Маскарон. Книга первая. Часть I. Господин сочинитель (С. Е. ДИНОВ)

В начале мая в том памятном году злодейка-природа устроила самое жестокое пекло: хоть подушку на макушке носи наполеоновской треуголкой, – все-равно пропекало до мозга. Приложите еще пару жгучих горчичников к подошвам туфель, по грелке с кипятком – на плечи и живот, и вы сможете себе представить, каково это было в жаркий полдень в Одессе.

Ночь не спасала. Ленивый ветер выталкивал на улицы влажные тампоны воздуха с моря и лепил их на потные, сальные лица отдыхающих. По Дерибасовской медленным сквозняком тянуло кислой вонью перекаленного противня, на котором жарили каштаны уличные торговцы с Молдаванки.

На пляжах Аркадии дышать было легче. Но у Черного моря, чтоб вы знали, в эту темную пору совсем не любили гостей. Вернее, их любили, чтоб дать в рыло и вывернуть карманы. Потому малочисленные гости шатались по центральным улицам и бульварам, держались освещенных мест.

А улицы, напомню вам, в то время в Одессе носили смешные советские названия: Карла Либкнехта и Розы Люксембург, к примеру. Или Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Если одесситы, будем думать, прощали Люксембург за Розу, то какое отношение к Одессе имели разные Фридрихи и Карлы? Не хочется вспоминать советские штампы, лозунги и глупости.

Небо в тот душный вечер напоминало опрокинутое Черное море и катилось в сторону Куяльника грязными наворотами туч. Можно было ждать дождя. Уж что-что, а в Одессе ждать можно долго. Но не всем.

– Сколько еще ждать?!

Один из таких недовольных жизнью оператор-постановщик Кипренов был раздражен долгим ожиданием и цедил сквозь зубы самые скверные ругательства в адрес молоденьких актрис, что назначили встречу в кафе и не явились. Кипренов тупо созерцал гуляющий по брусчатке праздный люд, с тоской провожал каждую пару обнаженных ножек загорелых девушек и женщин в откровенных одеждах курортниц.

– Любимых ждут всю жизнь, подруг – полчаса, шлюх – минут десять, – философски заметил Роберт Воротов, по прозвищу Роба, его помощник и второй оператор по фильму с рабочим названием «Лилия на песке». Он расстегнул пуговки на рубашке до самого пупа, приличия соблюдать было не перед кем. В отличие от своего шефа, сухаря и зануды, Воротов был толст, импозантен и терпелив.

– Переждали сорок две минуты, – разозлился Кипренов, тяжело поднялся, пластиковый стул под ним опрокинулся.– Пора по койкам, завтра тяжелая смена. Уходим.

– Будь великодушен, Кипа. Девицам по двадцать лет. Набрели на проворных одесситов и оттягиваются сейчас в баре на Большой Арнаутской с пивом и с раками. Мы для них – занудные папаши.

К сорока двум годам Воротов оставался холостяком и снисходительно относился к коварству, непостоянству и предательству женщин. Кипренов, наоборот, с каждым годом становился все злее, занудливее, раздражался по любому поводу, обижался на любые мелочи. В женщинах ненавидел, буквально, все: красоту и уродство, порядочность и распутство, нежность и злобу. В женских поступках и словах всё ему казалось ложью, притворством и обманом. В общем, на лицо был затянувшийся кризис среднего возраста.

– Вот именно, сраками! – фыркнул Кипренов. – И не называй меня Кипой в группе! – разъярился он. – Для всех я – Виктор Павлович!..

Он помолчал, заводился на конфликт с коллегой.

– Па-па-ши… Сссучки!.. – прошипел Кипренов. – В сорок пять я будто начал жизнь заново!.. А девки себе карьеру подмочили, я тя уверяю! Мы вытащили этих вертихвосток на полный метр, на десять (!) съемочных дней, из захолустья!.. из какого-то вшивого областного театрика!.. Да у меня следом идут два проекта в Питере. Ту же Яну мог бы пристроить на вторую роль, Ингу на эпизод серий на пять. Могли они вечер в Одессе посвятить нам, благодетелям?

– Могли, Виктор Павлович, могли. Успокойся, – с фальшивым уважением и терпением согласился Воротов. – Прости их великодушно, благодетель. Юность. Ветер в мозгах. Да и какая у симпатичных девчонок карьера? Только прыжки через койки. Мы с тобой, Кипа, тяжело признать, но – факт, – для них пройденный этап.

– Не называй меня Кипой! – рассвирепел Кипренов.

– Спокойно, шеф! – угрожающе поднялся со стула верзила Воротов. – Чего тебя понесло?! Ну, продинамили девчонки… Пойдем, напьемся в кафешке подешевче и забудемся в легком похмелье…

Кипренов посопел обиженно, но ссориться с помощником из-за сопливых актёрок не стал. Нынче не найдешь другого такого преданного «второго», который, из проекта в проект, безропотно «стоял» бы на «фокусе», на перезарядке пленки. Снимали-то кино по-честному, на пленку 35 мм!

Они вышли из-под летнего навеса кафе, побрели по знаменитой Дерибасовской, спотыкались на брусчатке, продолжали беседы на вечные темы женского коварства. Навстречу попадались вялые пары курортников. Одесса оживала после застоя и бурной бандитской «перестройки».

– Я тя уверяю, Роб, не будут они больше сниматься! Уж я постараюсь!.. – заявил Кипренов.

– А меньше?! – вставил свою шуточку Воротов. Но разозленного Кипренова несло.

– Я – член Союза20! Захочу, девки не будут сниматься вообще!.. во всяком случае, в России… Не поленюсь, тааак ославлю в актерских агентствах, что…

– Остынь, Кипа, не заводись! – посоветовал Воротов. – Ты же ваааще у нас почетный квадратный многочлен: Союз журналистов, писателей, филателистов, пчеловодов… Кого там еще?! Передо мной только не надо выёживаться!.. Хорошо?! Чем больше угроз, тем меньше дел. Давай поговорим о творчестве!..

Кипренов промычал неопределенное ругательство и благоразумно промолчал. Спорить с верзилой Воротовым было себе дороже: с дружеской попойки никто ведь не притащит в гостиницу так бережно и без травм, как верный помощник. Да и по работе Кипренов был доволен преданностью, профессионализмом и долготерпением второго оператора. Но проницательный, въедливый Кипренов нашел, чем отомстить Воротову за «многочленство».

– Скажи мне, друг любезный Роба, с чего ты так гуляешь на широкую руку уже который день? С какого такого гонорара? По нашей – то безденежности…

Воротов, до этого момента расслабленный и спокойный, мгновенно обозлился:

– Бабушка наследство перекинула на Главпочтамт! До востребования!.. Еще вопросы?!

– Ладно, – смирился Кипренов.– Наплевать, чем ты там торгуешь…

– Чем торгую?! – завелся Воротов, правильно предполагая, что «шефу» стало известно о его малой коммерции подотчетными расходными материалами: фильтрами, затенителями, арказолью21 и прочей дармовой мелочью, выписанной на операторскую группу со склада киностудии.

– Хорош! На этом и закончили! – сурово попросил Кипренов.

