Марина Цветаева. Моим стихам, написанным так рано…. Рождение поэта. «Вечерний альбом». «Волшебный фонарь». (1908–1913) (В. Н. Дядичев, 2017)

Единство, тождество личности и слова, жизни и творчества – драгоценнейшее качество, которое нельзя подделать, нельзя сымитировать (позднее Марина Цветаева сама даст формулу истинного поэта: «Равенство дара души и глагола – вот поэт… Неделимость сути и формы – вот поэт», – «Поэт о критике», 1926 г.). Это качество ясно проявилось уже у ранней Цветаевой в ее первых книгах – «Вечерний альбом» (1910) и «Волшебный фонарь» (1912). Первые поэтические сборники Марины Цветаевой интересны как книги-предвестия будущего большого Поэта. Здесь Цветаева вся – как в завязи: со своей предельной искренностью, открытостью, с ясно выраженным собственным Я, не подлаживающимся под обстоятельства или чьи-либо мнения.

Обе книги были сборниками еще почти полудетских стихов, очень непосредственных и чистых. В них Цветаева просто и неискушенно обрисовывала события гимназической жизни, жизни в интернатах Швейцарии и Германии, жизни героев детских книг, семейный уклад и быт родительского дома в Трехпрудном переулке.

Между тем, кроме цветаевского дома, существовал сам Трехпрудный переулок. И этот тихий переулок постоянно, все время менялся; большой город, Москва, наступал, вступал в свои права и в этом своем уголке. Рядом с домом Цветаевых на месте маленькой лавочки «колониальных товаров» Бухтеева вырос большой шестиэтажный дом. В 1901–1903 годах на противоположной стороне Трехпрудного, наискосок от дома Цветаевых, во владении № 7–9, по проекту архитектора Ф. О. Шехтеля воздвиглось здание типографии А. А. Левенсона. «Наперекосок от бывших нас…», – напишет позднее Марина Цветаева. Когда младшие Цветаевы, Марина и Ася, в 1906 году после четырехлетнего пребывания за границей и смерти матери, Марии Александровны, в Тарусе вернулись домой в Трехпрудный, здание типографии уже стояло. И ежедневно, идя в гимназию, возвращаясь домой, просто из окна своего дома Марина видела, как появляются на свет книги. «Товарищество Скоропечатни А. А. Левенсонъ» печатало именно книги, здесь же был книжный склад. Возможно, это ежедневное созерцание нового городского «пейзажа» как-то подтолкнуло Цветаеву в октябре 1910 года издать и свою книгу. Сразу – книгу, смело и решительно, не сделав ни единой попытки (обычный путь начинающего поэта!) предложить какие-либо свои стихи в журнал, газету, альманах…

«Первая моя книга «Вечерний альбом» вышла, когда мне было 17 лет, – стихи 15-ти, 16-ти и 17-ти лет… Книгу издать в то время было просто: собрать стихи, снести в типографию, выбрать внешность, заплатить по счету, – все. Так я и сделала, никому не сказав, гимназисткой VII кл. По окончании печатания свезла все 500 книжек на склад… и успокоилась», – писала Цветаева в очерке 1925 года, посвященном памяти В. Брюсова, одного из рецензентов ее первого сборника. Отнесла же она свои «собранные стихи» не «наперекосок» к Левенсону, а в типографию А. И. Мамонтова в Леонтьевском переулке, 5, на всякий случай – подальше от глаз отца и родных из Трехпрудного…

Можно представить, как создавались Мариной эти ее первые, ранние стихи – вечерами, за широким письменным столом (подарок отца!), в светлом круге керосиновой лампы, в вечерней тишине дома, в ожидании неизбежного: «Уж поздно!» – «Мама, десять строк!» (стихотворение «Книги в красном переплете»). Стихи записывались в тетрадку, в альбом – в традициях русских девушек XIX века. Кстати, распространенным писчебумажным товаром в 1880-е – 1920-е годы были тетради, блокноты – разного объема, формата, оформления, но с неизменным тисненым названием на обложке: «Альбом для стихов». Отсюда, по-видимому, и название первой книги – «Вечерний альбом», для того времени даже несколько вызывающее, «провокационное».

По сути, это был дневник одаренного и наблюдательного ребенка. Эта «дневниковость» «Вечернего альбома» была даже подчеркнута самим автором, посвятившим сборник «блестящей памяти Марии Башкирцевой». Башкирцева – русская художница, с десяти лет жившая во Франции, в 24 года, в 1884 году, ушедшая из жизни от чахотки. Она оставила после себя интересно и очень откровенно написанный «Дневник» (издан во Франции в 1887 году, в России – в 1893); «Дневник» Марии Башкирцевой, поразивший современников своей необычайной обнаженностью душевных устремлений и самооценок автора, выдержавший много изданий, пользовался большим успехом у читателей тех лет.

В отличие от многих своих сверстниц, тоже писавших стихи и дневники, юная Цветаева в своем альбоме-дневнике практически ничего не выдумывала и никому не подражала. Впрочем, в каком-то смысле, – «подражала». Своей независимостью, откровенностью. О своих первых книгах Марина Цветаева могла бы сказать словами, которыми предваряется «Дневник» Башкирцевой: перед вами – «жизнь женщины, записанная изо дня в день, без всякой рисовки, как будто бы никто в мире не должен был читать написанного, и в то же время со страстным желанием, чтобы оно было прочитано». Но это «подражание» шло уже от натуры автора. Быть самой собой, ни у кого ничего не заимствовать, не подвергаться влияниям – такой Цветаева вышла из детства и такой оставалась всегда.

