Мастер Баллантрэ. Глава III. Странствования мастера Баллантрэ. (Из мемуаров кавалера Бурке) (Р. Л. Стивенсон, 1889)

…Мне кажется, не стоит и упоминать о том, что отъезд из Рефвена доставил мне большее удовольствие, чем прибытие туда, но так как я, чтобы не попасть в руки врагов, принужден был избрать самые пустынные места, и товарищи мои рассеялись в разные стороны, то волей-неволей я очутился вскоре совершенно один в пустынной, незнакомой мне местности, где, благодаря последнему удару, нанесенному нам, ирландцам, мне, как везде в Шотландии, угрожала опасность. Едучи все дальше и дальше вперед, я углубился в крайне печальные размышления о неприятном положении, в котором я очутился, когда неподалеку от себя на одном из холмов я увидел другого всадника, которого я сначала принял за привидение, так как весть о том, что он убит во время сражения при Куллодене, разнеслась по всей нашей армии.

Привидение это было не кто иной, как сам мастер Баллантрэ, сын милорда Деррисдира, молодой человек чрезвычайно красивой наружности и с необыкновенно изящными манерами, как бы созданный для того, чтобы составлять украшение любого королевского двора и пожинать лавры в бою.

Я крайне обрадовался этой встрече, так как он был один из немногих шотландцев, которые обращались с нами, ирландцами, любезно и внимательно, и, кроме того, мог оказать мне огромную пользу во время моего бегства. Он, по-видимому, был также очень доволен, что встретился со мной, но закадычными друзьями мы сделались только после одного в высшей степени романтического обстоятельства, настолько же романтического, как легенды о короле Артуре.

Это произошло на второй день нашего странствования, после того, как мы под сильнейшим дождем переночевали у подошвы горы.

Тут же, у подошвы горы мы встретились с неким Аланом Блэком Стевардом (если я не ошибаюсь, то это его имя и фамилия[5], с которым я познакомился во Франции. Он сказал, что едет той же дорогой, как и мы, и когда мы отправились в путь, присоединился к нам. Он почему-то невзлюбил мастера Баллантрэ, по всей вероятности, он ему завидовал, и все время поддразнивал и позволял себе даже говорить ему дерзости, стараясь таким способом вывести его из терпения.

На одно из резких и хвастливых замечаний Стеварда мастер Баллантрэ ответил ему следующим образом:

– Все, что вы говорите, мистер Стевард, чрезвычайно остроумно, но вот что, не попробовать ли нам, кто из нас быстрее ездит верхом?

И при этих словах мастер Баллантрэ дал своей лошади шпоры и помчался вперед.

Стевард помчался вслед за ним, и мы промчались таким образом больше мили. По моему мнению, пролететь на лошади такое пространство пустое дело, и поэтому я не мог удержаться от смеха, когда, взглянув назад, я увидел, как он, остановившись на одном из холмов и приложив руку к сердцу, еле-еле дышал и не решался ехать дальше.

Несмотря на то, что инцидент этот даже развеселил меня, я обратился к моему спутнику и сказал:

– Я бы на вашем месте не удовлетворился подобным издевательством над моим противником, а если бы он обидел меня, то распорядился бы иначе, а то это, как вам сказать, выходит, точно вы струсили.

Мастер Баллантрэ сдвинул брови и сердито взглянул на меня.

– Я, по моему мнению, отлично поступил, что отвязался от человека, которого терпеть не могут в Шотландии, и храбрость моя тут ровно не при чем.

– Вы говорите, что шотландцы его терпеть не могут, а между тем вы едете рядом с человеком, который отнюдь не пользуется расположением шотландцев. Если вам не нравится мое общество, то прошу вас, не стесняйтесь и «отвяжитесь» от меня.

– Полковник Бурке, – сказал он, – я вовсе не желаю с вами ссориться, и поэтому я считаю долгом предупредить вас, что у меня терпения немного.

– Я также не очень терпелив и нисколько не стесняюсь признаться в этом, – ответил я.

– В таком случае, – сказал он, подтянув поводья, – мы с вами далеко не уедем, и поэтому, по моему мнению, самое лучшее, если мы теперь или окончательно поссоримся и расстанемся навсегда, или окончательно помиримся…

– И будем дружны как братья? – сказал я.

– Какого черта братья! – ответил он. – У меня есть родной брат, а между тем я не питаю к нему ровно никакого дружеского чувства. Но, во всяком случае, так как мы встретились с вами во время бегства и были некоторое время товарищами, то дадим друг другу клятву, хотя бы мы и разошлись навсегда, не мстить друг другу и не выдавать один другого. В сущности, я человек недобрый и нахожу, что быть добродетельным крайне скучно.

– О, я такой же дурной, как и вы, – ответил я. – У Фрэнсиса Бурке также течет в жилах кровь, а не молоко. Итак, стало быть, кем же нам быть, друзьями или врагами?

– Мне кажется, что самое лучшее, если мы погадаем, – ответил Баллантрэ.

Это предложение было крайне оригинально, и оно показалось мне чрезвычайно интересным. На самом деле, разве это не оригинально, что два молодых джентльмена XVIII века бросают монету и, наподобие древних рыцарей, гадают, что им делать: задушить ли им друг друга или же сделаться навек друзьями? Подобного романтического приключения со мной никогда еще не случалось, и такого рода эпизоды можно найти только у Гомера. Ясно, что древние писатели брали свои рассказы из жизни, если даже в XVIII веке случались еще такие же инциденты, о каких они писали.

Монета упала на ту сторону, которая обозначала мир, и мы заключили дружбу.

После этого мой спутник объяснил мне, почему он устроил состязание в езде верхом со Стевардом. Баллантрэ не желал, чтобы знали, что он жив, и боялся, что Стевард узнал его и проболтается, и что он, мастер Баллантрэ, может таким образом подвергнуться преследованию. Зная, что он перегонит Стеварда, он предложил состязание, будучи уверен, что Стевард из самолюбия никогда не решится упомянуть об этой встрече и о том, что он отстал в езде верхом.

– Алан Блэк слишком горд, чтобы рассказывать о своей неудаче, – сказал он.

Около полудня мы подъехали к тому берегу, возле которого на якоре стоял корабль, на который мы и спешили. Корабль этот назывался «Sainte-Marie-des-Anges» и он пришел сюда из порта Havre de Crâce.

Мастер Баллантрэ дал сигнал лодке, чтобы она подъехала к нам, и затем спросил меня, знаком ли я с капитаном корабля.

Я ответил ему, что капитан – мой соотечественник, исключительно честный, но, к сожалению, крайне боязливый человек.

– Это ничего, – ответил Баллантрэ. – Во всяком случае, я скажу ему правду.

Я спросил его, что он хочет этим сказать и имеет ли он намерение рассказать капитану о результатах нашей битвы, и предупредил его, что если он расскажет о том, что случилось, то капитан, наверное, тотчас поспешит отчалить от берега и уйдет обратно в море.

– Так что же из этого? – сказал Баллантрэ. – Оружие нам теперь не поможет, сколько бы нам его ни доставили, нам теперь остается только бежать.

– Мой дорогой друг, кто говорит о том, чтобы корабль доставил нам оружие. Я протестую против того, чтобы ты сказал всю правду капитану, только потому, что тогда он уйдет с нами в море и все наши друзья, а быть может, даже сам принц, погибнут. Сколько жизней подвергнутся таким образом опасности!

– Капитан и его экипаж также живые люди, они также не захотят умирать, – возразил Баллантрэ.

На это я ответил ему, что это с его стороны только пустая отговорка, чтобы настоять на своем, и что я требую, чтобы он не рассказывал капитану о результатах последнего сражения.

Мастер Баллантрэ ответил мне на это очень удачной шуткой, и, собственно говоря, только ради того, чтобы упомянуть о ней, я передал дословно весь этот разговор.

– Фрэнк, – сказал он мне, – вспомни наш уговор быть друзьями; я не предлагаю тебе держать язык за зубами, но я прошу тебя только молчать и не открывать рта, когда я буду говорить.

Услыхав эти слова, я, разумеется, рассмеялся, но все-таки предупредил его, чтобы он подумал о том, какие могут быть последствия от того, если он скроет истину.

– А, черт с ними, с этими последствиями! – сказал мой беспечный товарищ. – Я никогда не думал о последствиях, когда что-нибудь предпринимал, и поступал всегда так, как мне было желательно.

Как я предсказывал, так и случилось: как только капитан узнал о результатах последнего сражения, он моментально отчалил от берега и вышел в море, и раньше чем настало утро, мы были уже в Грэт-Минче.

Корабль был ветхий, а шкипер корабля, хотя и очень симпатичный, порядочный человек, также ирландец, знал свое дело довольно плохо.

