Нэнси Пикард
Три словечка
Присцилла истерически рассмеялась, когда врач заявил, что жить ей осталось всего несколько недель.
Даже когда она увидела шокированное выражение на его красивом лице, то просто отмахнулась, как бы отбрасывая его озабоченность, и продолжала громко хохотать, прямо как четырехлетний малыш, которому только что поведали самую сногсшибательную историю, какую он только слышал в своей коротенькой жизни. А поскольку она работала воспитательницей в дошкольном учреждении, то отлично знала массу таких вот сногсшибательных историй, особенно про всяких стучащих в дверь пришельцев, да и четырехлетних малышей тоже.
Тук-тук! Кто там?
Это не я!
Да, несомненно, у нее был редко встречающийся случай смертельно опасного и быстро приводящего к смерти рака.
Именно так, несомненно! Вот такая замечательная выдалась у нее неделя. Месяц. Год. «Смерть может только улучшить мою жизнь», – подумала она и снова дико захохотала.
Когда Присцилла наконец разделалась с изначальным приступом истерики и заплакала уже совсем другими слезами, доктор протянул ей коробку с бумажными салфетками и большой блокнот. Она схватила то и другое и держала блокнот в руке, пока сморкалась.
– А это для чего?
– Некоторые мои пациенты составляют список того, что им непременно нужно успеть сделать напоследок.
– Ох, боже мой! – сказала она, закатывая глаза. Потом уставилась на него. – Вы что, держите у себя в столе пачку таких блокнотов? Вот глупость-то! Значит, это списочек того, что следует проделать в последние минуты жизни, да? Купить бананов, но не слишком зрелых. Забрать вещи из химчистки, только вот зачем? И забыть про очень большие пачки стирального порошка.
Она смеялась и рыдала одновременно.
– Нельзя мне умирать, Сэм! – Присцилла уже долгое время была его пациенткой; он принимал ее регулярно – обычные периодические осмотры и внезапные заболевания. Он всегда звал ее по имени, да и она давно уже дала ясно понять, что тоже будет обращаться к нему так же. – Я ведь даже ни с каким похоронным бюро не успела договориться, даже в предварительном порядке!
Сэм не засмеялся.
– Еще не поздно, – заметил он.
– Только в этом уже не будет ничего предварительного, не так ли?
– Не будет, – подтвердил врач еще более мягким тоном.
– Странно, верно?
– Нет.
– Нет, странно! И в итоге у меня в этом списке будет всего один пункт.
– Какой?
– Прожить подольше.
У Сэма был такой вид, словно он сейчас заплачет.
– Извините, – сказала Присцилла – ей стало стыдно. Обычно ее юмор был более мягким; приближающаяся неизбежная смерть сделала ее более колючей. – Вы-то ни в чем не виноваты.
– Никто не виноват, – сказал он, качая головой и вытаскивая платок, чтобы вытереть глаза.
Никто не виноват? В этом она не была так уж уверена.
Как насчет загрязненного воздуха, которым она дышит, как насчет всей этой химии в питьевой воде? И как насчет стрессов? Разве все это не убивает? Ну, видимо, да, хотя она, вероятно, не сможет доказать это своему вечно ввергающему ее в стрессы начальнику, своим вечно действующим ей на нервы родителям, своей вечно давящей ей на психику сестрице, своему вечно раздражающему ее бойфренду, вызывающим сплошные стрессы родителям ее подопечных в детском садике «ДэйГлоу» с этими вечно орущими и замученными стрессами детишками, вызывающей стрессы бабе с вызывающей стрессы собакой из соседней квартиры, этому вызывающему сплошные стрессы развозчику ее любимых хот-догов, не говоря уж обо всех этих пешеходах, что вечно налетают на нее на улицах, или о такси, что вечно сигналят ей на перекрестках.
И еще докторам, которые сообщили ей, что она скоро умрет.
– Если лекарства перестанут вам помогать… или хирургическое вмешательство, или радиотерапия… чем вы намерены занять то время, что у вас осталось?
– Мне всего двадцать шесть, – прошептала Присцилла. Все запасы смеха у нее уже закончились.
– Я знаю. – Глаза Сэма снова наполнились слезами, но он сумел выдавить из себя ободряющую улыбку. – Значит, в вашем последнем списке будет гораздо больше веселых и забавных пунктов, чем в том, что составила одна моя пациентка, которой уже стукнуло сто лет.
– Стукнуло сто лет? – завистливо переспросила она. – Хотела бы и я…
– Ничего в этом хорошего нет. Для нее самым большим удовольствием было пить клюквенный сок, на который у нее была аллергия. Придумайте и себе что-нибудь в этом роде, Присс! Придумайте что-то получше, чем клюквенный сок. И не отступайте. Кто может знать? Может быть, полученное удовольствие вас вылечит.
Он и сам в это не верил.
Да и она тоже.
Но в качестве способа убить время в последующие две недели, прежде чем время убьет ее, это было все-таки лучше, чем застрелиться. Именно это она и сказала Сэму, отчего тот состроил недовольную гримасу.
– Можно я воспользуюсь вашей ручкой?
Он протянул ей ручку и стал смотреть, как Присцилла пишет три словечка в верхней части страницы блокнота. Она с силой нажимала на ручку и писала печатными буквами, проводя каждую линию по нескольку раз, так что даже с противоположной стороны стола он мог видеть толстые черные буквы.
Присцилла перевернула блокнот, чтобы он мог их прочитать.
ГОВОРИТЬ ТОЛЬКО ПРАВДУ
Сэм удивленно поднял брови.
– Я ожидал чего-то большего из серии «покататься на русских горках» или «слетать в Париж». – Он ткнул пальцем в блокнот. – А это может и навредить.
– А может и пользу принести, – возразила Присцилла.
Когда она выходила из его кабинета, Сэм велел ей проверяться у него каждый день.
– Чтобы знать, как действуют болеутоляющие? Или чтобы знать, когда мне нужно будет отправляться в хоспис?
– Да, – ответил он и обнял ее.
Она на секунду прильнула к его белому халату.
– Спасибо за то, что сказали мне правду, – прошептала она и с храбрым видом вышла.
Присцилла являлась к нему на прием в течение трех следующих дней. А на четвертое утро заплаканная секретарша доктора Сэмюэла Уотерфорда принесла ему газету, заметка в которой объяснила ему, почему не следует ждать в этот день ее нового визита.
В предыдущую ночь Присцилла Уиндзор была убита ударом ножа, когда в прохладных сумерках шла – бегать она уже не могла – по Риверсайд-драйв. Деревья багряника расцветут на следующее утро, распустят свои розово-лиловые цветы, но она их уже не увидит. Присцилла надеялась прожить достаточно долго, чтобы дождаться весны, но все же боялась ее увидеть, опасаясь, что это наполнит ее невыносимым страстным желанием пожить еще, подольше. В ночь, когда ее убили, бутоны были еще плотно свернуты и походили на маленькие боксерские перчатки, словно не хотели наносить ей удары и причинять горько-сладкую боль при виде их раскрывающихся лепестков.
Свидетели видели, как она пошатнулась возле газона для выгула собак, видели человека в спортивном костюме с натянутым на голову капюшоном, видели, как он наклонился над нею, пытаясь поднять, видели, как они на секунду прильнули друг к другу, видели, как он помог ей выпрямиться, видели, как он прислонил ее к дереву, видели, как он потрепал ее по плечу, видели, как он продолжил свою пробежку. И подумали: «Ах, какой хороший малый!» И улыбнулись в ничем не примечательную спину, а он побежал быстрее, чем прежде. Когда он свернул за угол, они наконец вновь посмотрели на женщину, которой он столь дружелюбно помог.
И увидели, что она закачалась, а потом сползла по стволу дерева и больше уже не поднялась.
– Ох, боже мой! – воскликнула одна женщина, дернув за поводок и подтягивая к себе свою собаку.
