Глава третья
Эрменгарда
В это же утро, когда Сара сидела около мисс Минчин и все глаза были устремлены на нее, сама она обратила внимание на девочку, приблизительно одних с нею лет, которая пристально глядела на нее наивными светло-голубыми глазами. Это была толстая, по-видимому недалекая, но добродушная девочка. Ее светлые волосы были туго заплетены в косичку и завязаны лентой. Девочка обернула свою косичку кругом шеи и, взяв в зубы кончик ленты, облокотилась на пюпитр и с любопытством глядела на новенькую.
Когда Дюфарж заговорил с Сарой, на лице толстой девочки появилось испуганное выражение; а когда Сара, выступив вперед, стала отвечать ему по-французски, толстая девочка вздрогнула и покраснела от изумления. Сама она в продолжение нескольких недель проливала горькие слезы, стараясь запомнить, что «la mere» значит «мать», а «le pere» – «отец». А эта новенькая, которая, по-видимому, не старше ее, твердо знает не только эти слова, но и множество других, и совсем легко, без всякого затруднения, составляет из них фразы с глаголами, как будто это сущие пустяки. Да, тут было от чего прийти в изумление!
Толстая девочка смотрела на Сару так пристально и с таким остервенением кусала свою ленту, что обратила на себя внимание мисс Минчин. А та была до того раздражена в эту минуту, что тотчас же накинулась на нее.
– Мисс Сент-Джан! – строго сказала она. – Что это за манеры? Уберите локти! Выньте изо рта ленту! Сядьте прямо!
Мисс Сент-Джан снова вздрогнула и покраснела, а когда Лавиния и Джесси начали пересмеиваться, покраснела еще больше, покраснела до того, что казалось, слезы сейчас брызнут из ее бедных глупеньких детских глаз. Сара видела все это, и ей стало так жаль мисс Сент-Джан, что она решила подружиться с ней. Она всегда жалела и готова была защищать обиженных. Это было в ее характере.
– Если бы Сара была мальчиком и жила несколькими столетиями раньше, – говорил ее отец, – она сделалась бы рыцарем и, разъезжая по всей стране, защищала бы своим мечом всех несчастных. Она не может видеть равнодушно, если кого-нибудь обижают.
Итак, Сара почувствовала некоторую нежность к толстой, неповоротливой мисс Сент-Джан и несколько раз взглядывала на нее во время уроков. Она заметила, что ученье дается мисс Сент-Джан нелегко и что никогда не будет она сидеть на первом месте в классе. Жалко было смотреть на нее, когда ей пришлось отвечать французский урок. У нее был такой ужасный выговор, что иногда даже сам Дюфарж не мог удержаться от улыбки, а Лавиния, Джесси и другие более способные девочки то пересмеивались, то презрительно взглядывали на несчастную мисс Сент-Джан. Но Сара не смеялась. Она делала вид, будто не слышит, когда та говорила вместо «le bon pain[4]» – «le bong pang». У Сары было горячее сердечко, и она выходила из себя, слыша хихиканье и глядя на растерянное лицо мисс Сент-Джан.
– Тут нет ничего смешного, – шептала она сквозь зубы, наклонившись над книгой. – Им бы не следовало смеяться.
Когда уроки кончились и воспитанницы, разбившись на группы, начали болтать между собою, Сара подошла к мисс Сент-Джан, которая с безутешным видом сидела, сжавшись в комочек, на подоконнике, и заговорила с ней. Хотя в словах Сары не было ничего особенного и она говорила то же самое, что всегда говорят маленькие девочки, знакомясь между собою, тон ее, как всегда в таких случаях, был необыкновенно дружеский и задушевный. И это подкупало всех.
– Как тебя зовут? – спросила Сара.
Мисс Сент-Джан с изумлением глядела на нее. Накануне вечером вся школа толковала о новенькой, и мисс Сент-Джан легла спать до крайности возбужденная всем, что слышала о ней. Ученица, у которой есть экипаж, пони и горничная и которая к тому же приехала из Индии, – большая редкость.
– Меня зовут Эрменгарда Сент-Джан, – ответила она.
– А меня Сара Кру, – сказала Сара. – У тебя очень милое имя. Оно точно из волшебной сказки.
– Тебе оно нравится? – смущенно проговорила Эрменгарда. – А мне нравится твое.
