Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
До войны
Что в моей жизни было до войны? Детский сад с нелюбимым «мертвым часом». Летний лагерь. На веранде в полу были щели, и как-то через них я увидел в подполье военную лодку. Это было событие. В саду мы дружно пели, я и сейчас могу спеть «Мы едем, едем, едем в далекие края…». Именно в детском саду я впервые увидел книжку о Ленине и от нянечки узнал, что он был за рабочих. Садик был заводской, и у многих ребятишек родители были рабочими завода, который располагался рядом, прямо за забором. Я любил бывать на заводе, здесь работал и мой отец. Особенно любил забираться в кабины к шоферам. Иногда я даже засыпал там. Мне нравился запах бензина. С шоферами я дружил. Меня всегда можно было там найти.
Годам к пяти я уже знал, что родился в Ленинграде, что все Кирилловы – из Ленинграда. И дедушка, и бабушка, и папа с мамой. А братик Санька родился в Москве. Отец гордился тем, что мы – ленинградцы. Какое-то время, прежде чем переехать в район Лефортово, мы жили в Люберцах.
Помню, что лежал с корью в стационаре, развернутом в одном из цехов нашего завода. Наверное, в детском садике была вспышка кори. Когда я поправился, отец отнес меня домой завернутым в одеяло с головой. Сейчас бы я сказал, что пребывал в невесомости, так как, когда меня несли, совершенно не ориентировался в пространстве. Несли и несли.
Наверное, родители возили меня и на Красную площадь, и к Мавзолею. Но я помню это смутно. В Москве трамваи ходили медленно, и ребята постарше ездили на подножках и сзади, на «колбасе». Но я боялся. Я вообще был трусишкой. Как-то в детском саду мне подарили пушку и к ней пистоны. Так, когда младший братишка Саша, стрелял из нее, я прятался в соседней комнате. Он очень завидовал мне из-за пушки, так как ему подарили только оловянного солдатика, а солдатик не стрелял. А запах после выстрела из пушки был таким приятным. Как-то, бегая с мальчишками, потерял только что купленные мне красивые галоши. Обошли с мамой весь двор, но так и не нашли. Вот горя-то было!
Помню, не любил супов, грибных вообще не переносил. Мой дедушка, Иван Григорьевич, строгий «старик» (ему было тогда чуть больше 50 лет), вешал над столом на гвоздик конфету («Мишки») и давал ее мне только тогда, когда я, давясь, полностью съедал тарелку супа.
Несмотря на занятость, взрослые во дворе охотно уделяли нам внимание, чинили наши игрушки и играли с нами. К каждому из них мы могли придти домой как к своему другу. Пьяниц среди них не было.
В баню я и Санька ходили вместе с мамой. После мытья она нас одевала во все чистое. Саньке накануне купили красивую рубашку. Когда ее ему надели, он ходил по рядам и всем женщинам говорил: «У Сяси новая вилюбашка!». Хвастался. Он был очень открытым человеком.
Помню, как-то я обидел соседского мальчика. Он был года на два старше меня, и у него одна рука была недоразвита. Я обозвал его «сухоручкой» (наверное, услышал это слово от кого-то). Помню, его мама отозвала меня в сторонку, усадила рядом с собой и объяснила, что обижать человека за то, что он болен или у него несчастье, не хорошо, несправедливо: он же не может исправить свой физический недостаток. Она видела, что я его обидел не нарочно, тем более, что мы с ним часто играли вместе. Она попросила меня извиниться. Я извинился. Первый раз в жизни.
Летом 1939-го года мы какое-то время жили под Москвой на даче. Ходили по грибы. Было много подосиновиков – грибов с красной шляпкой. Это были любимые грибы мамы. Познакомились и с мухомором. Саньку там лечили, давали рыбий жир. Он, проглотив лекарство, говорил: «Противно, но вкусно». Детское ощущение борьбы противоположностей.
Летом 40-года меня отправили в детский санаторий в Крым, в поселок Судак. Купались мы мало: море в то лето было холодное, но зато с воспитательницей забирались в горы и собирали хрусталь. Его было много тогда, местных жителей было мало, а горного хрусталя много. В Крыму я очень окреп.
1-го сентября 1940 года я пошел в школу. Она была на ул. Красноказарменной, недалеко от нашего двора. Красноказарменная улица простиралась от реки Яузы до Дангауэровского рынка на ул. Авиамоторной. На ней были расположены Красные казармы – Артиллерийская и Бронетанковая академии, которые занимали целые кварталы. В академиях обучались командиры РККА (Красной армии).
Я помню тревожное ожидание, прежде чем нас пригласят войти в школу. Но вот вышел дедушка с колокольчиком в руке и прозвучал веселый звонок. Мы вошли в школу, разошлись по своим классам, расселись по партам. Все было необычно, тревожно и, вместе с тем, радостно. Вошла учительница, молодая и не строгая. Началась новая жизнь. Я и сейчас помню свою парту и свою учительницу. Учился я хорошо, но читать книжки не любил, и когда моя бабушка Груша (Аграфена Семеновна) заставляла меня читать заданные стихи, я возмущался и говорил, что «я не буду читателем, я буду писателем!»
Что еще было в довоенном детстве? Наверное, то же, что и у всех. Песочницы, коллекционирование фантиков, беготня. Во дворе было 6 бараков, один из них двухэтажный. Посредине небольшой стадион, окруженный скамейками. Это были трибуны.
Главным в нашей детской жизни были, конечно, родители. Они были всегда рядом, и мы их не ощущали, как не ощущаешь воздух. Отец наш, Кириллов Михаил Иванович, был из рабочих, военный инженер, в петлицах его гимнастерки было по две «шпалы». Он был сильный, мог ходить на руках. Бегал на коньках и меня учил. Его любили и рабочие, и соседи, и дети. Он был веселый и добрый. А мама, Мария Аркадьевна, была учительницей, но тогда тоже работала на заводе. Она была маленькой и худенькой, папкина рубаха была ей ниже колен. 4-го июня 1941 г. она родила нам третьего братишку, которого назвали Вовочкой.
Помню, как мы, мальчишки, гордились летчиком Валерием Чкаловым. Мы играли в Чапаева, в Буденного, в Ворошилова, а о репрессиях тех лет ничего не знали. Я не помню разговоров о Гитлере и фашистах. Наше детство было плотно закрыто от больших неприятностей и тревог. А рядом с нашим двором грохотали краны, разгружались товарные вагоны, дымили трубы гигантских заводов, таких как «Серп и Молот», завод им. Войтовича и других – вдоль всего шоссе Энтузиастов – до самой «Заставы Ильича». Каждое утро начиналось с заводских гудков, и этот ритм задевал и нас, но как? Нас одевали и приводили в детский садик, а родители спешили к проходной.
Жизнь была трудной и тревожной, в этом можно убедиться, увидев выражение лица нашей мамы на фотографии, сделанной перед самой войной, но мы, дети, были счастливы.
Я привожу эти воспоминания от себя, поскольку братишки мои тогда были совсем маленькие.
Не всякий взрослый теперь может сказать, что с ним было до войны, а мы, трое братьев, – можем.