Другие бросились осматривать упавшую женщину; все были в шоке, когда увидели кровь, испытали ужас, рассмотрев нож, потом пришли в замешательство и никак не могли решить, кто из них должен звонить по телефону 911. Аппер-Уэст-Сайд – это район Нью-Йорка, известный добрососедскими отношениями своих жителей, и хотя они не были лично знакомы с этой молодой женщиной, но отлично понимали, что хотят ей помочь.
– Вы уверены, что это был мужчина? – спросил один из них, когда они стали сравнивать свои впечатления от того, что успели заметить. – Я вообще-то подумал, что это женщина.
– Но мы все согласились с тем, что он был белый. Или это все же была она?
Однако и в этом пункте они так и не пришли к согласию. И даже по поводу роста – высокий он был или средний, плотного телосложения или худого – и разошлись во мнениях даже в том, подошел ли преступник к женщине, когда она уже упала, или же в действительности сам стал причиной этого падения. Свитер с капюшоном, как оказалось, был черный, серый, красный или темно-синий. Свидетелей было пятнадцать, и копы потом шутили, что можно было подумать, будто все они смотрели в разные стороны на пятнадцать разных женщин, которых убили пятнадцать разных преступников. Один из свидетелей клялся, что преступников, которые остановились, чтобы ей «помочь», могло быть двое.
Преступление имело все признаки случайного убийства случайным психом. Так говорили все. Просто жертва оказалась не в том месте и не в то время. И эта самая случайность – в публичном месте, перед глазами многих людей и в прекрасный вечер – именно это особенно пугало. Говоря по правде, все они чувствовали бы себя в гораздо большей безопасности, если б убийца с заранее обдуманным преступным умыслом вознамерился убить именно эту конкретную женщину, а вовсе не просто случайно встреченную прохожую, которую нетрудно было пырнуть ножом.
Сэм Уотерфорд редко бывал на похоронах своих пациентов и сейчас нервничал, отправляясь на эту церемонию. На одной такой церемонии много лет назад он подвергся нападкам семейства умершего; они орали и визжали, и он не желал, чтобы такое повторилось снова. Это семейство на следующий день подало на него в суд, обвинив в преступной небрежности при лечении. Дело они проиграли, потому что он не допустил никаких ошибок. Но с тех пор Сэм не желал напоминать другим пораженным горем семействам о своих неудачах или о том, что они таковыми считали.
Церковь на Уэст-Энд-авеню была забита народом, что отражало высокий социальный статус родителей Присциллы, которые возглавляли известную брокерскую компанию (ее отец) и еще более известный благотворительный фонд (ее мать). Врач на секунду задержался в задней части храма, потом прошел вперед по центральному проходу, проскользнул между двумя парами и пробрался на скамейку недалеко от алтаря. Когда он посмотрел направо, то не опознал стильно одетую пару, что дала ему пройти. Но глянув налево, увидел, что оказался лицом к лицу с очень загорелой пожилой женщиной, которая уже ему улыбалась.
– Доктор Уотерфорд! – сказала она. – Вы меня в одетом состоянии узнаете?
– Миссис Дарнелл, – сказал он, улыбаясь так, словно не слышал эту шуточку миллион раз. Ее имя было Банни, но он никогда им не пользовался, обращаясь к ней. – Как поживаете?
– Думаю, вы узнаете это, когда я явлюсь к вам на следующий медосмотр.
Он снова улыбнулся. Миссис Дарнелл была богата и выглядела роскошно, как дорогой шоколадный торт, но худа, как человек, никогда тортов не евший, и именно поэтому великолепно смотрелась в своем черном костюме от Шанель, превосходном одеянии для похорон.
– Бедняжка, – пробормотала она, имея в виду, надо полагать, умершую, а не его самого.
Тут зазвучал орган и началась заупокойная служба.
Все время службы Сэм провел, глядя на семейство Присциллы и ощущая смутное беспокойство.
С того места, где он сидел, врач ясно видел их в профиль. Было нетрудно выделить среди толпы ее элегантную мамашу и дородного папашу, мужчину средних лет, младшую сестру, которая смотрелась как более жесткая и неприятная копия Присциллы.
Примечательные люди, подумал он.
Из заполнившей церковь толпы доносились приглушенные рыдания, вокруг царило напряженное ощущение трагедии, все сидели строго прямо и с сухими глазами. Миссис Уиндзор не касалась рукой мистера Уиндзора, не обнимала его. Мать ни разу не посмотрела на дочь. Ни один из них не вытер ни слезинки. Было затруднительно представить себе человека, который плохо относился к Присс, однако сейчас впечатление создавалось такое, что либо ее семейство захвачено вихрем печальных эмоций, либо же они ненавидели дочь и сестру, которую только что потеряли. Сэм не раз видел такое и раньше – в больницах, при смерти пациентов, которых родственники точно не любили.
В конце службы миссис Дарнелл сказала, не слишком тихо:
– Ну вот! Разве это не самые странные похороны, на которых вам приходилось бывать?
Сидевшая впереди них женщина обернулась.
– Самые что ни на есть странные, – подтвердила она.
Сэм, крайне удивленный, вопросительно посмотрел на свою пациентку.
– Что? Разве вы ничего не заметили? Они о ней почти ничего не сказали! Даже имя ее едва упомянули! Такая прелестная девушка, такая щедрая и великодушная… А они и словом об этом не обмолвились! Ничего не вспомнили из ее детства, ни слова о ее образовании – а она ведь училась в прекрасных школах, можете мне поверить. Знаю-знаю, очень многие похороны нынче оборачиваются сущим кошмаром, тонут в жутком море сентиментальностей, но вот эти уж слишком сухие и бесчувственные. Да, конечно, я понимаю, есть некоторая сдержанность, однако здесь все выглядело так, словно им совершенно наплевать на смерть собственного ребенка! Когда вы в последний раз были на таких похоронах, где человек пятнадцать всяких там двоюродных и троюродных родственников не вставали бы один за другим и не произносили бы речи о том, какими близкими друзьями они были с покойным или покойной, не рассказывали бы всяких семейных историй, – и чтобы никто при этом не всплакнул?!
Она была права, Сэм это отлично сознавал. Сам он настолько погрузился в теоретические размышления по поводу семейства Уиндзоров, что едва заметил, что заупокойная служба, в сущности, состояла из одних лишь гимнов, чтения отрывков из Священного Писания, молитв и проповеди, быстренько произнесенной священником, который, кажется, даже не был знаком с Присциллой. Эту странность тут же объяснила миссис Дарнелл, сообщив:
– Это ведь, знаете, даже не их церковь! Может, в свою они просто не смогли попасть, но могу поклясться, что эта церковь получит теперь роскошные пожертвования на приобретение полного набора одежд для их хора. Или еще на что-то… Однако какая же это безликая служба! Знаете, даже в моей церкви людям дозволяется подходить к гробу и говорить всякие возвышенные и льстивые речи в адрес усопшего, а это ведь епископальная, англиканская церковь!
Они уже поднимались со скамьи вместе со всеми остальными, когда раздался громкий мужской голос:
– Подождите! Подождите! Я хочу сказать о ней несколько слов!
Все замерли на месте и уставились друг на друга.
– У-ух! – высказалась миссис Дарнелл. Вид у нее был злобно-торжествующий и очень довольный.
– Она была настоящим ангелом! – заявил этот мужчина. – Почему никто тут ни словом не упомянул, каким она была ангелом?! Сядьте! Сядьте! Дайте мне рассказать, как она помогла мне, что она для меня сделала!
– Пакистанец, как вы думаете? – прошептала миссис Дарнелл.
Люди сели обратно на скамейки, несколько озабоченные и недовольные, бросая взгляды в сторону семьи покойной, сидевшей в первом ряду. Сэм заметил, как сестра Присциллы обернулась, чтобы рассмотреть выступавшего человека, но быстро повернулась обратно, как будто мать, сидевшая рядом, рывком вернула на место. Левое плечо отца сильно дернулось, но это было все. И все они, все трое, снова застыли, как статуи.
