Малиновый понедельник. Глава I. Сон (Светлана Гололобова)

Иллюстратор Юрий Сосницкий

Дизайнер обложки Юрий Сосницкий

© Светлана Гололобова, 2017

© Юрий Сосницкий, иллюстрации, 2017

© Юрий Сосницкий, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-6423-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I. Сон

Нам, молодым всегда советуют учиться на чужих ошибках. Я не претендую на истину, но полагаю, что невозможно научиться жить без взлетов и падений. Как ребенку научится ходить, ни разу не упав? Как научиться езде на велосипеде не получив ран и ссадин? Или же, падая с велосипеда и все-таки имея на теле раны, вылечить их одним лишь водным промыванием? Никак.

Вот и у меня вышло так, что, не совершив одну большую ошибку, я не смогла бы понять многих простых вещей.

Но самое главное я поняла только сейчас. Когда окружающий мир становится настолько жестоким к тебе, что трудно оставаться человеком, ты либо подстраиваешься под этот мир и звереешь, либо идешь напролом и остаешься тем, кто ты есть на самом деле. Тебе и только тебе решаешь, кем быть в этой жизни.

А началось все это безумие, подразумевающие под собой жизненный урок, пять лет назад, в злополучный для меня день – понедельник. Не многие любят этот день по понятным причинам, но мой понедельник был особенным. В тот понедельник я ждала свой шестнадцатый день рождения. И как большинство подростков, этот день и эту магическую цифру шестнадцать я связывала с чем-то волшебным, волнующим и ведущим во взрослый мир. Я мечтала о большой любви, крепкой семье, учебе, престижной карьере, но жизнь распорядилась иначе. Я оступилась на краю пропасти и упала. А пока летела, мне казалось, что никто не протянет руку помощи, чтобы спасти меня, но…

Не буду торопить события и расскажу обо всем по порядку. Итак, начнем…

Ранним утром, в тот самый понедельник моего шестнадцатого дня рождения, я категорически отказывалась просыпаться. Хоть и долго ждала его и волновалась, но когда он наступил что-то сразу пошло не так. На календаре было восемнадцатое мая.

Ласковый солнечный лучик, прокрался сквозь белую полупрозрачную штору и пробежался по моему телу, а затем, остановившись где-то посередине пяток, стал щекотать босые ноги. Я зажмурилась и спрятала ноги под пушистый плед. Мне так хотелось остаться в прекрасной стране грез, где нет ни мелких подростковых проблем, ни жизненных трудностей. Но все разом сговорились против меня и даже противный будильник, будто пожарная машина, стал трезвонить так громко, что волей-неволей пришлось подняться и нажать на кнопку. Было восемь утра. Целых восемь часов утра. Непозволительная роскошь для школьницы в будний день, не правда ли? Но у меня, же день рождения!

Я нехотя встала с кровати, открыла окно и, на половину перекинувшись через подоконник, выглянула на улицу. Было прохладно. В малиновом небе висел оранжевый солнечный диск. Вокруг медленно собирались хмурые черные тучи, отчего диск то прятался, то выглядывал вновь, производя магическое мерцание. Откуда-то внезапно появился легкий холодный ветерок и стал трепать мои и без того взлохмаченные волосы. Наигравшись с волосами, он полетел дальше и принялся безжалостно колыхать крону дуба. Шапка гиганта, возвышающегося в самом центре нашего маленького двора, даже не дрогнула и ветерок, поняв, что встретил достойного соперника, потерял к нему интерес и устремился к мелким тучам. Как хитрая лиса, пробравшаяся тихой ночью в спящий курятник, он стал гоняться за тучами, сбивая их в кучу.

Во дворе радостно играла детвора. На скамейке под дубом сидело две мамочки с колясками, а рядом моя любопытная соседка, наблюдавшая за выходящими и приходящими людьми из единственного подъезда нашего дома. Скамейка для соседки была скорее блокпостом, где она, спрятавшись от посторонних глаз и предполагая, что ее никто не увидит, делала какие-то записи в растрепанном блокноте. Глядя на нее, создавалось впечатление, что она считает себя агентом контрразведки, такой уж серьезный вид у нее был в такие моменты. Может, и невидно было соседку жильцам, выходящим из подъезда, но мне, смотревшей на двор из окна десятого этажа, было известно о разведывательных операциях. Прикрытием агента служила ее маленькая собачка, которую она могла представить в доказательства выгула, лицам, заподозрившим ее в слежке.

Рядом с дубом на асфальте играла детвора. Со смехом перепрыгивая, и толкая друг друга, она принялась рисовать цветными мелками причудливые фигуры в виде мамы, папы, ребенка и солнца. Наблюдая за мальчишками и девчонками, я улыбнулась их беззаботному детству и немного позавидовала. Белой, конечно, завистью. Я уже выросла и не могла смотреть на мир беззаботными и радостными глазами. У меня такого детства не было, хотя было в нем все, о чем только может мечтать ребенок: игрушки, сладости, подарки, красивая одежда, но не было главного, не было родительской любви.

