4
От Бейкер-Хайдов я ушел около часа ночи, обещав завтра наведаться. С девяти до десяти я вел утренний прием и в Стэндише появился, когда на часах было почти одиннадцать. Первое, что я увидел, – заляпанный грязью малиновый «паккард» моего коллеги-соперника доктора Сили. В общем-то, он был врачом Бейкер-Хайдов, и те имели полное право его вызвать. Но всегда возникает неловкая ситуация, если пациент принял подобное решение, не уведомив о нем конкурирующих врачей. Кто-то вроде дворецкого или секретаря провел меня в дом, где я увидел Сили, выходившего из детской. На узкой лестнице шестнадцатого века этот рослый здоровяк казался еще крупнее. Он не меньше моего смутился, увидев меня с саквояжем в руке.
– Они позвонили рано утром, – сказал Сили, отведя меня в сторону. – Я приезжаю уже второй раз. – Он закурил сигарету. – Стало быть, вы были там, когда все произошло? Это большая удача, хотя девчушке крупно не повезло.
– Да уж. Как она вам? Как рана?
– Все хорошо. Я бы не сумел так чистенько залатать. Да еще на кухонном столе! Конечно, шрам останется жуткий. Весьма паршиво, особенно для аристократки. Родители хотят показать ее лондонским косметологам, но даже те вряд ли чем помогут. Хотя кто его знает? За последнее время пластические хирурги вдоволь напракти-ковались. Сейчас ей нужен покой. Скоро придет сиделка, девочке же я назначил люминал, чтобы еще на день-другой ее оглушить. Ну а там поглядим.
Переговорив с хозяином, Сили кивнул и уехал. Все еще не оправившись от неловкости, я переминался в вестибюле, надеясь, что смогу осмотреть девочку. Однако отец ясно дал понять, что лучше ее не тревожить. Казалось, он искренне благодарен мне за содействие.
– Слава богу, что вчера вы там были! – сказал мистер Бейкер-Хайд, обеими руками пожимая мою ладонь.
Однако потом его рука переместилась на мое плечо и мягко, но решительно подтолкнула меня к выходу. Я понял, что бесповоротно отлучен от дела.
– Пожалуйста, пришлите счет, – попросил хозяин, провожая меня к машине.
Я сказал, что платы не возьму, и тогда он сунул мне в карман пару гиней. Потом обеспокоился тем, что за две поездки в Стэндиш я сжег много горючего, и велел садовнику принести канистру бензина. Этот щедрый жест оставил неприятный осадок – казалось, от меня хотят откупиться. Мы молча стояли под моросящим дождем, садовник заливал мой бак, а я сожалел о том, что не удалось напоследок осмотреть девочку. Это было бы лучше денег и бензина.
Уже садясь в машину, я вспомнил про Айресов и спросил, знают ли они, что девочке полегчало. Бейкер-Хайд набычился.
– Ах, эти! – дернул он подбородком. – Они еще услышат о нас. Не сомневайтесь, так мы дело не оставим.
В общем-то, я этого ожидал, но злость в его голосе меня ошеломила. Я выбрался из машины.
– То есть? Вы сообщили в полицию?
– Еще нет, но собираемся. Во всяком случае, потребуем, чтобы от собаки избавились.
– Помилуйте, Плут всего лишь старый глупый пес.
– И явно выжил из ума!
– Насколько я знаю, он совсем не кусачий.
– Для нас с женой это слабое утешение. Мы не успокоимся, пока собака жива. – Бейкер-Хайд взглянул на верхние узкие окна со средником, одно из которых было открыто, и понизил голос: – Вы же понимаете, что жизнь нашей дочери исковеркана. Доктор Сили сказал, это чистая случайность, что обошлось без заражения крови. И все потому, что эти Айресы, черт-те кем себя возомнившие, не привязывают свирепую собаку! А если она укусит другого ребенка?
Я промолчал, но по моему лицу было видно, что я сомневаюсь в вероятности подобного случая.
– Я знаю, вы вроде как друг семьи, и не жду, что вы встанете на мою сторону, – продолжил Бейкер-Хайд. – Однако я вижу то, что ускользает от вас: как всякие аристократы, они считают, им все дозволено. Вполне возможно, собака натаскана против чужаков! Лучше бы они посмотрели на помойку, в которой живут. Они устарели, доктор. Честно говоря, я начинаю думать, что устарело и все это паскудное графство.
