Вы здесь

Мальчик, сделанный из кубиков. Глава 4 (Кит Стюарт, 2016)

Глава 4

В кафе относительно тихо. Приткнувшееся среди небольшого ряда магазинов, это одно из квази-хипстерских заведений, которые в последнее время начали возникать в округе как грибы после дождя с прицелом на мамаш из среднего класса, которые выросли на сериале «Друзья» и не мыслят себе жизни без «Центральной кофейни». Интерьер здесь выдержан в стиле знаменитого голливудского «Кафе 101». В углу стоит допотопный музыкальный автомат, а стены увешаны безвкусными изображениями знойных женщин и печальных наивных юношей в стиле шестидесятых. Сэма они просто завораживают. Мы занимаем наше обычное место в уголке – большой диван рядом с широким деревянным столом, заваленным старыми комиксами и журналами.

– Папа, почему у той тетеньки зеленое лицо? Папа, почему детей рисуют с такими большущими головами?

Говорю ему, что понятия не имею. Шестидесятые были тем еще времечком.

Себе заказываю капучино – лучший на всем Западе, если верить написанной мелом на доске перед входом записи. Кроме нее, там красуется еще цитата Тома Элиота: «Свою жизнь я измеряю кофейными ложечками», выведенная до омерзения затейливым почерком. Бариста, который – разумеется – носит усы в стиле киношных злодеев 1920-х годов и обтягивающую винтажную футболку, сквозь которую видно все ребра наперечет, приносит его мне, а потом подает Сэму подогретое молоко, устроив из этого целое представление.

– Покорнейше прошу, сэр, это наше лучшее вспененное молоко от лучших пенномолочных коров во всем Сомерсете.

Сэм восторженно хохочет. Здешний бариста – его кумир. Почему-то, несмотря на все его неумение общаться, Сэма завораживают обаятельные и уверенные в себе молодые люди. Он совершенно их не боится и даже смотрит им в глаза – а это для него очень большая редкость, даже со мной. Когда Сэм был малышом, Джоди водила его на обед в студенческую столовую: он смотрел на студентов, как зачарованный, а она в это время могла немного посидеть спокойно и передохнуть. Это странно, но мило. И плевать мне, что я выкладываю четыре фунта за наперсток горячего кофеина. Оно того стоит.

Теперь, когда мы устроились, было бы здорово, если бы я мог поболтать с Сэмом – расспросить его о школе, о доме, о маме, – но с ним этот номер не пройдет. Поболтать с Сэмом невозможно. В лучшем случае он будет кивать или мотать головой в ответ на прямой вопрос, вероятнее же всего – съежится и разволнуется. Это очень тонкий момент: я не знаю, как растормошить его, ничего не испортив. Вместо этого молча протягиваю Сэму свой айфон и беру со стола газету. Тут же успокоившись, он немедленно открывает свое любимое приложение, «Флайт трек», которое показывает текущее местонахождение коммерческих воздушных судов по всему миру. Стоит лишь притронуться к одному из крошечных значков-самолетиков, как на экране появляется окошко, сообщающее, откуда и куда он летит. Сэм просто одержим этой информацией. Со временем он выучил все основные авиакомпании, ключевые маршруты, расстояния между крупнейшими городами. Пожалуй, это его наиболее приближенный к «Человеку дождя» бзик. В основном внешний мир пугает его – ну или, по крайней мере, напрягает необходимостью справляться с бесконечными потоками непредсказуемых сенсорных стимулов, – так что, наверное, «Флайт трек» – его способ безопасно исследовать этот мир. Он любит сидеть и тыкать в экран, заставляя меня читать всплывающие данные. Иногда я показываю ему, где в этом месяце находится тетя Эмма. Это моя сестра. Она у нас перекати-поле. Ровно через два дня после того, как ей стукнуло восемнадцать, она села на самолет и больше не возвращалась. Сэму это не слишком интересно, но это моя попытка как-то очеловечить всю процедуру. Показываю на экранчике Торонто. На прошлой неделе Эмма выложила у себя на «Фейсбуке» несколько фотографий из этого города. Там она заснята с двумя другими женщинами, которые мне незнакомы, на туристском кораблике, на фоне тонкой, как игла, башни Си-Эн Тауэр. Выглядит она в точности так, как на всех своих фотографиях в «Фейсбуке»: счастливая, беззаботная, живущая одним мгновением. Но меня не проведешь. В ее глазах скрывается нечто такое, что я хорошо помню по далекому прошлому.