Беспечный детский смех напустил на меня тихую грусть, и всплыли образы из детства. Из своих шестнадцати лет, пятнадцать я прожила у бабушки. Не знала я материнского тепла и не гладили мою детскую голову заботливые материнские руки. А руки отца не прижимали к груди после полученных мной ран и шишек. Никто из них не объяснял мне, что хорошо, что плохо. Бабушка старалась сделать мою жизнь счастливой и воспитывала, как могла, но это не может сравниться с воспитанием, которое дают родители. Ни бабушки и дедушки, ни воспитатели, ни учителя, не могут заменить ребенку родителей. Много детей на этом свете не видят родительской ласки, родительской заботы и опеки и живут при этом неплохо и вырастают самостоятельными и успешными людьми. Но это возможно, если дети знают, что у них нет родителей, привыкают к такому положению вещей и живут с этим. Другое дело, когда у ребенка есть родители, но они по разным причинам не желают и не могут дать ему путевку в счастливую жизнь.

Моя мать, Надежда Дмитриевна Смоленская, вполне состоявшаяся личность и путевку в жизнь ей дала ее же мать, которая воспитала дочь в строгости и по всем канонам педагогики и психологии. При моем же воспитании бабушка все свои каноны отставила в прошлом и всегда закрывала глаза на мои детские шалости, баловство и проказы. Хоть избалованной я себя не считала, но вот взбучек мне давать следовало почаще. Как сильно любила, жалела и берегла меня бабушка, также сильно это делала я.

Не буду пускаться в подробности моего воспитания и восприятия мира, и раскладывать по полочкам все аспекты психологического и физиологического формирования моей личности, а вернусь к описанию моих родителей. Так вот, моя мать была состоятельным и влиятельным человеком в обществе, которое принято считать высшим. Отцом же по документам и единственной сохранившейся в семье фотографии являлся некий Андрей Сергеевич Фурсов. Больше мне про него ничего известно не было. Скоро после моего рождения родители совместно перестали проживать да и общаться тоже. Вообще на тему отца в нашей семье было наложено табу, и ни под каким предлогом его нарушать было нельзя. Мать по непонятным и не обсуждаемым со мной причинам дико ненавидела его. Каждый раз, когда я затевала разговор на тему отца, она приходила в бешенство и на этом все заканчивалась. Пару лет назад бабушка все же сжалилась надо мной и рассказала печальную историю их любви. Эта история закончилась также молниеносно, как и началась. Вихрем пылающих чувств и ярких эмоций, любовь мимолетом прокатилась по двум молодым и абсолютно противоположным человеческим созданиям, оставив напоследок лишь воспоминание в виде младенца, которому предстояло познать, чем он провинился перед обоими родителями, если был им так безразличен.

История этой любви началась ровно тогда, когда произошло мое зачатие, а может чуть раньше. Мать в те годы являлась подающей большие надежды, балериной, а отец красивым и харизматичным парнем из семьи дипломатов. Мать же росла и воспитывалась в неполной семье и моя бабушка не могла ей дать то к чему она так стремилась, а именно богатство. Мать встретила отца, влюбилась, забеременела и в девятнадцать лет, родила меня. Когда мне исполнилось два месяца, матери захотелось не только денег, но и славы и она вернулась на сцену. Вскоре ее постигла неудача. На тренировке она неудачно упала и получила травму позвоночника. С травмой пролежала полгода и заново училась ходить. В балет она не уже вернулась по состоянию здоровья. Она была хрупкой и красивой девушкой, и жизнь дала ей новый шанс. Мать стала моделью, а затем, заработав достаточно денег на безбедное существование, открыла свое модельное агентство. Отец же, женился на ней после моего рождения, а затем, с бабушкиных слов, бросил в самый трудный момент в ее жизни, когда она лежала прикованная к постели, и ушел к другой девушке. Отца и мать и бабушка считали подлецом и предателем.

Сейчас, в свои тридцать пять лет мать выглядела великолепно и, владея собственным агентством, сама продолжала сниматься для модных глянцевых журналов. С годами изящность и природная грация не только сохранились в ней в первозданном виде, но и добавили лоска. Многие мужчины были готовы на все, лишь бы быть с ней рядом, но она, видимо обжегшись, один раз, второй раз уже в огонь не шла.

Моя же внешность, напротив, казалась мне заурядной и непривлекательной, отчего в молодом сознании постепенно зарождались комплексы, грозящие перерасти в более серьезные проблемы, поэтому я всячески старалась с ними бороться. Так вот помимо упомянутой непривлекательности, я отличалась неуклюжестью и лишними килограммами на теле. Глядя на себя в зеркало, эта полнота, как подстрекатель, гнала меня в спортзал и на беговую дорожку. Одноклассницы в моей новой школе посмеивались не только над моей полнотой, но и над цветом волос, называя их ржавым железом. И от них же я ежедневно слышу издевательские сравнения моей внешности с внешностью матери. Кто-то это делал не злобно, не понимая, что наносит мне раны, а вот некоторые сверстницы, наоборот, злобно и цинично доводили меня, задевая за живое. Слезы я им не показывала, зато по вечерам, рыдая в подушку, давала выход эмоциям. Иногда я думала, что мать стесняется меня, следствием чего проявлялась холодность и отчужденность. Но, вопреки всем жизненным перипетиям, я старалась не унывать и надеялась, что когда-нибудь найду себя, а мать осознает свое истинное предназначение и проявит ко мне свою пока еще скрытую материнскую любовь.