Я чуть было не сказал, что именно старомодность графства поначалу так ему глянулась. Вместо этого я попросил не вмешивать полицию, а прежде повидаться с миссис Айрес.
– Ладно, я съезжу к ним, когда буду уверен, что Джилли вне опасности, – ответил он. – Если в них есть хоть капля уважения к людям, они избавятся от собаки еще до моего визита.
На утреннем обходе я навестил шесть-семь пациентов, но о происшествии в Хандредс-Холле никто не заговаривал; однако слухи у нас распространялись быстро, и к вечернему приему зловещий рассказ об увечье Джиллиан уже курсировал по лавкам и пивным. Больной, которого я посетил вечером, правдиво изложил инцидент во всех деталях, но только в его версии девочку зашил не я, а Сили. Этот пациент страдал застарелым плевритом, и я делал все возможное, чтобы хворь не превратилась во что-нибудь более грозное. Однако условия, в которых он жил – тесный сырой домишко с каменным полом, – были против него, к тому же он, как большинство рабочих, без меры вкалывал и так же пил.
– Говорят, куска щеки как не бывало, – между приступами кашля поведал работяга. – И нос почти откушен. Вот вам эти собаки. Я всегда говорил: любая собака может загрызть. Не важно, какой породы. Любая.
Вспомнив разговор с Бейкер-Хайдом, я спросил, следует ли избавиться от пса. Нет, без тени раздумий ответил работяга. Коль все собаки кусачи, чего ж наказывать тварь за то, что ей на роду написано?
А как считают другие? Да все по-разному.
– Одни говорят, пса надо высечь, другие – пристрелить. Оно конечно, и семью следует взять в расчет.
– В смысле, Айресов?
– Нет, этих, хлебопеков[10]. – Работяга зашелся булькающим смехом.
– Но ведь хозяевам будет тяжело расстаться с собакой.
– Ничего, у них случались потери тяжельше. – Вновь закашлявшись, он сплюнул в холодный камин.
Его слова меня растревожили. И без того я весь день думал, какое настроение царит в Хандредс-Холле, а теперь, оказавшись поблизости, решил туда заглянуть.
Первый раз я явился без приглашения; опять лил сильный дождь, машину мою никто не слышал. Я дернул звонок и, не дожидаясь ответа, вошел в дом; меня встретил сам бедолага Плут: стуча когтями по мраморному полу, он вышел в вестибюль и вяло гавкнул. Наверное, пес чувствовал нависшую над ним беду: притихший и подавленный, он был совсем не похож на себя. Плут напомнил мне одну давнюю больную – пожилую учительшу, которая впала в маразм и разгуливала по улицам в тапочках и ночной сорочке. На секунду возникла мысль: может, и он оскудел рассудком? В конце концов, что я о нем знаю? Но когда я присел на корточки и потрепал его за уши, он стал прежним: дружелюбно разинул пасть, высунув меж желтоватых зубов чистый розовый язык.
– Натворил ты дел, псина, – тихо сказал я. – Где ж были твои мозги, парень? А?
– Кто здесь? – раздался из глубины дома голос миссис Айрес.
В сумраке коридора замаячил ее силуэт: она была в своем обычном темном платье и черной кашемировой шали с узором пейсли.
– Доктор Фарадей? – удивилась она, запахнув шаль. Ее сердцевидное лицо напряглось. – Что-то случилось?
– Я волновался за вас, – выпрямляясь, просто сказал я.
– Правда? – Лицо ее разгладилось. – Как мило с вашей стороны. Идемте, вам надо согреться. Нынче зябко, да?
