Глава VI. Моя новая мать. Я получаю полезные сведения из разговора отца с одним приятелем
Ухаживания миссис Бёрк за отцом кончились тем, что он женился на ней. Не знаю, через сколько месяцев после смерти матери случилось это, но, вероятно, месяцев через семь-восемь, так как моя сестра Полли стала уже довольно большим ребенком, и я с трудом мог пронести ее от одного конца переулка до другого. За все это время в моих чувствах к миссис Бёрк произошла небольшая перемена. Прежде я только не любил ее, а теперь стал ненавидеть. Она платила мне тем же и не стесняясь высказывала свои чувства. В первое же утро после похорон матери она притянула меня к стулу, на котором сидела, и сказала злобным голосом:
– Поди-ка сюда, голубчик, ты помнишь, какую штуку ты чуть не сыграл со мной своей болтовней?
Она намекала на вчерашний разговор о мешках. Я ничего не ответил, но она видела, что я понимаю, о чем идет речь.
– Ты думал, что при отце меня нечего бояться, ты думал испугать меня своей болтливостью? Слушай, что я тебе говорю, змееныш! Я тебя исправлю так, что ты у меня шелковый будешь! Я буду беспрестанно смотреть за тобой, ты куска хлеба не съешь без моего спросу! И если ты пикнешь про меня что-нибудь отцу, я тебя так выдеру, что запомнишь надолго!
Я видел, что мне не под силу бороться с таким неприятелем, и молча покорился. Я исполнял все приказания миссис Бёрк, я свято хранил все ее тайны, я ничего не делал без ее позволения. Все это нисколько не смягчало ее. Целыми днями она изводила меня какой-нибудь работой. Когда Полли не спала, я должен был нянчиться с ней, когда она засыпала, меня посылали за чем-нибудь в лавку, или заставляли убирать комнату, или давали мне вощить нитки, которыми миссис Бёрк шила мешки. За целый день у меня не было свободной минутки. И за все мои труды меня даже не кормили. Отец давал каждое утро деньги на хозяйство, а миссис Бёрк тратила их себе на водку. Чтобы отец не узнал этого, она посылала меня покупать на пенни костей и рассказывала отцу, что это остатки наших обедов.
Однажды, помню, я купил ей огромную кость из бычьего ребра, которая вовсе не годилась для замышляемого ею обмана. Она ужасно рассердилась, ударила меня этой костью по голове и послала продать ее за полпенни. Я был страшно голоден, и куски мяса, прилипшие к кости, казались мне очень соблазнительными, хотя они совсем съежились и почернели; я попросил позволения обгрызть их, но она и того не позволила. Самой ей было нужно мало пищи: водка заменяла для нее всякую еду.
Она даже вмешивалась не в свое дело, чтобы лишить меня пищи. Отцу всегда было приготовлено к ужину какое-нибудь горячее кушанье, а так как я очень часто от завтрака до ужина не ел ничего, кроме корки хлеба, то надеялся получить от него подачку. Если миссис Бёрк видела, что отец дает мне что-нибудь со своей тарелки, она тотчас же вступала в дело:
– Ах, Боже мой, Джим, – говорила она, – пожалуйста, не кормите ребенка: он, право, объестся и заболеет! Он очень добрый мальчик, но ужасно жадный: сегодня за обедом я три раза накладывала ему такие огромные порции вареной баранины, что хватило бы на двоих!
– Экий негодяй! – сердито замечал отец. – А вертится тут да смотрит мне в рот, точно не ел целую неделю! Пошел спать, обжора, пока не бит.
Я ложился спать с пустым желудком, не смея произнести ни слова в свое оправдание.
Как-то раз миссис Бёрк сыграла со мной особенно гадкую штуку. К ней пришла в гости какая-то женщина, и они вместе пропили все деньги, которые отец оставил на обед и ужин. Когда гостья ушла, миссис Бёрк, протрезвев, начала трусить. Надо было откуда-нибудь достать денег отцу на ужин, но откуда? Все ее вещи, даже великолепная фарфоровая масленка, были давно заложены; ни денег, ни припасов ей никто не давал в долг. Она куда-то ушла из комнаты, потом вернулась через несколько минут в сильном унынии и начала плакать и причитать самым жалобным образом.