– Она всегда покупала у меня хот-доги – по крайней мере, пару раз в неделю, – и так было весь последний год, – заявил этот мужчина таким голосом, который, казалось, достигал самых дальних уголков помещения церкви. – Она говорила, что у меня самые лучшие хот-доги во всем городе, во всем Нью-Йорке! А я обращался с нею, как со всеми своими покупателями, – кричал, чтоб быстренько делала свой заказ и двигала дальше. А она мне в ответ улыбалась. А вот я никогда ей не улыбался. Она всегда говорила «спасибо», а я – никогда. А потом, однажды, за день до того, как ее убили – всего за день! – она рано подошла к моей тележке и сказала… – Тут его голос дрогнул. Он достал носовой платок и высморкался. – Она сказала, что даст мне пять тысяч долларов, если я целый день буду вежливо обращаться со всеми своими покупателями.
В аудитории раздались хорошо слышные удивленные возгласы.
– Пять тысяч долларов! – повторил он, разделяя со всей толпой удивление и скептицизм, хотя в городе было всем отлично известно, что Присцилла Уиндзор раздала три миллиона долларов, которые унаследовала от своего крестного отца. – Сумасшедшая, подумал я тогда, – признался мужчина. – Но пять тысяч долларов – это пять тысяч долларов. Вот я и спросил: а что я должен делать? И она сказала: вы должны быть добрым с людьми, вам нужно им улыбаться и разговаривать вежливо. Нужно благодарить их за покупку, и не надо в них ничем кидаться.
Он помотал головой.
– Иной раз, сказать по правде, я ненавижу людей, которые расплачиваются медяками и никелями[10]. Иной раз, сказать по правде, я швыряю их в покупателя.
Остальную часть своей истории он поведал быстро. Как она дала ему для начала половину упомянутой суммы, как принесла с собой одеяло, расстелила его на газоне и уселась там, чтобы наблюдать за ним, как улыбалась ему и показывала большой палец, пока его поведение в этот день становилось все более и более вежливым. И как в конце этого дня она отдала ему вторую половину обещанных пяти тысяч долларов, а он бесплатно выдал ей хот-дог.
– Она была сущий ангел! – провозгласил он, обращаясь к ее семейству, чьи лица уже повернулись к нему. – Она в тот день изменила всю мою жизнь! Даже моя жена говорит теперь «спасибо»!
По залу прошли тихие смешки.
– Я просто хочу сказать вам всем, как мне жалко, что она… Я был в таком шоке, когда увидел…
Голос у него сорвался, и он сел.
Но тут же снова вскочил.
– Кто-нибудь должен сказать что-то еще об умершей! – провозгласил он. – Она всегда говорила «будьте добры» и «спасибо».
Он сел с пылающим от возбуждения лицом.
Тут встала молодая и красивая женщина.
– Он прав. Присс и в самом деле была настоящим ангелом. И такая веселая и забавная! Мы с ней ехали в такси за два дня до ее гибели, и как только мы сели в машину, водитель стал все время давить на клаксон, прямо ужас какой-то! А Присцилла наклонилась вперед и сказала, что даст ему сотню долларов, если он не будет сигналить до самого конца нашей поездки…
Под сводами церкви раздались взрывы смеха – в толпе было немало постоянных клиентов такси.
– И он не сигналил! А когда мы выходили из машины, он ей улыбнулся и сказал: «А что вы мне дадите, если я не буду сигналить весь остаток дня?»
При этом рассмеялась почти вся толпа; это был добрый, искренний смех, от которого плачущему и горюющему человеку становится легче.
– И что Присс ему ответила? – спросил какой-то мужчина.
Молодая женщина обернулась к нему. На ее дрожащих губах играла слабая улыбка, а глаза блестели от слез.
– Она сказала, что и она сама, и еще несколько миллионов человек в Манхэттене ответят ему вечной благодарностью. – Толпа снова взорвалась смехом. – А потом он сказал, водитель то есть: «А это будет о’кей, если я нажму на сигнал, когда мне нужно будет кого-то подпихнуть, когда на светофоре зажегся зеленый?» А Присцилла рассмеялась и сказала: «Да неужто вы думаете, что пятнадцать машин, что остановились позади вас, сами не попробуют вас подпихнуть и рвануть вперед?»
Раздался смех и аплодисменты, но, как отметил Сэм, не со скамьи, на которой сидела семья. Их плечи не тряслись от смеха, они, как и раньше, не вытирали с лиц слезы. Что бы ни давило их изнутри, наружу это не пробивалось.
А когда с места поднялся еще один из пришедших на похороны и начал излагать свою историю, Сэм увидел, как миссис Уиндзор сделала резкий знак священнику, стараясь привлечь его внимание. Потом кивнула в сторону органиста, давая ясно понять, что ей нужно. И почти тут же вступила музыка, сразу достигнув баховских высот, и заглушила все хвалебные речи в адрес покойной. В разных концах помещения быстро возникли прислужники и начали выпроваживать из церкви большую и теперь уже шумную толпу.
Потрясенный, Сэм только сейчас понял, что, по всей видимости, только что слышал живое свидетельство того, что было записано в последнем, предсмертном списке Присциллы Уиндзор: «Говори только правду». «Интересно, – подумал он, – если она именно так вела себя с незнакомыми людьми, что тогда было в ее списке для людей, которых она хорошо знала?»
– Ну вот, это уже на что-то похоже, – одобрительно высказалась миссис Дарнелл, когда они поднялись со скамьи. – Пусть даже Мэгги это страшно не понравилось. Вы заметили, как быстренько она заставила священника действовать?.. Ну, по крайней мере, мы получили небольшое развлечение, да и бедная девочка была бы довольна, я точно знаю. Вы идете на прием, на поминки?
– Нет. Меня не приглашали. Я не знаком ни с кем из ее семьи.
– Ох, да ладно вам!.. К черту эти глупости. Просто согните калачиком руку в этом вашем элегантном пиджаке и позвольте мне уцепиться за ваш локоть, и я проведу вас туда, словно вы там свой человек. Как я полагаю, Присцилла была вашей пациенткой, хотя и понимаю, что вы в этом никогда не сознаетесь. Вы, врачи, знаете нас лучше, чем наши мужья, и это делает вас, по меньшей мере, близким ей человеком, таким же близким, как семья. Даже более близким, в случае с ее семьей; только никогда никому не говорите, что я это вам сказала!
Сэм улыбнулся ей:
– Не скажу.
Не доходя нескольких рядов скамеек до выхода, он сумел освободиться от миссис Дарнелл, когда она посмотрела в другую сторону, и затеряться в толпе. Он хотел последовать за последним мужчиной, который поднялся с места и тоже хотел выступить, – за тем самым, речь которого заглушила музыка Баха.
Платье в цветочек, пышная прическа, круглое лицо.
Он заметил и узнал ее, когда она стояла между двумя другими, более молодыми женщинами, и тут же интуитивно догадался, кем они могут быть, – воспитательницами в том самом дошкольном учреждении, где работала Присцилла, в детском садике, таком немодном, что у него даже не было листа ожидания, списка желающих когда-нибудь устроить туда своих детишек. Они и сами выглядели немодно в этой с шиком разодетой толпе. Старшая из них выглядела как добрая тетушка, в объятия которой с радостью бросится любой ребенок.
Она не улыбнулась, когда Сэм сказал:
– Извините меня…
– Да?
– Вы встали со скамьи в церкви и начали что-то рассказывать о Присцилле…
– Да.
– Мне очень жаль, что вам не дали продолжить. Вы не могли бы рассказать мне, что хотели там произнести?
– А вы кто?
– Извините. Меня зовут Сэм Уотерфорд. Я был ее врачом.
– Ох! – У нее был усталый и опустошенный вид; сейчас, вблизи, она отнюдь не выглядела такой, которой можно было бы броситься в объятия. – Я всего лишь собиралась сказать, что дети и родители в нашем садике ее просто обожали. Я думала, это поможет нам раскрутить наш бизнес. У вас есть внуки?
Сэм был несколько ошеломлен ее холодным, острым взглядом и резкими словами – а также тем, что она приписала ему наличие внуков – досрочно.
– У меня сын в четвертом классе.