По правде, было не так уж холодно, однако на пути в малую гостиную у меня создалось впечатление, что в доме, как и в погоде, что-то слегка, но определенно изменилось. Высокий коридор, где в летнюю жару веяло живительной прохладой и так легко дышалось, всего за два дождливых дня стал каким-то промозглым. В гостиной оконные шторы были задернуты, возле камина, в котором потрескивали хворост и еловые шишки, стояли кресла и диван, но они казались всего лишь островком света и тепла на неуютной шири потертого ковра в озерах тени. Видимо, одно кресло занимала миссис Айрес, в другом сидел Родерик, одетый в мешковатый летный свитер. Мы не встречались всего неделю, однако его нынешний вид меня обеспокоил. Он тоже недавно подстригся, и на фоне подголовника его лицо казалось ужасно худым. Увидев меня, он будто нахмурился и, помешкав, ухватился за подлокотники, собираясь встать и уступить мне место. Я махнул рукой, дескать, не надо, и прошел к дивану, где сидела Каролина. Плут улегся у моих ног, издав тот выразительный собачий вздох, что так удивительно похож на человечий.
Все молчали, никто даже не поздоровался. Каролина была скованна и угрюма; подобрав под себя ноги, она теребила шов на носке шерстяного чулка. Родерик нервно скручивал сигарету. Миссис Айрес поправила на плечах шаль и, опустившись в кресло, сказала:
– Надеюсь, доктор Фарадей, вы понимаете, что мы напрочь выбиты из колеи. Вы были в Стэндише? Умоляю, как там девочка?
– Насколько я знаю, ей лучше, – ответил я и, заметив непонимающий взгляд, добавил: – Я ее не видел. Теперь ее врач Джим Сили. Утром он был там.
– Сили? – переспросила миссис Айрес. Ее презрительный тон меня удивил, но потом я вспомнил, что отец Сили был врачом маленькой Сьюзен, ее умершей дочери. – С тем же успехом можно было позвать цирюльника Крауча. Что он говорит?
– Ничего особенного. Состояние девочки стабильное. Родители хотят отвезти ее в Лондон, как только она окрепнет.
– Бедный, бедный ребенок. Весь день я о ней думаю. Знаете, я им звонила. Трижды, но к телефону подходит лишь горничная. Я хотела им что-нибудь послать – цветы или, может, подарок. Ведь таким людям деньги не предложишь… Помню, как-то очень давно пострадал один мальчик… Дэниел Хиббит… помнишь, Каролина? В наших угодьях его лягнула лошадь, и с ним случилось что-то вроде паралича. Кажется, тогда мы все уладили. А вот сейчас прямо не знаешь…
Голос миссис Айрес угас. Рядом со мной заерзала Каролина, не оставлявшая в покое шов на чулке.
– Я не меньше других переживаю за девочку, – сказала она. – Но я бы точно так же переживала, если б она сунула руку под бельевой каток или обожглась о раскаленную плиту. Ведь это просто невезенье, да? Цветами и деньгами не поможешь. Ну что тут поделаешь?
Она уткнулась подбородком в грудь, голос ее звучал глухо.
– Боюсь, Бейкер-Хайды ждут каких-нибудь действий, – помолчав, заговорил я, но Каролина меня перебила:
– Таким людям ничего не докажешь. Знаете, что сказал этот шурин? Они не только содрали почти все панели, но хотят целиком снести стену южного крыла, чтобы устроить для друзей что-то вроде кинотеатра! Оставят портик, и все! Будет «дешевая киношка», как он выразился.
– Что ж, перемены неизбежны, – уклончиво ответила миссис Айрес. – Когда мы с твоим отцом поженились, мы многое поменяли в этом доме. Очень жаль, что в Стэндише не сохранились гобелены. Вы их видели, доктор Фарадей? Агнес Рэндалл этого не пережила бы.
Я не ответил, и они с Каролиной еще минут пять мусолили эту тему; у меня возникло подозрение, что они, умышленно или безотчетно, уклоняются от более важного предмета. Наконец я сказал:
– Знаете, сейчас Бейкер-Хайды меньше всего думают о переделке дома, им хватает забот с Джиллиан.
Миссис Айрес страдальчески сморщилась:
– Боже мой, боже мой, если б они не привели с собой ребенка! Зачем они это сделали? Наверняка у них есть няня или гувернантка. Им это вполне по средствам.
– Видимо, гувернантка способствует развитию комплексов, – шевельнулась Каролина и, помолчав, раздраженно буркнула: – Теперь-то комплекс определенно будет.
Я был ошарашен.
– Каролина! – в ужасе воскликнула миссис Айрес.