Дул сильный ветер, и море страшно бушевало, так что в продолжение всего дня мы почти ничего не ели и не пили, до такой степени беспрерывное волнение воды действовало на наше расположение духа, а ночью ветер, как бы желая показать нам, до какой силы он может дойти, задул с северо-востока и превратился в ураган.

Мы заснули, когда вдруг вой ветра и беготня матросов по палубе разбудили нас. Я думал, что последний час наш настал, до такой степени я испугался, когда услыхал эту страшную бурю, и мысли мои невольно обратились к Богу. Баллантрэ смеялся надо мной и поддразнивал меня и своими глупыми шутками приводил меня еще больше в ужас. В такие часы, когда жизнь человека висит на волоске, если в душе его живут религиозные чувства, он яснее, чем когда-либо, понимает, что он беспомощное существо, и что если Бог ему не поможет, он пропал. Ни один друг не в силах помочь ему, все они такие же беспомощные существа, как и он сам. Так как я человек религиозный, то я счел нужным вставить это замечание.

Три дня продолжалась буря, и в продолжение трех дней мы лежали в каюте и почти ничего не ели, за исключением сухарей. На четвертый день ветер утих, и наш корабль, с которого буря снесла мачты, понесся по волнам. Капитан не имел никакого понятия о том, где мы находимся, он вообще плохо знал путь и ничего не делал, как только возносил мольбы к Божьей Матери, что с его стороны было очень хорошо, но ведь не в этом одном заключается обязанность капитана корабля.

По моему мнению, единственная возможность нашего спасения из этого затруднительного положения заключалась лишь в том, если бы какой-нибудь другой корабль пришел к нам на выручку и взял бы нас к себе на борт. Хорошо, если только это будет не английский корабль, в противном же случае мне и Баллантрэ грозила бы опять-таки опасность.

Пятый и шестой день прошли, а мы все еще качались на волнах, и волны несли нас, куда им было угодно. На седьмой день к кораблю кое-как приделали мачту, и он пошел по ветру. В продолжение всего этого времени его несло по направлению к юго-западу, особенно во время бури его, должно быть, очень далеко туда занесло.

Девятый день настал, а мы все еще носились бесцельно по морю. Погода была холодная и пасмурная, и море сильно волновалось. Не было никакого сомнения в том, что нас снова ожидала буря.

Мы находились в критическом положении, и радость наша была безгранична, когда мы вдалеке увидели небольшой корабль, шедший к нам навстречу, и когда мы убедились, что он подходит все ближе и ближе к нашему кораблю «Sainte-Marie».

Но радость наша продолжалась недолго. Когда корабль остановился и спустил лодку, чтобы перевезти нас к себе, мы увидели, каков экипаж этого корабля: это были какие-то грязные, полупьяные парни. Они с криком, пением, гиканьем и проклятиями влезли к нам на палубу и, обнажив кортики, принялись хозяйничать у нас.

Капитан корабля был грубый, неопрятный мужик, со смуглым лицом и черными курчавыми волосами. Имя его было Тиич. Это был известный морской разбойник. Он также явился к нам на палубу и без стеснения принялся командовать и кричать. Кличка его была «Сатана», а корабль свой он называл «Ад», хотя название корабля было «Сарра». Человек этот походил на какого-то полоумного, и в то время, как я смотрел на него, меня охватывал ужас. Я шепнул мастеру Баллантрэ на ухо, что я не желал бы быть одним из последних, которых убивают, так как ждать подобной очереди ужасно, и что я молю в душе Бога, чтобы пытка наша скорее кончилась и чтобы, если нам суждено быть убитыми, нас убили бы уже поскорее, а не мучили.

Мастер Баллантрэ в знак согласия кивнул мне только головой.

– Эй вы, мастер Тиич, – обратился я к атаману пиратов, – если вы сатана, то вот к вашим услугам черт.

Эта шутка чрезвычайно понравилась ему, и, благодаря ей, меня, Баллантрэ и еще двоих из нас, в качестве служителей сатаны, перевезли на корабль в лодке, так как других, между прочим и шкипера, заставили перейти на корабль по доске, перекинутой с одного борта на другой. Так как один корабль от другого находился на далеком расстоянии и доска, вследствие волнения, качалась, то перейти по ней и не упасть в воду было большим подвигом.

Глядя на эту опасную переправу моих спутников, я страшно побледнел. Я не помню кто, мастер ли Тиич, или кто-то из пиратов, сделал по этому поводу замечание, и поэтому я знал, что я побледнел; помню только, что в то время я был в таком страхе, что у меня даже мысли путались.

Чтобы загладить впечатление, которое произвела моя бледность, и не подать виду, что я испугался (иначе меня непременно заставили бы пройтись по доске), я, набравшись храбрости, принялся шутить и болтать всякий вздор и таким образом угодил Тиичу и спасся от перехода по доске; но когда я уселся в лодку, которую огромные волны так и подбрасывали и которая должна была доставить меня на корабль пиратов, и я очутился в обществе полупьяных негодяев, я испытывал такой страх, что едва в силах был говорить. Но, несмотря на то, что ноги у меня были словно налиты свинцом, а язык у меня еле-еле ворочался, я все-таки сказал несколько удачных шуток и острот.

К счастью, как только мы перешли на корабль пиратов, я увидел лежащую на палубе скрипку. Я тотчас схватил ее и принялся наигрывать различные пляски, и этим произвел на пиратов очень хорошее впечатление. Они прозвали меня «скрипач Пэт», но мне было решительно все равно, какую кличку я получил, главное было спасти свою жизнь.

Описать корабль, на котором мы находились, я не берусь, скажу только, что кораблем его даже назвать нельзя, а его скорее можно было сравнить с домом сумасшедших, несшимся по волнам и командуемым безумцем. Мы все время или пили, или пели, или ссорились, или дрались, или плясали, а главное, никогда не были трезвыми, так что я уверен, что если бы нас застиг шквал, мы непременно лежали бы на дне моря, а если бы какой-нибудь королевский военный корабль напал на нас, то мы не могли бы даже защищаться, а сдались бы ему прямо в руки без боя.

Один или два раза мы видели издали судно, которое мы могли бы отлично догнать, если бы вся наша команда, а во главе всех наш командир, не были окончательно пьяны. И в то время, как мы кутили и пили, корабль все дальше и дальше уходил. Я, по правде сказать, в душе благодарил святых, что никаких морских сражений не происходило, так как по натуре был отнюдь не пират.

Тиич управлял кораблем, но что это было за управление! Несмотря на то, что все его боялись, беспорядок на корабле был поразительный, а о дисциплине не могло быть и речи. А между тем он воображал, что он отличный капитан, и был о себе чрезвычайно высокого мнения. Я знал многих французских маршалов и шотландских полководцев, которые мнили о себе куда меньше, чем Тиич.

Действительно, чем дольше мы живем, тем более мы ценим ум древних философов, вроде Аристотеля и ему подобных ученых, и теперь, когда я уже стар и оканчиваю свою карьеру и, стало быть, на своем веку видел много людей, я должен сказать, что мне ни разу за всю жизнь не приходилось видеть человека, который не кичился бы чем-нибудь, хотя редко кто из них имел на это право.

Прошло довольно много времени, прежде чем мне удалось перекинуться с мастером Баллантрэ двумя-тремя словами без свидетелей, но, наконец, мы ночью как-то тайком взобрались на бугшприт, в то время как товарищи наши спали или пили, и принялись беседовать о нашем печальном положении.

– Никто, за исключением святых, не может спасти нас, – сказал я.

– Я другого мнения, – ответил Баллантрэ, – и спасу себя сам. Этот Тиич – самое противное существо на свете. Что он делает? Какая нам от него польза? Он только пьет и ползает себе по морю. Я вовсе не желаю быть больше грязным, вымазанным дегтем пиратом и находиться в зависимости от этого пьяного негодяя.

И он сообщил мне свой план. Он хотел стать во главе разбойников, завести на корабле строгую дисциплину и вместо того, чтобы ничего не делать, заняться преследованием кораблей, ограбить их и, запасшись хорошими средствами к дальнейшему существованию, бросить это дело и отстать от разбойников.

После этого я сообщил ему, в свою очередь, что все случившиеся с нами события сильно повлияли на меня, что нервы мои очень расстроены и что ему не следует рассчитывать на мою помощь, так как едва ли я в силах буду принять участие в каком бы то ни было серьезном деле.

– Меня не так легко расстроить или напугать, – ответил Баллантрэ.

Вскоре после этого разговора с нами случилось происшествие, во время которого мы чуть-чуть не погибли все без исключения, и которое может служить доказательством того, в каком состоянии находились умственные способности всей нашей команды, а более всего нашего атамана.