– Ладно, – согласился Воротов. – Кстати, свое последнее и категоричное слово о девчонках на студии сказал Берест: будут сниматься!.. А мы с тобой, Кипа, – подневольные люди и станем помалкивать в салфетку.– И пояснил доверительно. – У Янки, похоже, романчик с Берестовым.

– С генпро? – неприятно удивился Кипренов.

– Чего ради генеральный продюсер тогда намылился так срочно в Одессу? Мы еще съемки толком не начали.

– Однако, – неприятно удивился Кипренов.– Прокол. Если Яна легла под Береста, – мне конец!.. Не простот девка мое хамство, – переживал он. – Ладно! Тем лучше, не будем отвлекаться на баб. Займемся творчеством, Роба. Да пошли они!..

– А пошли мы, – грустно пошутил Воротов. Уходить с неудачного свидания в одиночестве изумительной теплой южной ночью, под акациями и каштанами Одессы – это, согласитесь, не самое лучшее начало киноэкспедиции к Черному морю.

– Может, местных девочек снимем? – с тоской предложил Кипренов.

– Путь их местные снимают, своих портовых шлюх! – продолжал тихо злиться сам Воротов. – Мы завтра приличных женщин снимем. На «Кодак».

По стране и бывшим советским республикам мчались лихие «девяностые» прошлого столетия. Тогда многие фильмы «новых» кинопродюсеров снимали на приличную американскую пленку «кодак», что вы знали.

На общий сбор съемочной группы во дворе киностудии к 10 часам утра актрисы не явились. В гостинице девчонки не ночевали. Вещи обеих оставались в номере.

– Во, загуляли, лохушки! Теперь им кранты! Карьера точно накрылась! – презрительно усмехнулся Кипренов. Разъяренный режиссер фильма отозвал оператора-постановщика в кулуары студии. На разборки. Замдиректора, рыхлая дама, знойная одесситка, мадам Гришина в мегафон проскрипела, что выезд группы задерживается на полчаса… или час. Не меньше.

– В буфет никому не соваться! Услышу запах спиртного – на съемки не допущу! – заявила она.

– Услышит она, – ха! – возмутился Воротов и первым двинулся через служебный ход к буфету киностудии.– Тут особое чутье нужно, к интеллигенции. Грубым женщинам оно чуждо.

Солнце припекало, будто прикладывали к макушке раскаленную сковороду. Даже под шатрами пышных каштанов Французского бульвара было трудно дышать. Море прогрелось до 29 по Цельсию. Все вечера и всё свободное время киношники проводили на пляже. Сейчас многие с тоской посматривали в сторону павильонов, где внизу, за густой зеленью деревьев плескалось невидимое Черное море. Легкий шум листвы над головой воспринимался как завораживающий шелест волн. Хотелось прохладного пива, горячего песка под боком и покоя, покоя, покоя.

Через полчаса съемочная группа поредела основательно. «Светики» – бригада осветителей утекла в свои апартаменты, в отдельный одноэтажный особнячок. Самого младшего погнали за пивом, с двумя пакетами. Актеры укрылись в основном корпусе киностудии. Операторская группа, изнывая от жары, оставалась в «камервагене22» при аппаратуре. Они – то и приняли на себя первый шквал истерики режиссера, который обещал уволить всех и, в первую очередь, столичных эпизодников и набрать типажей из местных жителей.

– А я – таки вам говорила: берите местных, – назидательно промычала мадам Гришина и показала себя истинной одесситкой, до этого она говорила исключительно протокольным языком.– Ни тебе суточных, ни оплаты прожития. Экономия на лице.

На своем грандиозном лице полная мадам Гришина обозначила багровый кратер вулкана готовый к извержению матовой лавы. Режиссер, по мнению местной знати, – «потс-становщик», господин Шувырин, крепыш, шестидесяти лет, с комплексами дикого Наполеона, не нашелся, что ответить представителю администрации, нервно крутанулся на месте и метнулся за ворота. Похоже, побежал в ближайшее на бульваре кафе «Кавказ», чтобы заглушить водочкой тоску по большому и несбыточному творчеству.

Ассистентка по актерам, милая скромняга Валечка сообщила скрипучим голосом в мегафон оставшимся, что съемки на сегодня отменяются. Для невозмутимого Воротова, единственного из группы которого она «держала» за настоящего мужика, добавила по секрету, что вещи пропавших актрис были разбросаны по номеру гостиницы, словно девушки спешно собирались на свидание.

Совсем несложно было в таком замечательном городе у моря, как Одесса, не подцепить симпатичным девчонкам двух приличных и денежных кавалеров. Яна была эффектной крашеной блондинкой в теле, Инга – стройной, гибкой шатеночкой. Обе отличались игривым нравом, неуемным кокетством и легкостью общения. Оборотистые девчонки уже слегка «подхалтурили», отснялись в двух эпизодах фильма с пошлым рабочим названием «Лилия на песке», здесь же на одесской киностудии, подзаработали деньжат и могли с легкостью укатить, скажем, в круиз по Средиземному морю, до острова крестоносцев Мальты и обратно.

Самому Воротову было вдвойне обидно, что девчонки исчезли так внезапно и без предупреждений. Положив, что называется, глаз на юную красотку Ингу Шеметову, Роба рассчитывал на некоторую взаимность родной сестры Элины, немыслимым образом исчезнувшей в экспедиции на Азове. Именно Воротов вытащил Ингу с ярославского театрального училища на съемки в Одессу. Неуемная красотка Яна притащилась следом. И вот, казалось бы, после эпизодических ролей в первом фильме, успешного начала съемок во втором, девчонки поймали за хвост удачу, но вдруг, без извинений и благодарностей, смылись, легкомысленно сбежали.

Если девушки не объявятся и на следующий день, их, разумеется, снимут с фильма. Группе грозило пять дней пересъемок в Одессе с другими эпизодницами и лишение премий для основных «творцов». Потому без лишних слов и объяснений запланировали на другой день выходной, чтоб режиссер по картотеке киностудии смог подобрать исчезнувшим актрисам замену из местных кадров.

Девчонки не вернулись в гостиницу ни на третий день, ни через неделю.

Простой

К середине июля всем стало понятно, что кинокартина, под условным названием «Лилия на песке», не задалась. Съемки продвигались с большим трудом. Главный герой, московский актер капризничал, особенно, после того, как получил травму… носа от партнера по фильму. Изо дня в день «звезда» требовала повышения гонорара. Исполнителю главной роли пошли на встречу, устроили «халтуру» – несколько творческих вечеров на прогулочных лайнерах черноморского пароходства.

Съемочная группа получила неделю отдыха.

Операторы вторые сутки безвылазно валялись в облезлом номере студийной гостиницы «Экран».

– Может, девчонок грохнули? – ровным голосом, словно спрашивал о чем-то обыденном, прохрипел Воротов.– Ограбили, изнасиловали и убили. Тела сбросили в море. Портовый город с давними традициями.

Кипренов со стоном тяжелобольного поворочался в постели. Обгоревшая под жгучим солнцем спина и плечи, не позволяли худосочному Виктору Палычу перевернуться с живота даже на бок. Он лежал на продавленных пружинах кровати в прогибе гимнаста уже несколько часов и жалобно постанывал.