К чести Каролины, она сама испугалась своих слов. Рот ее искривила нервная усмешка, она как-то дико на меня взглянула, но в глазах читалась мука. Каролина отвернулась. Я заметил, что на лице ее ни следа косметики, – напротив, кожа казалась высохшей, а губы слегка припухли, словно их грубо оттерли фланелью.
Затягиваясь сигаретой, Родерик посмотрел на сестру. От каминного жара его лицо раскраснелось, и гладкие розовые следы ожогов казались дьявольскими отпечатками. Странно, он опять ничего не сказал. Видимо, никто из них не понимает, насколько серьезно настроены Бейкер-Хайды, подумал я. Похоже, семейство сомкнуло ряды и повернулось к проблеме спиной… Как в первый визит, во мне снова шевельнулась неприязнь к ним. Когда улеглось волнение, вызванное репликой Каролины, я прямо выложил все, что утром слышал от Питера Бейкер-Хайда.
Миссис Айрес молча выслушала и прижала ко лбу сомкнутые кулаки. В глазах Каролины прыгал ужас.
– Убить Плута?
– Мне очень жаль, Каролина. Разве можно их в этом винить? Наверное, вы ждали чего-то подобного.
По ее взгляду я понял, что так оно и было, но Каролина вспыхнула:
– Вовсе нет!
Уловив в ее голосе взбудораженность, Плут встал. Он не сводил с нее встревоженных вопрошающих глаз, словно ждал слова или жеста, которые его успокоят. Каролина притянула его к себе.
– Чего они этим добьются? – сказала она. – Если б это чудодейственно отменило вчерашний вечер, я бы его отдала не задумываясь. Лучше бы он меня укусил, чтобы не переживать подобного! Но ведь они просто хотят его наказать… и нас тоже. Не верю, что это всерьез.
– К сожалению, всерьез. И насчет полиции тоже.
– Какой ужас! Кошмар! – Миссис Айрес заламывала руки. – По-вашему, что предпримет полиция?
– Полагаю, они отнесутся к делу серьезно, поскольку жалоба исходит от такого человека, как Бейкер-Хайд. К тому же история получила большую огласку. – Я решил втянуть в разговор Родерика. – Что скажете, Род?
Он смущенно поерзал в кресле и вяло ответил:
– Не знаю, что и думать. – Родерик прокашлялся. – У нас же есть разрешение на собаку? Наверное, оно пригодится.
– Конечно есть! – взвилась Каролина. – Но при чем тут разрешение? Речь не о злой собаке, которая безнадзорно бегает по улице. Плут – домашний пес, которого довели до белого каления. Все, кто вчера здесь был, это подтвердят. Если Бейкер-Хайды этого не понимают… Ох, я больше не могу! Лучше бы они не покупали Стэндиш! А мы не устраивали этот проклятый вечер!
– Думаю, Бейкер-Хайды сокрушаются о том же, – сказал я. – Эта история по ним крепко саданула.
– Естественно, – вздохнула миссис Айрес. – Видно же, что ребенок сильно обезображен. Для любых родителей это трагедия.
Затем повисло молчание, и я машинально посмотрел на Родерика, который задумчиво уставился на свои руки; веки его подрагивали, он был какой-то странный. Собираясь что-то сказать, он поднял голову, но поперхнулся и снова откашлялся. Наконец он выговорил:
– Я жалею, что вчера меня не было с вами.
– Я тоже, Родди, – ответила его сестра.
Родерик ее будто не слышал:
– Не могу избавиться от чувства, что я в чем-то виноват.
– Всем так кажется, – сказал я. – Мне тоже.
Он бросил на меня равнодушный взгляд.
– Мы тут ни при чем, – вмешалась Каролина. – Это все шурин, дурачившийся с клавесином. И если б эти родители держали ребенка при себе… а лучше бы вообще его не приводили…
Вот так мы вернулись к тому, с чего начали, только на сей раз Каролина, миссис Айрес и я заново пересказали всю эту ужасную историю, каждый в своем, слегка разнившемся от других варианте. Иногда я поглядывал на Рода. Он снова закурил, но табак из плохо свернутой сигареты просыпался ему на колени; он беспокойно ерзал, словно его донимали наши голоса. Но лишь когда он вскочил, я понял, насколько ему нехорошо.