Мы все были порядочно пьяны, когда один из безумцев, составлявших наш экипаж, заметил плывущее вдали судно.

Тиич велел идти в погоню за ним, и мы, размахивая руками и горланя, в надежде на успех нашего предприятия, бросились в погоню за кораблем.

Баллантрэ стоял как раз на носу корабля и, держа руку над глазами, не принимал участия в нашем гоготании, а смотрел в даль, в то время как я потешал всю команду дикарей своими шуточками и веселыми, не совсем приличными анекдотами.

– Подними наш флаг, покажи этим свиньям, кто мы такие! – закричал мне Тиич.

Несмотря на то, что Тиич был хвастун, он был большой трус, и мне поэтому чрезвычайно странно было слышать подобного рода приказание в ту минуту, когда мы гнались за чужим кораблем, но я не стал с ним спорить, а взял черный флаг и прикрепил его к мачте.

Баллантрэ с насмешливой улыбкой взглянул на меня и сказал:

– Разве ты не видишь, пьяный пес, что судно, за которым мы гонимся, военное судно?

Тиич с пьяных глаз сначала было заспорил и заорал, но его ошибка была столь очевидна, что, как ни был пьян он сам и все его люди, они тотчас убедились воочию в том, что Баллантрэ был прав. Он бросился к борту, и все другие устремились за ним. Произошло необычайное явление – все эти пьяные мгновенно протрезвились; никогда в жизни я не видывал, чтобы совсем пьяные люди могли так скоро отрезвиться. Военный крейсер шел прямо на наш столь бесстыдно поднятый флаг; нам был ясно виден его флаг. И вот над крейсером взвилось облачко дыма, раздался выстрел, и ядро упало в воду около нашего судна. Люди бросились к снастям и им удалось повернуть нашу «Сарру», и теперь она изо всех сил уходила от военного судна.

Выстрел этот наделал на нашем корабле страшный переполох. Команда наша со страху не знала, куда ей скрыться. Один из пиратов, не зная, что ему делать, схватил бочонок с ромом, стоявший на палубе, и швырнул его за борт, я схватил черный флаг и бросил его в море и готов был, кажется, сам броситься туда же, до такой степени я был поражен нашей неудачей. Тиич же побледнел как мертвец, и немедленно после выстрела убежал в свою каюту. В продолжение этого дня он только два раза выходил на палубу, подходил к бакборту и, посмотрев на плывущее вдали военное судно, уходил снова в свою каюту. Он даже не заботился о том, что с нами происходит, и если бы случайно на корабле не было чрезвычайно опытного пирата, который стал за руль и управлял нашим судном, и погода была бы более бурная и менее ясная, то мы, наверно, попали бы на виселицу.

Подобным поведением Тиич, разумеется, скомпрометировал себя в глазах своей команды, и это он, по всей вероятности, понял, потому что на следующий день после описанного мною случая он, желая снова приобрести авторитет, который он накануне потерял, вздумал выкинуть чрезвычайно оригинальный фокус. Рано поутру он зажег в своей каюте серу, и в то время, как она пылала, закричал: «Ад, ад!». Пиратам, по-видимому, уже не раз приходилось видеть этот фокус, и они знали, что он означал, потому что, как только они услыхали этот крик, они пришли в ужас. Тотчас после этого Тиич выбежал на палубу: лицо было покрыто сажей и совсем черное, волосы и борода всклокочены, за кушак было засунуто несколько пистолетов, а в руке он держал обнаженный кортик, которым он размахивал во все стороны. В то же время он жевал стекло, от этого кровь текла по его губам и по его подбородку. Вероятно, он научился этому фокусу у индейцев, живущих в Америке, потому что он был родом оттуда и, по-видимому, применял этот способ, когда желал наводить ужас на всю команду и имел намерение совершить какое-нибудь злодеяние.

Первый, кто попался ему навстречу, когда он выбежал на палубу, был пират, выбросивший накануне бочонок с ромом за борт. Тиич набросился на него, ни с того, ни с сего назвал его мятежником и всадил ему кортик прямо в сердце, так что тот упал мертвым. Перескочив через труп несчастного, Тиич, ругаясь и размахивая своим кортиком, так и норовил пырнуть в сердце кого-нибудь из нас. Это был какой-то дикий зверь, выскочивший из клетки.

Но вдруг, совершенно неожиданно, Баллантрэ вышел вперед и обратился к атаману.

– Перестань дурачиться! – закричал он. – Быть может, ты воображаешь, что мы тебя боимся? Нисколько. Вчера, когда мы нуждались в твоей помощи, ты спрятался, ну, так и убирайся обратно, откуда пришел, мы отлично обошлись без тебя вчера, обойдемся и сегодня.

Среди толпы пиратов послышалось какое-то бормотание, послышались одобрительные возгласы, а вместе с тем и какой-то шепот, выражавший страх. Тиич же как-то особенно завыл и поднял руку, в которой он держал кортик, желая, по-видимому, с обычной ловкостью опытного моряка вонзить его в грудь Баллантрэ.

– Выбей из его руки оружие! – кричал мне Баллантрэ таким голосом, что, прежде чем я успел одуматься, я исполнил уже его приказание, и кортик был у меня в руках.

В то же время Тиич стоял передо мной как дурак и забыл даже о том, что у него в кушаке торчат пистолеты.

– Убирайся в свою каюту, – закричал Баллантрэ, – и не смей показываться на палубе, раньше чем ты отрезвишься! Ты что, воображаешь, что мы желаем гибнуть из-за тебя, черномазая, полоумная, пьяная, злая бестия? Убирайся вон сейчас!

С этими словами он толкнул его ногой с такой силой, что тот в страхе бросился бежать в каюту.

– Ну, а теперь, господа матросы, я желаю сказать вам два слова, – обратился Баллантрэ к пиратам. – Не знаю, как на ваш взгляд, но, по моему мнению, подобного рода шутки, какие позволяет себе атаман, отнюдь не уместны. Кроме того, мы проводим время в праздности, ничего не делаем и ничего не добываем, и это мне также не нравится. Я желаю нажить деньги, затем пристать к берегу и разделить, как честный человек, добычу между вами. Но только я нуждаюсь в вашей помощи. Дайте мне совет, как мне поступить. Я новичок в морском деле. Как нам устроить, чтобы у нас на корабле была дисциплина и дело наше пошло бы на лад?

Один из пиратов вышел вперед и сказал, что, по его мнению, им необходимо иметь руководителя, и что без руководителя дело на лад не пойдет. Все в один голос согласились с ним в этом отношении. Решено было избрать руководителя или, как они выражались, начальствующее лицо, и Баллантрэ единогласно был выбран в «начальники».

Бочки с ромом были переданы в его распоряжение, были установлены известные правила, которым пираты, по отношению к своему начальнику, должны были подчиняться, и в конце концов кто-то предложил вышвырнуть за борт Тиича и отдать его каюту Баллантрэ. Но Баллантрэ воспротивился этому: он тотчас сообразил, что если он не в состоянии будет угодить пиратам, то они в будущем поступят с ним так же, и эта мысль страшила его. Он сказал, что Тиич все-таки может приносить им пользу тем, что он будет действовать устрашающим образом на экипаж чужого корабля, что он своим смуглым лицом, черными всклокоченными волосами, своими ругательствами и проклятиями будет своего рода пугалом для чужих. Так как Тиич был теперь разжалован и, так сказать, смещен со своего председательского места, то в случае если бы нам удалось захватить хорошую добычу, решено было выдать ему несравненно меньшую часть, чем другим, даже гораздо меньшую, чем мне.

Теперь остались еще только два пункта, относительно которых мы никак не могли прийти к общему соглашению, а именно: как заставить Тиича принять предлагаемые ему условия и кому взять на себя ответственность объявить ему о том, что его смещают.

– Не заботьтесь об этом, – сказал Баллантрэ, – я пойду к нему и объявлю ему обо всем.

И он преспокойно отправился вниз в каюту к пьяному Тиичу, совершенно один.

– Вот это человек так человек! Вот такого атамана нам и нужно! – закричал один из пиратов. – Да здравствует наш новый предводитель!

Мы все принялись аплодировать и кричать «ура», и я, кажется, кричал громче всех.

Эти рукоплескания произвели впечатление на Тиича и заставили его опомниться и бросить свою спесь, подобно тому, как в прежнее время крики и восклицания собравшейся на улице толпы заставляли не одного законодателя изменить данный им закон.

Что происходило между Тиичем и мастером Баллантрэ, в точности никто не узнал, хотя впоследствии кое-какие отрывки из их беседы и дошли до нашего сведения; знаю только, что все мы были крайне изумлены, когда вскоре после того, как Баллантрэ ушел в каюту, он под руку с бывшим атаманом вышел на палубу и объявил, что все улажено.

