Вы здесь

Мальчики в лодке. Часть II. 1934. Гибкость (Д. Д. Браун, 2013)

Часть II

1934

Гибкость

Глава шестая

Я всегда хотел стать самым лучшим лодочным мастером в мире; и без лишней скромности я могу сказать, что достиг своей цели. Если бы мне пришлось продавать, например, детали от «Боинга», боюсь, я бы потерял стимул и стал богатым человеком, но при этом второсортным мастером. А я предпочитаю оставаться мастером высшего класса.

Джордж Йеоманс Покок

В январе Джо и Джойс вернулись в Сиэтл, где дождь все продолжал лить почти каждый день. Тренировки команды возобновились 8 января, и в тот же день Джо и семнадцать других парней в первой и второй лодках первокурсников узнали, что теперь им предстояло покинуть барки и впервые сесть в настоящие гоночные лодки – гладкие и красивые изделия из кедра, построенные Джорджем Пококом в своей мастерской, в глубинах вашингтонской лодочной станции.

Еще они узнали, что осеннее расписание, которое казалось суровой программой, было всего лишь разминочным по сравнению с тем, что Эл Албриксон и Том Боллз теперь для них готовили. Им сказали, что в течение следующих нескольких месяцев они в основном будут соревноваться друг с другом, с запасной командой и университетской командой. После этого они, может быть, будут соревноваться с университетом Британской Колумбии и несколькими другими командами северо-западного региона. Но настоящий сезон гребли был очень коротким, а ставки высокими: в середине апреля только одна команда первокурсников – та, которая в итоге станет первой лодкой – сможет посоревноваться с их главным соперником, Калифорнийским университетом, на ежегодной Тихоокеанской регате в Беркли, здесь, на озере Вашингтон. Только если им удастся победить, и только тогда они смогут претендовать на первенство на всем Западном побережье. Это, скорее всего, даст им шанс выступить против команды Академии морского флота и элитных восточных школ на национальном чемпионате первокурсников в Поукипси в июне. И все. Целый сезон – девять месяцев подготовки – всего лишь ради двух главных гонок.


Том Боллз


За все шесть лет работы тренером первокурсников Боллз никогда не тренировал команду, которая бы проиграла гонку Калифорнии, да и кому бы то ни было, на озере Вашингтон. Боллз не хотел, чтобы эта команда стала первой, не важно, насколько хорошей будет подготовка у первокурсников Калифорнии, – хотя все говорили, что они очень хороши. На самом деле Боллз знал, что парни Кая Эбрайта тренировались еще с августа, и друг с другом они начали соревноваться еще в конце октября, когда первокурсники Вашингтона еще только неуверенно сели в барки. Кроме того, Боллз заметил, что Эбрайт в последнее время очень старался нашуметь в прессе во всем регионе о том, как спокойно его первокурсники одержат победу над Вашингтоном в этом году. Боллз сказал своим ребятам, что с этого момента и до самого дня гонки они будут тренироваться по шесть дней в неделю в любую погоду.

Шел дождь, и они тренировались. Каждый вечер они гребли, несмотря на резкий ветер, жестокий град и редкий снег, до самого позднего вечера. Холодная дождевая вода текла по их спинам, образовывая лужи на дне лодки, и плескалась туда-сюда под их скользящими на полозках банками. Местный спортивный корреспондент, который наблюдал в тот месяц за их тренировками, отмечал, что «дождь все лил, лил и лил. А потом снова лил и снова лил». Другой прокомментировал, что они «могли перевернуть свою лодку вверх ногами и грести так, потому что разницы не было бы практически никакой – на поверхности озера было так же мокро, как и в нем самом». И все это время Боллз упорно следил за ними, гоняя их туда-сюда через озеро Вашингтон и вниз, через Монтлейк Кат, в озеро Юнион, где парни шли мимо мокрых черных остовов и бушпиртов старых деревянных шхун, с которых потоками лила вода. Взрезая сквозь волны и полосы дождя, стоя на открытом кокпите своего обшитого медью и красным деревом моторного баркаса, «Алумнуса», в ярком желтом дождевике, он выкрикивал им команды с помощью мегафона до тех пор, пока его голос не становился хриплым, а горло не начинало саднить.