Оторвавшись от воспоминаний и размышлений, я снова устремила взор на улицу. Увидев надвигающееся ненастье, детвора с криками стала разбегаться по домам. Ветер, продолжал гулять среди туч, и будто ощутив на себе мой взор, развернулся и снова обратился в мою сторону. Не успела я захлопнуть окно, как он стремительно преодолел сопротивление моего тела и ворвался в комнату, при этом едва не свалил меня с ног, зато свалил флакон с духами с подоконника. Легкие занавески встрепенулись вверх и зашуршали.

Мой игривый кот Барсик, запрыгнувший в тот момент на подоконник, свалился с него и, испугавшись звука бьющегося стекла, подскочил вверх, зашипел и опрометью бросился под кровать. Я мигом закрыла окно, собрала осколки и вернулась к кровати. По комнате распространился аромат духов.

– Барсик, не бойся, иди ко мне. – Я наклонилась и стала звать испуганное животное. Барсик не выходил, а лишь лихорадочно бил хвостом по кафельному полу. Кот был мои спасением и преданным другом, готовым всегда придти на помощь своей хозяйке в моменты огорчения и печали. Он всегда чувствовал мое настроение. А когда мне было плохо, запрыгивал на колени и, принимался тереться головой об мои руки и довольно урчать. Урчащие вибрации передавались моему телу, и я успокаивалась. Через несколько минут уговоров, питомец сдался и вышел ко мне. Я взяла его на руки, вернулась на кровать и стала гладить его по голове. Он, довольно выгнул спину, а затем свернулся клубком на моих руках и уснул.

Я опять погрузилась в воспоминания о детстве и не заметила, как тоже уснула. На этот раз я погрузилась не в мир прекрасных грез, а в мир хаоса, неразберихи и дикого, пронизывающего насквозь ужаса. Мне приснился странный сон. Я увидела себя лежащей в белом свадебном платье в багровом лакированном гробу с золочеными ручками. Глаза мои были закрыты, но я все видела. Видела себя не со стороны, а изнутри, как и положено живому человеку. Рядом с гробом было много людей, но среди всех окружающих выделалась маленькая девочка, лет пяти. Она стояла в стороне и тихонько плакала. На ее лице читался страх. Она не закатывала истерик, не кричала, а лишь тихонько плакала. Прозрачные, как ранняя утреня роса, слезы нескончаемым потоком сбегали из бездонных голубых глаз девочки. Я смогла рассмотреть, как губы ее зашевелились и она прошептала: «Мама, мамочка не уходи от меня». Мне стало зябко, я принялась протестовать и захотела выбраться из гроба, но, ни ноги, ни руки не слушались. На моих скрещенных руках лежал серебряный крест. Я неистово принялась молиться Богу и просить об освобождении. Молитвенных текстов я не знала, поэтому молилась, как могла. И случилось чудо, я осознала, что могу кричать. Я изо всех принялась кричать, прося о помощи. Все происходящее казалось странным и противоестественным. Ни мужчины, ни женщины, ни девочка, почему, то не слышали меня. Мужчины закрыли крышку и стали опускать гроб в глубокую сырую могилу, наполовину заполненную грязной жижей.

Я погрузилась в царство тьмы. Пронизывающая, иступляющая, давящая темнота, без единого просвета накрыла меня с головой. Это была скорее не темнота, а полнейший мрак. Мрак был таким явным, таким живым, что я физически ощущала его дыхание, его густоту и силу. Он надвигался на меня и плотным кольцом сжимался вокруг тела, отчего с каждой секундой становилось теснее. Воздуха катастрофически не хватало, и я стала задыхаться. Закрыв глаза, я снова принялась молиться, а когда открыла их и посмотрела по сторонам, то увидела, что нахожусь в своей комнате на кровати. Рядом мирно посапывал Барсик и тихо тикали часы на прикроватном столике.

Сердце колотилось так, что хватило бы еще минуты такого страха, чтобы оно выпрыгнуло из груди и помчалось прочь от своей хозяйки. Весьма необычное чувство породил нелепый сон. Тревога, запутанная в черную шаль с легким шлейфом серого тумана, нырнула в юную душу и, высоко подняв над собой сито, принялась веять в нее неразбериху. Следом, воровато озираясь по сторонам, нырнуло смятение и стало безжалостно втаптывать развеянные семена. Я остро почувствовала предстоящую беду. Такие мощные ощущения я испытала впервые. Ладони похолодели, а по всему телу прокатился озноб. Плач девочки звонким эхом отзывался в голове и притуплялся где-то в глубине сознания. Вздохнув и, набрав как можно больше воздуха, я сосчитала до десяти, стараясь выйти из внешнего мира и вернуться в мир реальный. Больше получаса мне понадобилось на то, чтобы вернуться в настоящую реальность и отпустить реалистичный сон. И вот, когда я могла осознавать себя в пространстве и времени, в дверь раздался настойчивый стук.