– Если бы она решила полететь в Лондон, в Хитроу, на это у нее ушло бы семь часов пятнадцать минут, – сообщает Сэм. – Вылет из международного аэропорта Пирсон. Можно лететь рейсом «Бритиш эйрвейз» или «Канада эйр». Почему она не возвращается?

– Ей нравится путешествовать. Она любит все новое.

На самом деле все далеко не так просто. Ей или нравится путешествовать, или страшно возвращаться домой. Думаю, скорее последнее. Впрочем, по ее нечастым имейлам трудно делать какие-либо однозначные выводы.

– Я вижу новое и здесь. А еще у меня есть гуглокарты. Я могу видеть новое на гуглокартах.

– Знаю, но это ведь не совсем то же самое. В гуглокартах нет ни людей, ни звуков, ни запахов…

– Мне всякое такое не нравится, – сообщает он. – У меня аутизм.

Мы оба смеемся над этой минуткой самосознания. В то время как я рассматриваю его состояние как нечто вроде злобного фантома, Сэм с радостью признает его – как правило, ради комического эффекта или чтобы выпутаться из затруднительного положения. Другие дети сваливают вину за разбитую тарелку, испачканный фломастером диван или таинственное исчезновение всего печенья из коробки на младших братьев и сестер. Сэм же заявляет: «У меня аутизм» – и невозмутимо снимает с себя всякую ответственность. Пожалуй, наверное, все-таки не стоило пытаться объяснить ему его состояние по аналогии с Невероятным Халком («Понимаешь, Сэм, Дэвид Бэннер не может ничего с этим поделать, потому что это все из-за гамма-лучей»).

Мы некоторое время сидим в молчании, а потом он вдруг сообщает:

– Мама купила мне «Иксбокс»!

– О, – говорю я. – О. Хорошо.

И меня немедленно одолевают сомнения. Сэм и без того достаточно замкнутый ребенок. Нужен ли ему лишний повод проводить время в одиночестве? Он и так почти постоянно играет сам по себе, даже в школе, – это часть его расстройства, или патологии, или как там полагается это называть. Он способен играть с другими детьми при условии, что они не мешают ему делать то, что он хочет, и не слишком часто пытаются с ним заговаривать. Друзья в его понимании – это те люди, которых он почти может выносить. Наверное, не так уж это и странно. У всех нас бывают подобные отношения. Если разложить социальное взаимодействие на составляющие, становится видно, насколько это все глубоко укоренившаяся привычка. Ты исполняешь некий перечень положенных действий: спрашиваешь у людей, как прошел их день, смеешься над их тупыми шутками, говоришь им: «Надо бы почаще встречаться». Но зачастую в глубине души ты при этом отчетливо понимаешь, что все это – взаимное лицедейство. Всего лишь ритуальный танец, череда повторяющихся социальных подергиваний. Ничего удивительного, что Сэма все это приводит в такое замешательство. Жить с аутизмом, насколько я понимаю, – это примерно все равно что не получить при рождении сборник правил. В понимании Сэма все остальные играют в эту огромную игру, а он должен выяснять правила по ходу действия. Это очень утомительно и для него самого, и для нас с Джоди – потому что вместо сборника правил у него мы. Нам приходится раз за разом объяснять ему все, снова и снова, и часть этих правил в его глазах навсегда останутся бессмысленными. Например, что вовсе не обязательно ляпать вслух первое, что приходит в голову. Только за последний месяц нам пришлось выкручиваться из щекотливых ситуаций, когда он сказал:

1) матери Джоди, страдающей варикозным расширением вен: «Что это за трубы у тебя на ногах?»;

2) нашей довольно тучной соседке: «У тебя лицо как желе»;

3) завучу школы на дне открытых дверей: «Папа говорит, что это отстойная школа».