Мария Константиновна Башкирцева (1858–1884) – русская художница, автор дневника, оказавшего влияние на творчество Марины Цветаевой

В «Вечерний альбом» Марина Цветаева включила сто одиннадцать стихотворений 1907–1910 годов. Три раздела сборника – три этапа развития души автора, три составляющих ее лирического «я»: «Детство», «Любовь», «Только тени». Интересно, что уже здесь, в первой своей книжке, Цветаева располагает стихотворения не по принципу простой хронологии, а выбирает форму тематических циклов, создав своеобразный лирический триптих.

Название третьего раздела – «Только тени» – скрытая цитата из «Дневника» Башкирцевой (писавшей об умиравшем на ее глазах художнике: «Он уходит от нас… Он парит уже где-то выше нас. Бывают дни, когда и я чувствую себя так… Я тоже наполовину только тень»). Перед каждым разделом – эпиграфы: из Ростана, Библии, Наполеона… Таковы столпы первого возведенного Мариной Цветаевой здания поэзии. В названиях и образах стихотворений множество слов с «детскими», уменьшительными суффиксами: «Мирок», «Эльфочка», «Маленький паж», «У кроватки», «русалочки», «глазки», «губки», «зубки», «башмачки», «веточки», «ангелочки»… Перед нами – мир впечатлений, снов, воспоминаний детства, мир книг, мир «сказки о царе Салтане», мир, где – «золотые имена: Гекк Финн, Том Сойер, Принц и Нищий», «Ромео и Джульетта». В стихах – романтическое общение с дорогими «тенями»: с вымышленной Ниной Джаваха, героиней романа Лидии Чарской («Памяти Нины Джаваха»), с литературной и музыкальной Маргаритой («Даме с камелиями»), с историческим и литературным «Орленком», несчастным герцогом Рейхштадтским, сыном Наполеона («В Шенбрунне»), с реальной Сарой Бернар, французской актрисой, исполнявшей роль Орленка в одноименной пьесе Эдмона Ростана… В стихах «Вечернего альбома» («Детская», «Столовая», «В зале», «Наша зала», «По тебе тоскует наша зала»…) отпечатались многие события непростой детской жизни, протекавшие в стенах дома в Трехпрудном. Присутствует в сборнике неизбежный в творчестве юного лирика мотив любви, размышления о любви и смерти.

Но в ряде стихов уже угадывается, сказывается недетская сила, предвещающая будущего настоящего Поэта.

Открывается «Вечерний альбом» стихотворением «Встреча», помещенным отдельно, еще перед первым разделом сборника. В стихотворении, написанном в форме сонета, возникает промелькнувший в окне вагона образ умершей девушки. В ней автор узнает ту, с которой не раз встречалась «в долинах сна» (очевидно, речь идет о Марии Башкирцевой):

Здесь воссоздается оппозиция реального мира живых и мира ушедших в небытие, мира мертвых – тема, доминантная в сборнике.

Некоторые стихотворения посвящены детям, преждевременно ушедшим из жизни («Жертвам школьных сумерек», «Сереже», «У гробика», «Эпитафия»…); видения из прошлого возникают в стихах-воспоминаниях третьего раздела – «Только тени». Конечно, несколько странно звучит – воспоминания (!) применительно к поэту, которому самому едва исполнилось пятнадцать лет. Но ранний уход матери из жизни не только оставил отрочество в прошлом, но и во многом предопределил драматизм всей жизни Цветаевой. В стихотворении, так и названном – «В пятнадцать лет», вошедшем во вторую книгу, «Волшебный фонарь» (1912), она констатировала: «Так с милым детством я прощалась, плача, / В пятнадцать лет».

Видимо, само раннее «профессиональное» стихотворчество Марины Цветаевой было попыткой как-то воскресить, вернуть из небытия близкого человека. Смерть матери стала неким «спусковым механизмом» для обращения Марины к стихотворчеству и постепенного «сведения на нет» занятий музыкой. В каком-то смысле художественный мир Цветаевой периода «Вечернего альбома» весь держится на образе матери, на памяти о ней. Само название сборника – «Вечерний…» – отсылает к домашним вечерам с матерью, с ее рассказами, с чтением вслух книг детям, с музыкой, с тихими «вечерними» детскими играми. И многие стихотворения «Вечернего альбома» обращены к образу умершей матери: «В Ouchy», «Мама в саду», «Мама на лугу», «Мама за книгой»…

Ее памяти посвящено и стихотворение «Маме» (1907). Автору важно подчеркнуть глубокое, на всю жизнь, духовное воздействие матери, введшей своих дочерей в мир прекрасного, в мир музыки, литературы: «Все, чем в лучший вечер мы богаты, / Нам тобою вложено в сердца». Мама «вела своих малюток мимо / Горькой жизни помыслов и дел». Но эти мысли об ушедшей не остаются только элегическими воспоминаниями. Здесь обнажается драматизм художественного мира Цветаевой, еще только формирующегося, но уже отчетливо заявленного. В нем сосуществуют, противостоя друг другу, два мира – мир возвышенный, романтический, идеальный, связанный со светлым образом матери, – и мир реальный, мир «живых», которые по своей сути «чужды» автору:

Однако жизнь, в которой есть и трагедия смерти, неизбежно берет свое: «Все бледней лазурный остров – детство, / Мы одни на палубе стоим». Тоска, воспоминания о матери перерастают в осмысление самой себя: «Видно, грусть оставила в наследство / Ты, о мама, девочкам своим!»