Отец мисс Сент-Джан был, к ее величайшему огорчению, человек очень образованный. Если ваш отец говорит на семи или восьми языках, если у него тысячи книг, которые он, по-видимому, знает наизусть, то ему, конечно, хочется, чтобы вы, по крайней мере, хоть хорошо учили свои уроки. И он полагает, что вы должны помнить разные события из истории и писать без ошибок французские упражнения. Эрменгарда была тяжелым бременем для мистера Сент-Джана. Он не мог понять, каким образом его дочь вышла такой глупой, неспособной, не одаренной никакими талантами девочкой.
«Господи Боже мой! – часто думал он, глядя на нее. – Неужели она будет такая же глупая, как ее тетка Элиза!»
Если тетке Элизе совсем не давалось ученье, если она тотчас же забывала все, что с величайшим трудом выучивала, то Эрменгарда была удивительно похожа на нее. Она считалась – и совершенно справедливо – самой неспособной девочкой в школе, настоящей тупицей.
– Заставьте ее учиться, – сказал ее отец мисс Минчин.
И бедная Эрменгарда проводила большую часть своей жизни в слезах. Она учила уроки и забывала их, а если помнила, то ничего не понимала. А потому неудивительно, что, познакомившись с Сарой, она сидела и с глубочайшим изумлением глядела на нее.
– Ты умеешь говорить по-французски? – почтительно спросила она.
Сара тоже забралась на широкий подоконник и, поджав ноги, обхватила руками колени.
– Да, умею, потому что всю свою жизнь слышала французскую речь, – ответила она. – И ты умела бы, если бы постоянно слышала.
– Нет, нет, я бы не сумела! – воскликнула Эрменгарда. – Я никогда не могла бы говорить по-французски!
– Почему же? – с любопытством спросила Сара.
– Ты слышала, как я отвечала сегодня, – сказала Эрменгарда. – И я всегда так отвечаю. Я не могу произносить французские слова. Они такие странные.
Она остановилась на минуту, а потом добавила чуть ли не с благоговением:
– Ты очень умная – да?
Сара глядела в окно на грязный, разбитый на площади садик, на воробьев, которые прыгали и чирикали на мокрой железной решетке и на мокрых ветках деревьев. Она задумалась и ответила не сразу. Ее часто называли умной, но теперь она спрашивала себя, действительно ли она умная, а если умная, то почему так вышло.
– Не знаю, – наконец сказала она, а потом, заметив, что круглое, толстое лицо Эрменгарды омрачилось, слегка усмехнулась и переменила разговор. – Хочешь видеть Эмили? – спросила она.
– Кто такая Эмили? – спросила в свою очередь Эрменгарда, совершенно так же, как мисс Минчин.
– Пойдем в мою комнату и посмотрим, – сказала Сара, протянув руку.
Они соскочили вместе с подоконника и пошли наверх.
– Правда, что у тебя есть своя собственная гостиная? – шепнула Эрменгарда, когда они проходили через переднюю.
– Правда, – ответила Сара. – Папа просил мисс Минчин дать мне отдельную гостиную, потому что… ну, да, потому что когда я играю, то придумываю разные истории и рассказываю их себе. И я не люблю, чтобы кто-нибудь слушал меня; это мне мешает.
Они только что вошли в коридор, ведущий в комнату Сары. Эрменгарда вдруг остановилась и, едва дыша, устремила глаза на Сару.
– Ты сама выдумываешь разные истории? – задыхаясь, проговорила она. – Ты можешь делать это так же хорошо, как говорить по-французски? Можешь – да?
Сара с удивлением взглянула на нее.
– Это может всякий. Ты никогда не пробовала? – спросила она и, не дожидаясь ответа, шепнула: – Подойдем к двери как можно тише, а потом я сразу отворю ее. Может быть, нам удастся захватить ее врасплох.
Сара улыбалась, говоря это, но по глазам ее было видно, что она надеется увидеть что-то необыкновенное, таинственное. Такое же настроение охватило и Эрменгарду, хоть она не имела ни малейшего понятия о том, что все это значит и кого хотят они захватить врасплох и зачем это нужно. Во всяком случае, что бы это ни значило, Эрменгарда была уверена, что увидит нечто чудесное и необыкновенное. И, дрожа от ожидания, она на цыпочках пошла за Сарой по коридору.
Они неслышно подошли к двери, а потом Сара вдруг повернула ручку и распахнула настежь дверь. В красиво убранной комнате стояла глубокая тишина; в камине приветливо горел огонек, а на стуле сидела великолепная кукла и как будто читала книгу.
– Нет, нам не удалось захватить ее! – воскликнула Сара. – Она успела добежать до своего стула. Вот так они делают всегда. Они быстрые, как молния.
Эрменгарда перевела глаза с Сары на куклу, а затем с куклы на Сару.