Я не буду долго останавливаться на описании тех двенадцати или четырнадцати месяцев, которые мы после этого провели в Атлантическом океане. Мы занимались тем, что нападали на различные корабли и грабили их. Не говоря уже о том, что мы таким образом добывали себе провиант, мы заработали даже кое-какие барыши. Описывать подробно, как мы грабили, я также не стану, так как не думаю, чтобы кому-нибудь могло доставить удовольствие читать мемуары пирата, хотя бы даже такого, как я, сделавшегося пиратом совершенно помимо своей воли.

Дела наши шли несравненно лучше, чем под предводительством Тиича, и Баллантрэ, к великому моему удивлению, отлично командовал и возбуждал всеобщий восторг.

Я невольно пришел к тому заключению, что дворянин всюду должен занимать первое место, даже на корабле пиратов. Хотя сам я по своему происхождению стою нисколько не ниже шотландского лорда, а между тем на корабле морских разбойников занимал место отнюдь не почетное. Я оставался все тем же «скрипачом Пэтом» или, иначе говоря, шутом пиратов.

Это происходило по той причине, что мне не представлялось случая чем-нибудь отличиться. Я не моряк и не люблю моря, а поэтому чувствую себя на море отвратительно, и если говорить откровенно, я в продолжение всего нашего путешествия по морю боялся его и своих товарищей-разбойников. Я человек отнюдь не трусливый, я сколько раз участвовал в сражениях на суше и на глазах весьма почтенных, заслуженных генералов отличался своей храбростью, и чинами перегнал весьма многих товарищей, но когда мы сцеплялись, один корабль с другим и начинался грабеж другого корабля, у меня каждый раз душа уходила в пятки. Маленькая лодка, в которую мы садились с тем, чтобы попасть на чужой корабль, волны, поднимавшие ее кверху, и, наконец, веревочная лестница, по которой мы взбирались на судно, которое решено было ограбить, – все это неимоверно страшило меня. Кроме того, мы никогда раньше не могли знать, сколько народу на чужом корабле и со сколькими людьми нам придется сражаться, и поэтому в то время, как мы порою в бурную погоду взбирались на чужой корабль по лестнице и над нами висели серые тучи и ветер громко ревел и гудел, я считал себя самым несчастным человеком в мире. К тому же у меня натура несколько чувствительная, и вследствие этого мне противны были сцены, которые происходили во время нашего грабежа. Два раза мы застали на корабле, на который мы взобрались, женщин, и, несмотря на то, что мне в жизни приходилось видеть, как разоряли целые города, и на моих глазах во Франции происходили ужасные народные мятежи, мне было неприятно видеть, как грабили и обижали эти несчастных слабых существ, и морские разбойничьи похождения, в которых было так мало привлекательного и так много дурного, крайне возмущали меня. Я откровенно признаюсь, что меня можно было подбить на эти грабежи только тогда, когда я был пьян.

То же самое было и с пиратами. Они ленились, и поэтому их также надо было напоить, прежде чем пуститься в погоню за кораблем, иначе они ленились работать, а чтобы заставить Тиича преследовать и грабить корабль, его надо было напоить допьяна. Вот поэтому-то самая трудная задача для Баллантрэ заключалась в том, чтобы добывать нам спиртные напитки. Но он справился и с ней. У него всегда были хорошие запасы. Он был человек действительно гениальный: несмотря на всю трудность своего положения, он умел поставить себя по отношению к шайке разбойников в совершенно особое положение. Он не заискивал перед ними из боязни, как я, а, напротив, держал их строго и на почтительном отдалении от себя и обращался с ними наподобие того, как отец обращается со своими детьми или учитель со школьниками.

Мастеру Баллантрэ очень трудно было держать в руках свою команду еще по той причине, что они были страшные ворчуны и крайне дерзкие люди. Когда они были пьяны, они ни о чем не думали, но когда они отрезвлялись, они начинали размышлять. Иные из них начали даже раскаиваться в том, что они занимались таким гадким промыслом; один пират в особенности, так как он был очень религиозен, жалел о том, что соблазнился таким дурным делом, как морской грабеж. Мы с ним порою удалялись куда-нибудь в сторонку от других и усердно молились, в особенности в дурную, ненастную погоду, во время ливня или тумана, и я думаю, преступники в тюрьме, раскаивающиеся в своих преступлениях, наверное, не более усердно молятся, чем молились мы. Большинство же разбойников, которым уже надоело разбойничать и не иметь от этого ровно никакой выгоды, так как они были люди не религиозные, только и занимались тем, что ворчали на то, что на их долю не приходилось никакого барыша, и что поэтому им надоело без толку носиться по морю.

Дело в том, что хотя мы и ограбили множество кораблей, нам от этого было весьма мало пользы, так как ни на одном мы не нашли того, в чем нуждались, а именно денег. Сколько раз мы с величайшим трудом влезали на корабль с целью грабежа и не находили там ничего, за исключением земледельческих орудий или груза табака, который корабль перевозил по назначению. Досадно вспомнить, но сколько раз бывало, что мы, перелезая по доскам и балкам и рискуя жизнью, попав на чужой корабль, не находили ровно ничего, за исключением маленького количества сухарей и одного или двух анкеров спирта.

Между тем, нападая корабли и ничего не находя, мы двигались все дальше вперед, пока корабль наш не сделался тяжелым от грязи. Гнаться на нем за другими кораблями нам было уже трудно, это мы отлично понимали, и понимали также, что нам в скором времени надо будет ввести его в док для очистки. Мы вошли в рукав какой-то грязной реки и спустили якорь. Сознание того, что нам скоро придется делить добычу, а добыча крайне ничтожная, раздразнило еще сильнее аппетит пиратов; они желали во что бы то ни стало поживиться чем-нибудь ценным, и поэтому мы все не решались пристать к берегу и стояли на месте в надежде, не появится ли корабль, который можно было бы ограбить. Мы бы, быть может, еще долго стояли без толку на одном месте, если бы один неожиданный случай не решил, так сказать, нашей участи.

Но раньше, чем рассказать о нем, я должен еще кое о чем упомянуть. Я должен сказать, что, несмотря на то, что мы ограбили множество кораблей, нам почти ни на одном из них не оказывали противодействия, так что мы обыкновенно забирали все, что мы находили, без боя, в особенности, когда на корабле находились женщины. Только один раз, когда мы напали на один корабль, несмотря на то, что на нем были женщины, без боя не обошлось. Мы двух людей даже убили и нескольких ранили, и нас бы, пожалуй, даже отбили и мы проиграли бы сражение, если бы Баллантрэ своей храбростью не подал примера другим пиратам и они не дрались бы с таким мужеством. Мы все-таки добились своего и ограбили корабль, забрали даже несколько человек на наш корабль; пленные наши тотчас согласились помочь нам перейти на наш корабль и подавали нам канаты и все, что мы от них требовали, когда мы пригрозили им, что в противном случае мы заставим их перейти на наш корабль по доске. Этим способом, по всей вероятности, и Тиич, когда он был еще атаманом, наводил на своих подчиненных страх, и таким образом он заставлял их делать то, что он желал.

Общество Тиича, этого полоумного человека, положительно отравляло нам существование, и выходки его много раз причиняли нам неприятности.

Теперь расскажу о неожиданном случае, который с нами произошел.

Отдохнув некоторое время, мы пустились лавировать по реке, и скоро неподалеку от нас увидели корабль, который, несмотря на густой туман, плыл так же хорошо или, вернее сказать, так же дурно, как наш. Один из пиратов стал на нос корабля и посмотрел, на каком расстоянии чужой корабль находится от нас и нельзя ли нам пустить в него ядро. Волнение было очень сильное, и наш корабль так и поднимало волнами. Мы три раза выпалили из пушки, но, несмотря на это, из-за густого тумана не могли разобрать, попали мы в цель или нет. В то время, как мы еще рассуждали о том, что нам дальше предпринять, с чужого корабля раздались пушечные выстрелы; ядро попало в наших канониров и убило их, а затем влетело и врезалось в переднюю часть корабля.

В этом выстреле и в том, что наших канониров убили и все мы на палубе были обрызганы кровью, не было ничего особенного, что могло бы повлиять в дурном смысле на нашу команду, а тем более на Баллантрэ; но между тем наш молодой атаман тотчас понял, что дело проиграно, и что нам нечего вступать в бой с кораблем, команда которого так хорошо вооружена. Люди, плававшие на том корабле, с которого раздался выстрел, по-видимому, также поняли, что имеют дело с разбойничьим кораблем, и поэтому поспешили отплыть как можно дальше вперед, в то время как наша «Сарра» («Ад» была только кличка корабля, его настоящее имя было «Сарра»), по причине своей ветхости, еле-еле поспевала за ним. Обогнать какой-нибудь корабль она ни в каком случае больше не могла; я думаю, что в том состоянии, в котором она находилась, она не могла бы даже обогнать плавающую на воде бутылку.