– Никаких известий, – продолжал размышлять вслух Воротов.– Местные менты руками разводят. Дома в Ярославле обеих беглянок родители видеть не хотят, знать не желают, считают, что дочери занимаются проституцией.

Второй оператор созерцал потолок двухместного номера, ободранный, как шкура облезающего животного, в лохмотьях отстающей штукатурки.

– Так и есть, – твари и шлюхи, – пробурчал Кипренов.

– Перестань, Кипа! – возмутился Воротов. – Приличные девчонки, вполне приличные актрисы… Они с виду такие…

– Какие? – саркастически усмехнулся Кипренов.

– Вызывающие… Защитная реакция.

– Отвали, – вяло отмахнулся Кипренов, – шлюхи – они и в Африке… заразные… А вот скажи-ка мне, друг любезный Роба, чей это беленький такой лифчик у тебя под кроватью валяется? – Кипренов смотрел под продавлину панцирной сетки, просевшую под тяжелым телом второго оператора. – Да ты у нас, оказывается, фетишист, Роба! А размерчик-то, никак, – детский! Это уже светит уголовка, милый друг!..

– Где?! Что?! – забеспокоился Воротов и подскочил так, что ударился тяжелой задницей об пол, продавив сетку кровати. Затем перевалился на пол и встал на четвереньки. Под кроватью у плинтуса во мху вековой пыли лежал белоснежный и трогательный девичий кружевной лифчик с двумя крохотными, полупрозрачными шапочками. Воротов заграбастал интимную вещицу и скомкал ее в огромном кулаке.

– Ах, это?! Ну… это… – промямли он и вдруг нашелся:

– Валечка оставила…

– Ассистентка?! – угрюмо и неподвижно удивился прожаренный Кипренов. – Но ты даешь!.. Когда успел?!

Воротов нервно сунул женскую вещицу в карман необъятных спортивных шаровар и снова завалился на кровать.

– Завтра отдам… – промычал он.

– Ну – ну, – только и нашелся, что осуждающе ответить Кипренов. Скромнягу, худышку Валечку вся мужская часть группы очень уважала и любила нежно, по-товарищески. Девушка готова была идти на выручку по первому зову и кому угодно из группы. И если она сдалась под напором такого грандиозного верзилы, как Воротов, то, скорее всего, это было минутное помутнение разума, сознания и капитуляция перед диким, неукротимым животным, коим Роберт иногда прикидывался. На самом деле, он был кроток, ленив и жалок, особенно, если сталкивался с достойным противником или энергичным отпором. В данном случае, Валечка, похоже, была самым наглым образом любовно изнасилована.

– А что ж она никак себя не рассекретила? – не выдержал молчания и прохрипел Кипренов.

– Кто?!

– Кто – кто – Валечка! – прогудел недовольный Кипренов. – Ходит, как ходит, как всегда, – такая же беззаботная, веселая и спокойная…

– А какой ей ходить?! – просипел Воротов, невольно выдавая свое волнение и нервозность.

– Скотина ты все – таки, Роба! – возмутился Кипренов. – Я б женился на Валечке с большим удовольствием… Хорошая была бы жена…

– Так женись… – прохрипел Воротов. – У нас с ней ничего не получилось. Не стану же я насиловать девушку, если она сопротивляется. Пусть жалеет потом всю жизнь…

– О чём? – прошипел Кипренов с тихой ненавистью.

– Что не случилось… любви…

– Любви! – презрительно фыркнул Кипренов. – С Валечкой нужно нежно, бережно, как с ребенком… Тогда она раскроется… Как лилия… Тьфу ты! – ругнулся Кипренов, вспомнив некстати название неудачного фильма. – Лилии еще дурацкие!.. Нежно с ней надо, обходительно… А не лезть как носорог на самку!..

– Отвяжись! – беззлобно отозвался Воротов. – Сам с усам… Был неправ, буду извиняться до скончанья съемок.

Нелепое объяснение Воротова, что «ничего» с Валечкой не получилось, несколько успокоило Кипренова.

За окном пятого этажа беспокойно мерцало зарево фонарей Французского бульвара. Натикало одиннадцать вечера по местному времени. Из – за солидарности с обгоревшим шефом Воротов мучился, что отказал себе в пивных посиделках в парке со съемочной группой. Прогуляться по вечерней Одессе было решительно не с кем. Пропавшая Инга как раз и составляла пару раз компанию Роберту, хотя делала это в знак благодарности, что ее вытащили из провинции. Делала она это намеренно снисходительно, как бы из великой милости к оператору, от которого-таки зависит ее «пленительный», как она выразилась, плёночный образ. Инга позволила сводить себя ресторан и проводить до дверей номера гостиницы «Юность», где одесситы селили приезжих актеров, чтоб не шокировать трепетные, нежные и ранимые актерские натуры разгульным, облезлым тараканником студийной гостиницы «Экран». Ни тебе дружеских поцелуев, ни даже обниманий, на которые рассчитывал Воротов, безоглядно влюбившись в младшую сестру исчезнувшей на Азове Элины. О судьбе сестры Инга ничего не знала. Хотя были разосланы запросы в тысячи инстанций, написаны сотни заявлений. Человек бесследно исчез.

Воротов довольно быстро забыл о коротком, неудачном романе с Элиной и в киноэкспедиции в Одессе рассчитывал уже с ее младшей сестрой на нечто большее. Расчет оказался неверен.

– Не могли же девчонки бросить вещи, забрать только паспорта и загулять?! – тупо промычал Воротов. – Только-только у них карьера попёрла. На второй фильм пригласили…

– Могли, – простонал Кипренов и злобно, подленьким голоском добавил:

– Эти шлюшки сели с местными кобелями на белый пароход и отчалили в Ялту или куда подальше. Купаются себе, загорают. Плевать им хотелось на карьеру!

– Инга не должна была так быстро сдаться. К ней тоже нужен долгий подход, романтичный, культурный, нежный. Нужны красивые ухаживания, прогулки под каштанами…

– Ялта – милое дело! Там – и пальмы, и рестораны!.. Ааа! Все бабы одинаковые! – возмутился Кипренов. – Бабки решают все! Подвернулись им фраера с набитыми карманами, навешали лапши на уши, девки и слиняли себе в удовольствие. Объявятся через пару недель уже в столице. Тебя же, милого и послушного, попросят подвезти их вещи в Москву.

– Да и Яна… при всей внешней стервозности, на самом деле, порядочная и умная девушка, – продолжал размышлять Воротов.

– Порядочная?! – хрипнул Кипренов и тяжело, с натугой поднялся с постели. – Хорош! Все они – порядочные до первого барыги!.. Всё, Роба, больше не могу! Спина пылает, будто черти в аду на сковороде прожарили.

– С возвращением, Виктор Палыч.

– Прогуляемся? – предложил Кипренов.

– На море? – уточнил Воротов, с готовность поднялся, переоделся в новый спортивный костюм, из-за приличного живота с трудом согнулся, кряхтя, зашнуровал кроссовки.

– Да у тебя и шмотки, как я посмотрю, новые и кросселя шикарные?! – неприятно удивился Кипренов, имея в виду фирменные адидасовские кроссовки невероятного размера на лапищах своего помощника. – Откуда богатство, Роба?!