– Разве она может ходить? – с изумлением спросила она.
– Да, – ответила Сара, – по крайней мере, я думаю, что может, то есть я представляю себе, как будто я думаю, что она может. И тогда мне кажется, что это правда. Ты никогда не представляла себе ничего?
– Нет, никогда, – ответила Эрменгарда. – Расскажи мне об этом.
Эта странная новенькая так очаровала ее, что она больше смотрела на нее, чем на Эмили, хотя никогда в жизни не видела такой прелестной куклы.
– Сядем, и я расскажу тебе, – сказала Сара. – Это очень легко. Стоит только начать, и тогда уж трудно остановиться. И это так приятно! Эмили, ты тоже можешь послушать. Это Эрменгарда Сент-Джан, Эмили. Эрменгарда, это Эмили. Хочешь взять ее на руки?
– Разве мне можно? – спросила Эрменгарда. – В самом деле можно?.. Ах, какая она красивая! – воскликнула девочка, взяв куклу.
Никогда в течение своей скучной коротенькой жизни не думала Эрменгарда, что ей удастся провести время так приятно, как в это утро в комнате Сары. Они оставались там целый час, до самого звонка к завтраку.
Сара сидела на коврике перед камином и рассказывала разные удивительные вещи; зеленые глаза ее блестели, щеки горели. Она рассказывала о своем путешествии и об Индии. Но больше всего пленила Эрменгарду ее фантазия о куклах, которые будто бы ходят и говорят, когда в комнате нет никого. Они только никому не открывают своего секрета и быстро, «как молния», садятся на свои места, когда слышат, что кто-нибудь идет.
– Мы не могли бы делать этого, – серьезно сказала Сара. – Это волшебство.
Когда она рассказывала, как искала Эмили вместе с отцом, Эрменгарда заметила, что лицо ее вдруг изменилось. Как будто облако затуманило его и погасило блеск ее глаз. У нее вырвался какой-то странный, похожий на рыдание вздох, и она крепко сжала губы, как бы решившись сделать что-то или не делать чего-то. Эрменгарде показалось, что она сейчас заплачет. Но она не заплакала.
– Тебе… тебе больно? – нерешительно спросила Эрменгарда.
– Да, но у меня болит не тело, – после небольшого молчания ответила Сара и прибавила, понизив голос и стараясь, чтобы он не дрожал: – Любишь ты своего папу больше всего на свете?
Эрменгарда открыла рот. Говоря по правде, ей никогда и в голову не приходило, что она может любить отца; она даже готова была вынести все, лишь бы не остаться с ним наедине в течение десяти минут. Но Эрменгарда понимала, что благовоспитанной девочке, учащейся в образцовой школе, было бы неприлично сознаться в этом.
– Я… я почти никогда не вижу его, – пробормотала она. – Он всегда сидит в библиотеке и… читает разные книги.
– А я люблю моего папу больше всего на свете… в десять раз больше! – сказала Сара.
Она опустила голову на колени и сидела тихо в течение нескольких минут.
«Она сейчас заплачет!» – со страхом подумала Эрменгарда.
Но Сара и на этот раз не заплакала. Ее короткие черные волосы упали ей на уши, и она сидела молча, а потом заговорила, не поднимая головы.
– Я обещала ему перенести это, – сказала она, – и я перенесу. Ведь всякому приходится переносить многое. Подумай только, сколько приходится выносить военным! А мой папа – военный. В случае войны ему пришлось бы идти в поход, он терпел бы лишения, был бы, может быть, опасно ранен. Но он никогда не сказал бы ни слова жалобы, ни одного слова!
Эрменгарда молча глядела на Сару и чувствовала, что начинает горячо любить ее. Она была такая необыкновенная, такая непохожая на других.
Наконец Сара подняла голову и, откинув назад свои черные волосы, сказала с какой-то странной улыбкой:
– Если я буду говорить и рассказывать тебе о том, что я представляю себе, то мне будет легче. Забыть я не могу, но мне будет легче.
Эрменгарда почувствовала, что какой-то комок подступает к горлу и слезы навертываются на глазах.
– Лавиния и Джесси закадычные подруги, – хрипло проговорила она. – Я бы желала, чтобы ты была моей закадычной подругой. Хочешь подружиться со мной? Ты самая умная, а я самая глупая во всей школе, но я… я так полюбила тебя!
– Я очень рада, что ты меня любишь, – сказала Сара. – Да, мы будем дружить. И знаешь что? – прибавила она с просветлевшим лицом. – Я буду помогать тебе учить французские уроки.