Так что, думается мне, купить ему игровую приставку, чтобы он сбегал от жизни в игру, было не самой лучшей идеей. То есть я, конечно, даю ему поиграть на своем телефоне, но это же совсем другое дело: он любит приложения про самолеты и «Гугл Эйч»; по крайней мере, они имеют какое-то отношение к реальной жизни. В играх же игрок поставлен в центр вселенной и все, что бы ни происходило, крутится вокруг него. Это полная противоположность тому, что Сэму необходимо знать о жизни. Нет, я не сержусь на Джоди. Наверное, ей необходима хоть какая-то передышка от его нескончаемых вопросов – и его убийственных истерик.

– Что ж, поговорим про твой «Иксбокс» с мамой, – говорю я.

– Самолет, выполняющий рейс «VO-двести двадцать шесть» из Лондона в Нью-Йорк, сейчас летит на высоте тридцать семь тысяч футов, – отвечает мне Сэм.

Домой – в их дом (не знаю, могу ли я по-прежнему считать его своим) – мы возвращаемся в четвертом часу. Джоди успела прибраться и выглядит отдохнувшей и почти расслабленной. Свои непокорные кудри она упрятала в какое-то подобие пучка и валяется на диване с газетой.

– А вот и мой мальчик! Я скучала по тебе!

Она спрыгивает с дивана и обнимает Сэма.

– Он вел себя хорошо, – говорю я. – Возникла небольшая проблема с собакой в парке, но в целом он вел себя хорошо.

– Собака побежала за мной, – сообщает Сэм. – Мы пили вспененное молоко в кафе. Я играл во «Флайт трек» на папином телефоне. Папа сказал тетеньке с собакой слово «сраный». Я хочу есть.

Еще одно правило: в присутствии Сэма ни в коем случае нельзя ругаться. Он всегда запоминает такие слова и обязательно рассказывает об этом Джоди.

После того как я объясняю, что произошло, Джоди делает ему сэндвич с сыром и пиккалилли[3] – никаких других он не ест. После этого он убегает играть в свой новый «Иксбокс».


Отношения Сэма с едой подчиняются определенным правилам. Его рацион состоит из четырех блюд, которые он согласен есть. Вот они.

Сэндвичи с сыром чеддер и пиккалилли (белый хлеб, никаких корок, никаких желтых следов пиккалилли по краям ломтиков хлеба).

Рыбные палочки с картошкой фри (строго «Бердз ай» или «Маркс энд Спенсер», и упаси вас боже предложить ему рыбные палочки из «Лидла»).

Вермишелевые колечки на тосте (время от времени он соглашается и на вермишель в виде букв, хотя никогда нельзя знать заранее, согласится он или нет, так что рисковать не стоит).

Запеканка из макарон с сыром (однако исключительно в исполнении Джоди. Когда готовлю я, еда летит в стену. Хотя, честно говоря, это вполне справедливая оценка моей стряпни).

Еще в этот список входят сухие завтраки, йогурт и нарезанные аккуратными кубиками фрукты. Подчеркиваю: аккуратными кубиками. Вам доводилось когда-нибудь в пять утра нарезать яблоки кубиками с ребром ровно один сантиметр? Это нелегко – в особенности когда принимает твою работу судья, по сравнению с которым Гордон Рамзи – образчик мягкости и снисходительности.


– Значит… у него появилась игровая приставка?

– Да, сын одной подруги отдавал. Видимо, старая модель. Я подумала, чем смотреть телевизор, пусть лучше играет ради разнообразия.

– А не получится так, что он окончательно уйдет в себя? Ну то есть ведь мы же пытаемся сделать так, чтобы он больше общался с другими ребятами.

– Я не ослышалась? Ты сказал «мы пытаемся»?

– Ты поняла, что я имею в виду.

– Да, я поняла, что ты имеешь в виду. Но, возможно, ему пойдет на пользу, если у него будут точки соприкосновения с другими детьми. В его в классе у всех есть приставки.

– Ну ладно, хорошо, извини. Но только чтобы никаких игр в ГТА, ладно?

– Ну нет, ГТА исключительно для мамочки. Я обнаружила, что гонять по улицам, врезаясь во все подряд, – отличная терапия.