Надо было видеть, какой восторг выражался на лицах матросов чужого корабля, когда они увидели, что наши канониры упали; отплывая все дальше и дальше вперед, они хохотали, шутили и смеялись, как будто они совершили какой-нибудь особенный подвиг.

Девять дней мы стояли на якоре и отдыхали, выжидая ясной погоды, но на десятый день туман рассеялся и мы отправились снова в путь. Вскоре после этого туман снова спустился на воду, а затем снова рассеялся, и в эту минуту мы увидели на совсем близком расстоянии от нас крейсер.

Когда на крейсере заметили появление нашей «Сарры», на нем поднялась суматоха; ясно было, что команда узнала наше судно, и что «Сарра», как судно пиратов, пользовалось известностью.

Прежде, когда наш корабль был еще не поврежден и мы перегоняли множество кораблей и грабили их, о нем хотя и ходили слухи, но никто в точности не мог дать верного отчета о том, какой вид он имеет, так как мы, ограбив корабль, на который нападали, убивали или брали к себе на судно экипаж; теперь же, когда, по причине ветхости нашего корабля, мы потерпели уже несколько поражений, весть о нем дошла во многие места, и о нем публиковалось даже в газетах.

Я был уверен, что в самом скором времени мы должны были погибнуть. Корабль наш не мог уже выдерживать продолжительные путешествия, нас рано или поздно должны были настичь, и, разумеется, о пощаде с чьей бы то ни было стороны не могло быть и речи.

Но тут опять-таки поразительная гениальность мастера Баллантрэ спасла нас.

Я много раз удивлялся тому, каким образом Баллантрэ достиг того, что Тиич слушался его беспрекословно и делал все, что он желал, но никогда не мог добиться от него по поводу этого вопроса определенного ответа. Он отвечал мне на это только шуткой:

– Если бы наш экипаж узнал, при помощи чего я держу Тиича в повиновении, то он был бы крайне удивлен, так же точно, как и я, в свою очередь, буду очень удивлен, если исполню то обещание, которое я дал ему, Тиичу, так как вовсе не имею намерения его исполнить.

Это было все, что я слышал, но из этого я, разумеется, ничего не понял.

Одним словом, как бы то ни было, Тиич и мастер Баллантрэ шли рука об руку.

Когда они увидели неподалеку от нашего судна корабль, они потребовали, чтобы якорь был спущен, а как только приказ их был исполнен, Тиич и Баллантрэ начали угощать команду ромом. Пьянство началось страшное. К вечеру экипаж был до такой степени пьян, что едва мог держаться на ногах. Сцены при этом происходили самые разнообразные: матросы то дрались, то пели, то плясали, то ругались, то мирились и скорее походили на безумных, чем на здравомыслящих людей.

Баллантрэ потихоньку шепнул мне, чтобы я не пил ни одной капли рома, если жизнь моя мне дорога, но чтобы я притворился пьяным. Я должен сказать, что, кажется, никогда в жизни не провел еще такого скучного дня, как этот. В продолжение нескольких часов я ровно ничего не делал, а лежал только на носу корабля и смотрел на воду, на тину и на водоросли, поднимавшиеся со дна реки.

Вскоре после того как стемнело, Баллантрэ, прикидываясь пьяным и шатаясь, подошел ко мне и затем, как бы не будучи в силах держаться на ногах, упал на нос корабля рядом со мной. При этом он шепнул мне:

– Встань, сделай вид, будто ты шатаешься, спустись в каюту и, бросившись на ящик, прикинься спящим; вскоре ты мне будешь нужен.

Я исполнил в точности приказание Баллантрэ: шатаясь, спустился в каюту и бросился на ближайший от двери ящик.

На этом ящике лежал уже человек; он приподнялся и оттолкнул меня. На мой взгляд, человек этот не был пьян, но как только я улегся на другой ящик, он также лег и, по-видимому, снова крепко заснул.

Мое сердце сильно забилось. Я понял, что Баллантрэ решился на какой-нибудь отчаянный поступок.

Вскоре после того, как я улегся, Баллантрэ вошел в каюту, зажег спускавшуюся с потолка лампу, кивнул одобрительно головой и снова ушел на палубу, не сказав никому ни слова.

Я посмотрел сквозь пальцы и увидел двух матросов, лежавших на ящиках и спавших или прикидывающихся спящими. Матросы эти были Деттон и Грэди, очень храбрые люди.

В то время как мы лежали внизу, в каюте, остальной экипаж предавался на палубе пьянству. Я много раз слышал, как на этом самом корабле шумели и пировали, но такого крика, такого шума и гама я еще никогда не слыхал. Это была оргия каких-то совершенно невменяемых людей, и в то время как я прислушивался к этой оргии, я решил, что в ром, который пили пираты, было, наверно, примешано какое-нибудь скверное, возбуждающее мозги вещество.

Прошло довольно много времени после того, как Баллантрэ зажег лампу, а шум на палубе все еще продолжался. Но вдруг наверху раздался какой-то стон, после которого мгновенно настала полная тишина, и спустя долгое время после того Баллантрэ снова вошел в каюту, но в этот раз уже в сопровождении Тиича.

Последний, увидев нас, принялся ругаться.

– Тсс… – сказал Баллантрэ, – не ругайтесь. Эти люди нам не помешают. Вы можете смело стрелять над их ухом, и они все равно не проснутся: ведь вам известно, какой сонный порошок мы им подмешали в ром.

В полу каюты был сделан люк, и под ним находилось помещение, в котором хранилась захваченная нами добыча и ждала, пока мы ее разделим. Люк закрывался железной крышкой, которая запиралась тремя висячими замками; ключи же от этих замков для того, чтобы более обезопасить добычу от кражи, находились у трех лиц: у Тиича, Баллантрэ и у одного матроса по имени Гаммонд. К моему великому удивлению, все ключи оказались у Баллантрэ в руках, и еще к большему моему удивлению я, взглянув сквозь пальцы, увидел, как Баллантрэ и Тиич, спустившись в люк, вернулись оттуда, неся в руках четыре тюка. Тюки эти были тщательно увязаны, и к каждому из них была приделана из веревок ручка, чтобы тюк удобнее было держать.

– Ну-с, а теперь поспешим уйти, – сказал Тиич.

– Еще одно слово, – сказал Баллантрэ. – Я узнал, что кроме вас есть еще человек, который так же хорошо, как вы, знает путь, как пройти на лодке по болоту, и мне кажется, что он знает путь даже лучше вас.

– О, в таком случае мы пропали! – закричал Тиич.

– Вовсе нет, – ответил Баллантрэ, – и я положительно не понимаю, почему вы так думаете. А теперь выслушайте, что я вам скажу: во-первых, скажу вам, что ваш пистолет не заряжен; вы помните, что я взялся утром зарядить ваш и мой пистолеты; ну-с, свой-то я зарядил, а ваш – нет; во-вторых, не воображайте, пожалуйста, что я отправлюсь в путь с таким полоумным человеком, как вы, когда есть на свете другой человек, которому так же хорошо известен путь, как вам; в-третьих, эти три человека, лежащие здесь в каюте, делающие вид, как будто они спят, и которым теперь незачем больше прикидываться спящими, мои союзники и помогут мне зажать вам рот, чтобы вы не кричали, и затем привяжут вас к мачте, а когда ваши товарищи проснутся, в случае, если они проснутся после того зелья, которое мы им намешали в ром, то они освободят вас, и вы расскажете им, как вас надули.

Тиич не ответил ни слова, а только смотрел на нас, как испуганное дитя, в то время как мы затыкали ему рот и связывали его.

– Учись, дурацкая голова, как надо действовать. Ну, что, где твоя добыча? – сказал Баллантрэ. – Прежде ты был капитан Тиич, а теперь ты капитан Лерн[6].

С этими словами мы вчетвером, неся в руках каждый по тюку, покинули корабль «Сарра». Мы потихоньку спустили лодку и никем не потревоженные поплыли среди ночной тишины по реке, в то время как порой до нас доносились стоны спавших крепким сном пьяниц.

Туман был такой густой и стоял так высоко над водой, что Деттон, который знал путь, не мог грести иначе, как стоя, так как он не видел, куда направить лодку; когда он садился, туман был ему чуть ли не по грудь. Как оказалось впоследствии, благодаря этому туману мы только и спаслись.