– Люба, немедленно открой дверь. – Услышала я строгий и раздраженный голос моей матери.

Я молчала. Не хотелось, чтобы она обнаружила меня в таком состоянии. Мать не отступала. Она вообще никогда не отступала, поэтому принялась кулаком барабанить в дверь, требуя впустить ее. Когда и эта попытка оказалась тщетной, она стала бить ногой в дверь, пытаясь ворваться в мою комнату.

За время годичного пребывания в этой квартире, мать всегда требовала моего полного и безоговорочного подчинения. И неважно было, что хочу я, важно было то, чего желает она. Она-то ведь всегда права. Она старше, опытнее и умнее. Проигнорировать приход матери было невозможно, иначе впереди меня ожидал длительный словесный выговор. Она была единственной хозяйкой в своих владениях и желала не только моего абсолютного подчинения, но и держала в страхе всю прислугу. Вот только кухарка наша Лидия Петровна ее не боялась и на очередные выпады отвечала милой улыбкой.

Стук продолжался, я поднялась с кровати, подошла к двери и повернула ключ. Щелчок в замке произвел на мать эффект красной тряпки и дверь резко распахнулась. Она, словно разъяренная бестия, влетела в комнату. По выражению лица, я поняла, что она чем-то сильно недовольна. Подняв вверх руку и указывая на золотые часы, инкрустированные бриллиантовыми вставками, красовавшиеся на изящном запястье, она строго проговорила:

– Знаешь, который час?

Я отрицательно качнула головой, что разозлило ее еще сильнее.

– Уже десять часов утра, а ты до сих пор в кровати валяешься. Я понимаю, что у тебя праздник, но не так, же его начинать. Люба, я позволила тебе сегодня пропустить школу, но только лишь ради того, что у тебя день рождения, а не для того, чтобы ты валялась в кровати до обеда. Вечером соберется много гостей. Нам еще кучу дел надо переделать, а тебе наплевать, на все. Наплевать, что я одна бьюсь со всеми делами и все делаю в одиночку. Где твоя помощь? Проснуться вовремя не можешь, а у нас весь день расписан по минутам.

Вот только, говоря про дела, она забыла упомянуть, что дела по дому являются исключительной прерогативой прислуги, и она с этими делами никак не связана, а остальное в принципе не так уж и сложно.

Я вздохнула. К жизни по расписанию, уже привыкла. Завтрак, обед, ужин по расписанию; уроки по расписанию, прогулки по расписанию. Она приучала меня к самодисциплине, но в этот раз перегнула палку. Поминутного расписания в нашей совместной жизни еще не было. Оставалось ввести в мою жизнь ежедневный хронометраж, чтобы я отчитывалась за каждое мое движение, каждый вдох и выдох.

– Не беспокойся мамочка, мы все успеем. – Смогла лишь выдавить я из своего внутреннего возмущавшегося голоса. Перечить ей не хотела. Я вообще не любила ее расстраивать и знала, что ничего хорошего из этого не выйдет.

– Не называй меня мамочкой, ты ведь знаешь, как я этого не люблю. Особенно в присутствии посторонних.

Я пожала плечами. Надежда на скорую самостоятельную жизнь, помогала преодолевать ежедневные бытовые трудности, которые заключались не только в общении с матерью, но и во всем остальном, что я в так этой новой жизни не любила.

– Хорошо, как скажешь.

– Тогда быстро одевайся, приводи себя в порядок и через полчаса жду тебя в машине. У нас уже совсем нет времени. – Она повернулась, чтобы уйти, а затем посмотрела на меня и уже чуть мягче произнесла. – С днем рождения тебя, Люба. – На имени она сделала акцент. Дочкой меня мать никогда не называла. Не могла понять, с чем это связанно, но она категорически отказывалась это делать. – Сегодня тебе исполняется шестнадцать. Ты стала совсем взрослой, а я не успела заметить, как ты выросла. Желаю больших успехов на твоем жизненном пути. – Мать едва улыбнулась, и на щеках моментально появились ямочки. Когда она так улыбалась, то сама походила на ребенка. Улыбка на ее лице, направленная в мою сторону, появлялась довольно редко. Неужели она не осознавала, что улыбка ей очень идет? Неужели не понимала, что я жду этой улыбки? Желание не иметь вокруг глаз морщинок в виде «гусиных лапок» для нее было сильнее желания дарить тепло дочери. Она вернулась и, подойдя ближе, слегка обняла меня за плечи. От этого легкого материнского прикосновения сделалось приятно. Вероятно, мой кот испытывает такие же ощущения, когда я беру его на руки. И ничего не нужно мне было в тот момент: ни подарков, ни пожеланий, ни денег, а лишь бы она вот так хоть изредка прижимала меня к себе. К сожалению, долго радоваться не пришлось, она снова сменила милость на гнев. Также быстро отстранив от себя и, с присущей ей резкостью, снова заговорила:

– Поцеловать тебя не могу, а то помада размажется. Так что извини, поцелую в другой раз.