– Господи, сил моих нет слушать это в сотый раз! – сдавленно проговорил Родерик. – Извините, мама, доктор. Я пойду к себе. Я… прошу прощенья.
Его качнуло, и я приподнялся с дивана:
– Что с вами?
– Все хорошо. – Он поспешно выставил руку, словно удерживая меня на месте. – Не беспокойтесь, я прекрасно себя чувствую, ей-богу. – Родерик выдавил улыбку. – Небольшая слабость после вчерашних событий, только и всего. Я… попрошу Бетти принести мне какао. Хорошенько высплюсь, и все пройдет.
Каролина встала и подхватила его под руку.
– Я тебе не нужна, мама? – негромко спросила она. – Тогда я тоже распрощаюсь. – Пряча глаза, она повернулась ко мне. – Спасибо, что зашли, доктор Фарадей. Вы очень внимательны.
Теперь и мне пришлось встать:
– Жаль, что вести неважные. Но все же постарайтесь не волноваться.
– Я ничуть не волнуюсь. – Улыбка ее была такой же вымученной, как у брата. – Пусть говорят что угодно. Обидеть Плута я не позволю.
Родерик и Каролина вышли из гостиной; пес, ободренный спокойным голосом хозяйки, преданно потрусил следом.
Я посмотрел на миссис Айрес: сейчас она казалась невероятно усталой. Мы впервые остались наедине, и я подумал, что лучше мне уйти; тем более день получился длинным и я тоже устал.
Но она слабо махнула рукой:
– Пожалуйста, сядьте в кресло, а то мне приходится задирать голову.
Я подошел к камину.
– Боюсь, вся эта история вас ужасно потрясла, – сказал я, опускаясь в кресло.
– Да уж, – тотчас ответила миссис Айрес. – Всю ночь не сомкнула глаз и думала о бедном ребенке. Надо же, чтобы такое случилось именно здесь! И потом…
В смятении она крутила кольца на пальцах, и мне захотелось взять ее за руку, чтобы успокоить.
– Понимаете, еще я очень беспокоюсь о Родерике, – с трудом выговорила миссис Айрес.
– Да, он явно не в себе. – Я посмотрел на дверь. – Неужели все это так сильно его расстроило?
– Вчера вы ничего не заметили?
– Вчера? – Разыгравшаяся здесь драма затмила другие события, но теперь я вспомнил. – Вы посылали за ним Бетти…
– Бедняжка, она перепугалась и прибежала за мной. Он был… такой странный.
– То есть? Ему нездоровилось?
– Не знаю, – замялась миссис Айрес. – Сказал, разболелась голова. Но выглядел он ужасно: полуодетый, весь в испарине и дрожал как осиновый лист.
Я пристально посмотрел на нее:
– Он был… пьян?
Спрашивать было неловко, но ничего другого в голову не пришло. Ничуть не смутившись, миссис Айрес покачала головой:
– Нет-нет, дело не в том, я уверена. Не знаю, что произошло. Сначала он просил побыть с ним и схватил мою руку, точно маленький. А потом вдруг передумал и велел мне уйти. Чуть ли не вытолкал из комнаты. Я сказала Бетти, чтобы дала ему аспирин. В таком виде он не мог появиться перед гостями. Пришлось выдумать оправдание. Что еще мне оставалось?
– Надо было позвать меня.
– Я хотела, но он бы не позволил. Естественно, я думала о том, как это будет выглядеть. И еще боялась, что он появится в зале и устроит сцену. Сейчас я почти жалею, что он не пришел. Тогда бы бедная девочка…
Голос ее осекся. Повисло тягостное молчание, и я вновь вспомнил вчерашний вечер: лязг собачьих зубов, вскрик и булькающий вой. В то время с Родом творилось что-то неладное, и он не нашел в себе сил выйти из комнаты, хотя наверняка слышал поднявшуюся суматоху, когда я нес девочку в кухню, чтобы зашить ее щеку. Думать об этом было тяжело.
Я взялся за подлокотник:
– Может, я с ним поговорю?
– Не надо! – подалась вперед миссис Айрес. – Вряд ли он захочет.
– Что в этом плохого?