И снова те парни, которые пережили такие холодные тренировки в октябре и ноябре, теперь клали свои весла на полки вечером, устало взбирались на холм и отказывались возвращаться обратно на станцию. Из четырех лодок скоро осталось три, а к концу месяца Боллзу едва удавалось укомплектовать третью. Все парни в лодке Джо еще держались, но то легкое чувство товарищества, дуновение которого они почувствовали, когда впервые вместе вышли на озеро Юнион в ноябре, быстро испарилось. Беспокойство, тревога и постоянные перепалки заменили тот оживленный оптимизм, ведь теперь Боллз снова тщательно исследовал каждого из них, пытаясь оценить, кого оставить в лодке, а кого понизить в звании.

Эл Албриксон работал со старшекурсниками так же упорно, пытаясь выбрать первый и второй составы на гонку против Калифорнии в апреле и против восточных школ в июне. Но по мере того, как сырой январь проходил и уступал место ветреному февралю, тренер был решительно недоволен тем, что видел, особенно своим первым составом. У Албриксона была привычка после каждой тренировки задерживаться в офисе и делать заметки в своем вахтенном журнале. Эти личные комментарии были часто гораздо более экспрессивны, чем те короткие замечания, которые могла позволить себе такая публичная личность, как Эл. Среди недовольных заметок о погоде он также сокрушался из-за нехватки стойкости и духа в старших парнях, когда они соревновались друг с другом. Все чаще он усеивал журнал язвительными комментариями: «это никуда не годится», «слишком много нытиков», «недостаточно огня», «им стоит желать победы сильнее».

Шестнадцатого февраля Албриксон наконец-то увидел то, что ему понравилось – хоть и не там, где искал раньше. Возвращаясь на лодочную станцию в тот вечер, первый университетский состав приблизился к первой лодке первокурсников Боллза, которые тоже возвращались с тренировки. Обе команды были за три километра от берега, и обе лодки в одно мгновение стали идти наперегонки. Сначала первокурсники шли вровень с университетской командой, продвигаясь вперед с одинаковой частотой гребков. Албриксон не был этому удивлен. Он знал, что Боллз очень много работает с первокурсниками. Но обе команды уже тренировались часами, и, наблюдая за этим заплывом, Албриксон ждал, что молодые, менее опытные гребцы сдадут позиции. Вместо этого метров за восемьсот от станции первокурсники внезапно начали толкать еще сильнее, увеличив темп и резко выскочив вперед на четверть корпуса. Это привлекло внимание Албриксона. И это привлекло внимание Харви Лава, рулевого университетской лодки, который тут же скомандовал своей команде увеличить частоту ударов веслами. Университетская команда выложилась за последние тридцать секунд, успев лишь догнать первокурсников вровень, когда те достигли пристани лодочной станции. Язвительное замечание Албриксона в журнале в этот вечер гласило: «Наконец-то хоть что-то продвинулось в университетской команде».


За тысячу сто километров к югу в Оклендском порту Эсчуари – в домашних водах Калифорнийского университета – Кай Эбрайт столкнулся с невероятно схожими проблемами. Только один человек из команды, которая в 1932 году выиграла золотую медаль, все еще выступал за Калифорнию, и его университетская лодка в лучшем случае была посредственной. Эбрайт никак не мог понять, что случилось. «Они высокого роста и очень сильные, но я не вижу в них волю к победе», – жаловался он газете «Сан-Франциско хроникл». Да плюс ко всему за последние недели его первокурсники начали обходить университетскую команду как по времени, так и в гонках друг против друга.

Во многих аспектах Кай Эбрайт был противоположностью Эла Албриксона. Албриксон, бывший загребной команды – один из лучших, которых знал Вашингтон, – был высоким, хорошо сложенным и очень привлекательным. Эбрайт, бывший рулевой, был маленьким, костлявым, вечно носил очки, у него были острые черты лица, очень длинный нос и срезанный подбородок. Албриксон одевался очень консервативно, обычно носил шляпу и фланелевый костюм-тройку; Эбрайт тоже носил фланелевые костюмы, но на голове при этом у него была старая клеенчатая зюйдвестка или широкополая шляпа, передний край которой он задирал, что придавало ему схожесть с напарником Джина Отри, комедиантом Смайли Бернеттом, или с более молодой версией напарника комедианта Хопалонга Кэссиди – Гэбби Хэйеса. Албриксон был неразговорчив настолько, что иногда его молчаливость была сродни грубости; Эбрайт был, наоборот, слишком экспрессивен, что иногда тоже походило на грубость. Один из его гребцов, Базз Шульт, вспоминал: «Он кричал, подгонял, высмеивал нас – делал все, что необходимо, чтобы мотивировать ребят». В гневе он постоянно оббивал своим мегафоном все борта своего тренерского катера, а однажды даже метнул его в гребца, который «поймал краба». Мегафон, не будучи сильно аэродинамичным, не попал в цель и улетел совсем в другую сторону, а именно на колени к рулевому, Дону Блессингу, который, разъяренный таким дерзким нападением на своего товарища, выпихнул мегафон коленкой за борт лодки. И пока тот погружался на дно, разъяренный Эбрайт взорвался:

– Блессинг! Черт тебя подери! Это был дорогущий мегафон. Зачем ты его утопил?