Мы отъехали только на несколько шагов от корабля, когда начало уже светать и птицы стали летать взад и вперед над водой. Но вдруг Деттон перестал грести, сел на корточки и шепнул нам, чтобы мы, если наша жизнь нам дорога, не проронили ни одного слова и прислушались к шуму на воде. Мы прислушались и вскоре услышали сначала с правой стороны от нас, а затем с левой шум весел. Не было никакого сомнения в том, что с крейсера, который накануне заметил нас, были спущены лодки, и что «Сарру» желали застигнуть врасплох и захватить в плен. Стоило только людям, подплывавшим к кораблю, увидеть нас, и мы погибли: нас захватить было пустое дело. В то время как мы, сидя в лодке, боялись пошевелить веслом и молили Бога, чтобы туман не рассеялся, так как это было наше единственное спасение, я испытывал такой страх, что пот градом лил с моего лица. И как раз в то время, как мы, притаившись, сидели на одном месте и боялись пошевелиться, мы почти над самым нашим ухом слышали, как один из офицеров, находившихся на соседней лодке, шепнул:

– Тише, братцы, тише.

– Делать нечего, – шепнул Баллантрэ, – так сидеть и ждать нельзя, надо постараться где-нибудь скрыться. Попробуем доплыть до бухты.

Мы так и сделали. Из предосторожности мы, не решаясь грести веслами, гребли руками, только слегка дотрагиваясь до воды и устремив глаза на туман, который скрывал нас от врагов, медленно, но все-таки двигались вперед.

И небо смиловалось над нами. В скором времени мы въехали в густой кустарник, росший на отмели, вылезли из лодки и вместе с нашими тюками скрылись в кустах, а так как туман начал рассеиваться, то мы, чтобы скрыть все наши следы, потопили лодку.

Как только мы скрылись в кустах, солнце взошло, туман рассеялся, и мы увидели, как морские офицеры и матросы с крейсера один за другим полезли на палубу нашего корабля. Гибель «Сарры» была неизбежна. Я впоследствии слышал, что капитан, захвативший «Сарру» в плен, прославился этим подвигом, он приобрел взятием «Сарры» в плен известность и получил даже за это награду. Я же с достоверностью могу сказать, что взять в плен команду корабля пиратов в том состоянии, в котором она находилась, не составило большого труда[7].

Я собрался уже было мысленно благодарить святых угодников за наше спасение, когда на меня напал вторично страх.

Мы наудачу, не разбирая, куда мы плывем, пристали к первой попавшейся нам на пути отмели, но, как оказалось, почва на этой отмели была крайне болотистая. Отсюда выбраться следовало как можно скорее. Но вопрос, как, не рискуя жизнью, выбраться оттуда и попасть на берег, по которому можно было бы дойти до безопасного места?

Деттон советовал нам подождать, пока наши враги уйдут в море, и затем постараться вытянуть из тины нашу лодку и доплыть на ней до берега. Это было бы, разумеется, лучше, чем идти неизвестно куда, напрямик, и бродить часами по болоту. Кто-то из нас выглянул из кустов, чтобы посмотреть, увезли ли нашу «Сарру» и можно ли нам выйти из нашего убежища, но, как оказалось, «Сарра» стояла все на том же месте, а на ней развевался теперь английский разноцветный флаг.

Наше положение было теперь чрезвычайно сомнительное. Болото, в котором мы находились, было отнюдь не такое место, в котором следовало долго оставаться, тем более, что мы из жадности захватили как можно больше ценных вещей, а провизии захватили мало. Кроме того, для нас было чрезвычайно важно узнать, где мы находимся и какие люди живут в ближайшей от нас местности, раньше чем весть о взятии нашего корабля и о нашем побеге разнесется по свету. Оставаться здесь, на болоте, мы не могли, нам грозила гибель; сесть на лодку и плыть по реке значило отдаться в руки врагов; мы решили идти пешком и искать таким путем выхода из нашего скверного положения.

Солнце взошло и было очень жарко, когда мы отправились в путь или, вернее, пустились бродить по болоту. Деттону мы дали в руки компас, а сами мы поочередно несли тюк, который он должен был нести.

Я должен сказать, что бродить по болоту была задача отнюдь не легкая: ежеминутно ноги наши вязли, и мы с трудом вытаскивали их, чтобы не утонуть; чтобы не провалиться, нам приходилось обходить опасные места и делать крюк, что было также не очень приятно; жара была невозможная, в воздухе было страшно душно, и к тому же насекомых в болоте были, положительно, мириады; они кусали нас и не давали нам ни минуты покоя; каждого из нас окружало буквально целое облако.

Мне не раз в жизни приходилось слышать о том, что люди интеллигентные и знатные с большим терпением выносят тягости путешествия, чем простые люди, и что очень часто бывает, что во время военного похода офицеры с большим терпением выносят все трудности похода, чем солдаты. Теперь я на деле убедился, что это правда.

Мы с Баллантрэ, оба чрезвычайно знатного происхождения, терпеливо выносили все неприятности и препятствия, тогда как Грэди, простой матрос, обладавший огромным запасом физической силы и по виду гигант, очень скоро начал жаловаться на усталость. Про Деттона этого сказать нельзя, он не отставал от нас и не ворчал[8].

Грэди надоедал нам страшно своими жалобами; он уверял, что не может идти дальше, так как очень устал, отказывался нести тюк Деттона, когда очередь доходила до него, просил постоянно, чтобы ему дали выпить рому, тогда как у нас его было очень мало, и дошел до того, что, идя позади нас, вздумал пугать нас тем, что он нас застрелит, если мы не позволим ему отдохнуть, и в доказательство того, что он исполнит свою угрозу, вытащил даже из-за кушака заряженный пистолет.

Баллантрэ хотел было вырвать у него из рук пистолет, но я дал ему совет не делать этого и лучше отдохнуть. Он послушался меня, и мы сели отдыхать и принялись закусывать.

Но еда и отдых не особенно благотворно подействовали на расположение духа Грэди. Когда мы отправились в путь, он снова начал ворчать и жаловаться на свою участь и, наконец, по неосторожности, вместо того, чтобы идти по нашим следам, прошел в сторону и, прежде чем мы могли подоспеть к нему на помощь, со страшным криком провалился в болото вместе со своей ношей.

Печальная участь несчастного, а вместе с тем и раздирающий его душу крик сильно подействовали на нас, но этот непредвиденный случай до известной степени принес нам пользу и помог нам выбраться из нашего затруднительного положения, потому что этот инцидент побудил Деттона влезть на дерево, откуда он увидел высокую гористую местность, покрытую лесом. Я также влез на дерево и, посмотрев в ту сторону, куда указывал мне Деттон, увидел то же, что и он. Теперь мы знали, куда нам идти.

Деттон пошел снова вперед, держа в руках компас, но, по всей вероятности, он стал теперь храбрее и был менее осторожен, потому что я увидел, как он сначала один раз споткнулся, а затем второй, после чего он, бледный как мертвец, обернулся к нам и сказал:

– Дайте мне вашу руку: мне грозит опасность.

– Я не понимаю, почему вы так думаете? – ответил Баллантрэ.

Деттон закричал громко о помощи, и я увидел, как болото начало втягивать его и он погрузился в него до пояса.

– Помогите мне, – закричал он, прицеливаясь в нас из пистолета, – или будете прокляты, и я убью вас!

– Нет, нет, не бойтесь, – сказал Баллантрэ, – я только пошутил, я тотчас помогу вам!

Он положил на землю свой тюк и тюк Деттона, который он также нес, и, обращаясь ко мне, сказал:

– Не подходи к нам раньше, чем я тебя позову.

С этими словами он бросился бежать к утопавшему, державшему все еще пистолет на прицеле, и на лице которого хотя и был еще заметен страх, но уже не такой сильный.

– Ради Бога, – сказал утопавший, – будьте осторожны, смотрите, куда вы ступаете.

Баллантрэ подошел теперь совсем близко к Деттону и сказал ему:

– Не двигайтесь, дайте мне подумать.

Затем, подумав с минуту, он сказал:

– Протяните мне обе ваши руки.

Деттон положил на землю пистолет, и земля была до такой степени пропитана водой, что как только пистолет попал на нее, он тотчас провалился. Увидев, что пистолет исчезает под землей, Деттон вскрикнул и нагнулся, чтобы вытащить его, но в ту минуту Баллантрэ поразил его кинжалом и толкнул его в болото. Не знаю, желал ли несчастный ухватиться за Баллантрэ или он сделал невольное движение руками, но только он протянул руки; движение это, однако, ему не помогло, и я не успел вздохнуть, как он уже провалился с головой в болото.