– Вы же видели, нынче он сам не свой: весь дерганый, подавлен. И так весь день. Я буквально умолила его посидеть с нами. Каролина не знает, в каком состоянии он был вчера. Думает, у него разыгралась мигрень и он улегся в постель. Наверное, ему стыдно. Я… ох, доктор, я все время вспоминаю, каким он вернулся из госпиталя!
Она опустила голову и вновь принялась вертеть кольца.
– Мы с вами об этом не говорили… – сказала она, пряча глаза. – Его тогдашний врач назвал это депрессией. Но мне казалось, дело не только в ней. Он то впадал в ярость, то куксился. Сквернословил. Я его просто не узнавала. И это мой сын! Так продолжалось очень долго. Я никого не приглашала в дом. Стыдилась его!
Пожалуй, ничего нового я не узнал. Летом Дэвид Грэм обмолвился о прежних «неладах с психикой», да и нынешнее поведение Родерика – работа на износ, внезапные приступы раздражительности – говорило о том, что проблема до конца не решена.
– Мне жаль Рода, – сказал я. – И жалко вас с Каролиной. Знаете, я много работал с ранеными…
Миссис Айрес меня перебила:
– Понимаю, ему еще повезло.
– Я не о том. Выздоровление – странная штука, у каждого оно идет по-своему. Ничего удивительного, что Родерик злится на свое увечье. Он же молодой крепкий парень. Случись такое со мной в его возрасте, я бы тоже злился. Так много получить от рождения, а затем так многого лишиться – здоровья, внешности и в определенном смысле свободы.
Мои слова ее не убедили.
– Дело не только в злости, – покачала она головой. – Война как будто его изменила, сделала совсем чужим. Он словно ненавидит себя и окружающих. Ох, как подумаю обо всех наших мальчиках и тех злодеяниях, что их просили совершить во имя мира…
– С этим покончено, – мягко сказал я. – Он еще молод, он поправится.
– Вы не видели его вчера вечером! Доктор, мне страшно. Если он опять заболеет, что с нами-то будет? Мы и так уже многого лишились. Дети пытаются скрыть от меня, насколько все плохо, но я же не глупая. Я знаю, что имение проживает свой капитал, и понимаю, что это означает… Но мы потеряли и другое: светский облик, друзей. Я вижу, что с каждым днем Каролина все больше вянет и становится чудаковатой. Да, я затеяла этот вечер ради нее. И опять беда, как и во всем… Когда я умру, она останется ни с чем. А если еще и брата лишится… Но теперь эти люди грозят полицией! Я… просто не представляю, как я все это переживу!
До сих пор миссис Айрес говорила спокойно, однако на этих словах голос ее подскочил. Она закрыла рукой глаза, пряча от меня лицо.
Позже я понял, под каким бременем она жила долгие годы, успешно скрывая его за вуалью воспитанности и шарма: смерть ребенка, смерть мужа, тяготы войны, увечный сын, потеря имения… Но сейчас я был потрясен тем, что она потеряла самообладание и плачет. На секунду я остолбенел, а потом присел перед ней на корточки и, помешкав, взял ее за руку – легко, но твердо, как всякий врач. Она обхватила мои пальцы и постепенно успокоилась. Я подал ей свой платок, она смущенно промокнула глаза.
– Не дай бог, дети войдут! – Миссис Айрес встревоженно обернулась к двери. – Или Бетти! Нельзя, чтобы меня застали такой. Я никогда не видела мать в слезах, она презирала плакс. Пожалуйста, извините меня, доктор Фарадей. Все дело в том, что я почти не спала, а бессонница на меня всегда плохо действует… Ну вот, выгляжу кошмарно. Будьте любезны, погасите эту лампу.
На столике возле ее кресла я выключил светильник, тихо звякнувший подвесками.
– Свет никогда не был вашим врагом, – сказал я. – Вы это знаете.
Она снова промокнула глаза и чуть удивленно взглянула на меня:
– Вот уж не думала, что вы так галантны, доктор.
Я почувствовал, что краснею, но миссис Айрес, не дав мне ответить, вздохнула:
– Мужчины обретают галантность, как женщины морщины. Мой муж был очень галантен. Хорошо, что он не видит, какой я стала. Его галантность подверглась бы суровому испытанию. Мне кажется, за прошлую зиму я постарела на десять лет. Видимо, нынешняя добавит еще десяток.