Несмотря на то что Кай Эбрайт был довольно трудным человеком, как и Эл Албриксон, он был выдающимся тренером – как и Албриксону, ему было суждено попасть на стены Зала Славы гребельного спорта – и он очень заботился о молодых людях, за которых нес ответственность. В тот вечер, когда Калифорния выиграла олимпийское золото в Амстердаме в 1928 году, переполненный эмоциями Эбрайт пришел к Блессингу, обнял его и сказал срывающимся голосом:

– Знаешь, Дон, хоть я и проклинал тебя много раз и постоянно выводил тебя из себя, ты – самый лучший рулевой, лучший ученик, который только у меня был, и я хочу, чтобы ты знал, как много это для меня значит.

Позже Блессинг сказал: «Это заставило меня расплакаться. Я имею в виду, он был для меня Богом». Это чувство испытывали все мальчишки, которых Эбрайт тренировал, и среди них были такие личности, как Роберт Макнамара, позже – министр обороны Соединенных Штатов, и звезда кино Грегори Пек, который в 1997 году пожертвовал двадцать пять тысяч долларов команде Калифорнии в память об Эбрайте.

Как и Албриксон, Эбрайт вырос в Сиэтле, поступил в Вашингтонский университет и начал там в 1915 году свою гребную карьеру в качестве рулевого. Как раз он был рулевым у вашингтонской команды, когда однажды ее с позором обошла на пятнадцать корпусов команда Калифорнии. После того как Эбрайт окончил университет, он все еще продолжал часто бывать в лодочной станции Вашингтона, неофициально наставляя студентов и тренеров и в целом оказывая разного рода помощь. В 1923 году, когда главный тренер Вашингтона, Эд Лидэр, ушел работать в Йель, Эбрайт был одной из кандидатур на его место, но Вашингтон решил в пользу Рассела Кэллоу по кличке Расти.

Вскоре после этого в Вашингтоне узнали, что тренер Калифорнии, Бен Уоллис, уезжал из Беркли и что университет рисковал остаться без гребной программы после многих лет довольно впечатляющих результатов. Стюарды гребли в Вашингтоне быстро отреагировали. У Калифорнии была команда еще с 1868 года, то есть самая первая программа гребли в стране. Стэнфорд вышел из этого спорта в 1920 году. Если Калифорния тоже уйдет, стюарды боялись, что у Вашингтона не будет нужды сохранять свою программу, не имея серьезных противников на Западном побережье. Но решение оказалось на расстоянии вытянутой руки: Калифорнии был нужен эффективный тренер, Эбрайт хотел тренировать, Вашингтону был нужен соперник, и в конце концов Кай Эбрайт стал главным тренером Калифорнийского университета в феврале 1924 года, с заданием заново построить гребную программу. Он выполнил задание, и это стало местью.

К 1927 году программа Калифорнии продвинулась настолько, что университет по праву мог соревноваться с Вашингтоном за первенство на Восточном побережье. Между университетами стало нарастать напряжение. С самого начала многие обитатели Вашингтонской лодочной станции чувствовали, что, согласившись работать в Калифорнии, Эбрайт предал университет, который его вырастил. Другие считали, что Эбрайт обиделся из-за того, что не получил должность в Вашингтоне, и это были его личные счеты. Калифорния продолжала совершенствоваться, при этом всплывали другие вопросы, появлялись новые обиды, и отношения между университетами стали, как позже прямо заявил Эбрайт, «жестокими и кровавыми».


Сложно было представить, но больше всего отношения были натянуты между двумя самыми обходительными на обеих лодочных станциях личностями. Еще с времен, когда Кай Эбрайт сам тренировался, он знал, как много Джордж Покок значит для Вашингтонской гребной программы. И по мере того как создавал свою, он все больше стал над этим задумываться.