Между нами царит хрупкое перемирие. Джоди принимается рассеянно подбирать с пола журналы и раскраски.

– Как ты? – спрашивает она.

– Нормально. Скучаю по тебе.

Она на мгновение замирает.

– Я тоже по тебе скучаю, – произносит она тихо, потом возвращается к уборке, точно усилием воли заставляя себя собраться. – Чем ты занимался?

– Да так, ерундой всякой: работал, телевизор смотрел. Ты же знаешь, у Дэна масса каналов на любой вкус.

– Новый сезон «Родины» даже не начинай. Редкостная бредятина.

– Черт, мне просто не верится, что ты смотришь его без меня!

– Я оказываю тебе громадную услугу.

– Может, когда я вернусь, начнем смотреть какую-нибудь из скандинавских криминальных драм, которые все нормальные люди уже посмотрели пять лет назад?

Повисает неловкое молчание. Кажется, я поторопился.

– Даже и не знаю, Алекс, когда это будет, – произносит она. – Я пока не готова принять тебя обратно.

– Знаю. Прости. Я со всем разберусь. Просто, знаешь, здорово было бы вернуться. Хотя бы ради того, чтобы ты перестала смотреть всякую дрянь.

Джоди вымученно улыбается:

– Ты всегда занят чем угодно, только не нами. А когда мы разговариваем, мы ругаемся. От этого только еще хуже. Помнишь, как мы ездили к твоей маме, когда Сэм был еще маленьким? Машина сломалась, и он рыдал на заднем сиденье, было темно, и дождь лил как из ведра. Но мы…

– Мы спели все песни из «Русалочки» подряд от начала и до конца. Я горланил «На глубине», пока менял шину.

– Мы справились? Справились. Превратили все в забаву. А теперь нам не до забав. Совсем не до забав.

– Я вымотался. Работа, недосып, и вообще…

И немедленно понимаю, что этого говорить не следовало.

– Господи, опять! – восклицает Джоди. – Ты твердишь, что завал на работе рассосется, но он никуда не девается. Ты приходишь домой на взводе, ты на взводе все выходные и идешь на работу по-прежнему на взводе. У меня нет сил выносить еще и тебя вдобавок к Сэму. Ты должен как-то с этим разобраться.

– Я понимаю. Я все понимаю, но…

– Нет, Алекс, никаких «но». Ты должен что-то сделать, иначе я не приму тебя назад. Я серьезно!

Она пытается не плакать, но я слышу слезы в ее голосе и вижу их в ее глазах, в ее больших карих глазах, которые десять лет назад поразили меня прямо в сердце. Они ничего не скрывают, и зрачки у них большие и темные, точно галактики. И я понимаю, что не могу. Не могу вынести то, что сейчас будет.

– Ты должен как-то разобраться со своей работой и с самим собой тоже, но прежде всего ты должен разобраться с Джорджем. Ты меня понимаешь?

И тогда я понимаю, что сейчас тоже заплачу. Потому что это невыносимая боль, которая, хотя и немного притупилась со временем, по-прежнему ходит ходуном под поверхностью, точно бескрайняя тектоническая плита. И внезапно я радуюсь, что Сэм занят своей приставкой и ему не придется опять стать свидетелем этого.


Потом я сижу с Дэном в «Олд шип инн», маленьком местном пабе за углом его дома. Одинокий реликт индустриального прошлого здешнего района, он со своим фасадом из выкрошившегося красного кирпича прямо-таки бросает вызов царству стали, стекла и бетона, которое теперь его окружает. Внутри кучкуются престарелые чудаки, а между ножками их табуретов дремлют собаки. Мы уже успели кое с кем из них познакомиться. Фред и Тони в шестидесятых работали в доках, перетаскивали грузы с кораблей в бесконечные пакгаузы. Теперь они коротают свои дни в этом баре, жизнерадостно травя байки о кошмарных несчастных случаях, которых повидали за время работы. Вот Элфи, который каждое второе воскресенье месяца устраивает рок-н-ролльные дискотеки. Он обут в неизменные голубые замшевые ботинки, купленные аж в 1957 году (и такие же облезлые от старости, как и он сам). В углу играет сам с собой в шахматы старина Сид, время от времени прикладываясь к полупинтовой кружке «Гиннесса». Не один ничего не подозревающий посетитель, проходя мимо, имел неосторожность хлопнуть Сида по плечу и предложить сыграть партию лишь для того, чтобы в результате быть обруганным или отпихнутым от стола. «Господи, – всегда говорит бармен. – Не лезьте к Сиду, когда он занят игрой». Ходит легенда, что он играет с призраком своей покойной жены. Возможно, он всего лишь хочет немного тишины и покоя.