Стихотворение «Маме» написано от лица «мы» – лирического героя, за которым стоят обе дочери Марии Александровны, Марина и Ася. От имени этого собирательного лирического субъекта, «мы», написаны и многие другие стихотворения «Вечернего альбома». Героями некоторых стихотворений – зарисовок эпизодов детства – выступают девочки-сестры, названные по имени: «Муся (домашнее имя Марины) и Ася». И это даже не разные девочки, это две девочки, как бы совмещенные в одну «мы», почти полные физические и духовные близнецы. Эта «близнецовость», неотделенность поэта Марины-Муси от спутницы-сестры Аси психологически может быть объяснена попыткой как-то компенсировать одиночество, сиротство юного поэта, еще ребенка, рано потерявшего мать, попыткой обрести опору в ком-то близком, родном, пусть даже младшем по возрасту. Впрочем, в детстве-отрочестве есть период, когда в играх, разговорах, совместных мечтаниях и фантазиях разница в один-два года почти не ощущается. Анастасия Цветаева в своих «Воспоминаниях» справедливо назвала себя «полублизнецом» Марины. Такого «мы», такой опоры, такого родного «тыла» Марине Цветаевой будет потом часто не хватать в жизни…

Асе посвящены и некоторые стихотворения «Вечернего альбома», в том числе «Лесное царство», открывающее первый его раздел – «Детство».

Это простое по форме и ясное по содержанию стихотворение пятнадцатилетней Цветаевой обращено к младшей сестре и ее такому же юному «пажу». Последняя строфа заключает в себе зерна будущих характерных и излюбленных цветаевских образов – огня, полета ввысь:

Здесь легко услышать некую реминисценцию популярного «цыганского» романса – «Песни цыганки» Я. П. Полонского («Мой костер в тумане светит, / Искры гаснут на лету…»). Но в то же время в стихотворении выражены реальные переживания автора – мечта сгореть за прекрасный порыв, за революцию, даже за мимолетный сверкающий огненный призрак, за красивое слово… Стихотворение – та «завязь», из которой проклевываются «огненные» финальные строфы таких будущих произведений, как поэмы «На Красном Коне», «Переулочки», «Молодец», стихи памяти Маяковского, некоторые другие.

Анастасия (слева) и Марина (справа) Цветаевы. 1905 г.

«Из двух дочерей от второго брака Ивана Владимировича наиболее для родителей легкой оказалась (или показалась) младшая, Анастасия; в детстве она была проще, податливее, ласковее Марины и младшестью своей и незащищенностью была ближе матери, отдыхавшей с ней душою: Асю можно было просто любить. В старшей же, Марине, Мария Александровна слишком рано распознала себя, свое: свой романтизм, свою скрытую страстность, свои недостатки – спутники таланта, свои вершины и бездны – плюс собственные Маринины! – и старалась укрощать и выравнивать их»

(Ариадна Эфрон «Страницы воспоминаний»)

Конечно, быт Марины Цветаевой периода «Вечернего альбома» не ограничивался воспоминаниями о детстве с матерью или домашним общением с царством «теней» и любимых книг. В 1908 году через семейного врача Цветаевых Марина и Ася познакомились с Эллисом (Л. Л. Кобылинским), первым на их жизненном пути настоящим литератором. Эллис был сыном видного московского педагога Поливанова, в гимназии которого учились многие известные люди, в том числе В. Брюсов, А. Белый. Поэт, критик, страстный пропагандист нового для тех лет литературного течения – символизма, постоянный посетитель библиотеки Румянцевского музея, Эллис стал бывать в цветаевском доме в Трехпрудном переулке. Человек, на двадцать лет старший сестер Цветаевых, он завораживал их своими рассказами, чтением стихов – своих, Брюсова, Белого, Данте, Бодлера; сообщениями о последних спорах в литературных кругах. Как говорится, он знал «всех», и «все» знали его. Видимо, он был неплохим рассказчиком. Однажды, вспоминал А. Белый, «он с такой потрясающей яркостью изобразил мне жизнь мифической Атлантиды, что меня взяла оторопь…» Исподволь Эллис приобщал Марину и Асю к языку, идеям и проблемам современной русской литературы. У Цветаевых он получил прозвище – Чародей. Его романтический образ запечатлен Мариной в поэме «Чародей», созданной весной 1914 г. Немало строк посвящено Эллису и в написанном через двадцать лет мемуарном очерке об Андрее Белом «Пленный дух».

Пока же, в конце 1909 года, всегда уносивший сестер Цветаевых в романтические эмпиреи Эллис решил… сделать Марине предложение руки и сердца. Предложение было мягко отклонено, Эллис по-прежнему остался другом Цветаевых. А в «Вечернем альбоме» появилось стихотворение «Ошибка»:

Эллис остался запечатленным в «Вечернем альбоме» также в стихах «Первое путешествие», «Второе путешествие», «Чародею», «Бывшему Чародею». Несомненна и его роль в решении Марины Цветаевой выступить в литературе со своей книгой стихов…