Отчасти его возмущение касалось оборудования – у Кая появились некие подозрения. Практически каждый тренер в стране, а соответственно, и Эбрайт, к поздним 20-м годам стал закупать почти все снаряжение у Джорджа Покока, так как он вел независимый бизнес в своей мастерской в вашингтонском лодочном домике. Кедровые лодки и еловые весла Джорджа теперь по всей Америке считались непревзойденными в плане мастерства изготовления, долговечности и, что самое важное, скорости на воде. Это были произведения искусства, такие изящные и гладкие, что они, казалось, неслись к победе даже лежа на стеллаже. К середине 30-х годов восьмиместная лодка Джорджа Покока стоила столько же, сколько и новая модель «Кадиллака – Ласалль» от «Дженерал моторс». Но Эбрайт, поддавшись слухам, о которых упоминал еще его отец, стал подозревать, что Покок посылает ему второклассное или испорченное оборудование, чтобы помешать главному противнику Вашингтона. Он написал злобное письмо мастеру: «Мой друг слышал, как Вы говорили, что та лодка, на которой будет ходить Вашингтон, гораздо лучше той, которую Вы изготовили для Калифорнии в этом году». За следующие несколько месяцев целый ряд еще более резких обвинительных писем из Беркли поступило в почтовый ящик Джорджа Покока. Каждый раз британец вежливо и дипломатично отвечал, заявляя, что оборудование, которое он отправил Калифорнийскому университету, было абсолютно идентичным тому, которое он предоставлял Вашингтонскому или любому другому университету в списке его заказчиков: «Вы можете забрать снаряжение у Вашингтона, университет с удовольствием поменяется с Вами лодками, – писал он. – Выбросьте из своей головы и из голов Ваших ребят мысль, что они получают лодки от врага. Это абсолютно не так. Моя работа всегда лучшая, особенно если это касается улучшения соревновательности в гребном спорте». Но Эбрайт оставался подозрительным и продолжал нападки на Покока: «Это абсолютно естественно для моих ребят – чувствовать, что они получают снаряжение от врага. Это задевает их моральные принципы, и нам тяжело таким образом соревноваться на равных условиях».

Пытаясь договориться с Эбрайтом, Покок был в очень трудном положении. К 1931 году последствия Великой депрессии вылились в исчезновение многих команд по всей стране, а оставшиеся очень резко сократили покупку нового снаряжения. Как бы ни были хороши его лодки, Покок в итоге едва удерживался в бизнесе и вскоре стал отсылать письма тренерам по всей стране, умоляя дать ему заказ. Эбрайт, казалось, не упускал возможности отомстить за ту несправедливость, которую он вменял Джорджу. В письмах мастеру он угрожал, что начнет покупать оборудование у английских поставщиков, запрашивал понижение цены, настаивал на улучшении дизайна, если уж он все-таки соблаговолит заказать оснащение у него. Снова и снова Покок объяснял Каю, что он в отчаянном положении и не может снизить цену: «Никто из тренеров, заказывавших у меня лодки в этом году, даже не заикнулся об этом. Люди понимают, что они того стоят». Но Эбрайт только сильнее упрямился: «Вы не сможете долго держать цены на прежнем уровне, платить такие деньги скоро будет просто невозможно… Нет у Вас больше курицы, несущей золотые яйца».

Однако Эбрайт понимал, что ключом успеха программы Вашингтона было не качество или цена снаряжения Джорджа Покока; это были те уникальные советы, которые он давал гребцам из Вашингтона, а его парням – нет. Эбрайт прекрасно знал, что Покок обладает глубоким пониманием каждого аспекта спорта, отдельных элементов техники, а также психологии победителей и проигравших, и он считал, что Вашингтон не должен обладать исключительным правом на мудрость Джорджа. Когда два университета встречались на соревнованиях, его коробило от вида Британца, сидящего на корточках у пристани и разговаривавшего с командой Вашингтона, или плывущего в катере Албриксона, когда он наклонялся к тренеру и шептал что-то на ухо. Учитывая их географическое расположение, он внезапно стал требовать у Джорджа Покока: «Я повторяю: вам не следует выходить с командой на тренировку… вам следует плавать с нами и давать советы по гребле так же, как и Вашингтону».

Для Джорджа его честность, мастерство и, превыше всего, его честь были важнее жизни. Эти письма ранили его чувства. Не было ни единой причины, по которой он должен был Калифорнии что-то большее, чем просто качественное снаряжение, которое он продолжал им поставлять. Но было и еще кое-что. Когда Калифорния впервые сделала запрос в Вашингтон о новом главном тренере осенью 1923 года, университет предложил должность сначала Джорджу. Покок же считал, что принесет гораздо больше пользы гребному спорту, если будет и дальше строить лодки. И именно он впервые порекомендовал Кая Эбрайта в качестве тренера.