– Бедная я, несчастная, что мне делать! – рыдала она. – Скоро придет домой твой папа, голубчик Джимми, а я не могу приготовить ему ужин, и он до смерти изобьет меня! Несчастная я, одинокая женщина!
Я не мог равнодушно видеть слез, не мог выдержать слов «голубчик Джимми». Я подошел к миссис Бёрк, старался утешить ее и спрашивал, не могу ли чем-нибудь помочь ей.
– Это ты так только говоришь, Джимми, – жалобным голосом проговорила она, – а думаешь совсем другое. Да и правда, ты не можешь меня жалеть, потому что я всегда дурно обращалась с тобой! Ох, уж только бы миновала эта беда, я бы пальцем тебя никогда не тронула!
Смиренное раскаяние миссис Бёрк еще больше растрогало меня.
– Вы мне скажите только, чем вам помочь, я все сделаю! – с жаром уверял я, схватив ее веснушчатую руку.
– Помочь-то мне, конечно, можно, милый Джимми, только мне не хочется просить тебя об этом. Вот тебе, голубчик, полтора пенса, трать их, как хочешь.
Щедрость миссис Бёрк совсем ошеломила меня, и я стал еще больше упрашивать ее сказать мне, как помочь ей.
– Да видишь ли, душенька, – проговорила она наконец, – ты бы мог сказать папе, что я тебя послала купить на пенс анисового семени для ребенка и что ты потерял деньги. Ведь это не трудно, голубчик Джимми?
– А если отец поколотит меня за это?
– Полно, дружок! Как же это можно? Ведь я буду тут! Я скажу отцу, что на тебя налетел большой ротозей и толкнул тебя, что ты ни в чем не виноват! Он не станет тебя бить, будь в этом уверен! А теперь иди погуляй, купи себе, чего хочешь, на свои полтора пенса.
Я ушел, хотя на душе у меня было неспокойно, и вдоволь нагулялся. Я нарочно не торопился возвращаться домой, чтобы миссис Бёрк успела рассказать отцу историю о потерянных деньгах.
Не знаю, на много ли раньше меня вернулся домой отец, но когда я вошел, он уже стоял у дверей с ремнем в руке.
– Иди-ка сюда, негодник! – воскликнул он, хватая меня за ухо. – Куда ты девал мои деньги, говори сейчас!
– Я потерял их, папа, – проговорил я в страхе, глядя умоляющими глазами на миссис Бёрк.
– Потерял? Где же это ты их потерял?
– Да я шел купить семя для Полли, а большой мальчик наскочил на меня и вышиб их у меня из рук…
– И ты думаешь, я поверю твоим россказням! – закричал отец, бледный от гнева.
Меня не особенно удивило недоверие отца, но я был просто поражен, когда миссис Бёрк вдруг проговорила:
– Да, вот и мне он сказал то же самое! А спросите-ка у него, Джим, где он шатался до сих пор и отчего у него масляные пятна на переднике?
На моем переднике действительно были пятна от жирного пирожка, которым я полакомился за свои полтора пенса.
– Ах ты, дрянной воришка! – закричал отец. – Ты украл мои деньги и проел их!
– Да, я думаю, что это так, Джим, – сказала низкая женщина, – и я бы советовала вам задать ему хорошую порку!
Она стояла рядом, пока отец стегал меня до крови толстым кожаным ремнем. Насколько было возможно, я прокричал ему всю историю о деньгах, но он не слушал меня и бил, пока не устала рука. После порки меня заперли в заднюю комнату и оставили там в темноте до самой ночи. О, как я ненавидел в это время миссис Бёрк! Я был взбешен до того, что почти не чувствовал боли от кровавых рубцов, избороздивших мое тело. Я перебирал в уме все несчастья, какие только знал, и все их желал ей.