– Неужели? – Это единственное слово, произнесенное удивленным тоном, оскорбило его, как будто ее бесило, что у мужчины такого возраста имеется столь юный сын. Сэм решил, что она бестактна и неприятна; ничего удивительного, что в ее детском саду нет листа ожидания.
– Мне она нравилась, – сказал он, как бы заступаясь за Присс. – Очень нравилась. Вот я и подумал, что вы хотите рассказать какую-нибудь связанную с нею веселую или забавную историю.
Тетушка засопела и уставилась на молодых женщин по обе стороны от нее. Чего она не видела, так это того, как они смотрели друг на друга, когда она повернулась обратно к нему.
– История, которую я хотела рассказать, не слишком хорошая, – заявила она. – Я ее уволила неделю назад.
Тут она наконец улыбнулась, но улыбка эта получилась несколько глупой и самодовольной.
– Наверное, не самая подходящая история для похорон, а? А какой вы доктор, по каким болезням?
– Акушер-гинеколог.
– Ох! А мне показалось, что вы сказали, что психиатр.
Она снова самодовольно ухмыльнулась и пошла прочь.
Одна из более молодых женщин пошла вместе с нею, но вторая осталась стоять на месте и спокойным тоном сообщила:
– Не обращайте на нее внимания. Она вечно ревновала Присциллу; ей было не по нраву, что дети и их родители любят Присс больше, чем ее. И она все еще бесится по поводу того, что сделала Присцилла.
– А что она сделала?
– Она зачитала парочке родителей нечто вроде Закона о мятеже[11]. Они прямо-таки на это напрашивались!
– И когда это случилось?
– В тот день, когда она погибла, – ее глаза наполнились слезами. – Это так ужасно, что ее последняя мысль, связанная с нами, была об увольнении, но, мне кажется, она знала, что всем нам этот ее поступок страшно понравился. Сьюзен, – она ткнула большим пальцем себе за спину, в ту сторону, куда удалилось платье в цветочек, – ни за что и ни по какой причине не желает сердить родителей наших детишек, поскольку не хочет потерять деньги, что они ей платят. А нас это просто бесит. Та парочка, на которую Присс наорала, они взяли манеру забирать своих детей в любое время, когда им вздумается, даже на два часа позже или даже больше! И никогда не звонили, не предупреждали, никогда не согласовывали с нами свои планы. Ни в грош нас не ставили вообще; а их бедные детишки чувствовали себя брошенными, хотя мы им врали и убеждали, что их мамочка и папочка вовсе не такие уж дрянные негодяи, какими они были на самом деле.
– А Присс… Присцилла их отругала?
– Да еще как! Это было просто прекрасно! Задала им жару! И так нас порадовала! Они тут же забрали своих детишек из нашего садика, даже при том, что Сьюзен уволила Присс в их присутствии и потом долго перед ними извинялась, да так, что мне блевать хотелось!
– Присс что-нибудь говорила вам насчет своего последнего списка?
– Это такой список, какой люди иногда составляют, когда узнают, что скоро умрут? – Она прижала ладони ко рту. – Ох, боже мой! Вы думаете, у нее было такое предчувствие?
– Нет-нет, я просто…
– Она и впрямь говорила, что всегда хотела как следует отругать тех родителей. Ну, не то чтобы всегда… ну, вы понимаете, что я хочу сказать.
Для Сэма это звучало как один из пунктов последнего, предсмертного списка, особенно в сочетании с историями продавца хот-догов и о таксисте.
Он хотел задать молодой женщине вопрос, который должен был прозвучать грубо независимо от того, как он его сформулирует, так что сказал прямо и просто:
– А почему Присцилла пошла работать именно туда, вы не знаете?
Женщина чуть улыбнулась.
– Вы хотите сказать, при том, что имела все это? – Она сделала рукой широкий жест, описав ею круг, словно указывая на все признаки больших денег, что их окружали, на богатые одежды, на цвет волос, на адрес церкви, на лимузины и такси, ждущие у тротуара своих пассажиров.
– Да, наверное, именно это я и хотел сказать. И еще… – Врач ткнул пальцем в направлении, куда удалилось платье в цветочек.
– Ох, да она всегда добрая и хорошая, когда с людьми разговаривает, – сказала молодая женщина. – Сплошные сладости и мягкие игрушки. И только потом вы начинаете понимать, что она представляет в действительности. Мы никогда не знали про все это, – ее взгляд обратился к толпе гостей. – Мы думали, что Присс такая же, как и все мы, – она снова улыбнулась доброй, нежной улыбкой. – Все, что мы знали, – что у нее была ученая степень в области детского дошкольного воспитания и что ей нужна работа, в точности как нам. Ну, как я понимаю, не то чтобы очень нужна, однако она хотела ее получить. У меня появилась такая теория, после того как я на все это поглядела…
Сэм склонил голову набок, как всегда делал, желая подбодрить пациентов, чтобы те подробно описали все свои симптомы.
– Я думаю, она пришла в наш садик «ДэйГлоу» и увидела, что там на самом деле происходит: ведьму-хозяйку и то, какое воздействие это оказывает на детей. И решила это изменить. Я думаю, она пошла туда работать, потому что была из тех людей, от присутствия которых другим сразу становится хорошо, только оттого, что они рядом.
– И она добилась этих изменений?
Женщина кивнула.
– Постепенно. Но это происходило. Мы, штатные воспитательницы, стали гораздо лучше себя чувствовать. Детям теперь было более весело, и они стали гораздо лучше учиться. А Сьюзен всему этому препятствовала, да и некоторые родители вроде тех, которых Присс отругала… – Тут она совсем расплакалась. – Как же мне будет ее не хватать!
Если бы она была его пациенткой, Сэм бы ее обнял.
Но он все равно ее обнял.
– Ну, пошли?
Он обернулся на голос миссис Дарнелл и ответил, что готов идти.
– Кто такая эта юная красотка?
– Она воспитательница в том детском садике, где работала Присцилла.
– Ага, – ее лицо и голос впервые смягчились. – Присс была прекрасным ребенком, – тут ее лицо снова исказилось в злой гримасе. – И как она получилась такой в этой семейке, никогда мне не понять! – Она искоса взглянула на него. – Ох, я ведь многое могу вам рассказать!
– И очень хорошо. Жду с нетерпением.
– Правда? Никогда не думала, что вы слушаете сплетни о своих пациентах и сами о них сплетничаете. Это, знаете ли, одна из причин, по которой мы к вам обращаемся. Вы держите наши секреты в тайне. И что, вы теперь намерены изменить мое отношение к вам как к идолу, которому все поклоняются?
– Избави бог! – Сэм улыбнулся. – Но я не из тех, кто сам будет рассказывать о ком-то, и никогда не стану эти истории кому-то передавать.
– Ага, – она хмыкнула. – Хорошо сказано. В таком случае, садитесь в машину и приготовьтесь услышать шокирующие истории.
Но шокирован он отнюдь не был. Ни историями о темных делишках отца Присциллы, ни историями о том, как ее мамаша щедро назначала огромные зарплаты себе и своим штатным холуям и подхалимам вместо того, чтобы расходовать все это на благотворительные дела, которыми и должна была заниматься возглавляемая ею организация. Даже когда миссис Дарнелл сообщила ему, что Присцилла в шестнадцать лет умудрилась забеременеть, он вовсе не был удивлен.
– Вас это совсем не удивляет?
– Я же был ее врачом. Даже у тинейджеров остаются следы растяжек.
– И вы вполне могли их заметить.
Сэм не стал подтверждать это ее заявление.
– Она не рассказывала вам, что родители однажды выгнали ее из дома? Если хотите знать, за помощью она пришла ко мне. Я приняла ее, снабдила карманными деньгами. Но потом, прости меня Господь, я оставила ее со своей экономкой, а сама сбежала в Европу и не возвращалась до тех пор, пока эта история не закончилась. А она, знаете ли, подала документы на удочерение. Это было для нее ужасное время, я уверена, она ведь была совсем одинока.
