Новая глава
– Я обожала играть на чердаке у бабы Дуси, битком набитом старыми чемоданами, – рассказывала по телефону Алина. – Мы были уверены, что среди этих еще времен карибских пиратов чемоданов была спрятана карта сокровищ. Мы целыми днями перетаскивали их с места на место, по несколько раз, миллиметр за миллиметром, обшаривали изнутри. Отсутствие карты еще больше нас подзадоривало – ведь если она была так хорошо спрятана, значит, она стоила того. Не найдя ничего в самих чемоданах, мы принялись разрывать их на мельчайшие лоскутки, и вскоре выпотрошили в буквальном смысле слова. Мы надрезАли ножом старый дерматин, и дальше рвали его руками, чтобы не повредить ножом карту. Это нас и спасло от возмездия. Вскоре после того, как был растерзан последний чемодан, бабе Дусе приспичило поехать к своей сестре, и она, охая и кряхтя, полезла на чердак. Мы приготовились к скандалу, но она решила, что это были крысы, и нам запретили играть на чердаке, к которому мы и так охладели – к тому времени мы уже знали, что карта спрятана не там.
Алина оставалась в больнице. Она медленно поправлялась. Мы существовали с ней словно в разных мирах, и единственным мостом между нами, (какая пошленькая получается фраза), был ежедневный сорокаминутный телефонный разговор. Нам было все равно о чем говорить. Важнее было слышать голос, ощущать пусть иллюзорное, но присутствие родного человека.
– У меня тоже был прикол, – решил я поделиться с ней забавным эпизодом, произошедшим со мной на улице.
Выйдя из библиотеки, я решил немного пройтись по «Пушкинской», благо погода располагала к прогулке. Был теплый, приятный день, один из тех, когда сидение дома должно рассматриваться, как преступление. Я с завистью поглядывал на целующиеся парочки, смотрел на тротуар в поисках мелочи, – это было что-то вроде игры в удачу, – разглядывал проходящих мимо красивых женщин.
На одной из лавочек сидела компания довольно приличных с виду людей. Когда я поравнялся с ними, с лавочки встала женщина на вид чуть старше сорока лет, решительным шагом подошла ко мне и преградила путь.
– Я просто хочу посмотреть в твои сволочные глаза, – сказала она, затем сорвалась на крик.
Она кричала, что я уничтожил ее жизнь, сломал ее судьбу, что я – сволочь, гад, убийца… Она кричала, пока с лавочки не поднялись двое мужчин и поспешили к нам. В их глазах я увидел граничащий с ужасом страх. Перед тем, как они оттащили ее от меня, она плюнула мне в лицо. Я быстро пошел дальше. Она же кричала уже своим приятелям или знакомым:
– Ну и пусть! Пусть! Пусть эта сволочь знает! Ну и что? Мне терять нечего.
Она не была ни пьяной, ни сумасшедшей. Ее истерика была истерикой человека, перенесшего страдания и боль, вот только я даже представить себе не мог, каким образом ее несчастья могли быть связаны со мной.
Алина отнеслась к моим словам более чем серьезно.
– Ты уже сообщил об этом Олегу? – спросила она, перейдя на деловой тон.
– Зачем?
– Затем, что это серьезно.
– Да ладно тебе. Какая-то пьяная дура перепутала меня с кем-то другим. Я и тебе рассказал это исключительно ради забавы.
– Послушай меня внимательно. То, чем ты занимаешься, достаточно серьезно, хоть ты этого так и не смог понять. Поэтому никаких мелочей, никаких случайностей. Ты должен докладывать обо всем… обо всех нештатных ситуациях, иначе может случиться непоправимое. Ты меня понял?
Меня так и подмывало спросить, чем же это таким я занимаюсь, но подобные вопросы лучше было не задавать. Особенно по телефону. Поэтому я коротко ответил:
– Понял.
– Тогда пообещай, что сейчас же позвонишь Олегу.
