Ресторан-автомат
Мы перешли Пятьдесят седьмую улицу и очутились прямо перед Карнеги-холлом. Там собралась огромная толпа, одни стояли на тротуаре, другие – на ступеньках, и все новые и новые люди прибывали на метро, на такси и на своих машинах. За полквартала отсюда, на Седьмой авеню, было тихо и спокойно, были голуби, мальчик с папой, человек с тележкой, но у Карнеги творилось не поймешь что.
– Что это они?
– Будет концерт, – ответила Мама Девочка.
– Фортепьяно?
– Нет, не серьезная музыка – будет джаз. То есть и фортепьяно, но в блюзах, диксиленде, буги-вуги и тому подобных вещах. Все это, конечно, очень мило, но не в Карнеги.
– А где?
– Да где-нибудь под голубыми шарами. В баре. Или в темной комнатушке где-нибудь в Гринберг-Виллидж.
– А не в Гринвич?
– Правильно будет так, но однажды в автобусе я услыхала, как одна девушка назвала ее Гринберг-Виллидж, и мне это очень понравилось. Ну а здесь, кроме фортепьяно, будут корнеты, кларнеты, тромбоны, саксофоны и, главное, барабаны. Народная музыка.
– Наша?
– Нет, мы не народ. Народ – это всегда кто-то другой, а не мы.
– Ну и все равно, пойдем послушаем эту музыку.
– Нет, не стоит, – сказала Мама Девочка. – Когда эта музыка попадает в Карнеги, все начинают терять из-за нее голову, и она от этого становится хуже. И нам еще надо поесть, а потом добраться домой и лечь спать. Мы обе устали гораздо больше, чем нам кажется. Совсем недавно мы прихварывали, и еще вовсе неизвестно, здоровы ли мы теперь. А на завтрак с Майком Макклэтчи мы должны прийти бодрыми и хорошо отдохнувшими. И прошу тебя, Лягушонок, поужинай хорошенько, ладно?
– Хорошо, Мама Девочка.
– Супом, горячим шоколадом и чем ты только захочешь.
– Мороженым.
– Хорошо.
Ресторан-автомат на Пятьдесят седьмой улице хороший, но войти туда через дверь-вертушку было очень трудно. Только появится в вертушке место и ты хочешь туда встать, как кто-то тут же тебя опередит и оттолкнет в сторону. Мы с Мамой Девочкой все смотрели и ждали, но похоже было, что нам туда не попасть. Потом какой-то огромный мужчина в грубой рабочей одежде придержал дверь и своей большой волосатой рукой загородил людям дорогу. Он кивнул мне, чтобы я встала в вертушку, и я это сделала. Он чуть подтолкнул ее вперед и кивнул теперь Маме Девочке, и она тоже стала в вертушку, и тогда он медленно повернул ее, и мы оказались наконец внутри.
Мы обернулись, чтобы через стекло сказать ему спасибо, но увидели, что он уже уходит. Лицо у него почему-то было сердитое. Теперь дверь завертелась вовсю, и из нее быстро-быстро начали выскакивать разные люди – вроде какой-то механической игры, и еще казалось, будто все происходит на сцене или в цирке.
По-моему, Мама Девочка огорчилась, когда увидела, что у разменной кассы тоже много народу.
– Здесь такой хороший суп, – сказала она. – И весело, правда?
Да, весело, конечно, было, но уж очень все мелькало перед глазами, и казалось, будто все немного сошли с ума. Люди были как голуби на тротуаре, слетевшиеся, чтобы поклевать сосновых семян.
– Ну конечно, Мама Девочка, ужасно весело.
– Или, может, нам лучше пойти в какое-нибудь другое место?
– Нет, зачем же. Попробуем здесь – может, что и выйдет.
Мама Девочка открыла свою сумку, но тут ее толкнула большущая женщина. Сумочка вылетела у нее из рук, и я подхватила ее как раз вовремя, чтобы не дать высыпаться и раскатиться по полу всему, что в ней было. Я еще не выпрямилась, когда кто-то толкнул и меня. Я потеряла равновесие, но все же не упала. Сумочка была у меня в руках, и из нее выпало только три предмета. Пудреницу и губную помаду Мама Девочка подобрала, но ее снова несколько раз толкнули. А потом подбежал мальчик с третьим предметом – гребешком в серебряной оправе.
– О, я так благодарна вам, – сказала Мама Девочка и хотела отойти в сторону, чтобы не загораживать дорогу голодным людям, но куда там! От них просто некуда было деться, и их все прибывало и прибывало. Мальчика, который отдал гребешок, тоже не один раз толкнули, пока он не встал на безопасное место. Мама Девочка протянула ему монету в четверть доллара, но он затряс головой и отступил немного назад. Это был смуглый мальчик лет одиннадцати-двенадцати, и он чуточку напомнил мне моего брата, Питера Боливия Сельское Хозяйство, особенно когда затряс головой и попятился.