Сэма позабавило, что миссис Дарнелл употребила выражение «если хотите знать», словно он принуждал рассказывать все эти вещи, что потоком выливались из нее, как будто она долго держала их под замком и теперь была счастлива наконец высказать их вслух.
– А почему она к вам обратилась за помощью? – спросил он.
Она, кажется, удивилась этому вопросу.
– Ну, потому что я была ее крестной матерью. Вы разве не знали?
Сэм и впрямь это знал. Именно поэтому и сел в церкви рядом с нею.
– Видимо, я просто забыл.
Он взглянул на ее мужа, который молча вел «Ягуар» через Сентрал-парк с запада на восток.
– Тогда… – Сэм оставил этот неудобный вопрос неозвученным.
Миссис Дарнелл рассмеялась.
– Вы думаете о том, кто был ее крестным отцом, который оставил ей в наследство три миллиона? Это был мой первый муж, Джордж. Ему было нелегко расставаться с деньгами. Мне практически пришлось пригрозить убить его, если он не включит ее в свое завещание. Родители-то вычеркнули дочь из своего завещания. А мне хотелось, чтобы у нее было что-то свое, даже если ей понадобится долго ждать, чтобы это получить. А потом, когда Джордж заболел, мне пришлось сказать ему, что она не очень-то и торопится это получить. Но было уже поздно. Он ушел от нас, и она больше не была нищей.
– Но потом она все это раздала.
– Мне бы следовало раньше понять, что она способна на такое. Она не желала быть такой, как ее родители, включая богатство. И еще она близко к сердцу принимала те строки из Библии, от которых многие из нас так беспокоятся, что плохо спят по ночам.
– Какие именно?
– Те, которые утверждают, что богатому попасть в рай столь же трудно, как верблюду пролезть в игольное ушко.
Ее муж улыбнулся, глядя на машины впереди них.
Сэм уставился в окно.
– Как вы думаете, она попала в рай?
– Хорошо бы, если б попала. Иначе зачем нужен рай, если туда не принимают ангелов?
– А сами вы хотите в итоге оказаться в раю?
– А зачем, как вы думаете, мы все время таскаемся в Египет? Я разыскиваю там верблюдов-пигмеев!
Сэм засмеялся:
– Но им все равно требуется очень большое игольное ушко, не так ли?
Тут в первый раз заговорил ее муж:
– А вы разве никогда не слыхали про небоскреб Спейс-Нидл, Космическая Игла, в Сиэтле?
Сэм снова рассмеялся. Ему нравились эти люди.
Через секунду он сказал:
– Теперь я понимаю, почему вы не выносите ее родителей.
Миссис Дарнелл кивнула.
– Отвратительные, гнусные люди. Никакого милосердия, никакой жалости. Ни у них по отношению к ней, ни у нее по отношению к ним.
Муж Банни Дарнелл волшебным образом нашел место для парковки возле музея Фрика[12], а затем благополучно провел все их трио мимо швейцара в лифт, который доставил их прямо в пентхаус Уиндзоров.
– Буфет с закусками по правому борту, – уведомила Сэма миссис Дарнелл. – Бар – по левому, хозяин и хозяйка принимают гостей на шканцах, напротив окон. Обратно поедете с нами?
– Нет, спасибо. Я лучше домой.
– Нет проблем, как нынче выражается молодежь, – сказала миссис Дарнелл. – Лучше бы они этого не делали. И куда только подевалось простое и любезное «как вам будет угодно»?
После чего она удивила его, легонько положив руку ему на плечо, чтобы поцеловать в щеку.
– Если вам повезет, они вас не запомнят, – прошептала женщина, заставив его повернуться лицом к ней так резко, что он на секунду лишил ее равновесия. Сэм ухватил ее за локоть, чтобы не дать упасть.
Он извинился, а все собравшиеся вокруг уставились на нее озабоченно, а на него – осуждающе.
Банни Дарнелл посмотрела ему прямо в глаза и сказала тихо, но твердо:
– Не надо сожалеть о том, что вы сделали, и извиняться, Сэм.
Он смотрел, как она отходит в сторону, потом повернулся к окнам.
Когда Сэм сумел снова ясно мыслить, то присоединился к цепочке людей, дожидающихся своей очереди поговорить с родителями умершей девушки. Со всех сторон до него доносились восклицания, выражавшие восторг видом, открывающимся из окон на Сентрал-парк. Он тоже посмотрел сверху на его деревья и дальше, на свой любимый Уэст-Сайд, и пожалел, что он сейчас не там, с женой и сыном, со своей счастливой семьей, вместо того чтобы торчать здесь, в Ист-Сайде, в доме семьи несчастной.
Когда официант в белой куртке прошел вдоль цепочки людей с серебряным подносом с бокалами вина, Сэм испытал искушение выпить, но решил, что лучше будет сохранить мозги трезвыми.
– Я был ее врачом, – тихо сообщил Сэм ее матери.
– Я знаю, кто вы такой, – холодным тоном ответила она.
Она тоже была его пациенткой, давно – только до того дня, когда она привела к нему Присс для теста на беременность.
– Можно будет поговорить с вами наедине? – спросил он.
Женщина отступила на шаг, кивком головы дав понять, что он должен последовать за нею к окну позади нее.
– Вы простите, что я задаю вам вопрос, который вроде как не имеет ко мне никакого отношения, но я хотел выяснить, не разговаривала ли Присцилла с вами в последние дни?
– Разговаривала с нами? Если вы хотите сказать, не приходила ли она сюда без предупреждения после стольких лет, в течение которых она не обменялась с нами ни единым словом, то да, приходила и разговаривала. Если вы хотите сказать, не повторяла ли она те жуткие слова, что говорила нам много лет назад, то да, повторяла. И, я полагаю, она говорила их так же и вам, иначе вы не пришли бы сюда и не задали бы этот вопрос. Следует отдать вам должное, доктор. По всей видимости, вы никогда и никому эти слова не передавали, потому что иначе, мне кажется, мы бы про это узнали, если б вы нарушили свою клятву соблюдать конфиденциальность. Поэтому я и доверюсь вам, доктор, и сообщу, что моя старшая дочь была чудовищным, отвратительным лжецом, а вовсе не ангелом, каким считали ее некоторые.
Сэм почувствовал, как у него в душе закипает злость, одновременно с ее вспышкой злобы. Он-то намеревался лишь спросить, знала ли она о смертельной болезни дочери. Ему казалось, что это может их как-то утешить, если они узнают, что это вовсе не убийца отнял у Присциллы жизнь, не он лишил ее возможности выйти замуж, сделать успешную карьеру, иметь детей, заполучить новых друзей, прожить многие, полные смысла годы. Это рак должен был украсть у нее все это, невзирая ни на что.
Но сейчас он утратил желание произнести хоть одно слово утешения.
У него сложилось впечатление, что Присс дала своему семейству последний шанс. Она сказала правду, и они снова отвергли и правду, и ее саму.
Сэм чуть наклонился к миссис Уиндзор.
– Если вы когда-нибудь пожелаете узнать настоящую правду, миссис Уиндзор, то у меня хранится результат анализа ДНК ее ребенка. Все, что от вас потребуется, это привести с собой вашего мужа с анализом его…
И тут она ударила его по лицу.
– Эй, подождите!
Сэм остановился, замедлив свой быстрый проход к лифту, и обернулся. До сих пор пребывая во взвинченном состоянии, он ощутил, как вся кровь отхлынула у него от лица, так что, как он полагал, след от пощечины выделялся на его бледном лице прямо как картинка маслом.
Молодая женщина, бросившаяся следом за ним, выглядела настолько похожей на его покойную пациентку, что у него чуть не вырвалось: «Присцилла!..»
Но тут она подбежала к нему, и это жутковатое сильное сходство исчезло; девушка была моложе Присс, но выглядела старше.
– Ха! – воскликнула она. – Вы на минуточку подумали, что я – это она, не правда ли? Я так нынче немало народу перепугала. Это так здорово! А вот интересно, чем это вы так обозлили мою мамашу?
– Я сообщил ей кое-что такое, что она не хотела услышать. Вы младшая сестра Присс?