Подобно своим завсегдатаям, этот паб тоже представляет собой жалкий пережиток прошлого, но, в отличие от домов, для обслуживания которых он был построен изначально, он, судя по всему, когда-то был включен в перечень зданий, обладающих исторической ценностью. Теперь он одиноко стоит среди современных домов, регулярно посещаемый лишь редеющей стайкой пенсионеров, которые еще помнят те времена, когда вокруг была викторианская застройка. И мной с Дэном. Мы ходим сюда из-за дешевого пива, а еще потому, что здесь продают добрые старые пакетики с чипсами. В новомодных сетевых винных барах и бистро, выросших вдоль набережной, вы чипсов не получите. За вашу кровную пятерку вам принесут микроскопическое блюдечко с оливками. Спасибо тебе большое, Европа, это все твои происки.

– Ну, чем ты сегодня занимался? – спрашиваю я, прихлебывая остатки пива со дна кружки.

– Да так, весь день клепал какую-то ерунду на компе, – отзывается Дэн.

У него самая последняя модель эппловского «Мака» с гигантским монитором. Наверное, для веб-дизайна, или для его музыкальной деятельности, или… да бог его знает для чего.

– Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься? – любопытствую я.

– Не-а, у меня сейчас нет никого постоянного. Повстречался какое-то время с Никки, но у нас так ничего и не вышло.

Никки работает в небольшой дизайн-студии, для которой Дэн время от времени выполняет разовые заказы. Тамошний коллектив состоит практически целиком из парней чуть за двадцать, которые покупают себе одежду исключительно в «Холлистере» и «Урбан аутфиттерз» – за исключением винтажных футболок с ироническими надписями, за которые они выкладывают бешеные деньги на «eBay». Все они поголовно влюблены в Никки, потому что она на три года их старше, красива и творит чудеса в «Фотошопе». Пока они втайне соревновались друг с другом за право пригласить ее на свидание, они совершили роковую ошибку, пригласив Дэна поработать над частью рекламной кампании в соцсетях. Против Дэна у этих бедолаг, разумеется, не было ни единого шанса.

Дэн у нас красавец. У него коротко стриженные темные волосы и загорелое лицо с огромными глазами; он обладает врожденным чувством стиля, которое простирается несколько дальше джинс-скинни, рубашек в облипку и бейсболок, которые составляют униформу его коллег. Он сидит за столиком в джемпере с узором из кос, классической сорочке и черных брюках-чинос. Цвета, материалы и покрой так безупречны, что прямо хоть сейчас для модного журнала снимай. Но настоящий секрет его привлекательности в обаянии, которое бьет через край. Оно буквально разлито вокруг него в воздухе, который гудит и потрескивает, точно перенасыщенный электричеством.

– Дэн, спасибо тебе за поддержку. Мне сейчас… нелегко.

– Не стоит благодарностей. Мы же друзья.

– Да, должен сделать одно небольшое признание. Мне вест-коаст хип-хоп никогда особенно не нравился.

– Знаю, Алекс. Знаю.

Какое-то время мы молчим.

– Ну, как Сэм? – спрашивает Дэн вдруг.

– Нормально. Ну, сам понимаешь. Сэм есть Сэм.

– Вы по-прежнему хотите забрать его из той школы?

Я удивлен, что Дэн это запомнил, но обсуждать с ним такие вопросы как-то непривычно. За все годы нашего знакомства, что бы ни происходило, мы обсуждали исключительно фильмы и музыку. Все прочие темы как-то умудрялись фильтровать. Слишком больно, когда на поверхность прорывается что-то более мрачное.