– И тогда вы будете выглядеть на все сорок, – сказал я.
Она от души рассмеялась, и я порадовался тому, как ожило ее лицо.
Потом мы еще поговорили о всякой всячине. Миссис Айрес попросила вина и сигарету.
Лишь перед тем, как уже распрощаться, я попытался напомнить, зачем приходил, и обмолвился о Питере Бейкер-Хайде.
Миссис Айрес подняла руку, словно уже изнемогла от всей этой истории.
– Сегодня это имя слишком часто произносилось в моем доме, – сказала она. – Раз он хочет нам навредить, пусть попробует. Многого он не добьется, куда ему.
– Вы и впрямь так думаете?
– Я это знаю. Еще пару дней кошмар побушует, а потом сдуется. Вот увидите.
Она говорила уверенно, как ее дочь, и я оставил эту тему.
Однако они с Каролиной ошиблись. Кошмар не сдулся. На следующий день к ним приехал мистер Бейкер-Хайд; он сказал, что обратится в полицию, если семейство не ликвидирует собаку. Разговор между ним, Родериком и миссис Айрес длился полчаса; поначалу, рассказывала миссис Айрес, архитектор говорил вполне спокойно, и она надеялась, что ей удастся убедить его изменить свое решение.
– Никто не сожалеет о несчастье с вашей дочерью сильнее меня, мистер Бейкер-Хайд, – сказала миссис Айрес, стараясь, чтобы гость почувствовал ее неподдельную искренность. – Но убийством Плута ничего не поправишь. Что касается повторения подобного случая с другим ребенком, вы же видите, как тихо мы здесь живем. У нас просто нет детей, которые дразнили бы собаку.
Наверное, не стоило так говорить; легко догадаться, что после этих слов Бейкер-Хайд заледенел. Хуже всего, что в эту минуту Каролина и Плут вернулись с прогулки. Я часто видел их в парке и представляю себе их облик: она, раскрасневшаяся и растрепанная, топает на крепких ногах, а он, весь перепачканный, лучится довольством, приоткрыв розовую пасть. Наверняка мистер Бейкер-Хайд тотчас подумал о своей несчастной дочери с обезображенным лицом, которая лежит в постели. Позже он поделился своими чувствами с доктором Сили, и тот передал мне его слова: если б в ту секунду у него оказался пистолет, он бы «собственноручно пристрелил пса, а заодно и всю сволочную семейку».
Беседа вмиг превратилась в базар, после чего визитер отбыл, выбрасывая гравий из-под колес. Подбоченившись, Каролина проводила взглядом его машину и, дрожа от злости, отправилась в сарай, где раскопала пару старых висячих замков и цепи, а затем накрепко замкнула ворота с обеих сторон парка.
Об этом я узнал от своей домработницы, которой все рассказала соседка – кузина Барретта, разнорабочего в Хандредс-Холле. По-прежнему историю весьма живо обсуждали в окрестных поселках; кое-кто сочувствовал Айресам, но большинство считали, что их упрямство в отношении Плута лишь ухудшает ситуацию. В пятницу я встретил Билла Десмонда, который склонялся к мысли, что семейство «поступит благопристойно» и пристрелит беднягу-пса, – мол, это лишь вопрос времени. Затем пару дней было тихо, и я уж начал думать, что все рассосалось. Однако в начале следующей недели моя кенилуортская пациентка спросила, «как там эта девчушка Бейкер-Хайд»; вопрос о девочке был задан походя, но голос больной звенел восхищением от того, что я «буквально спас ребенка». Изумленный, я поинтересовался, откуда ей это известно, и она вручила мне свежий номер «Ковентри уикли». В газете все излагалось подробнейшим образом. Репортеры раскопали историю в бирмингемской больнице, куда Бейкер-Хайды поместили дочку для дальнейшего лечения. Заметка сообщала, что девочка, подвергшаяся «зверскому нападению», быстро поправляется. Родители требовали уничтожить пса и уже прибегли к помощи адвокатов. Комментария владельцев собаки – полковницы миссис Айрес, мистера Родерика Айреса и мисс Каролины Айрес – получить не удалось.
Конец ознакомительного фрагмента.