– Ага. Меня зовут Сидни, – она снова засмеялась. – Надеюсь, у вас имеется еще что-нибудь гнусное в запасе, чтобы сообщить моей мамочке. Это было так здорово! А кто вы такой?
– Я был ее врачом.
– Мамочкиным?
– Ну да, когда-то. Но я хотел сказать – вашей сестры.
Сэм заметил, как на ее лице мелькнула тень отвращения.
– А вы знаете, что если б она не раздала все те деньги, я могла бы сейчас быть на три миллиона богаче?
– А что заставляет вас думать, что она оставила бы их вам?
Сидни бросила на него острый взгляд.
– А к вам-то это каким боком относится?
Когда он ничего на это не ответил, она заявила, выпятив челюсть и с неприятной ухмылкой:
– По крайней мере, она оставила мне в наследство своего бойфренда. Хотя, если по правде, я его у нее увела еще раньше.
Сэм проследил ее взгляд, направленный на темноволосого молодого человека, нескладно прислонившегося к стене. Подошва его левого башмака упиралась при этом в роскошные обои, а руки он скрестил за спиной и опирался на них. Эта приставленная к стене нога заставила Сэма почувствовать себя чем-то вроде старого ворчливого склочника и скряги; он понял, что его первая мысль при этом была: «Какие скверные манеры, никакого уважения к чужому имуществу! Выходит, он просто дрянь, да еще и позволил одной сестрице украсть себя у другой!» Ему стало больно за Присциллу, но потом он подумал, что она, наверное, оказалась в итоге в выигрыше. Украденный бойфренд и склонная к кражам сестрица вполне стоят друг друга.
– А почему ваши родители не стали проводить заупокойную службу в вашей обычной церкви? – спросил он.
– Потому что наш священник мог сказать о Присцилле что-то хорошее.
– Ух ты!
– Да ладно! Ей еще повезло, что они не заказали службу прямо в похоронном бюро.
– И все это в наказание за то, что она оказалась незамужней несовершеннолетней беременной девицей?
Сидни кинула в него разъяренный взгляд, который Сэм встретил точно таким же, отразившим его злость по отношению ко всем им.
– А как насчет вас? – спросил он совсем тихо.
– А что насчет меня?
– Ваш отец…
– Заткнитесь! Если произнесете еще хоть слово, я тоже дам вам по морде!
Сидни развернулась так резко и быстро, что ее длинные волосы хлестнули ее по плечам.
Видя враждебные взгляды всех окружающих, Сэм пошел дальше к лифту и спустился вниз, пребывая в кабине в царственном одиночестве, поскольку никто не пожелал ехать вниз вместе с ним.
Оказавшись на улице, Сэм проверил свой телефон.
Оказалось, что его секретарша прислала текстовое сообщение: «С вами хотел побеседовать какой-то полицейский». Она не сообщила никакого имени, но дала номер телефона, который врач немедленно набрал.
Мужчина, который ему ответил, сказал:
– Доктор Уотерфорд, спасибо, что позвонили. Я хотел побеседовать с вами в связи с убийством Присциллы Уиндзор. Вы где сейчас находитесь?
– Только что ушел с поминок в квартире ее родителей.
– Так; это удачное совпадение, потому что я нахожусь рядом на улице. Вы, случайно, не высокий и красивый мужчина с возмутительно пышной гривой серебряных волос и в отлично сшитом сером костюме?
– Думаю, вы спутали меня с Ричардом Гиром. Я среднего роста, пятидесяти с лишним лет и с седеющими каштановыми волосами.
– Ох, о’кей, теперь вижу. Наверное, не все могут быть похожими на Ричарда Гира. Однако, сказать по правде, вы очень напоминаете Джорджа Клуни.
– Послушайте, детектив…
– Пол Кантор. Повернитесь влево, бросьте взгляд на десять ярдов дальше и увидите лысого невысокого парня в синем костюме, который он не позволяет своей жене выбросить на помойку.
Они пожали друг другу руки, пересекли улицу и вышли на тротуар, идущий вдоль Сентрал-парка, потом нашли свободную скамейку, где и уселись спиной к парку и лицом к уличному движению.
Не говоря ни слова, детектив вручил Сэму длинный и тонкий листок из блокнота с фамилией Сэма и адресом и телефонами его офиса вверху. Под тремя словами ГОВОРИТЬ ТОЛЬКО ПРАВДУ шел список со звездочкой перед каждым пунктом.
*Парень, продающий хот-доги
*Дама с собакой
*Водители такси
*Сидни/Аллен
*Отвратительные родители
*Другие отвратительные родители
*Дастин
Все пункты, кроме последнего, были зачеркнуты, словно каждый из них был уже выполнен и затем вычеркнут. Дальше вниз по странице следовали и другие звездочки, но при них не значилось никаких пунктов; Присцилла либо хотела добавить что-то потом, или решила, что и этого достаточно.
– Где вы это взяли, детектив?
– В ее сумочке. Вы знаете, что это такое?
– Это ее предсмертный список, – сообщил Сэм, после чего проинформировал детектива о болезни, которая должна была убить Присциллу, если бы некто ей не помешал.
– Ага. Это немного объясняет то, что случилось на ее похоронах.
– Думаю, да.
– Парень, продающий хот-доги… Поразительно!
– Она и сама была поразительная молодая женщина.
– Пять тысяч баксов! Жаль, что я тоже не успел ей нагрубить.
Сэм рассмеялся.
– Она вам нравилась? – спросил коп.
– О да! Она была исключительно милая и приятная особа.
– Кому могло понадобиться ее убивать?
– Что такое? Разве это не было случайное убийство?
– У нас есть свидетель, который видел возле ее дома человека, одетого в спортивный костюм для пробежки. Он стоял, прислонившись к стене, как будто кого-то ждал. А когда она вышла на улицу, он тут же выпрямился и пошел, как будто следуя за ней. Когда она перешла через улицу, он тоже перешел, повернул туда же, куда свернула она, и продолжал идти за ней. В тот момент это вовсе не выглядело странным и вроде как не таило никакой опасности, как уверяет наш свидетель. Вполне обычно выглядело. Но это черт знает какая обычность – такое совпадение, что он вроде как случайно болтался возле ее дома.
– Не знаю даже, что вам на это сказать… Н-да! Это, – тут Сэм уставился на проходящий мимо транспорт, – и впрямь ужасно! Не могу себе представить, кому…
Коп пожал плечами.
– Не думаю, что это был тот парень с хот-догами или водитель такси.
– Ага, – Сэм поглядел на детектива. – Я кое-что узнал, чего вы наверняка не знаете. Помните ту женщину, что встала в церкви и хотела что-то рассказать, но ей не дали?
– Там было полно народу, они повсюду торчали. А я сидел сзади и мог видеть их всех. Которая это была?
– Платье в цветочек. Среднего возраста. Сидела недалеко от первого ряда.
– И что она хотела рассказать?
– Что она уволила Присциллу в тот самый день, когда та погибла.
– И она собиралась рассказать об этом?!
– Да нет, конечно. Она собиралась сообщить, что все маленькие дети очень любили Присциллу.
– Тогда почему она ее уволила?
– За то, что та говорила правду. – И Сэм рассказал детективу всю историю со слов тех двух женщин – в точности так, как она была рассказана ему.
– Значит, как я понимаю, это соответствует пункту «Отвратительные родители». А кто такие «Другие отвратительные родители»?
– Ее собственные, я думаю. Или наоборот.
– Стало быть, это и объясняет на редкость безликую похоронную службу. Никогда в жизни не видел ничего столь бездарного. Все эти роскошно одетые люди собрались там и не услышали о ней ни единого доброго слова! По крайней мере, до того момента, когда этот парень возмутился и прямо-таки восстал!
– Восстал, – кивнул Сэм. – Именно так оно и было.
– А ее мамаша и папаша смотрелись так, словно зашли на похороны какого-то чужого им человека.
– Я получил пощечину от одного из них.
У детектива широко распахнулись глаза.
– И что же вы такое сделали? Сказали им, что она вам нравилась?