– Как только истекут наши минуты, – поспешил сообщить я.
– Сейчас не время…
– Если ты бросишь трубку, я никому не буду звонить. Обещаю.
– Не будь дураком!
– Если бы я не был дураком, я бы не вляпался в этот мир теории заговора и тайных организаций.
Дальнейший разговор начал перерастать в ссору, поэтому мы «расстались» на десять минут раньше отведенного нам времени. Не желая усугублять положение дел, я позвонил Олегу, и тут же пожалел о том, что вообще затронул эту тему.
– Почему сразу не сообщил? – строго спросил он.
– Не думал, что это имеет значение. Я и Алине рассказал об этом исключительно, чтобы поднять настроение. И если бы не она…
– О подобных вещах надо сообщать немедленно. Тебя что не проинструктировали?
– Меня никто ни о чем таком не инструктировал.
– М… Ладно, это наш просчет. Впредь всегда сообщай о чем-нибудь необычном, даже если это ничего не значащая ерунда. В нашем деле лучше перестраховаться, чем…
– Может, ты все-таки объяснишь, что происходит? – ситуация начала меня раздражать.
– Давай ты не будешь задавать подобных вопросов.
– Но ведь это касается непосредственно меня, – попытался я возразить.
– Это был наш просчет, но теперь мы берем ситуацию под контроль… Расскажи лучше со всеми подробностями, что там с тобой произошло.
Он заставил меня раз сто рассказать ему все от начала до конца в мельчайших деталях. Особенно его интересовала внешность спутников той женщины, вплоть до цвета глаз, о чем они до этого разговаривали… и так далее. Он хотел, чтобы я описал каждого из них, как Толстой описывал дуб Андрея Болконского. Вот только я не Толстой. Не Лев и даже не Алексей – не помню, кто это сказал. Вымотав меня окончательно, Олег наконец-то сказал:
– Ты просто звони, если что. Хорошо?
– Хорошо, – устало согласился я.
Утром меня ждал сюрприз. Едва я сел завтракать, как заработал сигнал домофона.
– Мое имя – Владимир, – услышал я в ответ на «Кто там?». – Я от Олега.
– Хорошо входите.
Владимир оказался немного худоватым мужчиной среднего роста с ничем не примечательной внешностью. Войдя в дом, он еще раз назвал свое имя и протянул руку.
– Чем могу помочь? – спросил я после рукопожатия.
– Я приставлен к вам с целью охраны вашей жизни и здоровья, – отрапортовал он.
– Кофе будете? – предложил я, несмотря на то, что меня взбесил такой поворот событий. Я с детства терпеть не мог надсмотрщиков. Но злость не мешала мне понимать, что Владимир ни в чем не виноват.
Мое предложение он принял с удовольствием.
Я приготовил кофе, поставил на стол печенье, хлеб, масло, сыр.
– Только, пожалуйста, не принимайте этот разговор на свой счет, – сказал я Владимиру, набирая номер Олега.
– Как скажете, – ответил он, приветливо улыбнувшись.
– Ну и что это за дела? – спросил я, услышав голос Олега.
– Руководство решило приставить к тебе охрану. Тебе не нравится Владимир? Пришлем другого.
– Мне не нравится, что вы лезете в мою жизнь, не считая нужным не то, что спросить, но даже поставить меня в известность.
– Владимир разве не поставил тебя в известность?
– Но я на ошейник и поводок согласия не давал.
– Ты преувеличиваешь.
– Не думаю. И если все настолько серьезно, я хочу знать, что мне угрожает.
– Владимир – специалист высшего класса. Так что можешь не сомневаться, с ним тебе ничего не угрожает.
– Знаешь что! – не выдержал я. – Либо ты сейчас мне все расскажешь, либо идите вы на хуй со своей работой! Я в таком состоянии писать не могу!