Стихотворение «Молитва», вошедшее в «Вечерний альбом», написано в Тарусе в день рождения автора, 26 сентября (по старому стилю) 1909 года. В этот день Марине исполнилось семнадцать лет. И цветаевская героиня, обращаясь к Христу, «жаждет чуда», бесстрашно и безоглядно устремляется навстречу неизведанному, навстречу жизни с ее безграничными возможностями. Принимая жизнь как дар Бога, Христа, поэт говорит об огромной, почти непомерной ценности этого дара: «Ты Сам мне подал – слишком много! / Я жажду сразу всех – дорог! / Всего хочу: с душой цыгана / Идти под песни на разбой, / За всех страдать… / И амазонкой мчаться в бой; / Гадать по звездам… / Вести детей вперед…» Героиня как бы стремится, мечтает реализоваться, состояться во всем разнообразии, множестве своих призваний. Как некий ответ на эту щедрость жизни, этого дара Бога, героине видится непременная потребность каждый новый день жизни наполнять новым действием, отличающим его, «отрицающим» (в философском смысле) от уже прошедшего: «Чтоб был легендой – день вчерашний, / Чтоб был безумьем – каждый день!» Этот мощный поток желаний и воли к сокрушению всех преград (слова о жажде «сразу всех дорог» отсылают к традиционному образу русских былин – богатыря на развилке дорог: «направо пойдешь… налево пойдешь…») соседствует с максималистским требованием к жизни – все или ничего! Отсюда, как плата за щедрость Бога, в стихотворении присутствует готовность героини к ранней смерти, которая представляется поэтически-романтической и даже героически-желанной: «О, дай мне умереть, покуда / Вся жизнь как книга для меня». И о том же – завершающие строки:

Здесь, по-видимому, скрытая реминисценция к образу Наполеона: молодой артиллерийский поручик Бонапарт, будущий император Наполеон I, по свидетельствам современников, в дни своего семнадцатилетия мечтал о героической смерти в бою.

Дважды, циклически – в начале и в конце стихотворения – автор заявляет о своей готовности, желании умереть «в семнадцать лет». Несмотря на это, перед нами – как бы расправление почувствованных поэтом молодых крыльев, обещание поэта жить и творить.

Позднее, размышляя о поэтах и поэзии, Цветаева отмечала, что всякий лирик уже на раннем этапе творчества непременно являет себя в какой-нибудь строфе, «которая могла бы быть эпиграфом ко всему его творчеству, формулой всей его жизни». В этом смысле «Молитва» (1909) – первый своего рода литературный манифест Цветаевой.

Завершается «Вечерний альбом» стихотворением «Еще молитва». Дата под стихотворением – «Москва, осень, 1910 г.» – свидетельствует о том, что написано оно незадолго до сдачи сборника в типографию. Видимо, создано стихотворение в сентябре – начале октября 1910 года, когда Марине исполнилось восемнадцать лет, а своим названием оно отсылает к предыдущей, «семнадцатилетней» «Молитве» 1909 года. Автор как бы подводит некоторые итоги (не во всем радостные) прошедшего года взросления, в них присутствует и мотив несбывшейся любви. В стихотворении сводятся воедино многие мотивы «Вечернего альбома». В том числе главный, связанный с тенями ушедших в мир иной (напомним, что третий, последний раздел сборника, куда входят и обе стихотворные «молитвы», называется – «Только тени»). Начинается стихотворение обращением к Богу:

Автор, с одной стороны, жалуется на отсутствие реальной, земной любви: «Можно тени любить, но живут ли тенями / Восемнадцати лет на земле?». С другой стороны, она заявляет: «Мне не надо любви! Я грущу – не о ней»… «Дай мне душу, Спаситель, отдать – только тени / В тихом царстве любимых теней». Тени умерших – надежнее, они не оскорбят любящую душу, их можно любить беспрепятственно, бескорыстно, идеально. А земная любовь жестока и несовершенна; она всегда «приземляет» душу. Эта антиномия, варьируясь, будет в дальнейшем не раз встречаться в стихах, поэмах, в прозе, в письмах Цветаевой.

Из стихов «Вечернего альбома» вырастет в будущем не одна заветная тема Цветаевой. В стихотворении «Связь через сны» угадываются мотивы стихотворных циклов «Сон», «Провода» (1923 г.). Стихотворение «Плохое оправданье» предвосхищает целый ряд стихов разных лет, в которых варьируется тема враждебности света и тьмы и в то же время необходимости того и другого душе поэта (цикл «Бессонница», 1916 г., «Князь тьмы», 1917 г., «Ночь», цикл «Час души», 1923 г. и другие).

Первым, кто прочитал «Вечерний альбом» и тотчас на него откликнулся, был Максимилиан Волошин, литератор, поэт и художник. По его мнению, до Цветаевой никому в поэзии не удавалось написать о детстве из детства. О детстве обычно рассказывали взрослые, как бы уже со стороны, с высоты прожитого – вниз. «Это очень юная и неопытная книга… – писал М. Волошин. – Многие стихи, если их раскрыть случайно, посреди книги, могут вызвать улыбку. Ее нужно читать подряд, как дневник, и тогда каждая строчка будет понятна и уместна. Она вся на грани последних дней детства и первой юности. Если же прибавить, что ее автор владеет не только стихом, но и четкой внешностью внутреннего наблюдения, импрессионистической способностью закреплять текущий миг, то это укажет, какую документальную важ ность представляет эта книга, принесенная из тех лет, когда обычно слово еще недостаточно послушно, чтобы верно передать наблюдение и чувство…» (газета «Утро России», 11 декабря 1910).

Для Марины, гимназистки, тайком от отца выпустившей свой первый сборник, такой отзыв был, конечно, большой радостью и поддержкой. В Волошине, вскоре явившемся в Трехпрудный переулок лично познакомиться и поговорить с автором «Вечернего альбома», Цветаева нашла друга на всю жизнь.