Тем не менее Покок пытался сгладить все недоразумения. Когда команды встречались на соревнованиях, он теперь начал подходить и разговаривать с парнями из Калифорнии. Он помогал им подготовить лодки к гонке. Он взял за правило разговаривать с тренерским составом Калифорнии, предлагая им свои подсказки и советы. Но нападки Эбрайта на Джорджа не прошли не замеченными в вашингтонской команде, и к 1934 году отношения между университетами были, мягко говоря, натянутыми.


К середине весны Том Боллз начал каждый день тренировать первокурсников, но казалось, что развитие пошло в обратную сторону. «Ощущение, что каждый день они плывут все медленнее и медленнее», – жаловался на них строгий и расстроенный Боллз.

Одна из самых больших сложностей гребли в том, что, если один член команды ошибется, от этого пострадает вся команда. Бейсбольная или баскетбольная команда может выиграть, даже если их звездный игрок выбыл из игры. Но требования в гребле таковы, что каждый мужчина – или женщина – в академической лодке очень сильно зависит от других членов команды, чтобы практически безошибочно осуществлять каждый толчок веслом. Движения всех гребцов настолько тесно связаны, так точно синхронизированы, что ошибка или одно неточное движение любого члена команды могут выбить не только всех остальных из темпа, нарушить баланс лодки, но и в целом перечеркнуть успех всей команды. Чаще всего это случается из-за невнимательности одного-единственного спортсмена.

Из-за этого, пока первокурсники Вашингтона старались вернуться в форму, они придумали мантру, которую нараспев выкрикивал во время тренировки их рулевой, Джордж Морри. Он кричал: «М-В-Л, М-В-Л, М-В-Л», снова и снова, в такт ударам весел о воду. Это была аббревиатура фразы «мысли в лодке». Это было напоминание, что с того момента, как гребец садится на свое место, и до того, как лодка пересечет финишную черту, спортсмен должен сосредотачивать свое внимание только на ней. Весь его мир должен сжаться до расстояния между бортами. Он должен всегда удерживать внимание на впереди сидящем гребце и голосе рулевого, который отдает команды. Ничто за пределами лодки – ни соперники, плывущие по соседней дорожке, ни ликование толпы зрителей, ни свидание прошлым вечером – не должно занимать мысли успешного гребца. Но казалось, что никакое «М-В-Л» у них не работает. Боллз решил, что ему придется повозиться с основами техники, механикой, которая позволяет судну плыть по воде – или не плыть.


В общем и целом, каждый гребец в восьмиместной лодке делает одно и то же – проталкивает весло через воду настолько плавно, насколько возможно, так сильно и часто, как требует этого рулевой. Но есть небольшая разница в том, что требуется от отдельных гребцов, в зависимости от того, какую позицию они занимают. Из-за того, что вся лодка направляется туда, куда указывает носовая часть, любая неровность или отклонение в гребке спортсмена на носовом, или баковом, сиденье имеет очень большое влияние на курс, скорость и стабильность лодки. Поэтому, кроме того, что баковый гребец должен быть таким же сильным, как и остальные, гораздо важнее то, что он или она должны быть технически более точны, должны уметь, гребок за гребком, выводить весло идеально, без малейших неточностей. То же самое касается, хоть и в меньшей степени, гребцов на втором и третьем сиденье. Четвертое, пятое и шестое сиденья часто зовутся «машинным отделением» команды, и те гребцы, которые их занимают, обычно самые крупные и сильные в лодке. Их техника тоже имеет значение, однако скорость лодки в большой степени зависит от мощности гребка этих ребят и от того, насколько эффективно они передают эту мощность воде с помощью весла. Спортсмен на седьмом сиденье – это нечто среднее. Он или она должны быть почти такими же сильными, как и гребцы «машинного отделения», но также должен быть особенно внимательным, постоянно контролировать и осознавать, что происходит в остальных частях лодки. Он или она должны быть в точном соответствии с ритмом и силой гребка, установленными гребцом на восьмом сиденье, загребным веслом, и должны как можно эффективнее передавать эту информацию назад, «машинному отделению». Загребное весло сидит, прямо спереди, лицом к лицу с рулевым, который управляет лодкой и сидит наоборот, повернутый к носу. Теоретически загребное весло всегда осуществляет гребки с той же частотой и силой, которую озвучивает рулевой, но на самом деле именно загребной это контролирует. Все остальные в лодке двигаются в унисон с ним. Когда все идет хорошо, вся лодка работает как отлично смазанная машина и каждый спортсмен служит незаменимым звеном в цепи, которая продвигает эту машину вперед, что немного похоже на велосипедную цепь.