Наконец Мама Девочка разменяла два доллара на мелочь, мы пошли туда, где берут подносы, ложки и бумажные салфетки. Мы взяли один поднос на двоих и все остальное, а потом стали ждать, когда придет наша очередь сказать одной из девушек, что мы хотим взять.
– Есть три супа, – сказала Мама Девочка. – Овощной, куриный с рисом и бобовый.
– Ты знаешь, какой я хочу.
– Овощной. А я возьму куриный с рисом.
Через несколько минут одна из девушек налила нам две миски супа – сперва овощного, а потом куриного с рисом. Около каждой из мисок она положила по пакетику соленых крекеров, а потом поставила две тарелочки с шоколадным мороженым, а Мама Девочка бросила деньги в стеклянный ящичек, у которого была ручка, и девушка посмотрела на деньги, а потом повернула ручку, и деньги скатились в металлическую коробку, и их не стало видно.
Потом мы пошли туда, где опускаешь в щель две монетки по пять центов, ставишь чашку под кран, нажимаешь на ручку и из крана идет в чашку горячий шоколад. Я налила свою чашку, Мама Девочка свою, но когда она подняла ее и хотела поставить к нам на поднос, какой-то мужчина толкнул ее руку, и часть шоколада выплеснулась из чашки в блюдце, а из блюдца пролилась на поднос.
Теперь оставалось найти столик с двумя свободными местами. Все столики в ресторане были на четыре человека, но мы не могли найти ни одного, где было бы два свободных места. Столиков с одним свободным местом было сколько хочешь, и в конце концов Мама Девочка посадила меня за такой столик, а сама села за соседний. Хоть мы сели и не за один стол, но совсем близко друг от дружки. Мама Девочка улыбалась и кивала мне.
Я знала, что Мама Девочка ждет, когда я начну есть, и принялась за еду. Суп и вправду был очень вкусный, но очень уж мельтешило перед глазами, и мне прямо не верилось, что я сижу и ужинаю. Мне казалось, что я играю в какую-то игру, в которой много-много игроков, но правил этой игры не знаю.
За моим столиком сидел очень толстый человек, а с ним была его жена, такая же толстая, как он, и их дочь, наверное, моего возраста, тоже очень толстая. Я видела, что Мама Девочка все время поглядывает на их толстую дочку, как будто хочет, чтобы я обратила на нее внимание и начала есть, как она, но я и сама обратила внимание на девочку и на то, как она ест, – быстро и громко. Перед ней стояла целая большая тарелка, которой не видно было под печеными бобами, пюре из сладкого картофеля, макаронной запеканки и огромным рубленым шницелем с соусом. Такие же тарелки стояли перед отцом и матерью, будто все трое сговорились не отставать друг от друга. Они ели так быстро, что я стеснялась смотреть на них – а может, боялась. Я боялась, как бы они не заметили, что я на них смотрю, и не отчитали меня. Я еще съела только половину овощного супа, а они уже вылизали свои тарелки дочиста и теперь сидели, ужасно расстроенные тем, что им больше нечего заглотить. Я-то видела, какие они голодные, и мне страшно хотелось позвать кого-нибудь и сказать: «Будьте добры, наполните, пожалуйста, снова эти тарелки». Но конечно, на самом деле я думала только о том, как бы они не заметили, что я смотрю на них (я ведь старалась не смотреть) и не отчитали меня – потому что я ужас как не люблю, когда меня отчитывают. Я тогда теряюсь и не знаю, что говорить.
Вдруг отец встал со своего места и затопал туда, где дают еду. Маленькая старая леди со стаканом молока и коржиком на подносе заспешила к освободившемуся месту у нашего столика и уже собралась было занять его, но дочь толстяка сказала:
– Это место занято.
Меня прямо напугал ее голос и то, как она это сказала. Будто мужчина заговорил, а не девочка девяти или десяти лет. Маленькая старая леди сказала:
– Извините, пожалуйста, – и пошла прочь с подносом в руках. Вот она действительно была похожа на маленькую девочку, даже голос у нее был детский.
Тут к столу шагнул человек с очень быстрыми движениями, на подносе у которого была только чашка кофе, и дочь толстяка опять сказала:
– Это место занято.
Но мужчина все равно сел на стул и начал быстрыми глотками пить кофе.
– Сейчас оно не занято, – сказал он, – и займу его я только на минуту.
Дочь посмотрела на мать, и было видно, что обе они на мужчину очень сердятся. Я только успела подумать: «Почему он не выпил кофе прямо у автомата?» – и тогда он вынул из кармана пиджака домашний сэндвич, мигом развернул его и начал есть. За минуту-другую он все съел, а потом встал, посмотрел дочери толстяка прямо в глаза и сказал:
– Вот видишь, ничего страшного не случилось.
Он посмотрел на меня и улыбнулся, а потом сделал такое, что я удивилась. Он освободил свое лицо от забот и тревог, сделал его очень спокойным и совсем серьезным, а потом сказал мне:
– Большое спасибо, моя дорогая, за то, что вы позволили мне разделить с вами стол.