– Кипа, отвали! – хрипнул Воротов. – Одесса – город портовый! Торгануть можно чем угодно…

– С наркотой поосторожней… – посоветовал Кипренов.– А то заметут надолго!.. И меня заодно…

– При чем тут наркота?! – возмутился Воротов.

– А что при чем?! – настаивал Кипренов. Ему было неприятно пребывать в безденежье в то время, когда его помощник где-то явно подхалтуривал и с шефом не делился.

– Отвали, я сказал, – посоветовал угрюмый Воротов.

– Ну, хорошо, отвалил… А загремишь под бубны уголовки, меня за собой не тащи. Завтра же съеду в отдельный номер…

– Съезжай на здоровье… Ну, что, идём?! На море?!

– Какое море?! Темно!.. Спина горит, озноб колотит, будто с перепоя… Пройдемся по бульвару, может, остыну.

К полуночи они прошли «тёщин» мост, что привел к Воронцовской колоннаде. Через Приморский бульвар подошли к зданию горсовета, откуда слышались истеричные выкрики «диск-жокеев». На площади перед бюстом Пушкина тусовалась пьяная молодежь. Рокотала музыка. Проводилась рекламная акция пивной зарубежной компании. Воротов и Кипренов обошли стороной шумное сборище, хотя оба заглядывались на симпатичных юных одесситок и каждый подумал с некоторым сожалением о пропавших актрисах, с которыми, казалось, складывались самые приятные дружеские отношения и у того, и у другого.

Оба молчали всю дорогу, пока не подошли к воротам парка Шевченко.

– Разворачиваем оглобли? – предложил Кипренов.– Я остыл.

– Может, по пивку? – Воротов кивком головы указал на столики кафе перед угловым домом.

С приятным расслаблением операторы выдули по второй бутылке прохладного «Хайнекена», когда перед столиком склонился в угодливом полупоклоне худенький пожилой человек в мятом пиджаке и шляпе.

– Извините, господа, вы – таки не местные, – утвердительно, но мягко, не найдя другого повода для знакомства, пробормотал Худой.

– Пивка не желаете? За компанию? – без обидняков предложил Воротов и пододвинул незнакомцу стул. Тягостное молчание с мрачным Кипреновым надоело, как и сам угрюмый «шеф». Незнакомец не производил впечатления пропитого бомжа, скорее это был неухоженный пенсионер, так же как и Воротов нуждающийся в дружеском общении.

– Разрешите? – на всякий случай, уточнил Худой у мрачного Кипренова. Ответа не получил. Худой слегка поклонился Воротову, приятно удивленный нежданному гостеприимству, осторожно присел на краешек стула, получив согласие Воротова кивком головы. Шляпы пенсионер не снял.

– Мы – таки москали, – улыбнулся Роберт и махнул рукой официанту, подзывая для дополнительного заказа. Кипренов с досады тяжко поёрзал, сидеть на пластиковом стуле, не прикасаясь к спинке, было жутко неудобно. Главный оператор навалился локтями на стол, небрежно пододвинул старику свою бутылку с остатками пенной жидкости. Пенсионер остался неподвижен, кротко взглянул на Воротова, мол, я хоть и нищий, но гордый.

– Еще три пива, – попросил Воротов подошедшего официанта.– Всю ночь работаете?

– Есть клиенты – работаем, – ответил невозмутимый официант.– Арахис, фисташки к пиву? Рыбку с лимана?

Воротов взглянул на шефа.

– Будешь?

Мрачный Кипренов вдруг поднялся и прохрипел с неприязнью:

– Не хватало еще с бомжами напиваться. Пойду. Спать охота.

– Неделя простоя впереди. Выспимся, – попытался его остановить Воротов. Но худосочная фигура оператора-постановщика уже нырнула в глубокую тень под деревьями и растворилась в вязком сумраке аллеи.

– Извините, – пробурчал Воротов. – Не со зла он, с расстройства.

– Ваш друг не отличается любезностью, – заметил худой незнакомец и представился:

– Гриша.

– А по отчеству?

– Какое в Одессе отчество, я вас умоляю? – вяло отмахнулся Гриша. – Отчество – от отечества, а отечество наше всё растащили, разобрали по кускам. Обобрали, все, кому не лень.

– Роберт, – представился Воротов.

Рук друг другу жать не стали. Подождали, пока принесли три бутылки пива. Воротов отменять заказ не стал.

– Знаете ли, уважаемый Роберт, сидим мы с вами на очень известной улице, – сказал повеселевший после глотка прохладного напитка Гриша – Григорий. Он так и оставался в своей перемятой старой шляпе, худенький, сутулый, как раздавленная грибником поганка. При татарском скуластом лице, с горбатым еврейским носом, с круглыми глазами навыкате, старый одессит смотрелся трогательно и демонически.

– В Одессе каждая улица знаменита, – заметил Воротов.

– Ох, как это верно! – порадовался Григорий.

– Некогда на Малой Арнаутской множество артелей «лепили» товар с иноземными лейблами. На углу Екатерининской и Ланжероновской, в здании с кассами Аэрофлота, было знаменитое кафе Фанкони, где кучковались биржевые игроки и корабельные маклеры, – блеснул эрудицией Воротов.

– О! Да вы, я вижу, большой любитель и знаток Одессы! – приятно удивился Григорий.– Такое не часто встретишь среди приезжих.

Воротов улыбнулся искренности собеседника.

– Снимаю кино в Одессе, как же тут не интересоваться историей столь примечательного города?!

– Как это верно! И что ж вам рассказала история?

– Старуха нашептала мне на ухо сухим языком документальных фактов, а хотелось бы послушать живую речь.

– Извольте, – обрадовался старик. – Сидим мы с вами, уважаемый Роберт, на улице Маразлиевской перед интересным домом, где останавливался писатель Куприн.

Старик указал пальцем в сторону мемориальной доски с горельефом писателя.

Воротов снисходительно усмехнулся. Известные подробности его мало интересовали. Старик понял саркастический взгляд нового знакомого.

– Но вы когда – нибудь замечали лепные украшения фасадов одесских домов, разглядывали монограммы бывших владельцев, всматривались в лики нимф и кариатид? – спросил Григорий.

– Так глубоко в историю Одессы я еще не зарывался, – признался Воротов, шутя. Старик оценил двусмысленность сказанного.

– Таки да, эта сторона истории лежит, казалось бы, на поверхности. А между тем, о ней мало кто знает. И совершенно не находится исследователей, желающих посвятить себя расшифровке тайн каменных изваяний.

– Таки тайн? – пошутил Воротов.

– Таки – да… Поднимите выше голову, уважаемый Роберт, и вы – таки откроете для себя много нового и необычного.

Воротов задрал голову. Синее бархатное небо в россыпи изумительных звездных градин накрыло Одессу своим вечным покрывалом. Вяло пошевеливались черные ладошки листьев акаций. Прохладный ветер с моря просачивался через густую растительность парка и мягким опахалом свежести обмахивал редких прохожих и посетителей кафе. Воротов в наслаждении легкого похмелья прикрыл в блаженстве глаза.

– Хорошо, – вздохнул он.

– Хорошо – не то слово! – поддержал его Григорий.– Великолепно! Вы вслушивались, Роберт, в мелодику этого слова. Велико – лепно! Оно, как нельзя лучше, подходит моей любимой Одессе, Боже ж ты мой!