Она развернулась и стремительно вышла из комнаты. Ушла она так быстро, что через несколько секунд ее командный голос был слышен уже на нижнем этаже нашей квартиры. Я закрыла дверь на ключ. Только так я могла находиться наедине с собой.

Я еще раз вздохнула. Оказалось, помада все-таки важнее. Расстроенная полным внутренним одиночеством я поплелась в ванную наводить внешний порядок на своем лице и теле. Мать видела, как я стараюсь ей угодить, стараюсь не перечить и даже походить на нее, но вместо того, чтобы мне помочь, приласкать меня, ободрить, в ответ всегда посылались укоры. Все во мне ее раздражало. Я старалась понять ее и простить. С моим появлением, ей пришлось поменять определенный уклад жизни и признать перед друзьями, знакомыми и обществом, что у нее есть дочь. Пришлось считаться и с тем, что дочь тоже живой человек и приносит в жизни определенные заботы и хлопоты. Но смириться с тем, что ребенок уже взрослый и имеет собственное мнение, она не могла. Она считала, что я вошла в ее жизнь и должна жить только по ее правилам, а не как иначе.

За время жизни в московской квартире матери я не смогла привыкнуть не только к здешней обстановке, правилам, манерам в целом, но и к столичной суете в частности. Год назад мой тихий размеренный уклад жизни, где был маленький город, много друзей и подруг, где была любимая бабушка, рухнул. Рухнул он со смертью бабушки. Вот теперь, переехав жить к матери, ежедневно приходилось видеть многочисленных косметологов, парикмахеров, стилистов, массажистов, домработниц, журналистов, подруг матери по тренажерному залу, партнеров по бизнесу и прочих людей. В ее квартире, словно на оживленной магистрали, постоянно происходило какое-то разностороннее движение. Бесконечные гости, снующие по квартире, разглядывали интерьер, восхищаясь, как это мать умудрилась так безупречно и мастерски сочетать в дизайне современный стиль с антикварными вещами и предметами. При всем этом, как бы, между прочим, они обращали внимание и на меня, словно я была часть этой огромной квартиры, да и вообще империи, которую так тщательно выстраивала моя мать. Но я не имела никакого отношения, ни к дизайну квартиры, ни к модной империи матери, хотя им было все равно, главное я присутствовала в ее жизни, значит, была ее частью. Теперь, живя по определенным правилам, я не могла выйти из комнаты в пижаме и направится прямиком на кухню к любимому холодильнику за бутербродом, ведь там меня подстерегала встреча с кем-нибудь из тех, кто мог бы неправильно понять мое такое непутевое поведение. Выходить приходилось при полном параде с причесанной головой, да и таскать бутерброды из холодильника, было строго запрещено, так как для этого существовали завтраки, обеды и ужины, которые подавались в столовой в определенное время. А бутерброды и фастфуды, как считала мама, приводят к полноте, с которой я усердно боролась. Да и вообще она была противником перекусов на бегу, приводя при этом массу доводов в пользу здорового полноценного питания за обеденным столом.

Ко всему прочему многие друзья и знакомые матери не сразу поверили, что у нее есть взрослая дочь. Принимали это, как очередную утку, которую она решила подкинуть журналистам, чтобы подняться в рейтинге обсуждаемости среди знаменитостей. Раньше она никому не рассказывала о моем существовании.

На лицах, так называемых друзей, всегда светилась улыбка при моем появлении, хотя судить об их искренности, я не могла. Мать имела не только красоту, славу и достаток, но и, как принято говорить, большой вес в обществе. Общество, в котором она вращалась, состояло из олигархов, их жен, бизнесменов, политиков. Были в нем известные актеры и актрисы, различные театральные деятели, модели, пиарщики, модные столичные тусовщики, и прочая богемная мишура, только вылупляющаяся из скорлупок, именуемая себя дарованиями.

И я была убеждена, что ни будь у матери стойкого характера и железной хватки, то общество бы это с превеликим удовольствием вмиг проглотило ее при первом удобном случае, стоило бы ей споткнуться, и не подавилось бы. Я не сама пришла к такому выводу, об этом мне сказала Лидия Петровна, которая знала мою мать больше десяти лет и прекрасно разбиралась в психологии людей. Лидия Петровна не только разбиралась в кулинарных изысках, но и в человеческих душах, а еще она имела образование психолога. Но не об этом речь. Не стану уводить от главного повествования, дабы не запутаться в своих бессвязно бегущих мыслях, и вернусь к злосчастному понедельнику.