Одобрительно отозвался о сборнике в очередном обзоре поэзии Николай Гумилев: «Марина Цветаева (книга «Вечерний альбом») внутренне талантлива, внутренне своеобразна… эта книга – не только милая книга девических признаний, но и книга прекрасных стихов» (журнал «Аполлон»,1911, № 5). Мариэтта Шагинян отметила в рецензии: «Пишет она, как играют дети, – своими словами, своими секретами, своими выдумками…» (газета «Приазовский край», Ростов-на-Дону, 3 октября 1911). Достаточно одобрительно, правда, более сдержанно, отозвался в обзоре поэтических новинок о вышедшей книге и признанный литературный мэтр – Валерий Брюсов. «Мы будем также думать, – закончил он свой разбор стихов Цветаевой, – что поэт найдет в своей душе чувства более острые, чем те милые пустяки, которые занимают так много места в «Вечернем альбоме», и мысли более нужные…» (журнал «Русская мысль», 1911, № 2).

Максимилиан Александрович Волошин (1877–1932) русский поэт, переводчик, художник-пейзажист, художественный и литературный критик

В общем, стихи Цветаевой были замечены. Надо учесть, что появилась ее книга на фоне таких литературных событий, затмивших все остальное, как уход Льва Толстого из Ясной Поляны 28 октября и его смерть 7 ноября 1910 года на маленькой железнодорожной станции (Марина и Ася в те дни ухитрились, с приключениями, добраться до Ясной Поляны и присутствовали на похоронах Л. Толстого).

Между тем завязываются многолетние дружеские отношения с М. А. Волошиным. Поначалу Цветаева пристально присматривается к нему, может быть, недоумевая, как это он, почти вдвое ее старший, так интересуется всем, чем живет она. Стихотворное послание к Волошину от 27 декабря 1910 года она начинает строчками:

Волошин присылает, приносит, советует ей приобрести различные книги: Виктора Гюго, Анри де Ренье, которого переводит и которым увлечен сам. Она в свою очередь убеждает его прочесть романы Генриха Манна, восхищается Жорж Санд. «Благодарю Вас за книги, картину, Ваши терпеливые ответы и жалею, что Вы так скоро ушли… Сейчас Вы идете по морозной улице, видите людей и совсем другой. А я еще в прошлом мгновении…» – пишет Цветаева Волошину 10 января 1911 г.

Постепенно Марина Цветаева начинает входить в жизнь литературного мира Москвы. Она посещает собрания литературного общества и издательства «Мусагет» на Пречистенском бульваре, созданного Андреем Белым и Эллисом в некоторой оппозиции брюсовским «Русской мысли» и «Обществу свободной эстетики», слишком чопорным и «заорганизованным».

Одним из интересных изданий «Мусагета» стал сборник, вышедший в июне 1911 года под скромным названием «Антология». Этот сборник современной русской лирики, оказавшийся весьма представительным, включал произведения тридцати авторов, известных и не слишком известных, расположенных в алфавитном порядке. Среди имен – В. Соловьев (его неизданное стихотворение, «сверх программы», открывало сборник), А. Блок, А. Белый, М. Волошин, С. Городецкий, Н. Гумилев, Вяч. Иванов, С. Клычков, М. Кузмин… В конце этой представительной вереницы поэтических имен вслед за Владиславом Ходасевичем находим и Марину Цветаеву. Два ее стихотворения – «Девочка-смерть» и «На бульваре» – непосредственно предшествуют подборке стихотворений последнего по алфавиту участника, Эллиса (составителя сборника). Оба стихотворения Цветаевой потом были включены ею в сборник «Волшебный фонарь».

Волошин познакомил Марину со своими друзьями – сестрами Герцык, Аделаидой (по мужу Жуковской), поэтом, прозаиком, и Евгенией, переводчицей и философом. Стихи Аделаиды Герцык, тихие, но полные глубины и мудрости, нравились Цветаевой. Сестры Герцык стали старшими друзьями Марины. В их московском доме в Кречетниковском переулке было тепло ее душе и интересно ее уму. Здесь она встречала поэтов и философов Вяч. Иванова, Н. Бердяева, Л. Шестова, С. Булгакова. А крымский дом семейства Герцык находился в Судаке, в Восточном Крыму, недалеко от Феодосии и Коктебеля, крымской резиденции Волошина. В переписке Герцыков тех лет имя Цветаевой встречается неоднократно.

Между тем по приглашению М. Волошина Марина Цветаева 5 мая 1911 года приехала в Коктебель, в дом Волошина, «Дом Поэта».

Здесь произошла ее встреча с семнадцатилетним Сергеем Эфроном, только что приехавшим туда же на лечение (туберкулез). Сергей был шестым ребенком в семье. Его мать, Елизавета Петровна Дурново, происходила из родовитой дворянской семьи; отец, Яков Константинович Эфрон – крещеный еврей, сын строительного подрядчика. Родители Сергея смолоду занимались революционной деятельностью, в 1880-е годы входили в партию «Народная Воля»; отец был причастен к убийству провокатора, после чего, снедаемый совестью, отошел от революционных дел. Елизавета Петровна в 1900-е вновь вернулась в революцию, вступив в партию эсеров. Сергею было двенадцать лет, когда его мать арестовали и заключили в Бутырскую тюрьму; провела она там около года. Ее удалось освободить под залог, после чего она с младшим сыном Константином по чужим документам уехала во Францию. Там в 1909 году умер Я. К. Эфрон, а в 1910 ушли из жизни Е. П. Дурново-Эфрон и их младший сын Константин…

В Коктебеле же стремительно – с первого дня и на всю жизнь – между молодыми людьми, Мариной и Сергеем, вспыхнула любовь. Внешность Сергея романтическая: высок, худ; огромные глаза «цвета моря», по выражению Цветаевой. В чувствах, связавших двух юных людей – и любовь, и нежность, и дружба, и единомыслие. В привязанности Цветаевой уже тогда угадывалось и что-то материнское, опекающее. Она стремилась всячески помочь Сергею в лечении, вдохновить, передать свою энергию.