Баллантрэ провалился в него также уже по щиколотку, но не завяз в нем, а успел выскочить и тотчас после этого подошел снова ко мне.

Я был ни жив, ни мертв. Колени мои так и дрожали.

Заметив мое волнение, Баллантрэ сказал:

– Однако, черт тебя побери, Фрэнсис, я думал, что ты храбрее. Ну, можно ли так пугаться? Что я такое особенное сделал? Что я помог пирату провалиться в болото? В этом, по моему мнению, ничего ужасного нет. Разве с разбойниками церемонятся? А теперь мы можем быть, по крайней мере, спокойны относительно того, что никто нас не выдаст и не узнает, что мы были пиратами, или что мы опоили или усыпили кого-нибудь. Свидетелей у нас больше нет.

Я был до такой степени взволнован сценой, которую видел, что все еще не мог прийти в себя и только с трудом мог ответить мастеру Баллантрэ несколько слов.

– Ну, пойдем теперь, – сказал мне мой спутник, – будь храбрее, имей больше мужества. Теперь мы ни в ком больше не нуждаемся. Деттон указал нам, куда нам идти, и мы отлично обойдемся теперь без него. Согласись сам, что я был бы дураком, если бы не воспользовался благоприятным случаем избавиться от лишнего свидетеля моих действий на «Сарре».

Я не мог это отрицать, но вместе с тем не мог удержаться от слез, – настолько сильно подействовало на меня ужасное происшествие, которого я только что был свидетелем; я нисколько не стыдился этих слез, и мне кажется, что ни один порядочный человек не осудит меня за то, что я расплакался. Хорошо, что у меня был еще маленький запас рома; я чувствовал, что мне необходимо подкрепиться, и поспешил это сделать. Я опять-таки повторяю, что нисколько не стыдился своих слез, так как придерживаюсь того мнения, что даже на войне не следует быть варваром.

Мы с Баллантрэ отправились снова в путь, и фортуна нам помогла: в тот же вечер мы благополучно выбрались из болота.

Мы до такой степени устали, что, дойдя до сухого песчаного места, согретого светившим в продолжение всего дня солнцем, улеглись под группой сосен и крепко заснули.

На следующее утро мы проснулись очень рано и начали разговаривать. Но так как оба мы были в дурном расположении духа, то разговор наш чуть-чуть не окончился дракой.

Мы находились теперь к югу от французских владений, за сотни миль от какого-нибудь человеческого жилья; нам предстояло весьма опасное путешествие, во время которого мы легко могли погибнуть, и если мы с мастером Баллантрэ когда-нибудь нуждались во взаимной дружбе, то именно теперь.

Во время своего пребывания на корабле пиратов Баллантрэ, к сожалению, заимствовал у разбойников выражения, которых он прежде не употреблял и которые я не могу назвать вежливыми или приличными; я уверен, что если бы какой-нибудь джентльмен слышал эти выражения из уст молодого аристократа, он пришел бы в ужас.

В только что упомянутое утро Баллантрэ, разговаривая со мной, употреблял также крайне невежливые выражения. Я сделал ему по этому случаю замечание. Он обиделся и отошел в сторону. Я последовал за ним и старался доказать ему, насколько его поведение неприлично. Наконец он взял меня за руку и сказал:

– Фрэнк, ты помнишь нашу клятву быть друзьями, но, несмотря на эту клятву, я ни за что на свете не взял бы обратно слов, которые показались тебе оскорбительными, если бы я не чувствовал к тебе искренней привязанности. Быть может, ты мне не веришь, но я тотчас докажу тебе, что я говорю правду. Если я взял с собой Деттона, то только потому, что он знал дорогу; Грэди я взял с собой по той причине, что Деттон не желал отправиться со мной в путь без Грэди. Но что заставило меня взять тебя с собой? Не что иное, как моя привязанность к тебе. Ты постоянно только бранишь и журишь меня. По-настоящему мне следовало оставить тебя на корабле, и теперь ты сидел бы в оковах на английском крейсере. А ты еще надоедаешь мне своим проклятым ирландским языком и придираешься ко мне из-за пустяков.

Я возразил ему на это, что если мой язык проклятый, то и его язык не лучше, что он своим языком говорит такие скверные слова, которые слушать противно, и разговор наш перешел бы, вероятно, в серьезный спор, если бы неожиданное появление человека не прервало его и не дало бы нашим мыслям совершенно иное направление.

Разговаривая, мы ходили взад и вперед по песчаному берегу. Неподалеку от нас, на том месте, где мы спали, лежали наши тюки; один из них мы развернули, и деньги, которые лежали наверху, должны были броситься всякому в глаза. В то время, как мы разговаривали, мы не заметили, как какой-то человек с топором на плече подошел к соснам, под которыми лежали наши тюки. На вид это был крестьянин. Увидев золото и тюки, он от изумления открыл даже рот. Я уверен, что раньше, чем мы его увидели, он стоял и слушал, что мы говорили. Как только он заметил, что мы его увидели, он пустился бежать со всех ног.

Появление незнакомца крайне встревожило нас, и не без причины. Незнакомец застал двух вооруженных людей в морских костюмах и слышал, как они спорили, в то время как перед ними лежали какие-то тюки; естественно, что все это должно было возбудить в нем подозрение, тем более, что на расстоянии нескольких миль отсюда недавно был захвачен разбойничий корабль. Не было никакого сомнения в том, что незнакомец поспешит объявить в селе о том, что он видел, и что нас постараются схватить.

Мы, разумеется, забыв о том, что мы только что спорили, недолго думая, взяли наши тюки и бросились бежать, куда глаза глядят. Но неприятно было, что мы не знали, куда бежим. Хотя Баллантрэ раньше и старался всячески выведать от Деттона, в какую местность мы приблизительно попадем и как нам выбраться из нее, нам трудно было найти верный путь по устным указаниям кого бы то ни было, так как мы никогда не бывали в этой местности. В какую сторону мы ни кидались, вода нам всюду преграждала путь.

Мы начали уже отчаиваться в том, что мы выберемся из этой местности, и с трудом переводили дыхание, так быстро мы бежали, когда, взобравшись на какую-то дюну, мы увидели перед собой маленький залив. Залив этот отличался от других заливов, которые преграждали нам путь до сих пор, тем, что он окружен был высокими скалами. Это была скорее бухта, чем залив, но вода в ней была настолько глубока, что небольшой корабль мог там смело плавать. Мы действительно увидели стоявший на якоре корабль, с которого на берег была перекинута доска. Здесь, на берегу, экипаж корабля развел огонь и, усевшись вокруг него, обедал. Корабль же по своему наружному виду походил на корабли, которые строят на Бермудских островах.

Ненависть, которую все сельчане питают к пиратам, и желание отнять у них приобретенные ими сокровища, без сомнения, должны были побудить их броситься за нами в погоню. Нам необходимо было бежать из этой местности как можно скорее.

Теперь мы ясно убедились в том, что мы находимся на полуострове, но попасть оттуда на материк нам было не легко, так как нам угрожала опасность быть схваченными. Эти соображения заставили нас немедленно решиться на храбрый и отчаянный поступок.

Но, прежде чем исполнить его, мы легли на несколько минут на землю, чтобы отдохнуть и набраться сил, но в то же время прислушивались, не гонятся ли за нами. Отдохнув немного и пригладив растрепавшиеся волосы, мы, приняв крайне беспечный вид, подошли к обедавшей компании.

Корабль, стоявший в бухте, был торговый корабль, шедший с грузом из Индии и находившийся на обратном пути в Альбани, город Нью-Йоркской провинции. Название корабля я в настоящую минуту вспомнить не могу. Мы были крайне удивлены, когда нам рассказали, что корабль спрятался в бухту от «Сарры». Мы никак не ожидали, что наш разбойничий корабль приобрел такую известность.

Как только альбанский торговец услышал, что «Сарра» захвачена в плен и не может ему причинить уже никакого вреда, он вскочил на ноги, предложил нам выпить с ним чарку за то, что мы принесли ему такое хорошее известие, и велел своим матросам-неграм сняться с якоря.

Мы же тем временем старались войти в доверие капитана и, любезно побеседовав с ним, попросили его взять нас на корабль в качестве пассажиров.

Капитан подозрительно взглянул на наши костюмы и на наши пистолеты и, подумав минуту, сказал, что у него на корабле нет места, что у него еле-еле хватает места для себя и для своей команды. Ни наши усердные просьбы, ни крупное денежное вознаграждение, которое мы ему обещали, не поколебали его решения.

– Я вижу, вы о нас дурного мнения, – сказал Баллантрэ наконец, – а между тем я докажу вам, что вы ошибаетесь. Я скажу вам всю правду: мы якобиты-беглецы, и тот, кто выдаст нас, получит за наши головы награду.