– Вы – поэт, – снисходительно улыбнулся Воротов.

– Каждый одессит – поэт, не каждый, из природной вредности, может в этом себе признаться. Потому в прошлом, большинство из нас, оставшихся в городе, – мелкие лавочники, торговцы и рыбаки. В прошлом. Нынче мы все жалкие, нищие пенсионеры. Да, в этом трудно признаться: нищий!.. Вся жизнь пошла прахом.

– Не будем о грустном, Григорий, – попросил Воротов.– Однако, и мне пора. Спасибо за вступительное слово. Надеюсь снова встретиться…

– Пройдемся по Маразлиевской, я вас приглашаю, – попросил старик.

– Темно. Да и поздно уже. Мне на Французский бульвар добираться, к гостинице киностудии.

– Так, а я живу совсем рядом! – обрадовался старик.– На Мукачевском переулке. Пройдемся?! С Маразлиевской попадем на Французский…

– Заберите пиво, – предложил Воротов и позвал официанта, чтобы расплатиться.

Ляпота

Уставший, расслабленный от выпитого пива, Воротов шагал по остывающему мягкому асфальту улицы, оглядывал без особого энтузиазма фасады старинных домов, пропускал мимо ушей рассказ старика. Новый знакомец перемежал специфическую речь одессита вполне профессиональными пояснениями заядлого экскурсовода-любителя.

– Слушайте меня сюда ушами, – расстроился Григорий, когда понял, что гость половины не услышал из его вдохновенной путеводительной речи. – Такого не скажет вам ни один одессит. Все наши дети и внуки разъехались на исторические родины, подались за океан ближе к большим деньгам и благополучию. Кому сдалась нищая, убогая старушка Одесса – мама?! Только пасынкам. Они и угробят матушку. Окончательно. Я вас уверяю. Через год, через два, через десять – распродадут по частям… Вы слушаете меня ушами или – таки нет?

– Да – да, извините, – вздохнул Воротов. – Устал.

– Надо прививать детям их традиций. А кому это делать? Кому, я вас спрашиваю? – настаивал старик.

Воротов с облегчением сообразил, что прошли они уже всю Маразлиевскую, в советском прошлом улицу малознакомого Энгельса, который к Одессе ни сном, ни духом не лежал. Даже не знал, небось, теоретик революций, об этом благодатном крае у моря.

– Махнем – ка мы до Французского на частнике, любезный, – предложил Воротов как можно мягче, чтоб не обидеть старика. – Ноги отказываются идти.

Как бы от усталости он картинно воздел взгляд к небу и в сумеречном свете уличных фонарей, меж двух оконец под крышей дома номер «5» заметил на фасаде два барельефа. Воротова поразило, что на шее женских ликов вместо традиционных украшений: бус, колье, листочков или веточек, – явно вырисовывались тенями веревочные петли с узлами.

– Вот так да! – восхитился он совпадению своих грустных мыслей, переживаний за судьбу пропавших актрис и необычных гипсовых украшений весьма заурядного жилого дома.– Что бы это значило? – спросил он Григория.

– Что?

– Веревки на шеях девчонок?

– А я что вам говорил, уважаемый Роберт?! – обрадовался старик нежданному интересу приезжего.– Часа не прошло нашей милой беседы.

– И все – таки, – крутился на месте Воротов, забыв об усталости, пытаясь в сумерках вглядываться в фасады соседних зданий противоположной стороны улицы. – Что за украшения такие? Очень необычно.

– Жители полагают, – неуверенно пояснил Григорий, – что в доме этом повесилась от несчастной любви дочь владельца, некоего князя…

– И для симметрии прилепили два девичьих лика, – с сарказмом заметил Воротов. – Весьма схожих. Может, близняшки у прошлых хозяев повесились?.. Но – без шуток. На других домах Одессы могут быть подобные маски?

– Едва ли, – засомневался Григорий и снисходительно усмехнулся. – Быть может, мы с вами, уважаемый Роберт, откроем новую страничку истории старой Одессы?

– Или вернем утраченную… – пробормотал Воротов, развернулся и бодро зашагал в обратную сторону. Старик довольно резво кинулся за ним.

– Куда же вы?

– Кажется, я видел подобные маски на других домах, – откликнулся Воротов.

– На каждом доме, я вас уверяю, могут оказаться нимфы и кариатиды. Но предлагаю вернуться утром, – крикнул вдогонку старик, – тогда не придется зажигивать фонарь. Разглядеть-таки в ночи мало что можно.

Воротову нужен был эмоциональный толчок. И он его получил.

Еще один женский лик с одинарной веревочной петлей и узлом на шее он обнаружил над аркой и окном дома номер «54».

– Тут целая толпа висельниц, – обрадовался открытию Воротов.

Самое удивительное, что огромный горельеф женского лица, с замысловатой веревочной петлей на шее они увидели в начале Маразлиевской улицы, под крышей дома, у подножия которого они просидели за столиком кафе весь вечер, преспокойно попивая пиво.

Приятно удивился открытию и сам старик. Он откровенно признался, что сам не обращал внимания на столь экстравагантные женские украшения или не придавал им значения.

– Вам непременно надо встретиться с Валерой Нетребским, – торопливо и шепотом заговорщика заговорил старик, пока Воротов с детским восторгом всматривался в женский лик на фасаде дома, огромного четырехэтажного «утюга», под крышей которого в начале века прожил год с лишним писатель Куприн.

– Валера пишет статейки в местную газетку, рассказывает об самой разной архитектуре, – продолжал старик, – он может-таки знать об этих чудесницах с петлями на шейках.

– Или о невольницах, – размышлял вслух Воротов.

– Что, простите? – не расслышал старик.

– Интересно, Куприн в свое время приметил необычность женского украшения на гипсовой девушке?! Он же прожил в этом здании целый год, если верить памятной доске, – рассуждал Воротов. – Не мог же романтик писатель не заметить сей лепнины над своей головой.

– Не мог, – согласился старик. – Но, похоже, не заметил. Не помнится мне, чтоб Куприн поминал в своей прозе нашу расчудесную лепнину на Маразлиевской. А уж поверьте, я большой знаток всего литературного, что связано с любимой Одессой. Паустовский – таки да, много писал, но тоже не отметил наших гипсовых красавиц.

– С легкостью поверю в вашу эрудицию, уважаемый Григорий, – согласился Воротов, впрочем, без особого внимания разглядывая тщедушную фигуру пожилого человека, его мятый костюмчик и несвежий ворот рубашки выдавали в нем бывшего школьного историка или учителя словесности на пенсии.

Чернильная синь неба над Одессой прояснилась до линялой простыни, которую натягивало на город с моря упругими волнами ветра. По Маразлиевской улице прохаживалась престранная пара и вела пространные разговоры с самыми невероятными предположениями о веревочных петлях на шеях гипсовых девушек.

Остановка

Утром, едва только Кипренов со скрипом и стоном пошевелился в постели, Воротов сообщил с полной уверенностью:

– Девчонок увезли насильно.

– Что? – не понял спросонья Кипренов.

– Яну с Ингой.

– Ну – ну, – с полным безразличием промычал Кипренов.

– Что «ну – ну»?! – возмутился Воротов.