Жизнь в Коктебеле поистине явилась для Марины пребыванием в раю. Природа этого уголка Крыма, дух еще «живой» здесь античности, Эллады, генуэзцев, древней Киммерии, на всю жизнь сделали Коктебель «местом ее души». Здесь, помимо Макса, она обрела нового друга – мать Волошина, Елену Оттобальдовну, «Пра» (от «Праматерь»), как прозвала ее молодежь, приезжавшая в гостеприимный волошинский дом.

В сентябре 1911 года Марина и Сергей возвратились в Москву. Осень 1911 года прошла у них в литературных заботах. Марина готовила книгу стихов «Волшебный фонарь», Сергей – книгу прозы «Детство», в которой описываются сценки, разговоры, воспоминания о детских годах.

Обнаружилось, что Сергей Эфрон не был лишен литературных способностей, и они пока что не стеснены, не задавлены, как это будет впоследствии, присутствием рядом большого поэта… Лучшая часть его книги «Детство» – последняя новелла «Волшебница». В ней нарисован живой портрет семнадцатилетней Мары, в которой нетрудно узнать образ Марины Цветаевой, увиденной глазами Сергея. Мара – «большая девочка в синей матроске. Короткие светлые волосы, круглое лицо, зеленые глаза, прямо смотрящие в мои». Сначала Мара кажется младшим детям «сумасшедшей», но вскоре они проникаются к ней симпатией и пониманием, увидев за ее странностями и непохожестью на всех черты незаурядной личности. Мара – настоящий романтик, поэт. Высказывания Мары (записанные, очевидно, не без помощи «прототипа») говорят о ее неординарности: «Главное, что я ценю в себе… пожалуй, можно назвать воображением. Мне многого не дано: я не умею доказывать, не умею жить, но воображение никогда мне не изменяло и не изменит… После обеда люди всегда глупеют. Разве сытому человеку придет в голову что-нибудь необыкновенное? Разве в минуту подъема человек думает о еде? Чем умнее человек, тем меньше он ест…» Мара – бунтарь против общепринятых банальностей. «Жизнь так скучна… – говорит она, – что все время нужно представлять себе разные вещи. Впрочем, – воображение тоже жизнь. Где граница? Что такое действительность? Принято этим именем называть все, лишенное крыльев, – принято мной, по крайней мере. Но разве Шенбрунн – не действительность? Камерата, герцог Рейхштадтский… Ведь все это было!..» Так еще в 1911 году семнадцатилетний Сергей Эфрон сумел разглядеть в восемнадцатилетней девушке талант, личность, жар души, пробивавшиеся сквозь вызывающие манеры и дерзкие речи. Своей «Волшебницей», Марой, он положил начало воспоминаниям о Марине Цветаевой.

А Марина Цветаева вместе с сестрой Асей 3 ноября 1911 года выступила на вечере, устроенном Брюсовым в «Обществе свободной эстетики». Сестры читали «в унисон» цветаевские стихи. В конце декабря Марина участвовала в конкурсе на лучшее стихотворение (организованном опять-таки Брюсовым), которое должно быть написано на тему пушкинских строк из «Пира во время чумы»: «Но Эдмонда не покинет / Дженни даже в небесах». За свое стихотворение «В раю» Цветаева получила первую премию «из двух вторых» (просто «первую», как напишет она в очерке о Брюсове “Герой труда”, 1925 г., мэтр не дал за молодостью автора):

Сергей Яковлевич Эфрон (1893–1941) – публицист, литератор, офицер Белой армии, агент НКВД. Муж Марины Цветаевой, отец трех ее детей

27 января 1912 года в Москве состоялось венчание Марины Цветаевой и Сергея Эфрона. В феврале 1912 г. почти одновременно вышли в свет их книги: «Волшебный фонарь» Цветаевой и «Детство» С. Эфрона, напечатанные в типографии «Товарищества Скоропечатни А. А. Левенсон». На титульном листе книг обозначено: «Книгоиздательство Оле-Лукойе», Москва, 1912. «Домашнее» издательство под маркой сказочного андерсеновского героя возникло в двух юных умах как игра…

В последний день февраля новобрачные уехали в свадебное путешествие: Италия, Сицилия, Франция, Германия. Вернулись они в Москву в мае 1912 года – как раз ко времени торжественного открытия Музея изящных искусств имени императора Александра III. Это торжество состоялось 31 мая 1912 года. Торжество общероссийское и семейное – осуществление многолетней мечты и заботы Ивана Владимировича Цветаева, отца Марины. Об этом событии Цветаева подробно напишет лишь через двадцать лет.

Вторую книгу стихов Марина Цветаева, как и первую, назвала несколько по-детски – «Волшебный фонарь» (т. е. домашний детский кинопроектор).

Детскость, поэзия как игра декларируются во вступлении:

В книге три раздела: «Деточки», «Дети растут», «Не на радость»; последний завершается циклом «Ока», связанным с Тарусой.