Я открыла шкаф и стала смотреть на платья, в одном из которых должна была посетить салон красоты. Шкаф у меня был большой, можно сказать огромный. Он занимал, чуть ли не половину комнаты. Комната же, напротив, была маленькой, в сравнении со шкафом и всей квартирой. Комнату я обставила самостоятельно. В ней не было ничего лишнего. У окна стояла кровать с кованым изголовьем, напротив фикус, рядом трюмо. Был в ней также небольшой письменный стол, удобное кресло и ковер на полу. Обстановка комнаты была единственным, что мать разрешила сделать мне самостоятельно, отчего была ей благодарна. Комната являлась моим пространством, моим убежищем, вотчиной и местом, где я могла не только спрятаться от гламурного общества, но и отдохнуть, поразмышлять. Ах, да, еще забыла про кота. Барсик тоже был исключительно моим самостоятельным приобретением. Его я купила на блошином рынке. За пределы комнаты Барсик не выходил, дабы избежать наказания за подратые кожаные диваны и кресла, об которые он однажды, выскочив из комнаты, стал точить когти и был застигнут матерью на месте преступления. Все же было по правилам. Иногда по вечерам я выгуливала его во дворе с ошейником. Соседи улыбались, но я не могла с ним выходить без ошейника и поводка. Имея игривый нрав, каждый раз, завидев птиц, он прижимал уши, округлял глаза и норовил спрыгнуть с моих рук и умчаться на охоту.

Платьев в шкафу было много и каждое можно назвать достойным любого праздника. В покупке нарядов мать не скупилась. Это она постаралась сделать так, что шкаф мой ломился от трендовых вещей. Я же предпочитала носить джинсы с футболками или свитерами. Взяв первое попавшееся платье из легкого синего трикотажа с тоненьким кожаным ремешком золотистого цвета, я быстро привела себя в порядок, так же быстро оделась и спустилась в столовую. Несмотря на обещание матери ожидать меня в автомобиле, она сидела за столом и разглядывала отчетные бухгалтерские документы. Она перелистывала страницы и отчитывала домработницу за какие-то необоснованные траты. Домработница, добротная женщина средних лет, склонив на грудь голову, молча, слушала и кивала. Я решила, что домработница не спорит, так как мать хорошо оплачивает ее работу, но оказалась, что неправа. Через минуту я узнала, что она не просто потратила деньги не по назначению, а присвоила их для себя. Домработница рассказывала, что взяла деньги для лечения сына. Говорила, что постеснялась их занять или попросить и, оказавшись в затруднительном положении, взяла деньги из кассы, которую выдает моя мать на различные нужды.

Мать сидела на стуле так, что спина ее была натянута, как струна на гитаре. Внешний вид ее всегда был безупречен. Даже в тот день, одетая в джинсы и облегающую упругую грудь маячку на тонких бретелях, она выглядела великолепно. Ее фигуре могла бы позавидовать любая двадцатилетняя девушка. Ни одного лишнего грамма в теле, ни одна морщинка не портила ее красивого слегка смуглого лица, а коротко подстриженные волосы черного цвета, делали ее еще моложе. С присущей, как мне казалось, только ей одной грацией, она встала и прошлась по комнате, размышляя над бумагами. Домработница в этот момент, тяжело дыша, ждала ее решения. Видно было, как она переживала, ожидая вердикта. Но к радости взволнованной женщины, мать остановилась и сказала, что решила простить ее и не сообщать о краже, при этом потребовала в ближайшие два месяца возместить расходы.

Женщина упала в ноги матери, расплакалась и принялась благодарить. Мать с невозмутимым видом, подняла ее с колен и попросила оставить наедине со мной. Наблюдая за весьма неприятной сценой, свидетелем которой я нечаянно оказалась, я прониклась к матери почтением.

– На завтрак ты не явилась. Поэтому сходи на кухню и попроси Лидию Петровну накрыть тебе в столовой. – Проговорила она, как только домработница скрылась за дверью.

Мне не нравилось завтракать в столовой, поэтому решила идти пить чай на кухню. Там всегда вкусно пахло домашней выпечкой, ванилином и горячим шоколадом. Я спросила ее разрешения, и так как был мой день рождения, она не возражала.

На кухне Лидия Петровна тучная, но весьма энергичная и добродушная женщина суетилась у плиты. Увидев меня, она проговорила:

– Доброе утро, милая. Поздравляю тебя с днем рождения! – Она оторвалась от плиты, подошла ко мне и расцеловала в обе щеки. – Я испекла твои любимые блинчики. Чай уже готов, где накрывать на стол?

– Спасибо, Лидия Петровна и за блинчики и за поздравления. Я позавтракаю здесь.

Лидия Петровна наполнила чаем фарфоровую кружку и поставила передо мной. Я уселась на стуле за столом.

– Любочка, что ты сегодня какая-то бледная. Не случилось ли чего?

– Нет. Ничего не случилось. У меня все в порядке. Просто немного волнуюсь. Не привыкла отмечать свой день рождения так масштабно. Я бы предпочла отметить этот праздник с мамой и друзьями из моего детства, но это невозможно.

Я попыталась улыбнуться, но лицо кухарки стало мрачным, и она критически посмотрев на меня, произнесла:

– А ты говорила маме о том, чего тебе, действительно, хочется? Говорила, что не желаешь суеты и посторонних людей?

Я повертела головой.

– Разве это что-то изменит?