Сказав это, я почувствовал, как страх отозвался спазмом в моем животе. Я понимал, что наглеть с этими людьми опасно для жизни, и, тем не менее, уже второй раз за неделю шантажировал их своими кармическими надоями, – так я называл свое творчество.
Первой попыткой шантажа я выторговал ежедневные сорокаминутные разговоры с Алиной, – сначала мне хотели разрешить звонить ей лишь раз в неделю.
– Ладно, я кое-что тебе расскажу, – решил Олег. – Тебе не рассказывали, что случилось с Алиной?
– Нет.
– Так вот, она попала в аварию в исправной машине на совершенно пустой дороге. Просто разогналась и врезалась в бетонный столб. Сначала наши специалисты решили, что это была попытка суицида, но позже выяснили, что она не собиралась кончать с собой. Поэтому тебе так долго и не давали добро на контакт с ней. А если это связано с тобой? Поэтому мы и хотим обеспечить твою безопасность, пока не узнаем, в чем здесь дело.
– Пойми, я просто хочу хорошо делать свою работу, а для этого требуется определенное душевное состояние…
– Мы понимаем, мы все это хорошо понимаем.
– Тогда постарайтесь придумать другой способ обезопасить меня. Тем более, раз Алина непонятно зачем врезалась в столб, ваш Владимир вполне может без видимых причин всадить в меня пару пуль.
– Ладно, я позвоню.
– Вы не будете против, если я осмотрю двор? – спросил Владимир, когда я закончил разговор с Олегом. Судя по его виду, он никак не реагировал на наш разговор с Олегом, словно не услышал ни единого слова.
– Вы только не принимайте мои слова на свой счет. Просто я… – краснея, как не знаю кто, начал я, но он не стал выслушивать мои оправдания.
– Я понимаю, – сказал он и улыбнулся так, словно действительно понимал, хотя, скорее всего, ему было просто глубоко плевать как на меня, так и на мое к чему бы то ни было отношение, – так можно я осмотрю двор?
– Да, конечно… Разумеется.
Он вышел, а я погрузился в саморефлексию.
Давненько я так остро не чувствовал себя идиотом. Ненавижу идиотизм, ни чужой, ни особенно свой. Наверно, поэтому я стараюсь много не пить, чтобы потом не было мучительно больно. Под градусом я не буяню, да и ничего такого не творю, но все равно… При этом я понимаю, что моя щепетильность – не более, чем появления чувства собственной важности, чувства, которое является своего рода кнопкой, при помощи которой можно мной управлять. Но хуже, чем острое понимание собственного идиотизма для меня только чувство собственной беспомощности.
Впервые я столкнулся с ним в раннем детстве. У нас были гости. Папа напился и начал всех крыть матом. Мама попыталась его вразумить, но он чуть не кинулся на нее в драку. Тогда один из гостей взялся его уложить спать. Он схватил папу за шкирку и чуть ли не волоком притащил в спальню родителей. Потом несколькими ударами по лицу уложил в кровать. Бил он не сильно. Даже не бил, а, скорее, толкал открытой рукой. Но сколько в этих толчках было презрения!
Я смотрел на это и разрывался между жалостью к отцу, жалостью к матери, она плакала, потому что папа ее обидел, желанием, что бы все это как можно быстрее закончилось, а еще лучше никогда больше не начиналось, и чувством собственной беспомощности, неспособности хоть что-либо изменить.
В тот день впервые рухнул мой мир. Конечно, потом он рушился еще и еще, но я ни разу больше не переживал крушение мира так остро, как тогда.
Сейчас же, как писал когда-то Ленин, я был винтиком или шпунтиком в неком механизме, устройство, назначение и принцип работы которого мне были неизвестны. Я был как балка или вал из задачи по сопромату или теоретической механики, предметом, на который действует энное количество сил, причем для тех, кто стоял за этими силами я был ничем. Их интересовала только польза, которую я приносил. Даже Алина рассматривала меня прежде всего как ценного работника, а уж потом как мужчину в своей постели. Понимание этого сводило меня с ума. Наверно поэтому я и взбесился, когда ко мне приставили охрану. Другой бы на моем месте был бы рад, а я… Сколько я ни старался, ни одного более или менее правдоподобного оправдания моему поведению в голову не приходило. Ну и хрен с ним, – решил я, – все равно уже ничего не изменишь.