Но все напрасно. На другой день она вошла в нашу комнату добрая и веселая, как всегда, и всякий день входила такой же веселой, пока отец не повенчался с ней.
Свадьба их была очень тихая, никто в переулке ничего не знал о ней, и я вовсе не подозревал, какое важное событие готовится у нас. Однажды вечером отец вернулся домой вместе с миссис Бёрк; они привели с собой одного молодого человека, приятеля отца, и послали меня за бутылкой рома. Когда я принес ром, гость налил его в стаканы и стал поздравлять отца и миссис Бёрк и желать им всякого счастья. Меня это нисколько не интересовало, и я уже собирался уйти вон из комнаты, когда отец остановил меня.
– Поди сюда, Джимм, – сказал он. – Видишь ты, кто это сидит на стуле?
– Конечно, вижу, – засмеялся я. – Это миссис Бёрк.
– Ну, слушай. Больше никогда не смей произносить этого имени. Ее зовут не Бёрк.
– Не Бёрк? А как же, папа?
– Ее зовут «мать», вот как ты должен называть ее; и ты должен обращаться с ней, как с матерью. Если ты этого не исполнишь, я тебя попотчую кушаньем, которое не придется тебе по вкусу! Смотри же, помни!
В словах отца не было ничего особенно печального, но, услышав их, я принялся горько плакать.
– Это что значит? – рассердился отец. – Ты бы должен был благодарить меня! Разве ты не рад, что у тебя теперь есть мать?
Я не мог сдержать слез.
– Скажите, пожалуйста, чего этот негодяй хнычет? – закричал отец. – Что, я совета у него должен был прежде спросить, что ли?!
– Оставь его, друг мой, – вмешалась миссис Бёрк. – Он ужасно упрямый мальчик, я сама не раз испытала это. Да ведь ты и сам знаешь, какой он дрянной!
Я знал, что она намекает на историю о пропавших деньгах, и уже готов был ответить ей далеко не вежливо, но молодой гость, вероятно, угадав мое желание, мигнул мне, чтобы я держал язык за зубами, и притянул меня к себе.
– Полно, не нападайте на мальчугана, – сказал он. – Может быть, он заплакал оттого, что уж очень обрадовался своей новой матери. Сколько ему лет, Джим?
– Седьмой год.
– Э, так ему, пожалуй, скоро придется самому себе на хлеб зарабатывать.
– Еще бы, давно пора, – затараторила мачеха. – Вон какой большой мальчишка! Пора работать!
– Да ведь он и так работает, – недовольным голосом заметил отец, – он целыми днями нянчит Полли!
– Тоже мне работа! Сидит себе с милой крошкой на руках, а то и бросит ее, да играет с мальчишками.
– А я вам скажу, – решительным голосом произнес гость, – что нет хуже на свете работы, чем нянчить ребенка! Меня самого заставляли заниматься этим делом, так я бросил его при первой возможности. Хотя после этого пришлось взяться просто за лаяние.
При этих словах добрый гость сунул мне тихонько в руку пенс: мне ужасно захотелось скорее улизнуть, чтобы чем-нибудь полакомиться на эти деньги, и я перестал обращать внимание на разговор больших. Однако слова молодого человека о лаянии крепко запали мне в ум. Я сам охотнее бы стал лаять, чем нянчиться с ребенком. Но для кого могло быть нужно мое лаяние? Я видел иногда, как пастух гонял гурты овец и как мальчики помогали ему загонять стада и при этом лаяли и визжали по-собачьи, но я никогда не думал, что за такое дело платили деньги: если пастух мог нанимать мальчиков для лаяния, то ему дешевле было бы содержать настоящую собаку, рассуждал я. Однако гость сказал, что лаяние лучше, чем нянченье ребенка, и при этом он еще не знал, как худо мне живется, как мало заботится обо мне отец, как мучает меня миссис Бёрк. Если гостю было всего лишь неприятно нянчить ребенка, то для меня это настоящая пытка.