Я, конечно, не знала, что сказать, но не удержалась и улыбнулась чуточку, и тогда он тоже улыбнулся и мигом исчез. Вовремя, надо сказать, потому что отец уже двигался к столику с новым подносом, нагруженным едой. Я думала – это десерт, но оказалось – три новые порции печеных бобов; и как он только догадался, что его жена и дочь хотят именно бобов? Он поставил перед ними по тарелке, и, не говоря ни слова, они снова начали есть. Когда они все съели, я повернулась к Маме Девочке, чтобы попросить ее, как только они встанут, перейти за мой стол. У Мамы Девочки был очень расстроенный вид. Она что-то читала в газете, которую держал в руках сидевший по соседству мужчина.
– Что случилось? – спросила я.
– Ох, Лягушонок, – прошептала Мама Девочка, – умер Джон Дули. Я только что прочла об этом в газете. Он был одним из самых лучших режиссеров, с которыми я работала на телевидении, и я страшно расстроена. Стоит мне познакомиться с каким-нибудь хорошим человеком, как он умирает – это просто уму непостижимо. Ему был пятьдесят один год, но выглядел он много моложе, и мне бы в голову не пришло, что он может умереть.
Тут трое толстых поднялись из-за моего стола, и я сказала:
– Мама Девочка, садись ко мне.
Мама Девочка взяла свой поднос, встала и пошла было к моему столу, но в это время трое людей (они даже не были вместе) заняли три освободившихся стула, а еще кто-то занял место, с которого Мама Девочка только что поднялась.
Она посмотрела, нет ли поблизости какого-нибудь другого места, но ни одного не было.
– Оставайся здесь, пока я не вернусь, – сказала она. – Никуда не уходи с этого места и съешь свой ужин до последней крошки, ладно? Я очень расстроена из-за бедного Джона.
– Ладно, съем все.
Мама Девочка ушла, а я доела свой суп и съела мороженое, а потом стала пить шоколад. Не проходит недели, чтобы не умер хотя бы один из друзей Мамы Девочки, и каждый раз это удивляет ее и очень расстраивает. Мне даже думать о смерти страшно. А что, если в один прекрасный день мы прочтем в газете, что в Париже умер мой папа? Что тогда будет?
Я пила свой шоколад, а настроение у меня было плохое.
Покончив с ужином, я посмотрела вокруг, но Мамы Девочки нигде не было видно. Я решила сидеть и ждать ее, и тогда к столику подошла женщина с подносом и спросила меня:
– Девочка, ты кончила есть?
– Да, мэм, но я должна дождаться маму.
– Не пустишь ли ты меня на свое место? Разумеется, ты можешь не уходить отсюда, пока не вернется твоя мама.
– Хорошо, – сказала я и поднялась, а женщина поставила свой поднос на столик, села и начала есть.
Я посмотрела вокруг, думая, что, может, увижу Маму Девочку за каким-нибудь из столиков, но ее нигде не было видно. Я хотела пойти поискать ее, но побоялась, что потеряюсь, а я знала, что Мама Девочка тогда страшно разволнуется, а потом будет очень сердиться, так что я осталась стоять на месте, и мои ноги начали уставать. Я уже собиралась все равно поискать Маму Девочку, но тут увидела ее за дальним столиком. Я побежала к ней, но, прежде чем я добежала, Мама Девочка встала и пошла к вертушке. Я побежала за ней, но она оказалась у двери раньше меня, и она уже вышла на Пятьдесят седьмую улицу, а я все еще не могла выбраться из ресторана. Я бежала между людьми и толкала их, и мне было все равно, и я никому не говорила «извините» и вообще ничего не говорила, и я тоже выскочила на Пятьдесят седьмую улицу и увидела: вот Мама Девочка идет к Карнеги-холлу.
– Мама Девочка! – заорала я.
Она сразу остановилась и повернулась ко мне лицом, но только это была не Мама Девочка, просто она издали казалась похожей на нее, а вблизи ничего похожего не было. Я повернулась и побежала назад, к вертушке, и через нее в ресторан, и мне было очень страшно. Я побежала назад, туда, где Мама Девочка велела мне ждать ее, и стала молиться и просить Бога, чтобы он помог мне найти тот столик, и чтобы там была Мама Девочка, и чтобы мы с ней вернулись в отель «Пьер», в наш номер, легли в постель и уснули. Сначала я не могла найти свой столик, а потом нашла, потому что женщина, которая спрашивала, кончила ли я есть, была еще там. С ней сидели теперь три новых человека, а Мамы Девочки не было. Я подошла к женщине и спросила ее:
– Моя мама за мной не приходила?
– Нет, по-моему, не приходила, – ответила женщина.
– Можно мне еще постоять здесь?
– Конечно. Не бойся, ты и оглянуться не успеешь, как твоя мама вернется.
– Правда?
– Ну конечно.
И вдруг я увидела, что к столику пробирается Мама Девочка, и от радости я завизжала на весь зал:
– Мама Девочка!
Женщина посмотрела на меня и улыбнулась, и я подумала: «Какая она хорошая!»
Мама Девочка подошла ко мне, взяла меня за руку, и мы пошли к выходу из ресторана.