Безоблачное детство, увиденное сквозь сказочную призму волшебного фонаря. Иногда – грусть по ушедшей матери. По-видимому, в книгу вошли и стихи, по каким-то причинам не включенные автором в «Вечерний альбом» («Курлык», «В классе», «На бульваре», «Мама на даче», «Живая цепочка» и другие; почти все стихотворения сборника, кроме единичных случаев, не датированы). Но теперь в счастливую атмосферу детства Цветаева включает и Волошина. Но не взрослого, а еще маленького Макса, мечтавшего увидеть Жар-птицу. Рассказ об этом она услышала от его матери и много лет спустя привела в очерке «Живое о живом». А в стихотворении «Жар-птица» она пишет:

Другой новый персонаж «детских» стихотворений – Сергей Эфрон («Бабушкин внучек», «Контрабандисты и бандиты», «Венера»). Ему автор посвящает свою жизнь: «Ждут нас пыльные дороги… / Милый, милый, мы, как боги: / Целый мир для нас!.. / Милый, милый, мы, как дети: / Целый мир двоим!.. / Милый, милый, друг у друга / Мы навек в плену!» («На радость»). Она просит его: “Удивляться не мешай мне, / Будь, как мальчик, в страшной тайне / И остаться помоги мне / Девочкой, хотя женой” («Из сказки – в сказку»).

Несколько стихов обращает Цветаева к Тарусе на Оке, сохраняющейся в ее памяти как счастливейший уголок на земле («Приезд», «Паром», «Осень в Тарусе», «На возу», цикл «Ока»).

Некоторые стихотворения раздела «Не на радость», хотя и несут отголоски прежних чувств, но говорят уже о более сложных и взрослых переживаниях:

Мотивы невольной вины, неразделенной любви, возвращения души и сердца из плена тяжелых переживаний можно услышать в стихотворениях «Путь креста», «Последняя встреча», «Не в нашей власти» и некоторых других. В стихотворении «Душа и имя» осмысляется Божественный промысел:

В книге «Волшебный фонарь» просматривается своего рода позиция, программа юного поэта. Уязвленная словами Брюсова о недостаточно «острых» чувствах и «нужных» мыслях в «Вечернем альбоме», Цветаева, можно сказать, противопоставила его критике свой новый сборник. В стихотворении «В. Я. Брюсову» она, прямо цитируя оппонента, отвечает на его критику:

И завершает сборник стихотворением «Литературным прокурорам» (по-видимому, подразумевая опять-таки Брюсова):

В 1922 году Цветаева писала о двух своих первых сборниках: «По духу – одна книга». Это действительно так. В 1913 году она, объединив избранные стихи из обеих книг под одной обложкой, выпустила сборник «Из двух книг».

«Волшебный фонарь» критикой был встречен довольно прохладно.

В газете «Речь» от 30 апреля (13 мая по новому стилю) 1912 года была напечатана рецензия Сергея Городецкого под ироническим названием «Женское рукоделие». В ней утверждалось, что «к причудам женским у Марины Цветаевой присоединяются еще ребяческие» и что в некоторых из стихов «есть отрава вундеркиндства»… «Зачем же вундеркиндствовать?» Николай Гумилев в пятом номере журнала «Аполлон» (1912) писал: «Первая книга Марины Цветаевой «Вечерний альбом» заставила поверить в нее и, может быть, больше всего – своей неподдельной детскостью, так мило-наивно не сознающей своего отличия от зрелости. «Волшебный фонарь» – уже подделка и изданная к тому же в стилизованном, «под детей» книгоиздательстве, в каталоге которого помечены всего три книги. Те же темы, те же образы, только бледнее и суше, словно это не переживания и не воспоминания о пережитом, а лишь воспоминания о воспоминаниях… Говорят, что у молодых поэтов вторая книга обыкновенно бывает самой неудачной. Будем рассчитывать на это…» Довольно резко отозвался на книгу Брюсов в обзоре «Сегодняшний день русской поэзии» (журнал «Русская мысль», 1912, № 7). Он писал, что Цветаева продолжает «упорно брать свои темы из области узкоинтимной личной жизни, даже как бы похваляясь ею», что она «начинает щеголять» «небрежностью стиха». И делал под конец вывод: «Пять-шесть истинно поэтических красивых стихотворений тонут в ее книге в волнах чисто «альбомных» стишков, которые если кому интересны, то только ее добрым знакомым».

В конце августа 1912 года Марина с Сергеем переехали в собственный дом в московском Замоскворечье. Дом был куплен на деньги, предоставленные Марине ее сводной бабушкой, второй женой и вдовой А. Д. Мейна, отца ее матери. Как описывала этот дом позднее Цветаева, – купеческий, «с мезонином, залой с аркой, садиком, мохнатым-лохматым двором и таким же мохнатым-лохматым дворовым псом, похожим на льва, – Османом. Дом мы с Сережей купили за 18, 5 тысяч, Османа – в придачу – за 3 р.». В этом доме они проживут лишь до весны 1913 года. Здесь в сентябре 1912 года у Эфронов родилась дочь.

Марина Цветаева писала: «Аля – Ариадна Эфрон, родилась 5-го сентября 1912 г., в половине шестого утра, под звон колоколов.

Сергей Эфрон и Марина Цветаева. 1911 г.

«Они встретились – семнадцатилетний и восемнадцатилетняя – 5 мая 1911 года на пустынном, усеянном мелкой галькой коктебельском, волошинском берегу. Она собирала камешки, он стал помогать ей – красивый грустной и кроткой красотой юноша, почти мальчик (впрочем, ей он показался веселым, точнее: радостным!) – с поразительными, огромными, в пол-лица, глазами; заглянув в них и все прочтя наперед, Марина загадала: если он найдет и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж!..»

(Ариадна Эфрон «Страницы воспоминаний»)

Я назвала ее Ариадной – вопреки Сереже, который любит русские имена, папе, который любит имена простые («Ну, Катя, ну, Маша, – это я понимаю! А зачем Ариадна?»), друзьям, которые находят, что это «салонно»… Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью. – Ариадна. – Ведь это ответственно! – Именно потому».