После возвращения с ночной прогулки, Воротов вздремнул не больше часа. Самые дикие домыслы и переживания за судьбу девушек лишили сна. Он проворочался часов до десяти, сходил, поплескался в умывалке, снова прилег одетым на заправленную постель.

– Ну – ну и – ничего… Совсем ничего! Никаких чуйств!.. Может, ты девиц продал, Роба?! – легкомысленно зевнул Кипренов. – Откуда у тебя такие приличные бабки на костюмчик «Найк» на кроссы «Адидас»? Ты ведь так и не признался…

– Пошел ты! – злобно гаркнул Воротов.– Я с тобой серьезно, а ты несешь всякую хрень!.. «Найк» – китайский, «Адидас» – вьетнамский!..

– Успокойся, – посоветовал Кипренов. – Будем думать, что взрослые девицы просто круто загуляли.

– Валечка, ассистентка, подтвердила: их вещи были в беспорядке разбросаны по номеру. Так?!

– И что?

– Не могла аккуратистка Инга, у которой все разложено по пакетикам, оставить на постели нижнее белье, – с уверенностью заявил Воротов. – Неугомонная Янка – и та, всё сбросила бы кучей в шкаф, даже если бы сильно торопилась.

– Чё ты копаешься в их белье, Роба?!

Кипренов сложным, тяжелым и медленным переворотом с живота, сполз с панцирной сетки кровати, встал на четвереньки, с трудом поднялся на ноги и отправился в душ. Раздалось разъяренное шипение не только водопроводного крана, но и Кипренова. Он тут же вернулся в комнату, злой, взъерошенный, выругался. Принялся нервно одеваться, поводя от боли багровыми обгоревшими плечами.

– Полдень, – пояснил Воротов. – Воду в Одессе дают до десяти утра, – и пошутил:

– По выходным.

Кипренов со злостью посопел и вышел из номера.

Воротов долго отлеживался в некоторой растерянности. Он пока не понимал к кому можно подойти со своими сомнениями по поводу пропажи актрис. Нельзя же, в самом деле, рассказывать всем подряд, что ночью он увидел на фасадах домов женские маски с веревками на шее и уверовал, что Ингу и Яну заманили в ловушку и похитили. Бред. Для подобных опасений, казалось, не было никаких оснований, если не считать, что девчонки отправились в долгий вояж без личных вещей. Однако, если они встретили ухажеров при деньгах, вполне вероятно, обе могли поддаться на любовную авантюру и тем же вечером укатить в круизный рейс на теплоходе.

Через час вернулся расстроенный Кипренов, грузно уселся на кровать и простонал:

– Абзац.

– Что еще? – спросил Воротов.

– Фильм закрывают. Директора – в истерике. Звонил Берестов из Москвы. Главный герой отказался от продолжения съемок в «Летней истории» и укатил куда-то в Пакистан на совместную постановку.

– Делааа… и юные тела, – прошептал Воротов.– Всё к тому и катилось. Без главного героя нашу кинуху точно не доснять. Не надо было его отпускать на халтуру. Что теперь?

– В 18—00 сбор группы. Завтра утром улетают московские актеры и режиссер. Мадам Гришина купила нам с тобой билеты на послезавтра. Пока отчитаемся за пленку, за фильтры, за приборы… эээх, – он отмахнулся, – курортный роман с одесским синематографом не задался с самого начала!

Неожиданно ожил, затарахтел на подоконнике старинный, времен одесского ЧК, черный телефонный аппарат.

– Да, слушаю! – злобно ответил Воротов и смягчился:

– А, Гриша! Привет… Нет, сегодня, пожалуй, экскурсий не получится. Извини. – И положил трубку.

– Мадам Гришина? – хмуро спросил Кипренов.

– Вчерашний экскурсовод.

– А, бомж… Да, вот еще что, – сказал Кипренов, после затяжной паузы.– Шувыря так орал по телефону, что из лифта было слыхать. Наезжал на Берестова из-за девчонок.

– Наш безумный режиссер осмелел?! В каком смысле наезжал? – удивился Воротов.

– В прямом. Он, похоже, считает, что Берест отозвал обеих б… актрисок в Москву.

– Отозвал?! Без вещей?

– Нестыковка, – тяжко вздохнул Кипренов.– Да и какое сейчас это имеет значение?

– Как какое?! – возмутился Воротов.– Девчонки исчезли! Подруга моя, старшая сестра Инги, в экспедиции так же внезапно исчезла!.. Это жуткий рок какой – то! Мистика!..

– Какая мистика, Роба?! Я тя умоляю… Вертихвостки…

– Что сказал наш главный реж Шувыря? – спросил Воротов.

– Наш реж, – хоть зарежь! Визжит, как свинья!.. Я слышал – то всего отрывок их разговора по телефону. Когда вошел к Шувыре в номер, он – замолк. Но Берест собирался приехать сюда, – но не приехал. Так?

– Так.

– Почему? – спросил Кипренов.

– Почему?

– Шувырин считает, что из – за пропажи актрис. Генпродюсер, похоже боится попасть под уголовку. Здесь уже менты дело завели…

Воротов схватился за голову.

– Бред! Может, девчонки чего – то испугались и удрали? Приезда Берестова, например? Он же тем вечером должен был прилететь? Не прилетел. Может, кобель наш Берест, супер – пуперский генпродюсер хотел просто поиметь обеих девчонок? Как же?! Без его ведома утвердили эпизодниц? А где диван для проб?! Он мне в Питере уже высказал свое «фэ»!.. Мол, почему без него всё решают?! Даже эпизодниц хочет сам утверждать… через постель… А я и не догнал сразу! – прохрипел Воротов. – Точно!.. Девчонки испугались Берестова и удрали… Но почему без вещей?!

– Мне – пофиг! – ругнулся Кипренов. – Хорошо, что всё так вышло. Успею к Питеру раскадровку подготовить. В Москве еще куча дел. Хорош отдыхать, пора работать. Пахать! Бабло зарабатывать!.. Ты жрать пойдешь?

– Пойду! – так же со злостью откликнулся Воротов.

При выходе из гостиницы «Экран» Воротов притормозил у стойки регистрации.

– Нельзя ли узнать, – спросил он пожилую дежурную, – кто сидел на «ресепшене» вечером 2-ого июня?

– Где сидел? – удивилась простоватая дежурная, напоминающая поломойку советского «Пищеторга».

– Здесь, за стойкой.

– Можно, – нехотя отозвалась дежурная.– А для чего?

– Идешь или нет? – крикнул ему с улицы Кипренов, не дожидаясь ответа, отмахнулся и побрел по аллейке в сторону киностудии.

– По поводу пропажи наших актрис, – пояснил Воротов.

– Ааа, – вроде как обрадовалась дежурная интересному разговору, – так и не объявились ваши девоньки?

– Нет.

– Тонечка тогда дежурила. Завтра с утра заступает. Вот и поспрошайте ее. Но я вам так скажу, – доверительно сообщила дежурная и подошла ближе к стойке, – девки ваши были обе еще те… Такой скандал учинили в мое дежурство!.. То им тараканы мешают, то воды им не хватило!..

Воротов дернул подушками плеч и ничего предосудительного в поступке девушек не нашел. «Экран» был типичной, для Одессы тех постсоветских времен, заштатной гостиничкой, обшарпанным тараканником, ночлежкой, временным прибежищем для непритязательных работников студии и приезжих.