– Я сообщил ее мамочке, что если она когда-либо возжелает точно выяснить, не приставал ли ее муж к их дочери и не был ли он виновником ее беременности, то у меня имеется результат анализа ДНК, который может это подтвердить или опровергнуть.
– Бог ты мой, доктор!.. Ладно, давайте пройдемся, и вы расскажете мне все подробно.
Они встали и пошли к входу в парк. Детектив снова ткнул пальцем в предсмертный список Присциллы.
– А вы знаете, кто такие Сидни и Аллен?
– Сидни – это ее сестра, которая ненавидела Присс за то, что та истратила три миллиона долларов на благотворительность; а Аллен, я думаю, это бойфренд Присс, который обманывал ее с ее же собственной сестрицей.
– Боже мой, о боже! – высказался детектив. – Какая же все-таки удача, что вы дали ей этот листок бумаги с вашим именем на нем! – Он печально засмеялся. – А что насчет последнего пункта? Кто такой Дастин?
– Не знаю, – ответил Сэм. И солгал.
Когда они прощались, детектив сказал:
– Вы не беспокойтесь. Мы поймаем ее убийцу, это будет нетрудно – камеры наружного наблюдения все зафиксировали.
У Сэма быстро забилось сердце.
Его беспокоила именно эта возможность.
Он спросил, стараясь, чтобы голос звучал ровно:
– Камеры в парке?
– Нет, на улице, напротив ее дома.
Впервые за весь этот день Сэм почувствовал себя совершенно без сил: он уже не нервничал, не беспокоился, он был страшно напуган. Когда врач, прощаясь с детективном, пожал тому руку, то очень надеялся, что ладонь у него не такая потная, как он этого опасался.
В самый последний момент Сэм все же набрался смелости спросить:
– Вы уже видели это?
– Видео? – Коп помотал головой. – Нет, но как я слышал, запись хорошая… Ладно, док, еще увидимся. Вы мне здорово помогли. Спасибо.
Сэм с трудом справился с дыханием, после чего позвонил домой, просто чтобы услышать голос жены. Она была архитектором и работала дома.
– Ну, как твои штучки? – обычной их шуточкой ответила она на его приветствие.
– О’кей. А как вы с Эриком?
У них был десятилетний сын, единственный свет в окошке. Они могли бы его должным образом усыновить, если б повели дело в соответствии с принятыми процедурами. Если б Сэм не подсунул нужные бумаги прямо под нос своей пациентке и тут же не выдернул, едва Присцилла успела их подписать, после чего сунул в машинку для уничтожения бумаг. Никто не должен был даже заподозрить, что ее ребенок – дитя инцеста; Эрик, возможно, узнает потом, что его настоящая мамочка очень его любила, но не могла содержать и воспитывать. А когда придет время и он станет спрашивать о ней, она уже исчезнет, растворится в бюрократических далях. И он никогда не узнает, где она, и она никогда не узнает, где он, и все будут довольны и счастливы.
Присс назвала его Дастин.
И, конечно же, он должен был быть включен в ее предсмертный список.
И, конечно же, она хотела непременно увидеться с ним перед смертью, пусть даже издали. Именно это предсказывала жена Сэма, Кэссити, когда он сообщил ей о диагнозе Присциллы. Кэссити, такая умная и такая чувствительная, тут же расплакалась и заявила, обреченно и отчаянно: «Она обязательно захочет с ним увидеться, Сэм! И это сломает ему всю жизнь!»
И нам тоже, в тот же момент понял Сэм.
Сначала он пытался убедить себя, что ничего такого особенного не случится, поскольку Присцилла не найдет никакой информации, даже если будет пытаться искать; у нее не осталось копий тех бумаг, к тому же она была слишком юна, чтобы о них подумать и потребовать.
Сэм, однако, понимал, что если она вознамерится увидеть сына – а он знал, что она вполне способна на решительные действия, – то непременно явится к нему и потребует ответа на вопрос: где мой ребенок?
И что он ей тогда скажет? Он может солгать, но это лишь приведет ее в агентство по усыновлению, где о ней никогда и не слыхивали. Он может сказать ей правду – что обманул ее и забрал ребенка себе, – но это откровение легко может привести к беде.
«Возможно, она будет только рада узнать, что я так поступил, – пытался он убедить себя. – Может, решит, что так будет только лучше».
Но что, если нет? Могут ли они так рисковать?
Они ведь могут потерять Эрика!
Лишение медицинского диплома будет самым меньшим из наказаний, что грозят Сэму; потеря же Эрика будет самым худшим из них. А помимо этих последствий будут еще и обвинения в похищении ребенка – и против него, и против его жены.
– Милый, – сказала Кэссити, перебив его испуганные мысли, – он же еще в школе. Ты что, был так занят, что потерял счет времени?
– Да, наверное. Кстати… пора бы мне ехать. Я вас люблю, ребята.
– И мы тебя тоже, доктор.
Владелица собаки никак не могла успокоить своего терьера.
Собака лаяла и лаяла. Владелица заорала. Собака залаяла снова, потому что на нее накричали. Владелица заорала снова, потому что собака залаяла. Так оно и продолжалось без конца, лай и крики, и все из-за того, что в дверь кто-то постучал.
– Кто там? – закричала она, повернувшись к входной двери.
– Полиция! – ответил ей мужской голос.
– Ох, боже мой, Бадди, замолчи!
Она отперла и открыла дверь одной рукой – другой удерживала собаку.
– Погодите. Дайте мне сперва надеть на него этот чудный ошейник, тогда он заткнется. Надо полагать, мне следует все время держать его в ошейнике.
В дверях стоял коренастый мужчина в синем костюме. Женщина подхватила собаку на руки и поспешно убежала в свою крошечную столовую, нашла там ошейник и с трудом нацепила его на пса.
– Это эвкалиптовое масло, – сказала она копу, стоявшему в дверях. – Вот, полюбуйтесь!
Ей с трудом удалось надеть ошейник на пса.
Бадди попытался яростно броситься к двери и уже открыл пасть, чтобы залаять, но через секунду замолчал.
– Ну, видите? – вскричала владелица. – Чудный, волшебный ошейник, точно вам говорю!
– А в чем тут дело? – спросил коп в синем костюме и сделал шаг внутрь. – Почему он перестал лаять?
– Ошейник испускает запах эвкалиптового масла! А он его просто ненавидит!
– Никогда про такое не слышал. Поразительно! Где вы его взяли?
– Это моя соседка, эта бедная милая девочка дала мне его за день до того, как ее убили. Вы ведь поэтому ко мне пришли, не так ли? Поспрашивать насчет Присциллы? Чудная была девочка! Я знаю, что лай Бадди страшно ее бесил. Он и меня с ума сводит. Но она где-то узнала про эти чудесные ошейники и принесла мне такой.
– Мне тоже нужно будет купить такой для нашей собаки.
– Они дорогие и не на всех собак действуют, как я слышала.
– Но на эту он точно действует.
– О да! А Бадди просто сущий демон, когда начинает лаять.
Коп наклонился, чтобы получше рассмотреть пса, отступил на шаг.
– Ага, я его издали услышал.
– Я ничего не знаю про то, как она была убита, разве что это было просто ужасно, и я просто сломалась, узнав про это.
– Она вам ничего не говорила, что ее кто-то преследует, следит за ней?
– Ох, право же, нет! Ничего такого я от нее не слышала. А оно именно так и случилось? – Она не дала ему времени ответить. – А вот я вам лучше скажу, что сама слышала. Когда она зашла ко мне, чтобы передать этот ошейник, то была вся на нервах, пугливо так вздрагивала. И сказала, что хочет кое-что сделать, чего вроде бы делать вовсе не должна.
– Что?