– Твоя мать тебя любит, просто ей нужно время, чтобы дать волю своим чувствам. Скоро все наладится, ваши отношения перейдут в другое русло, и вы станете общаться, как родные люди. Жизнь штука сложная. До недавнего времени у каждой из вас была своя размеренная жизнь. Не случись беда, так бы может быть и продолжалось бы. Но что случилось, то случилось. Найди в себе силы и прости ее. Возможно, когда она отдавала тебя на воспитание к бабушке, ее решение было тогда единственно верным. Она не видела иного выхода. Она была молода и неопытна. А твоя бабушка была старше, опытнее, мудрее и больше разбиралась в вопросах воспитания детей. Твоя мама ведь от тебя не отказывалась, она просто зарабатывала деньги на жизнь для себя и для тебя. Я ее давно знаю и могу с уверенностью сказать, что она замечательный человек.

– Вот вы говорите, не случись беда, так бы все и продолжалось. Так в том то и дело, мы абсолютно разные люди. Мы хоть и родные по крови, но все, же разные по духу. Мы никогда не станем близки. Слишком поздно. И то, что она зарабатывала деньги, ее не оправдывает. Между заработками можно было выделить время и для ребенка. Я знаю, многие так живут и зарабатывают деньги и у всех семьи и они не отказываются от воспитания детей. Я дождусь своего совершеннолетия и уйду отсюда. Я не стану ей мешать жить той жизнью, к которой она привыкла. Но и я такой жизни долго не вытерплю. Для меня здесь все чужое. И она для меня чужая. Раньше мы очень редко виделись и до определенного времени, когда я была маленькой, то думала, что моя бабушка является моей мамой. И называла мамой я свою бабушку. Бабушка была совсем другой. Когда я стала взрослеть и понимать, кто моя настоящая мать, мне захотелось быть похожей на нее, ведь она так красива. И это тоже принесло мне много переживаний. Теперь вот я выросла и не хочу быть на нее похожей. Я хочу жить своей жизнью и так как мне того хочется. Хочу учиться там, где мне хочется, а не там, где мне скажут. Я уже личность.

– Нет, Люба ты еще маленькая капризная девочка. Личностью ты станешь тогда, когда будешь материально независимой. Вот когда сможешь обеспечить себя и семью, когда будешь иметь не только свое мнение, но и жизненную позицию и мудрость, чтобы учитывать интересы не только себя, но и окружающих тебя людей, тогда можно сказать, что ты личность. Когда тебе придется заботиться не только о себе, но и о близких людях, детях, матери ты также будешь личностью.

– Все равно я уже личность. Я ведь думаю, размышляю, имею свое мнение. Значит я личность. Пусть материально зависимая, но уже личность.

– С вами подростками спорить бесполезно и бессмысленно. У вас на все случаи жизни найдутся свои ответы. И вы их воспринимаете, как единственно правильные, хотя это не так. Пройдет время, и ты вспомнишь о нашем разговоре. А Надежда Дмитриевна, повторяю тебе, замечательный человек. Она чуткая и внимательная, занимается благотворительностью и помогает детям, оставшимся без попечения родителей в детских домах.

– Это она свою совесть очищает, за то, что не заботилась обо мне в детстве.

– Она полностью содержала и тебя и твою бабушку. Ты жила не в бедности, у тебя было все самое лучшее.

– Она чувствовала угрызения совести, вот и откупалась подарками.

– Не говори так. Ты опять не права. – Лидия Петровна расстроилась из-за нашего разговора, отошла обратно к плите и продолжила что-то готовить.

В этот момент на кухне появился предмет нашего разговора, моя мать. На ее лице виднелась злоба, а губы были сжаты в две узкие складки. Она ничего не сказала, а лишь подошла к кувшину и налила себе воды. Скорее всего, она услышал часть нашего разговора, и разозлилась на меня. Возможно это к лучшему, подумалось мне и пусть знает, что я о ней думаю. Все равно отношения между нами не наладятся. Целой жизни не хватит, чтобы мы стали родными. Шестнадцать лет я была не нужна, а сейчас уже взрослая и сама стану решать, как мне жить.

Мать, выпив воды, слегка подрагивающей рукой, поставила наполовину пустой стакан на стол и, посмотрев в мою сторону с какой-то тоской, молча, вышла из комнаты.

Мне надо было укротить бушевавший внутри ураган из обиды, смятения и несправедливости, поэтому стиснув зубы, я стала смотреть в большое окно, из которого открывался панорамный вид на одну из центральных улиц нашего города. Солнышко, совсем недавно разбудившее меня ласковыми лучиками, исчезло. Вдали прозвучали раскаты грома, да так сильно, что земля содрогнулась, и затрещали стекла. Тучи продолжали кучковаться и, плетя заговор против яркого светила, окружали его со всех сторон. Вскоре заговор раскрылся и тучи объединившись, явились взору проливным дождем. Крупные кали с шумом разбивались о стекло и бесконечными извилистыми ручейками сбегали вниз. Эта погода была под стать моему настроению. Барабанная дробь за окном, не уступала барабанной дроби мыслей в голове.

