Сказание предшествующее…
В начале времён, странники, разделившись, построили города, раскинутые до горизонта. В непроходимых краях основали поселения, от малых до больших королевств. Увидев, что дела их рук хороши, странники оставили этот мир. Эпоха «умиротворения» ушла вместе с ними. Всё больше властолюбцев восходили на престол, поправ закон наследной власти и древней крови. Слишком много глупых королей, возымели господство над страдающим миром людей. Пятеро из умудрённых королей, поднявшись над многими презренными, возомнили себя выше других. Их гордыня ввергла мир в великую войну, которая длилась два кровавых века. Зачинатели умерли, но замысел завоевателей не исчерпался в грядущих поколениях. Когда же на земле погиб последний король, войне пришёл конец! Провозгласив себя императорами, их потомки заполучили власть гордецов. Настали времена пяти великих империй, без открытых войн и с мнимым, долгожданным единством.
Пролог
– «Сила вытекает из меня, я есть целое с миром и мир есть во мне», – повторил вполголоса Пракс. Он шёл неспешным шагом, ведя под уздцы своего мерина по узкой дороге, самой короткой в сторону прибрежного города, империи инийцев.
Опущенная голова и тёмная накидка скрывали его лицо. От монотонного течения времени и неторопливости, путник становился всё более задумчивым.
– Да… прошло уже двадцать лет с того времени, как я покинул орден. Кто бы мог знать, что орден распадётся на пятый год моего отсутствия. Немыслимо… императорская гордыня и самодурство не знает меры. Вот до чего довело вмешательство Императора в дела ордена. Конечно, спустя почти шесть лет забвения, орден снова основали из пепла верные идеалам последователи. Но, цели ордена изменились, как изменяется жизнь.
Именно в это Пракс ясно верил тогда, более десятилетия назад и тем более сейчас.
– Это изменить, не в моей власти. Я простой бродяга, которому не нужны проблемы, во всяком случае, пока не нужны. – Проговорил вполголоса Пракс, как бы убеждая себя.
Позади послышалось чьё-то приближение. Затем ржание лошади. Надломленный голос окликнул путника, невысокого роста.
– Дай проехать, ничтожество!
Не оборачиваясь, Пракс успокаивающе выдохнул. Набрав побольше воздуха, не проронив ни слова, отвёл своего мерина к краю дороги. Подгоняя хлыстом хлипкую лошадёнку, за вожжами сидел тучный торговец. Копыта ещё больше врезались в почву, натужно сдвинув воз с места. Скрип ложился на дорогу. Гнедая, понурив голову тянула свою ношу вперёд. Полная телега загруженная овощами отдавала вонью. Товар, не первой свежести с гнилью внизу, капал на тракт, оставляя за собой пахучий след.
Многие знали, и Пракс был не исключение, у инийцев в крупных городах проблемы с продовольствием. Торговцам приходилось отдавать большую часть купленного товара для перехода границы. Отказавшиеся платить непомерно высокую пошлину, задерживались. Понятно, что настроение у многих купцов, мягко сказать, было скверное.
Повозка грубого торговца катила всё дальше и дальше. Пракс оторвал от неё свой взгляд, наконец-то начиная дышать полной грудью. Вернув мерина на дорогу, продолжил свой путь, шёпотом повторяя; «Сила вытекает из меня, я есть целое с миром и мир есть во мне».
Солнце уже шло на закат, когда он услышал, что за ним медленно едет телега. Уступая ей дорогу он увидел, что за вожжами сидит небольшого роста седой безбородый мужчина. Пракс оглядел неприятное лицо со шрамом, рассёкшим щёку, порванной губой и со злым недружелюбным взглядом. За ним в телеге сидели связанные женщины с кляпом во рту. Не омытая слезами сажа, оставалась на лицах потрясённых горем. Потеря любимых детей и мужей подрывала их смысл жизни. Ни толики неповиновения, лишь покорность, подобная смерти, читалась в отрешённых глазах.
– Рабыни… те самые! – подметил Пракс.
Следом, по двое, на серых рысаках ехали восемь всадников. Они шутили над тем, как им было весело и как гибли люди жестокой, бессмысленной смертью в подожжённой деревне «нижних».
Пропустив их, Пракс сел на своего коня и подъехал на достаточное расстояние к ним, чтобы услышать их разговор.
– Жаль! – сказал один из них. – Я видел девушку, такую знойную в этом селенье. Жалко, что она не смогла выбраться из дома.
– Да, да! Кто же знал, – подхватил другой, – что крыша рухнет.
– Ты бы видел её в этот момент. Все орут, молят о пощаде, а она сама невинность… молчком… ни звука. Очень жаль! За неё могли бы заплатить две, а может и три тысячи рон[1].
– На свободном рынке такие в цене, – одобряюще подтвердил другой.
– А я говорил, надо было выпускать раньше! – вмешался старший. – Подожгли, подождали и выпустили. Нет, надо было тянуть, пока у них прыть поубавиться, вот и дождались. У моей вон ожоги на руках. И сколько мне теперь придётся за неё скидывать, кто знает?
– Ладно тебе, всё не так уж и плохо, – продолжил другой. – Я за свою получу только девятьсот рон, больше не дадут. Согласен, не везёт мне, но я и этим доволен. Всяко лучше, чем в легионе.
– Да, да! Твоя вон та, рыжая! Интересно, её выродки до сих пор в колодце или вылезли?