– Она сказала, что у нее был ребенок, когда ей было всего шестнадцать, и родители выгнали ее из дому, а к тому времени было уже поздно делать аборт, вот она и подписала отказ от него и дала согласие на его усыновление, а теперь хочет попытаться найти этого ребенка, просто чтобы взглянуть на него. Это все, что ей нужно, сказала она, просто увидеть его хотя бы раз, прежде чем она умрет, убедиться, что о нем хорошо заботятся. И еще сообщила мне, что у нее рак. Какая злая ирония судьбы, не правда ли?! Ей в любом случае совсем немного оставалось жить, и тут какой-то монстр ее убил и отнял у нее единственный шанс хоть разок увидеть своего ребенка! Как все это печально и ужасно! И как же ей не повезло! Такая несправедливость, а она ведь была прекрасным, милым человеком… Я теперь все время буду ее вспоминать, когда Бадди не будет лаять.
Сэм дрожащей рукой положил ключи на маленький резной столик в прихожей их дома.
– Кэссити? – окликнул он жену. – Я сейчас переоденусь, и идем бегать.
– О’кей! – крикнула она из своего кабинета.
Через несколько минут они встретились в прихожей, и она улыбнулась, приветствуя его. Улыбка выглядела насильственной; в ней было что-то горькое и отчаянное – так она улыбалась с тех пор, как узнала про убийство Присциллы. Ему было больно видеть это у нее на лице и слышать отзвуки того же, когда она с ним разговаривала. Только в присутствии Эрика жена по-прежнему выглядела самой собой, такой, как раньше.
Она была высокого роста и спортивного сложения, у нее были еще в университете накачанные плечи (она занималась толканием ядра) и ноги, способные быстро топтать беговую дорожку, как если бы на финише ей светила олимпийская медаль.
– Очень хочется побегать, – сказала Кэссити, хотя ее голос звучал устало.
Она уже надела спортивные туфли для пробежки и спортивный костюм; свои длинные волосы она собрала на затылке в «конский хвост». «Какая же она красивая! – подумал Сэм. – И какая прекрасная мать!» Они поженились поздно и потом долго и безуспешно старались завести ребенка, которого оба хотели. Но ничего не получалось, однако их брак становился все прочнее, чувства – все глубже, хотя у многих все было бы наоборот. Сэм горячо ее любил, считал ее смелой и нежной, умной и вообще прекрасной. И чувствовал себя виноватым все эти годы, когда они старались завести ребенка, потому что их подводила именно его биология. Когда они в итоге решили взять приемного ребенка, прошло уже немало лет, так что их возраст стал проблемой для официального усыновления.
И когда судьба предоставила им шанс заполучить то, чего они так страстно хотели и что выглядело бы как доброе дело, Сэм тут же ухватился за эту возможность. А теперь у него вдруг заныло сердце, когда она крикнула в глубь дома:
– Эрик, милый, мы с папой отправились на пробежку. И я, как всегда, его обгоню! Если пойдешь играть к соседям, оставь записку, о’кей?
– Хорошо, мам! – крикнул в ответ их сын. – Ступайте!
– Мы тебя любим! – крикнул Сэм, несмотря на ноющую боль в сердце. – Иди к соседям прямо сейчас, чтобы мы о тебе не волновались! – Он немного подождал. – Эрик! Идешь?
– О’кей, родители!
Сэм повернулся к жене и кивнул.
– У тебя новые спортивные шмотки?
Она сделала перед ним пируэт:
– Нравятся?
– Хорошо на тебе смотрятся. А где твоя старая серая футболка с капюшоном?
– Выбросила, что давно надо было сделать.
– А куда ты дела те темно-синие спортивные штаны, которые тебе так нравились?
– Туда же, куда и футболку. Они все были в дырках. Ну, ты готов?
Кэссити проскочила мимо него и спустилась с крыльца еще до того, как он закрыл за ними дверь и запер ее на замок. А когда обернулся к ней, то подумал: «Эрика у нас отнимут! И скажут ему правду о том, как он появился на свет и как попал к нам. И он тоже пойдет по пути тех ужасных людей. А я попаду в тюрьму за похищение младенца. А она попадет в тюрьму за убийство его матери, которая все равно должна была умереть».
И понял, что тщетно ищет оправдания для Кэссити.
– Давай пробежимся вдоль реки, – предложил он, догнав ее.
Уже опускалась ночь, и скоро между освещенными улицами возникнут длинные темные пространства.
Нет, он не мог позволить, чтобы все эти ужасные события произошли в действительности; и более всего он не мог позволить, чтобы Эрик узнал правду о себе и о своем рождении и настоящей семье. Даже если он останется один-одинешенек на всем свете, это будет лучше, чем знать все ужасные факты, которые он в таком случае узнает об обеих своих семьях.
Тут у Сэма зазвонил телефон. Он почти решил не обращать на это внимания, но привычки, выработанные в ходе долгой врачебной практики, в особенности привычка ожидать очередных родов у очередной своей пациентки, заставили его остановиться и принять вызов, пока Кэссити подпрыгивала на месте рядом с ним.
– Док? Это опять тот же коп. У вас компьютера под рукой случайно нет? Я хочу переслать вам съемку с видеокамеры наружного наблюдения. Посмотрите, не выглядит ли тот человек похожим на кого-нибудь из тех, что были в ее списке.
– Детектив, я же не со всеми ними знаком…
– Вы знаете их больше, чем я.
– О’кей. Прямо сейчас?
– Ага. Прямо сейчас, если вы не возражаете. Или даже если возражаете.
– Подождем? – спросил Сэм у жены.
Та кивнула, продолжая бег на месте.
К тому времени, когда Сэм добрался до своего компьютера, съемка уже пришла по электронной почте. Он включил просмотр и смотрел на экран, а сердце между тем билось так, словно колотилось в каждой клеточке его тела, словно было способно забиться так сильно, что могло забить его до смерти.
Качество было паршивое, но одно было видно четко и ясно.
Фигура в футболке с капюшоном и спортивных штанах стояла, прислонившись к стене дома, скрестив руки между телом и стеной и опираясь на них, а левая нога упиралась подошвой в стену.
Сэм чуть не свалился от испытанного облегчения, но удержался: детектив был все еще на связи. А когда отключился, Сэм рухнул прямо на ковер, поставил локти на колени, опустил лицо в ладони и разрыдался.
Тут вошла жена, увидела, что происходит, и бросилась к нему и обняла.
– Что случилось? Сэм, милый, в чем дело?
– Это был ее бойфренд. Присциллу убил ее бойфренд.
И жена рухнула прямо на него, тоже плача.
– Ох, слава богу, это был не ты, Сэм!
Прошла целая неделя, прежде чем он сумел рассказать ей всю правду, которую узнал у детектива: Присс разругалась со своим бойфрендом, когда тот стал проявлять невыносимо собственнические замашки и жутко ревновать – так сообщила полиции ее сестрица Сидни. После чего эта же Сидни стала подталкивать его все дальше и дальше по тому же пути: чтобы окончательно настроить парня против Присциллы и расположить к себе, она рассказала ему обо всех прежних бойфрендах Присциллы, значительно преувеличив их количество, чтобы еще сильнее поперчить рассказанное. И добавила, что двое или трое из них все еще болтаются поблизости от ее сестры, хотя она уже встречается с ним. А затем, чтобы поджечь последний запал к его уже и без того израненному эго и еще больше его разозлить, заявила: «И могу на что угодно спорить, она никогда тебе не рассказывала, что у нее был ребенок от другого мужчины».
Рассказы Нэнси Пикард были отмечены наградами и премиями «Энтони», «Агата», «Барри», «Макавити» и «Американ шорт стори» и входили в состав многих антологий, выходивших под рубрикой «Лучшие рассказы года». Она была финалисткой конкурса на премию «Эдгар эуорд» за свои короткие рассказы и три из ее восемнадцати романов. Нэнси работала членом национального совета директоров MWA и является одной из основательниц и бывшим президентом клуба «Систерз ин крайм». Живет поблизости от Канзас-Сити и сейчас работает над романом и обдумывает свои будущие рассказы. Ее любимый рассказ – «Там, где чисто и светло» Эрнеста Хэмингуэя, потому что в нем сказано все, что должно быть сказано, и это пробуждает в читателе самые глубокие чувства и понимание, а еще проделывает все это (по ее мнению) в чистых и хорошо освещенных предложениях.