Лилия Петровна вновь вернулась ко мне и, поставив тарелку с дымящимися блинчиками, присела рядом, взяла меня за руку и тихо проговорила:

– Милое мое дитя, я не стану спорить с тобой о твоей матери и насаждать тебе свое мнение. Пусть у каждого из нас о ней будет свое мнение. У тебя сегодня праздник и не стоит хмуриться из-за того, что тебе пока понять, не дано. Всему свое время. Я вижу, что тебя тревожат не только отношения с мамой, а что-то еще. Может, расскажешь, если захочешь? Тебя кто-то обидел?

Лидия Петровна тонко чувствовала мой настрой. Я знала, что она может упокоить и дать умный совет, поэтому сама того не осознавая принялась рассказывать ей про сон. Кухарка слушала меня, не перебивая, а когда я закончила, она обняла меня за плечи так, как это делала моя бабушка и принялась успокаивать:

– Не переживай милая. Все у тебя будет хорошо. У тебя целая жизнь впереди. Покойники обычно снятся к перемене погоды. Видишь погода, действительно, переменилась, и пошел дождь. И если ты видела себя в гробу, так это к длинной и счастливой жизни. – Она замолчала, думая о чем-то своем.

– Ты еще не готова? – Услышала я голос матери, которая опять пришла на кухню, и повернула голову в ее сторону. Она по-прежнему была напряжена. – Нам пора ехать.

– Там же дождь льет. Может, подождем немного?

– Я попросила охранника переставить автомобиль от дома на подземную парковку. Спускайся вниз. И можно уже быстрее это делать. У меня сегодня много дел. – Ответила мать, после чего позвякивая автомобильными ключами, которые перебирала пальцами правой руки, пошла к выходу из квартиры. Охранник нашего дома частенько выслуживался перед матерью, вот и этот раз услужливо исполнил ее просьбу. Я не знала, что думать. Обо мне она позаботилась, чтобы я не промокла и не замерзла или же о себе и своем внешнем виде?

Я быстро встала, взяла сумку и последовала следом. Внизу на парковке стоял новенький кабриолет ослепительного белого цвета. Верх был поднят. Я запрыгнула внутрь, и мы двинулись в путь. Мне предстояло посетить салон красоты, сделать прическу и маникюр, а затем купить платье на вечер. Платьев было много, но на день рождения, мать решила, что платье должно быть новым. У матери были свои специалисты по красоте и стилю, но я решила сама выбрать себе парикмахера, так как в свой день рождения, я хотела сама принимать хоть какие-то решения. И моя мать, как ни странно, с этим согласилась. В бутике модной одежды я выбрала самое экстравагантное платье. Это коктельное платье больше походило на ночную рубашку. Она было серебристого цвета с голубыми пайетками на тоненьких бретельках и вызывающе коротким. В тот момент я тоже злилась на мать, и мне захотелось досадить ей. Платье мне тоже не нравилось, как не нравилось то, что вечер должен был идти по ее сценарию. Мать, скрипя зубами, расплатилась за него.

Когда мы вернулись домой, у меня еще оставалось время до торжества. Я открыла альбом и стала смотреть на дорогие сердцу фотографии. На одной из них была моя мать и отец, которые державшись за руки, бежали от дождя, к автобусной остановке. На их лицах светилась любовь и счастье. Там были и фотографии бабушки, которая с любовью обнимала меня на утреннике в садике. На мне был костюм зайчика с большими торчащими ушами. Эта забавная фотография была особо дорога мне.

Жаль, что бабушки не стало. Она была моей единственной опорой, поддержкой и истиной подругой. Бабушка тоже сильно переживала сложившуюся ситуацию с моей матерью, хоть никогда прямо не говорила мне об этом. Она думала, что мать преодолеет себя, оправится от расставания с балетом, с моим отцом и заберет меня. Шли годы, но этого не происходило.

А когда бабушки не стало, и я переехала в Москву, мне стало еще труднее. Пришлось оставить привычный город, друзей, мой дом. В Москве у меня появились новые подруги, приятели и знакомые в школе. У всех были обеспеченные родители, и они в чем не нуждались. Их можно было причислить к так называемой «золотой молодежи». Одноклассницы все время разговаривали об одежде, новых моделях современных мобильных устройств, заграничных поездках, успехах своих родителей, светских вечеринках, при этом постоянно хвастались друг перед другом. Мои взгляды немного отличались. Живя в Серпухове, я была погружена совсем в другую атмосферу. Там все было проще. Там я читала много книг и не только из художественной литературы, но и научной и познавательной. Кроме того изучала историю и религию народов мира. Может быть, это послужило основой для формирования моего внутреннего мира, и этого я точно знать не могла, но одно знала точно, его содержание было немного иным, чем у моих одноклассников. Существует множество тем для увлекательных разговоров, чем беседы о том, куда пойти вечером, какое надеть платье, в какую страну отправится на каникулах.

Несмотря на все жизненные трудности, с недавних пор у меня появилась одна подруга, с которой мне было интересно и легко общаться. Звали ее Екатериной или попросту Катей. С ней мне было интересно. Катька рассказывала мне о Москве, про жизнь и трудности простых людей и соседей, которые ее окружали в тесной коммунальной квартире. Ее рассказы были всегда веселыми и занимательными. Каким-то неизвестным мне внутренним чутьем я знала, что ей можно доверять.