Для того чтобы побороть наступивший у первокурсников кризис, Боллз должен был тщательно перебрать цепь и починить слабые звенья. И одним потенциально слабым звеном той весной был Джо Ранц. Боллз пробовал пересаживать Джо вперед и назад, на сиденья от третьего до седьмого, но ничего менялось. Проблема казалась технической. С самого начала тренировок первокурсников, с осени, Боллзу никак не удавалось добиться от Джо точности одного движения – он никак не мог повернуть весло так, чтобы лопасть была перпендикулярна поверхности воды перед погружением при загребе, в начале каждого удара. Если весло входило в воду под углом не ровно в девяносто градусов, то сила, затраченная на последующий гребок, будет использована не полностью, и за счет этого снизится эффективность продвижения всей лодки. Чтобы выполнить это движение, были нужны сильные запястья и хорошая координация мелкой моторики, и Джо, казалось, никак не мог с этим справиться. Кроме того, его гребок в целом отличался. Он толкал весло сильно, но всегда по-своему, и с любого ракурса его манера движения казалась очень неэффективной.

В ярости Боллз выгнал Джо из первой лодки в один прекрасный день, перед дальним заплывом на озеро Вашингтон. Лодка ощутимо замедлилась. Озадаченный, Боллз вернул Джо в лодку на обратном пути. Двигаясь по направлению к дому, перегруппированная первая лодка вместе с Джо побила вторую лодку с убедительным запасом. Боллз был в замешательстве. Может быть, проблема Ранца была не в запястьях, а в голове.

Для Джо этот незначительный инцидент стал внезапным напоминанием того, насколько шаткой была его позиция в команде и одновременно его место в университете. Через несколько дней, 20 марта, в «Пост-Интеллиженсер» появилась статья с заголовком: «Ранц получает место под номером 3». Джо вырезал статью, вклеил ее в альбом, который недавно начал вести, и написал рядом: «Неужели я по-настоящему в игре? Глянь, что пишет «Интеллиженсер». Но нельзя быть в этом полностью уверенным». Все, ради чего он так много работал, могло закончиться в любой момент.


Ухудшало положение дел то, что он продолжал чувствовать себя бедным родственником. Погода все еще оставалась прохладной, и ему приходилось носить свой потертый свитер на тренировки каждый день, и мальчишки все еще издевались над ним из-за этого.

Через некоторое время они нашли другую почву для насмешек над ним. Однажды вечером несколько мальчишек заметили, как он ужинает в закусочной. Джо положил себе в тарелку целую кучу еды – кусок мяса с картошкой и кукурузу со сливками. Он набросился на ужин с ножом и вилкой, быстро закидывая куски себе в рот. Как только он очистил свою тарелку, то повернулся к парню, сидящему рядом, попросил у него остатки мяса и быстро умял вторую порцию.

Из-за шума в столовой он не заметил, что кто-то подошел сзади. И не услышал смешков. Когда же в конце концов Джо остановился и поднял голову, то увидел ухмылку на лице парня, сидящего напротив него. Проследив за его взглядом, он обернулся и увидел, что шесть парней с лодочной станции стоят полукругом рядом с ним и с самодовольными ухмылками на лицах протягивают ему свои грязные тарелки. Джо остолбенел, пораженный и униженный, но потом он повернулся обратно, опустил голову и продолжил есть – закидывая еду в рот, как сено в сарай, методично работая челюстями. Его уши покраснели, но глаза были холодными, бросающими вызов. Он почти постоянно был голоден и не собирался отказываться от хорошей еды только из-за кучки дебилов в модных свитерах. Он вырыл слишком много канав, вырубил слишком много тополей, слишком долго бродил по холодным влажным лесам в поисках ягод и грибов.

К концу марта кризис, казалось, миновал. Показатели времени у первокурсников снова начали улучшаться, и Боллз наконец смог сконцентрироваться на правильной рассадке ребят. Второго апреля, когда Джо все еще сидел на третьем месте, Боллз засек их время. В тот вечер Джо пришел домой и написал в своем альбоме: «Две мили: 10.36. Нужно ускориться всего на восемь секунд, чтобы стать самой быстрой в мире командой первокурсников!»

Конец ознакомительного фрагмента.