В конце февраля 1913 года, через год после «Волшебного фонаря», выходит третий сборник Цветаевой – «Из двух книг». Выходит под той же сказочной маркой «Оле-Лукойе» (в этом домашнем «издательстве» Эфрона-Цветаевой вышла еще всего одна книга – «О Репине» М. Волошина).

Третий сборник Марины Цветаевой небольшой, всего сорок избранных стихотворений: 15 из «Вечернего альбома» и 25 из «Волшебного фонаря». Только одно стихотворение новое и опять обращенное к Брюсову. Все же не смогла Цветаева равнодушно перенести его критику своей второй книги:

Так постепенно проходило детское восторженное увлечение Брюсовым.

Цветаева пришла в русскую поэзию, когда на пятки русского символизма, в лице его старших представителей (Вяч. Иванова, В. Брюсова, А. Белого…), наступали новые литературные направления. Московские футуристы во главе с Д. Бурлюком, В. Маяковским, В. Хлебниковым требовали бросить «с Парохода современности» наряду с классиками и засидевшихся на литературном Олимпе старших современников. А на петербургской литературной сцене громко заявил о себе акмеизм. Приверженцами и теоретиками акмеизма выступили Н. Гумилев, С. Городецкий, М. Кузмин, О. Мандельштам. Петербургское объединение акмеистов и сочувствующих им именовалось «Цехом поэтов». Не мистика, а реальность, не символистские туманные образы, а живые, конкретные вещи и явления – так в краткой формулировке звучала эстетическая программа этого нового направления. В 1912 году под маркой петербургского «Цеха поэтов» вышла первая книга стихов Анны Ахматовой «Вечер». Книга открывалась предисловием Мих. Кузмина. О том, что «Цех поэтов» (в лице Н. Гумилева, С. Городецкого…) недоброжелательно реагировал на ее вторую книгу, Цветаева знала. Очевидно, читала она «Вечер» с особой пристальностью. А Мих. Кузмин писал в предисловии: «В Александрии существовало общество, члены которого для более острого и интенсивного наслаждения жизнью считали себя обреченными на смерть… Поэты же особенно должны иметь острую память любви и широко открытые глаза на весь милый, радостный и горестный мир…» Ахматова, полагал Кузмин, имеет такую «повышенную чувствительность», у нее есть «пониманье острого и непонятного значения вещей». Кузмин сравнивал тонкую поэтичность Ахматовой с другими поэтами: И. Эренбургом, О. Мандельштамом и – М. Цветаевой, которая, по его словам, ищет поэзию «в иронизирующем описании интимной, несколько демонстративно-обыденной жизни».

М. Цветаева в письме к Вере Эфрон от 11 июля 1912 года среди прочего отмечала: «Прочла рецензию в «Аполлоне» о моем втором сборнике. Интересно, что меня ругали пока только Городецкий и Гумилев, оба участники какого-то цеха. Будь я в цехе, они бы не ругались, но в цехе я не буду». Эта мимоходом оброненная фраза говорит о том, что юная Цветаева не собиралась присоединяться к каким-либо «течениям».

И Марина Цветаева, уже переросшая этап своих «детски-мемуарных» стихов, решает выпустить своеобразный индивидуальный манифест. Она пишет предисловие к своему сборнику «Из двух книг».

Манифесту предпослан эпиграф – последняя строфа уже упоминавшегося стихотворения «Литературным прокурорам», завершавшего «Волшебный фонарь»: «Для того я (в проявленном – сила) / Все родное на суд отдаю, / Чтобы молодость вечно хранила / Беспокойную юность мою». И далее – страстный призыв:

«Все это было. Мои стихи – дневник, моя поэзия – поэзия собственных имен.

Все мы пройдем. Через пятьдесят лет все мы будем в земле. Будут новые лица под вечным небом. И мне хочется крикнуть всем еще живым:

Пишите, пишите больше! Закрепляйте каждое мгновение, каждый жест, каждый вздох! Но не только жест – и форму руки, его кинувшей; не только вздох – и вырез губ, с которых он, легкий, слетел.

Не презирайте «внешнего»! Цвет ваших глаз так же важен, как их выражение; обивка дивана – не менее слов, на нем сказанных. Записывайте точнее! Нет ничего не важного! Говорите о своей комнате: высока она, или низка, и сколько в ней окон, и какие на них занавески, и есть ли ковер, и какие на нем цветы?..

Цвет ваших глаз и вашего абажура, разрезательный нож и узор на обоях, драгоценный камень на любимом кольце, – все это будет телом вашей оставленной в огромном мире бедной, бедной души.

Москва, 16 января 1913 г., среда».

С одной стороны, этим предисловием Цветаева отстаивала право писать так и о том, о чем писала и прежде, с другой стороны, она как бы присоединялась к основной мысли кузминского предисловия о поэтической «обостренности чувств».

Интересно, что сборник «Из двух книг» критикой был встречен благожелательно. Петр Перцов отметил тонкое изображение Цветаевой различных сторон домашней жизни («Новое время. Илл. Приложение», 1913, 20 апреля). З. Бухарова обратила внимание на характерную «дневниковость» поэтического сборника, написанного к тому же талантливо, красочно, самобытно (газета «Россия», Пб., 1913, 20 апреля). Владимир Нарбут (участник «Цеха поэтов», один из активных апологетов акмеизма!) высказался по поводу книги Цветаевой почти пророчески: «Можно почти что верить, что появится писательница, которая скажет о себе – о женщине – всю правду, которая будет такая простая и понятная, как то, что Пушкин сказал о душе мужчины» (журнал «Вестник Европы», 1913, № 8).

С весны 1913 года начинается новый этап творческого развития Марины Цветаевой.