– Ключ не сдали! – закончила свою гневную тираду дежурная. – Открывали ихний номер запасным.

– Как фамилия вашей Тонечки?

Дежурная нахмурилась.

– Вы из милиции будете? – с неприязнью спросила она.

– Нет, я – опер – раптор, – пошутил Воротов и вздохнул. – Что ж, завтра, так завтра… Если вы не имеете ничего добавить по существу дела…

– Имею и добавлю, – послышался насмешливый хриплый женский голос.– Добавлю, если добавят…

Воротов с удивлением обернулся на замысловатую фразу. В холле, перед узким темным коридорчиком, ведущим в буфет, стояла вульгарная девица лет за тридцать, в боевой раскраске портовой шлюхи. Ее черные волосья были взбиты неряшливой копной. Напомаженное, напудренное пропитое личико после явной бурной ночи требовало экстренного опохмелениума. Одета она была вызывающе ярко и безвкусно, в тонкой блескучей кофтенке на бретельках, в черной юбке, задранной выше пухлых коленок.

– Буфет закрыт, а у меня сушняк, – проворчала девица, ломаной походкой подошла ближе.

– А я что вам говорила, – презрительно прогудела дежурная в сторону ночной потаскушки.– Марина задерживается.

– Поднесешь даме грамм сто, для поправки здоровья? – спросила девица. Воротов невольно задержал дыхание, чтоб не поперхнуться дымом дешевой сигареты и сивушным запахом изо рта «ночной бабочки», вернее, по путановским меркам, «ночной бабули». При ближайшем рассмотрении, «даме» было лет за сорок, во всяком случае, с виду. Воротов сдержался от циничного сарказма и по-джентльменски предложил:

– К вашим услугам, мадам.

– Маде – мазель, – пошутила девица и представилась.– Лара без пары.

– Мадему – азель? – шутливо уточнил грамотный Воротов.

– Проспалась бы, подруга, – пробурчала из-за стойки дежурная. – Дышит тут поганым дыхом!..

– Отринь, мамаша, – злобно отрезала Лара.– Но так что? – обратилась она к Воротову. – Таки поговорим, кавалер?

Заметив некоторую нерешительность вялого здоровяка, Лара добавила для интриги:

– Блондиночка ваша таки склеила нашего крутого Гарика. Смелая девчонка!..

– Яна?! – обрадовался Воротов, что зацепился хоть за что – то в этой замысловатой истории с исчезновением актрис… или за кого – то.

– Шатенка ваша к ночи съехала с ресторану с ними вместе на таксомоторе в порт… Там и осталась в кафешке… Гарик свалил с блондинкой… Ну, что, здоровяк, идем кушать киевску котлету, али как? – добавила Лара, почувствовав в мужчине интерес, цепко и решительно подхватила Воротова под руку, развернула к выходу и снова представилась:

– Лара.

– Опять очень приятно, – Роберт.

– Будя врать – то! – возмутилась путана. – Приятно ему… Но спасибо, Роберт, за культуру общительства…

Знакомства

– Да, я – шлюха! – заявила Лара, когда они устроились с Воротовым в прохладном желтом сумраке подвальчика на бульваре всё еще имени железного Феликса – Дзержинского. Зал ресторанчика был оборудован под трюм торгового судна. На таких баркасах в старину могли ни столько бочки с вином возить, сколько пьянствовать на приколе в порту вольные мореманы. С потолка свисала безвкусица местных рестораторов: рыбацкие сети, канаты, цепи с тусклыми светильниками. Стены кабака были обиты лаковыми досками, будто борта судна. Медными кольцами с заклепками и подсвеченными голубыми стеклами были обозначены иллюминаторы. Запахи по трюму блуждали самые невероятные: от жуткой кислятины прокуренного помещения до приятного аромата жареного шашлыка.

Воротов судорожно сглотнул слюну, но обедать с драной путаной не было никакого желания.

– Шлюха, да! – продолжала Лара. – И представь Роберт Незнакомыч, нисколько этого не стыжусь. Такая моя работа. Последнее, что у меня осталось, так это вот – моя тела, – она потрясла дряблыми телесами в вялой «цыганочке». – В сопливой юности у меня, знаш, какая комплекция была?!.. Как у Мерелины Манры… Закачаешься! А теперя чо?!.. Всё пропито, прожито, выжато моими грязными кобелями, законными и… разными… а-а… Нехай жэвэ жовто – блокитная як ей вздумается… Но – без меня. Всё! Уезжаю, отчаливаю!.. Нынче, здоровяк, уезжаю на малую родину, в шахтерский поселочек Красный к моему долбанному папаше под крыло… Шоб еще годков десять по его инвалидности да на его пенсион внучка свово нахаляву вынянчить и поднять с пеленок…

Принесли запотевший пузатый графинчик. Лара, без приглашения, сама налила полный фужер и залпом выпила первые сто грамм водочки без закуски. Болезненный румянец медленно выступил сквозь плотный слой пудры на щеках. Долго, минут десять сидела жрица любви в благодати внутреннего согрева, зажмурившись, потом распахнула безобразные наклеенные ресницы, повела маслянистыми глазами на Воротова. Тот терпеливо ждал, что же странная, занюханная мадама имеет еще такое сказать интересное о пропавших актрисах. Распутная Лара оценила тактичную паузу совсем незнакомого мужчины.

– Ну, что, москаль, потерялись ваши девки насовсем? – спросила она громко и грубо, тоном ожившей стервы. – Потерялись. Загуляли… Белый теплоход, пальмы, канатка на Аю – Дага… – подтвердила она версию главного оператора Кипренова. – Ах, проходили мы все это… в драной юности… лет в семнадцать – двадцать – тридцать… Дамы, дамы, не вертите задом! Это не пгопеллер вам говорят!.. Две шаги налево, две шаги направо, шаг вперед – и две назад!.. – пропела путана.

Воротов промолчал, с трудом сдерживаясь от грубости, хотя Лара, как говорится, лила воду на мельницу его сомнений.

– А ты, я погляжу, – мужииик! Люблю таких. Настоящих мужиков, спокойных, уверенных, терпеливых. А че же ты, терпеливый, так и не выпьешь со мной ни граммули?

– Нет, извини, – ответил Воротов, – и так башка тугая, с бессонной ночи и вчерашнего пивняка. Да еще куча проблем наваливается. Фильм закрывают. Сначала актрисы свалили, потом главный герой отказался сниматься. Обвал.

– Кино – это хорошо. Кино я люблю. Красивая у вас житуха. Даа… Расскажи – ка, будь добреньки, как вы там снимаете, сильно интересуюсь…

– Настроения нет, извини. Надо разгребать проблемы.

Лара обиженно приподняла пухлые плечи, низко склонилась над тарелкой, будто ткнулась в еду сизой сливой носа, долго и неряшливо чавкала овощным салатом. Воротов брезгливо отводил взгляд, сдерживался, чтоб грязно не выругаться, подняться и выйти вон. Его ангельское терпение нельзя было долго испытывать. Он отпил прохладный «Боржоми» из горлышка бутылки, невольно скосил глаз на внушительные округлости рыхлых грудей собеседницы, что колыхались в декольте неряшливой кофточки.