– На кой, они тебе сдались?
– Мне?! Я к тому, что ума хватило же ей спустить их!
– Ага, а тебе не хватило достать!
– За щенков, больше сотни не отвесят!
– А, ты всё за своё, гроны[2] считаешь? – оборачиваясь, проговорил другой.
– Эй, Поклатый! Лови! – один из них кинул медную монету. Пролетев совсем рядом от раскрытой ладошки, она угодила в навозную кучу.
– За троном на дерьмо нацелился, чуть из седла не выпрыгнул! Вот и ответ, на кой они сдались ему!
Тот, про кого пошутили, что-то себе пробурчал, но от этого, все ещё больше расхохотались.
– Ну так что, ты мне эту рыжую опробовать дашь? Достав из-за пазухи другую медную монету подкинул в воздух. – Целый рон дам.
– Размечтался! У неё вид и так хуже смерти. Хотя… привал будет, а там глядишь… только после меня. Девушка в повозке опустила испуганные мокрые от слез глаза.
– О, успокоилась! Смотрите, смирилась!
– Дура, если бы ты выглядела получше, за тебя могли бы все полторы тысячи дать.
– Ладно, будет привал…
Всё это время сидящий за вожжами молчал, но тут коротко проговорил. – Только аккуратно, не портить. Через просеку отъедем от дороги, там и встанем лагерем.
– Само собой, – сказал дребезжащим голосом старший. – Мы бережно, как царь с царицей, чтоб ни следа, да по дорогой пошла.
– Мир меняется, – заговорил Пракс, привлекая к себе внимание. – Вы, ничего не получите за них! – ответил он сдержанно и в тоже время уверенно.
– Почему? – обернулся последний из банды…
– Прежде, чем сжигать селенье, – Пракс сделав паузу значительно продолжил, – нужно узнать, к какому графству оно относится. Кто его знает, может люди важны для своего господина!
– Нам всё равно, – с усмешкой сказал один из них.
– А тебя, это не должно касаться. Езжай своей дорогой… пока жив! – зло ответил старший.
– Видите ли, – начал Пракс, доставая из ножен на спине свой меч. – Я тот граф чьё селенье вы сожгли, и я хожу в этом тряпье уже два дня. Вы долго едете, господа!
В этот момент два первых ряда выбило стрелами из сёдел. Их кони встали на дыбы, врезая в тела мощные копыта. Телега остановилась. Четверо успели пригнуться за лошадьми и спешиться. Быстро достав мечи и пригибаясь, они добежали до деревьев. Обернувшись, увидели графа в серых лохмотьях, одного, без какой бы то ни было поддержки. Они осторожно, озираясь по сторонам, приближались к нему, окружая его со всех сторон. Пракс спешился. Прихлопнув по мерину рукой отправил его в лес.
– Ваша мерзкая кровь, не достойна моего меча! – проговорил он, откинув свой бастард. Опустил накидку с головы. От редкой седины на чёрных коротких волосах отражались лучи заходящего солнца. Несмотря на возраст и число неприятелей, на его лице была написана полная уверенность в себе. Стоя в позиции, без оружия, он ждал, пока четвёрка разбойников окружала его со всех сторон.
Первым на него напал в полуобороте старший. Уйдя от его рубящего удара, Пракс зацепил рукав нападавшего и сильным рывком вверх заломал ему левую руку. Нанёс кулаком точный удар в область, чуть ниже правого уха. От резкой боли нападавший обмяк, рухнув наземь. Его меч так и остался в сжатой руке, не причинив никому вреда.
Двое с мечами наперевес, окружив графа слева и справа, атаковали вместе с обеих сторон. Перевернувшись через голову, Пракс, не обращая внимания на них, нанёс удар снизу в челюсть пытавшемуся подкрасться сзади. От неожиданного удара бедняга оцепенел. Выбив и забрав у него из рук клинок, Пракс парировал удары оставшихся двух. С разворота нанёс колющий удар в плечо правому. Остриё пробило плечо, и граф всем своим весом надавив на рукоять, пригвоздил его к дереву. Разжав руку отпустил меч, посмотрев в затуманенные глаза прижатого. Повернувшись к нему спиной, перевёл взгляд на последнего, не поверженного противника.
– Ты уверен в этом?
Последний, не ответив, бросился с кличем в нападение. Пракс быстрым движением руки кинул в его правую ногу нож, вытащенный из ножен прижатого к дереву. Последний упал, уронив свой клинок, скорчившись от боли. Пракс медленно подошёл, откинув ногой его оружие подальше, властно сказал.
– Лежи смирно и возможно я пощажу тебя.
Оставив его он поднял свой бастард[3], вернул его в ножны на спине и пошёл к телеге.
– Дедал, почему ты не стрелял, пока они шли на меня? – спросил Пракс парня, стоящего на месте кучера. – Я видел, как ты наблюдал за боем.
– Это было бы нечестно! – ответил высокий детина в потрёпанном одеянии с четырёхзарядным арбалетом в руках и луком за спиной. – Тем более, их осталось всего четверо!
– Твоя правда! Ты успел взять работорговца?
– Нет, он сбежал! Ловкий, несмотря на возраст. По нему и не скажешь!
– Ничего! Мой человек найдёт его в городе. Больше ему бежать некуда. А пока, свяжи этих болванов, а я освобожу пленных. Отвезём их всех в замок. Будем решать, что с ними делать по прибытию.