Когда альбанский торговец услышал эти слова, он как будто поддался на наши просьбы и задал нам несколько вопросов, касающихся войны с шотландцами. Баллантрэ очень терпеливо выслушал все вопросы и обстоятельно рассказал ему все, что он желал знать.

После этого капитан сделал какой-то непринужденный или, вернее, грубый жест и сказал:

– Я уверен, что принц Чарли вознаградил вас за ваше усердие. Не правда ли?

– О, да, разумеется, – ответил я. – И надеюсь, что вы, дорогой сэр, возьмете с него пример и будете настолько любезны, что не заставите нас тщетно просить вас принять нас на корабль.

Слова эти я сказал на ирландском языке, и правильно поступил, так как мое обращение на ирландском языке произвело на него хорошее впечатление. Странно, какой удивительной симпатией ирландцы пользуются у многих наций. Сколько раз я замечал, как нищий, прося милостыню, достигал своей цели, употребив это наречие.

Я нарочно говорил на ломаном языке, чтобы рассмешить капитана, и мне это удалось. Он, действительно, рассмеялся, а как только он рассмеялся, мне уже легче было уговорить его взять нас к себе на корабль.

Но, прежде чем согласиться взять нас с собой, он поставил нам несколько условий, затем он отнял у нас оружие, и уж после этого позволил нам вступить на его корабль. Как только мы уселись, он дал приказ отчалить от берега, и мы с попутным ветром быстро понеслись по волнам, в душе благодаря Бога за наше спасение. У самого устья реки мы встретились с крейсером, захватившим в плен команду «Сарры», а затем прошли мимо «Сарры», на которой мы столько месяцев мучились и столько терпели. Вид обоих кораблей даже и теперь привел нас в ужас.

Корабль, на который мы попали, был хорошо построен, и мы были очень довольны, что очутились на нем, особенно когда мы вспоминали о том, в каком положении находились теперь наши бывшие товарищи. Сесть на корабль, с капитаном которого мы не только не были знакомы, но о котором мы даже ничего не слыхали, и ехать с ним неизвестно куда, было, разумеется, своего рода риском; мы могли, как говорится, попасть из огня да в полымя, но все-таки тут было больше шансов на успешный исход нашего предприятия, чем если бы мы остались на «Сарре» и попали бы на военный корабль в качестве пленников.

Попав на корабль альбанского торговца, мы, стало быть, устроились лучше, чем мы думали. В то время масса альбанских торговцев занималась контрабандой, и союзниками их в этом отношении были индейцы и французы. Они, как и все контрабандисты, были большие плуты и шпионы и примыкали к какой угодно партии, лишь бы им это было выгодно. Наш альбанец хотя и не был контрабандистом, был человек очень жадный, но в обращении крайне любезный. Он вскоре подружился с нами и, раньше чем мы пришли в Нью-Йорк, он обещал нам доставить нас в Альбани, а затем проводить нас через границу, где мы могли соединиться с французами. За эту услугу он потребовал от нас большое вознаграждение, и мы, разумеется, обещали его ему, так как в нашем положении нам торговаться было нельзя.

Мы поплыли по реке Гудзон и пристали к берегу в Альбани. В городе было множество милиции, собравшейся сюда из всей Нью-Йоркской провинции; альбанцы пылали ненавистью к французам. Губернатор Клинтон, очень деятельный человек, был страшно встревожен всеми этими событиями. Индейцы также стали на военное положение против белых и при этом не щадили ни мужчин, ни женщин, попадавших к ним в плен, и скальпировали их. Скальпы эти производили на меня потрясающее впечатление.

Мы не могли попасть в Альбани в худшее время, чем то, в которое мы попали. Мы, как иностранцы, не могли не обратить на себя внимания. Наш альбанец не сдержал своего слова и не перевез нас через границу. Нам, беглецам, отовсюду грозила опасность, и мы положительно не знали, как нам выбраться из нашего ужасного положения.

Но и здесь счастье не покинуло нас, и с Божьей помощью мы совершенно случайно благополучно выбрались из Альбани. Что за слабое существо человек! Несмотря на то, что Баллантрэ обладал гениальным умом, и что он и я были люди очень храбрые, мы бы без Божьей помощи ровно ничего не достигли. И сколько истины в этих словах, что без Бога ни до порога!

Вот каким образом мы спаслись. Во время одного кутежа, который устроил наш альбанец, мы познакомились с молодым индейским торговцем, по имени Чу. Он был человек очень храбрый и отлично знал все секретные тропинки в лесах Нью-Йоркской провинции. Он был в дурных отношениях со своими родичами и хотел убежать от них, и мы воспользовались тем, что он собрался бежать, присоединились к нему и предложили ему бежать вместе. Он запасся всем, что требовалось для нашего бегства, и в один прекрасный день, не сказав ни слова нашему альбанскому торговцу, мы, усевшись в индейскую пирогу, бежали из Альбани.

Чтобы описать все трудности нашего путешествия, надо обладать большими литературными способностями, чем владею я. Читатель должен сам представить себе ту дикую, страшную страну, по которой нам пришлось путешествовать, он должен представить себе непроходимые болота, крутые скалы, бурные потоки и удивительные водопады. И по такой дикой стране мы должны были путешествовать целыми днями, то плывя на нашем челноке по речкам, то неся челнок на плечах и странствуя пешком. Ночью же мы зажигали костер и спали возле него, в то время как неподалеку от нас раздавались крики волков и других диких зверей.

Если бы мы могли переехать Гудзонов залив и пробраться к Кроун-Пойнту, то мы скорее бы приблизились к цели, но так как было известно, что французы заняли позицию у Чамплэнского озера и, разумеется, тотчас задержали бы нас, заметив, что мы беглецы, то нам пришлось делать столько обходов, переезжать через такое множество речек и озер и перебираться через такое большое количество перешейков, что у меня не хватает памяти перечислить их.

В обыкновенное время на тропинках и дорожках, по которым нам пришлось бродить, редко кого можно было встретить, но в то время, когда мы путешествовали, по случаю войны, лес был полон индейских разведчиков различных диких племен. Как раз в тех местах, где мы меньше всего рассчитывали встретить их, они попадались нам навстречу. До сих пор у меня остался в памяти один день, когда мы вдруг, совершенно неожиданно, на заре увидели перед собой пять или шесть татуированных чертей, размахивавших топорами.

Положим, что встреча с ними кончилась благополучно, как большинство подобных встреч, но только благодаря тому, что Чу пользовался известностью и большой симпатией среди многих индейских племен. Он действительно был чрезвычайно любезный человек и очень приятный собеседник и в своем обращении был необыкновенно прост и сердечен, и несмотря на то, что индейцы его очень любили, мы много раз подвергались опасности быть убитыми татуированными чертями.

Чтобы индейцы относились к нам более милостиво, мы при каждой встрече с ними должны были выкатывать наш бочонок с ромом и угощать их, и только таким образом нам удавалось благополучно отделаться от них и спасти наши скальпы. Ром они называли «scaura», и наш «scaura» пришелся им удивительно по вкусу.

Однажды они, выпив большое количество рома, не удовольствовались этим и вздумали гнаться за нами, чтобы отнять у нас весь наш запас. К счастью, они все-таки были настолько пьяны, что не в силах были поспеть за нами, иначе, я уверен, мне никогда бы не удалось написать эти мемуары.

Как раз в то время, когда нам грозила опасность попасть в руки французов или англичан, в самый критический момент нашего путешествия нас постигла снова неудача: молодой индеец, наш проводник, внезапно заболел и в несколько часов умер. Судя по признакам его болезни, он умер от отравы. Мы таким образом лишились нашего проводника, переводчика и лоцмана, так как он соединял в себе одном все эти три должности. Своей смертью Чу поверг нас в полное отчаяние, и мы положительно не знали, как нам быть.

В то время как молодой индеец путешествовал с нами, он много раз читал нам лекции по географии Америки; он, по-видимому, очень гордился своими познаниями по географии. Баллантрэ обыкновенно прислушивался к тому, что он говорил, я же по большей части пропускал эти лекции мимо ушей, так как мне они казались скучными. Поэтому, несмотря на то, что я знал, что мы находимся в области, где живут адирондакские индейцы, и что мы, по словам Чу, были уже не очень далеко от цели нашего путешествия, я решительно не знал, куда и в какую сторону нам ехать или идти. Баллантрэ, вопреки моим ожиданиям, знал столько же, сколько и я; очевидно, он забыл о том, что он слышал от Чу, и помнил только, что нам надо ехать сначала по одной реке, затем перейти перешеек и ехать по другой, а впоследствии еще и по третьей.

Конец ознакомительного фрагмента.