Опытная проститутка Лара тонко почувствовала, когда Воротов потерял терпение, приподнял зад со стула, чтобы рассчитаться с барменом и уйти.

– Сиди, где сидишь. Я имею в планах указать тебе на Гарика, – тихо и доверительно сообщила она. – Крайне!.. – путана поморщилась и сиплым голосом продолжила:

– Крайне отвратный, скользкий, мерзкий тип этот наш Гарик!.. Но фраер при деньгах… Даа, при бааальших деньгах. Чем он там занимается, даже не спрашивай, не отвечу. Не знаю. И знать не желаю. Потому дожила до тридцати своих лет… Да, до тридцати, – подтвердила она явное вранье. – И не стыжусь этого! – выкрикнула она, куражась, но тише добавила:

– Роберт, не дрожи от большого интереса стол. Блондиночка ваша сама клеилась к Гарику. Почуяла, девочка, бабки-бабули. Почуяла.

Воротов опустил зад на место и замер.

– А шатенка? Инга? Что с ней сталось?! Ты же сказала, она в порт с ними поехала на такси? – слишком чувственно, с придыханием от волнения спросил он. Лара недобро усмехнулась искренним чувствам незнакомца, которые ему не удалось спрятать за мужественной личиной.

– Отвяжись! Достал! – неожиданно громко, хрипло рявкнула путана, когда мимо прошел внимательный бармен в белоснежной рубашке. – Накормил, налил сто грамм – и будь свободен. Надоел. Лезет с разговорами.

Воротов встал, разозленный, возмущенный и гордый.

– Сядь опять, мужик, – тихо посоветовала Лара. – Попроси счет. Расплатись. Мне оставь денег на курево. И уходи. Вечером, часов в девять, жди меня в кафешке у Дюка. Серьезные дела так быстро не делаются, торопыга. Остынь. Найдутся ваши девоньки. Не целками, но найдутся…

Обозленному на словесные вольности путаны, Воротову не терпелось спросить, какие, мол, дела, что ты голову морочишь! Но Лара вела себя уверенно, спокойно, с прищуром зыркала глазами то на бармена за стойкой, то на официанта, присевшего к радио магнитоле, откуда тихо заскрипела музычка за Одессу:

– И в загранке я всегда тебя по памяти рисую: Молдаванку и булыжную родную мостовую. И Пересыпь, пробудившуюся от первого трамвая… И, как в детстве, я по солнечному городу шагаю23…

Чрезмерно внимательный бармен, парнила в крахмальной рубашке, из-за отсутствия ранних посетителей, явно прислушивался к их беседе, для чего присел к соседнему столику. Воротов дождался, пока принесут счет, расплатился гривнами, горсть мелочи с трезубцами самостийной Украины высыпал в блюдечко, оставил на чай. Ларе от доброты душевной выложил под локоть десять долларов, чем вызвал волнение груди немолодой девушки.

– Ни в чем себе не отказывай, – пошутил Воротов.

– Ты всё понял, мужчина? – хрипло и вполне серьезно спросила усталая, подвыпившая и окосевшая путана.– Как зовут-то тя, добряк-здоровяк, напомни?

– Друзья Робой кличут.

– До вечера, Роб. Уходи. Вечер. У Дюка. Чао!

– В шпионов, значит, поиграем, – грустно пошутил Воротов, полагая, что девица раскрутила его на обед, но все нужные слова сказала. Значит, надо самому найти крутого Гарика и порасспросить о знакомстве с блондиночкой Яной. – Что ж, конспирация не повредит.

– Обзови шалавой на прощание, – шепотом посоветовала Лара. – Тоже не повредит.

– Зачем же так, Ларочка? Рад знакомству, – Воротов склонился в галантном поклоне, чтоб поцеловать руку проститутке. Но увидев грязь под ее ногтями и облупленный кровавый маникюр, брезгливо поморщился и передумал. Как бы доверительно сообщил, невольно ткнувшись носом в проволоку ее грязных волос в ошметках лака:

– Шатенка, что тусовалась с блондинкой, – моя сестра… И я ее найду. Чего бы мне это ни стоило!..

– Родная? – неприятно поразилась Лара.

– Двоюродная. Наши мамы – родные сестры.

– Поняла, мужик. Теперь топай отсюда ногами. В девять вечера у лестницы на Приморском. Не опаздывай. У меня – часы работы. Чава – какава!

В тот день сюрпризы для Воротова только начинались. Не успел он пройтись вдоль ограды стадиона, что на Французском бульваре близ киностудии, как увидел на лавочке трамвайной остановки ночного знакомого, нахохленного воробушка Гришу в мятеньком сереньком пиджачке. Тут только Воротов сообразил, что он не давал никакого номера телефона Грише, и тот утром звонил от дежурной прямо из гостиницы к ним в номер. Конечно, если с большой натяжкой душный, жаркий полдень можно было назвать утром. Следопыт, не зная фамилии ночного собеседника, вычислил Воротова, похоже, очень просто: спросил у дежурной, в каком номере проживает здоровяк оператор с московской группы.

– Наше – вам, – поприветствовал Воротов, когда зашел, а вернее, подкрался со спины старика. Великовозрастный Гриша вздрогнул острыми плечами от неожиданности, подскочил, прикладывая руку к полям засаленной фетровой шляпы и прохрипел:

– Шоб и вы были здоровы, уважаемый Роберт. Напугали.

– Давно ждем?

– Со вчера, – пошутил Гриша.– Вы должно быть сильно заняты. Я вас напрасно отвлекаю. Не обижайтесь на старика. Не каждый день встретишь в Одессе человека, с которым можно приятно поговорить по душам.

– Спасибо на добром слове, – смутился Воротов.– Давно обедали?

– Нет, что вы! – смутился теперь и Гриша.– Я не за тем делал звонок вам. На Пушкинской этим утром встретился я таки с Валерой, что пишет об разной истории нашей Одессы. И знаете, что удивительно, он мало таки что знает об энтих самых барельефчиках на Маразлиевской. Надо сказать вам больше, он ничего об них не знает. Даже не знает, где они висят на домах. Вы можете себе такое представить от историка?! Я тогда спрашиваю очень вежливо: Валера, как жи ж так?! Ты пишешь давно и подробно в нашу свободную газету «Юг» разные умные статьи об архитекторах, что строили домами наши улицы. И даже моя соседка, тётя Жиля, большая, кстати сказать, охотница до разных смачных историй, подтвердила, что ты красиво написал статейку про Маразлиевскую. Но знаешь ли, Валера, говорю я ему, из твоих статеек (а я их перечёл внимательно!) ничего такого нового уже второй день я не узнаю об своей любимой Одессе. Ничего такого, что может зажигивать мой старый интерес к этой поганой жизни. И я говорю ему все это самым печальным голосом: Валера, вчера ночью я ходил по улицам с одним совершенно чужим Одессе человеком. И он поднял мне глаза до этих самых барельефов с веревочками на шеях. Мне, старому человеку, который думал, что он знает за всю Одессу много, если не всё, – совсем нечего было сказать в ответ. Это же было стыдно, поверьте мне. И щё б вы думали, сказал мне тогда Валера?

Конец ознакомительного фрагмента.