К тому моменту, когда позвонил Олег, я уже готов был согласиться с любым предложенным мне вариантом.
– Я поговорил с руководством, – сообщил он.
– И что? – спросил я.
– Шеф долго не мог понять, почему тебе не нравится личная охрана, но я ему сказал, что творческие люди все с прибабахом. Тогда он сказал: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не беременело», – и дал добро на компромиссный вариант. В общем, мы решили, что ты сам сможешь о себе позаботиться. Пройдешь небольшой ликбез, получишь оружие. А до тех пор тебе придется потерпеть общество Владимира, ну или кого-либо еще, если он тебе неприятен.
– Так он меня вполне устраивает, а о его профессионализме я судить не могу.
– С профессионализмом у него все в порядке, за это можешь быть спокоен. Ну так что, такой вариант тебя устраивает?
– Более чем.
– Вот и славненько.
– Я вообще не знаю, что на меня нашло.
– Я так думаю, это мы во всем виноваты. Надо было сразу тебе объяснить, что мы не хотим, чтобы ты пострадал от каких-нибудь хулиганов. Не учли, что ты – личность творческая, и фантазия у тебя тоже творческая. А лучшей почвы для воображения, чем полузнание быть не может. Ну да не мне это тебе объяснять.
– А как же Алина?
– С ней тоже теперь все в порядке. Мы думали, что она сама повернула к столбу, а потом техники обнаружили неполадку с рулевым управлением.
Это объяснение позвучало столь же правдоподобно, как и любая другая официальная версия, но я не стал демонстрировать свои сомнения. Интуиция говорила мне, что я уже исчерпал лимит стервозности, а страх перед руководством требовал согласия с интуицией.
Вскоре вернулся в дом Владимир.
– Как я понимаю, вы уже в курсе моего назначения, – скорее сообщил, чем спросил он.
– Да, мы с Олегом все решили.
– И, как я понимаю, против такого поворота событий вы не возражаете?
– Ничуть. Когда мы можем начать подготовку?
– Все зависит от вас. Работа прежде всего. Так что в любое свободное от ваших основных дел время.
– Если честно, мне сейчас нужно проветрить мозги.
– Могу предложить занятие по огневой подготовке. Хотите пострелять?
– С удовольствием. Особенно если на свежем воздухе.
– Тогда собирайтесь.
Упрашивать меня не пришлось, и минут через десять мы уже садились в его «Мазду», а еще через десять минут въезжали в ворота воинской части, расположенной в Мухиной балке. Расположение части Владимир знал, как собственную квартиру, по крайней мере по дороге на стрельбище мы ни разу не сбились с пути.
– Стреляли когда-нибудь? – спросил он, когда мы прибыли на место.
– Из пистолета один раз на военных сборах. Ни разу не попал в мишень.
– Ничего, скоро будете стрелять, как Джеймс Бонд. Держите.
Он протянул мне, пистолет, держа его за ствол. Взяв оружие, я почувствовал смесь из страха и почтения.
Первая же пуля попала в десятку, остальные легли на границе между черным кругом и молоком. Я стрелял до тех пор, пока мишень не начала расплываться перед глазами.
– Ну как? – поинтересовался Владимир.
– Давно не чувствовал себя таким счастливым! – признался я.
Я словно вернулся в те годы, когда носился по Аксаю с рогаткой.
Уже дома Владимир заставил меня разобрать, почистить и собрать пистолет.
– Оружие, как женщины: хочешь, чтобы оно было верно – не забывай за ним ухаживать, – напутствовал он.