– Не знаю, пока не решили. У тебя все в порядке? – спрашиваю я. – Имею в виду с работой, ну и вообще?

– Ну да, конечно, хотя временами бывает то густо, то пусто, но если делать хорошую работу для хороших людей, в конечном итоге все складывается. Меня все обычно зовут, когда дело начинает пахнуть керосином, когда у них есть жирный клиент, который каждый день выносит им мозг. Но ты же меня знаешь, я что? Я говорю: «Так, поехали».

«Так, поехали» – для Дэна что-то вроде мотивационной фразы. Когда ему надо собраться с духом перед каким-то предприятием, он бормочет себе под нос: «Так, поехали» – и берется за дело, будь то многомиллионный проект ребрендинга какого-нибудь продукта или прыжок в море с Кливдонского пирса. Если эти слова прозвучали, дело должно быть сделано.

– Господи, Дэн, я просто не представляю себе, как ты можешь так жить, – произношу я с неожиданной для меня самого горечью. – У меня-то постоянно такое чувство, что под ногами в любой момент готова разверзнуться пропасть, но ты… Как ты умудряешься не заморачиваться? Как ты до сих пор не сошел с ума от ужаса?

Он улыбается и смотрит в свою кружку. Сквозь треск динамиков льется пение Отиса Реддинга. Сид передвигает туда-сюда по доске шахматные фигуры. Сквозь траченные молью шторы пробивается свет фар, рисуя на желтых от табачного дыма обоях причудливый светящийся узор.

– У меня нет необходимости иметь дело с… с тем, с чем приходится иметь дело тебе: с реальными людьми, с реальными вещами, – произносит Дэн наконец и отводит глаза.

Мне на мгновение кажется, он хочет добавить что-то еще, эти слова крутятся у него на языке, но в конце концов все-таки ускользают.

– Ты можешь представить, чтобы я выдавал людям ипотечные кредиты? – произносит он потом.

– Нет! Впрочем, если бы несколько лет назад мне кто-нибудь сказал, что я буду этим заниматься, я бы тоже не поверил. А теперь посмотри на меня.

Мы смеемся, сознательно пытаясь разрядить атмосферу.

– Если тебе так это ненавистно, ты должен бросить это занятие.

– Я не могу. У меня у самого ипотека. Сэм занимается с логопедом, а ты не представляешь себе, каких денег это стоит. Джоди не работает…

– Алекс, послушай меня. Если тебе это ненавистно, ты должен бросить это занятие.

Со вздохом приканчиваю свое пиво.

– Все вокруг знают, что для меня лучше.

– Так, запомни, на чем мы остановились. – Он поднимается и взъерошивает мне волосы жестом, который в исполнении любого другого взбесил бы меня.

Дэн тем временем подходит к стойке бара, заказывает еще две кружки пива и возвращается обратно.

– Так, настало время снова предаться воспоминаниям. Помнишь, как мы смотрели «Звездный крейсер „Галактика“» – я имею в виду новый сериал, а не старый.

Такого поворота я не ожидал.

– Ну да.

– И что ты тогда сказал?

– Я сказал: «Дэн, ну ясен же пень, это программа про космических роботов-убийц».

– Вот в чем твоя проблема! – провозглашает Дэн, для пущего эффекта грохая о стол своей кружкой. – Ты – самый думающий человек из всех, кого я знаю, ты анализируешь все и вся, у тебя по любому вопросу найдется теория. Но если ты принял какое-то решение, ты ни за какие коврижки уже от него не откажешься. А что, если ты смотришь на вещи неверно?

Я долго и вдумчиво смакую пиво, потом аккуратно ставлю кружку на стол.

– Дэн. Я очень ценю то, что ты пытаешься сказать, честное слово. Но это непростая ситуация, и я не могу выйти из нее, просто послав все к черту. И потом, «Звездный крейсер „Галактика“» на самом деле программа про космических роботов-убийц. Просто куча двадцатилетних балбесов приписала ей какой-то смысл, которого там отродясь не было, чтобы им не было так стыдно за то, что они смотрят программы про космических роботов-убийц, вместо того чтобы смотреть новости про войну в Ираке.

