой), и я на этой же волне восторга въехал в магазин, купил кофе и хотел чего-нибудь пожелать хорошего продавщице; но не нашел слов. На гребне этой волны я пребывал часа полтора – потом пришло большое сообщение от тебя. Начало я перескажу, а дальше – по этическим соображениям… тоже перескажу, близко к тексту. А вообще – это очень лестный для меня отзыв, и я даже укрепил бы его, как диплом, в рамке на стене. Ты написала, что «уже год встречаешься с одним человеком, и мы друг друга любим». Ты благодарила за «проникнутые светом стихи и прозу». И как бы советовала переориентировать этот мой «талант» на что-то более «полезное, плодотворное» – например, исторический роман или книгу; ты, наверное, не знаешь, что «всякое искусство совершенно бесполезно» – изречение Уайльда. Горькое и единственное, чт́о стоит знать об искусстве. Но текст твоего сообщения очень широк и полон… да, он полон этого са́мого чувства – любви; я даже удивился сейчас, когда, придумывая, как бы повернуть к первому продолжению, вдруг обнаружил, что ты пишешь с любовью. Наша ошибка в том, что мы конкретизируем любовь и отсылаем ее к определенному персонажу. Чтобы снизить высокий ее дух. Но любовь появляется и исчезает в наших словах и действиях. Поймать ее «за хвост» и оставить в каком-то определенном месте – совершенно невозможно, «дышит где хочет». Ты пишешь с любовью, потому что в твоем ответе с максимальной полнотой выражено участие. Ты отделяешь от себя максимум того, что можешь дать; и получается даже больше того, что мне нужно… а я и не знаю, что мне нужно, кроме совершенно патологического желания видеть тебя хотя бы изредка. Ты говоришь, что ничем не сможешь ответить… но ты уже ответила; и этот ответ оказывает такое странное влияние, что я, как ни пытаюсь, не могу сейчас закрыться на ключ прежнего спокойствия; не могу уйти в затвор прежнего разрыва с миром, а, по ощущениям, встречаю какую-то боль и неприятие открыто, хотя с самого утра при таком обороте событий начинаешь испытывать «тяжесть бытия». Ты называешь мое проявленное внимание к тебе «прекрасным чувством», и я чувствую, что – да, оно прекрасно – я это говорю не в похвалу себе, а констатируя природу того источника, откуда на меня исходит этот свет. Ведь я «не от себя» пришел к тебе. Это чувство вело меня, а откуда оно берется, я предпочитаю не думать. Ты говоришь о «таланте, который можно пустить в более плодотворное русло» – но где оно, это русло, кроме того, в какое я его пускаю сейчас; и откуда может взяться бо́льшая, чем сейчас, плодотворность – если все, что я каким-то образом выливаю в тексты и мысли, все направлено в одну сторону и подчинено одному гигантскому… замыслу, что ли. Да, у меня есть ощущение, что замысел этот безнадежен… в таком случае, смысл его – в безнадежности, как смысл любви – в безысходности, в невозможности соединиться; смысл – в трагическом «неслиянии» двух чем-то родственных сущностей. Тогда «любовь» продолжается бесконечно, в чем, собственно, и цель бытия. Вообще, анализируя твое сообщение, можно написать отдельный очерк; сейчас я редактирую этот текст потому еще, что меня попрекнули тем, что я вставляю целиком «личные» сообщения. Если ты дочитала до этого места, я объясню, почему я так делаю. Это не душевный эксгибиционизм (значение этого слова неважно сейчас), это требование художественной «правды», так, как я ее понимаю, потому что не претендую на абсолютную верность знания этого, но что-то, властное, как форма, диктующая стихотворение, подсказывает, как нужно сделать. Целиком вставить личное сообщение – это не обнажить то, что не предназначено для других. Это передать всю полноту переживаний, сообщить ее художественному, подчеркиваю, тексту, каковым является все, что здесь есть. Одна из странностей подлинно творческого чего-то – процесса, импульса – в том, что невозможно предугадать средства и способы, и положения во времени и пространстве того, что ищет выход. Я вознамерился «смягчить» данный текст – тем, что выбросил из него твое сообщение «слово в слово», – и чувствую, что, истолковывая твое сообщение, опять напал на какую-то «жилу» мыслей, переживаний, которым нет конца. Нет конца – потому что твой ответ настолько «космичен», что мне будет этого достаточно, чтобы существовать в новых границах. Ты не «отказала» мне в чем-то – ты включила меня в свою орбиту. И я надеюсь, ты не «обидишься» на меня в житейском смысле, на то, что я использую «цитаты из личного»; единственное назначение интернета – строить или достраивать некий психологический мост между людьми, добавлять к четкому контуру реальности пласт воображения, которое, может, и является по-настоящему ценным человеческим свойством.

Это сообщение, я повторяю, можно повесить в рамке на стену, как почётную грамоту. С примерно таким сопровождением: Награждается студент II-го курса Института Чувственности – И.В. за активное участие в практической деятельности и проделанную теоретическую работу». Больше, конечно, за теоретическую. Может быть, горькая ирония начинает окрашивать мой текст в черный цвет, хотя я и так пишу гелевой черной ручкой. Я тут же написал тебе довольно большой ответ, но твой телефон не «проглотил» его, а по частям – я начал скидывать, но не закончил. Приведу этот ответ здесь: «Маша, мне достаточно того, что ты есть на свете. Вот честное слово. Хотя видеть тебя чаще было бы огромным счастьем, но я с самого начала и не рассчитывал на «успех», что ли. И одновременно с этим надеялся. И не сам человек выбирает, чт́о ему писать – роман или стихи – но, скорее, творческий импульс выбирает человека и ведет его. Мне немного (довольно-таки; весьма; неимоверно; в высшей степени) больно было прочесть то, что ты написала, но… здесь я должен написать, что хочу, чтобы ты была счастлива. И я задумался, не слишком ли я не считаюсь с реальным положением вещей. Прихожу без спроса, рассказываю о «чувстве». Но – прости, я тебе призна́юсь – мне страшно было все это делать, я делал это, когда другого ничего не оставалось. Я как бы спрашивал у обстоятельств – могу ли я поступить иначе. И ответом мне было – действуй. Мне бы очень хотелось с тобой поговорить, потому что очень много внутри есть к тебе желающего быть высказанным. Но мне достаточно того, что ты есть, и есть эти сообщения от тебя, и сегодняшняя встреча. И день в монастыре».