– Реальность – вопрос восприятия, – пожимает плечами Дэн с обаятельной улыбкой – той самой, которая наверняка помогла ему заполучить не один десяток контрактов.

– О господи, Дэн, только не надо сегодня об этом, – со стоном отвечаю я. – А теперь принеси мне еще пакетик чипсов и давай сменим тему. Я не желаю больше обсуждать ни работу моей мечты, ни космических роботов.


Час спустя я снова сижу в одиночестве в квартире Дэна, потому что сам он, верный себе, отправился на клубную вечеринку под названием «Злобный Глюк», где играют только искаженные саундтреки из аркадных игр восьмидесятых. Примерно что-то в этом духе я слушал в университете, этом трехлетнем оазисе немудрящих беззаботных радостей. Господи, даже Кант был тогда мне в удовольствие. Иногда я задаюсь вопросом: был ли то настоящий Алекс или самозванец?

Я совершаю ритуал надувания матраса, потом проверяю свою электронную почту на гигантском «Маке» Дэна. Два новых письма. Одно от Джоди: она переслала мне приглашение посетить местную школу, о которой хорошие отзывы в плане обучения детей в спектре аутизма. Второе от Эммы. Она подумывает вернуться в Британию. Не поверю, пока не увижу этого собственными глазами.


Просыпаюсь я в четыре утра, оттого что Дэн вваливается в квартиру в компании какой-то девицы. Они сдавленно хихикают и шикают друг на друга, потом наступает тишина, за которой следует оглушительный грохот. Отправляюсь на разведку и обнаруживаю эту парочку, завалившуюся поперек узкого коридорчика так, что отовсюду торчат загорелые руки и ноги, точно здесь произошла какая-то сексуальная автокатастрофа.

– Мы застряли, – заплетающимся языком поясняет Дэн. – Мы целовались, а потом застряли.

– Привет, я Донна, – сообщает девица. – Меня назвали в честь Донны из группы «Эластика». Можешь помочь нам подняться?

В конце концов я бросаю попытки угадать возраст Донны на основании музыкальных пристрастий ее родителей и включаю свет. Донна упирается спиной в одну стену, Дэн растопырился над ней, сжав колени и упершись ладонями в пол по обе стороны от ее головы, с грехом пополам пытаясь удержать равновесие в этой неловкой позе. Одна нога Донны зажата между ногами Дэна, вторая болтается в воздухе. На даме коротюсенькое платье, расшитое серебристыми пайетками, которое выглядело бы сногсшибательно и утонченно практически в любой другой ситуации, кроме этой.

– Так, – говорю я. – Думаю, я знаю, как нам быть. Дэн, я сейчас приподниму тебя и оттолкну в сторону.

– Ладно. Секундочку, я подготовлюсь. Так, поехали.

Обхватываю ладонями его бедра и тяну вверх, пока ее нога наконец не оказывается на свободе, оставшись в процессе без туфли – блестящей, с каблуком-рюмочкой. Дэн в меру сил помогает, и в конце концов мне удается подпихнуть его вперед, так что он с хохотом валится рядом с Донной. Та с горем пополам поднимается, держась за стену.

– У меня голова гудит, – сообщает она.

– Кто-нибудь хочет выпить? – осведомляется Дэн. – Думаю, вы все согласитесь, что пока мы со всем справились просто блестяще.

– Я, пожалуй, пойду обратно в кровать, – говорю я. – О господи, уже половина шестого. Желаю вам хорошо провести время, балбесы. Только чур по коридору ходить гуськом.

Дэн включает музыкальный центр: негромко звучит трек альбома «Хот чип», а я размышляю о нем, моем старом друге, и обо всех тех вещах, которые мы с ним делали вместе, и о жизненной энергии, которая бьет в нем ключом. Как в моей сестре Эмме. Откуда они ее берут?

Лежу на своем матрасе, прислушиваясь к тихому гулу самолета, который летит по светлеющему небу в направлении бристольского аэропорта. Шум его двигателей гипнотическим образом сливается со свистом сдувающегося матраса, и не успеваю я и глазом моргнуть, как сам приземляюсь на твердый пол не хуже этого самолета.