Глава 2
– Угощайтесь, угощайтесь. Мне все равно много пока нельзя. Да, а как меня до этого кормили? Кололи? – спросил Максим у медсестры.
– Да, первых несколько дней кололи, а потом потихоньку из ложечки кормили. И ничего, глотательный рефлекс утрачен не был. Правда, давали только жидкое или пюре, тоже совсем жиденькое. Так что сейчас смотри, никакого мяса раньше времени.
– Вот я и говорю: угощайтесь. Почему это Чапай такой злой? – поинтересовался Максим.
– Кто? – не поняла толстушка. Максим уже выяснил, что зовут ее Светлана, и, чтобы кое-что выведать, пригласил на отцовские конфеты.
– Ну, Василий Иванович ваш…
– Не надо так, – серьезным тоном упрекнула девушка собеседника и даже отложила конфету. – Он не злой. Просто он очень уставший и подавленный. Помнишь ту девушку? Шесть часов операции. Шесть часов, понимаешь? И не ногу какую-то отрезать, а мозг оперировать. Ювелирная работа. Но не всегда и не все подвластно даже ему. Наверное, умрет бедняжка. Хотя надо надеяться и бороться до последнего, – спохватилась она, тяжело вздохнув. – А потом, после операции, – разговор с родителями. Соври, успокой, что все нормально, а вдруг раз – и все. Как потом в глаза им смотреть? Сказал, что сделали все возможное, но ни за что ручаться нельзя. Мать – тотчас же с инсультом, уже тоже наш пациент, а отцу надо на службу. Он тоже офицер. Какой-то большой начальник у вас. Пушкарев его фамилия. Знаешь такого? Представляешь, завтра приедет, а дочь…
– Пушкарев… Значит, она… – ошарашенно прошептал Максим.
Он хорошо знал эту девчонку – синеглазую красавицу Анюту. «Анютины глазки – цветочек из сказки», – сочинил он когда-то в рифму и, написав эти слова на бумажных самолетиках, забросал ими ее балкон (в их же доме, но через подъезд и этажом ниже). Обратила ли она внимание? Наверное, хотя она этого не сказала, но вскоре он здорово получил от ее более взрослых ухажеров. Было это в детстве, три года назад, поэтому теперь почти забылось. После они никогда не общались и, кажется, об этом не жалели. И теперь она… ее… Почему-то навернулись слезы. Ну, не почему-то, а от жалости.
– И что с ней теперь? – спросил Максим.
– Профессор сказал, что травма тяжелая. Да оно и так было видно. Весь череп… но тебе ведь нельзя волноваться!
– Ну расскажите, пожалуйста. Тем более, что уже все и рассказали.
– Ладно. Теменная кость раздроблена. Мозги видны. Привезли, сразу – трепанация, а затем… – и студентка, гордясь своими знаниями, начала сыпать мудреными терминами.
– Но я не понимаю. Вы бы мне по-русски.
– А вся медицина на латыни.
– И что, нет шансов?
– Неизвестно. Травма мозга очень серьезная, несовместимая с жизнью… почти.
– Но только «почти»?
– Все может быть. А даже если выживет, будет инвалидом. Паралитиком…
– Зачем тогда вообще жить? – выдохнул Макс.
– Не знаю, – вздохнула медсестра. Ей было всего двадцать два, она тоже не представляла себе, зачем жить, не имея возможности двигаться. – Ну все, спать. Будет мешать сосед – позовешь меня, я на дежурстве.
– Спасибо, спокойной ночи.
– И тебе спасибо. Выздоравливай.
Сосед не мешал, но уснуть не удавалось. Хотя какое там не удавалось? Максим и не пытался. В окно светила луна, в открытую форточку прокрадывался волнующий запах рано зацвевшей сирени. Наверное, специально, чтобы пациентам болеть не хотелось. И умирать – тоже. Гнетущая тоска охватила сердце. Хочешь не хочешь, а когда-то придется. Вот Анюта тоже не хотела. Не хочет. Он вспомнил ее на школьных вечерах. И если в школьной форме она была красива, то на вечерах или дискотеках была, как бы это точнее выразиться… да ладно, неважно, как это называется! И не в том дело, что она не с ним. Он и не пытался. Кроме тех идиотских самолетиков… Лицо его вдруг залилось краской от давнего воспоминания, он подумал: «И по делу меня тогда отходили. Подло, правда, что втроем, ну она-то здесь при чем?»
И вот теперь она рядом умирает. А он не может помочь. Почему не может? И даже не пытается? А как? Да хоть как-нибудь, надо попробовать!
Не совсем осознавая, что делает, Макс накинул халат и выскользнул в коридор. Светлана сидела, склонившись над столом, – то ли читала, то ли дремала. Парнишка тихонько прошмыгнул в реанимацию. Благо, все эти требования о закрытых дверях здесь, как и во многих других знакомых нам больницах, успешно игнорировались. Не усидел на месте и дежурный врач – засел в ординаторской с дежурным хирургом. Типа: «Ну и что? В конце концов, в случае чего аппаратура сразу даст знать и сюда, а мне отсюда – пару секунд. И ва-аще…».
Пушкарева лежала одна в холодной, страшной темноте, с зашторенными окнами. Только мерцали зелеными светляками какие-то индикаторы и монитор высвечивал биение сердца Анюты. «Видимо, чтобы свет не мешал, – мелькнула мысль у визитера. – Но как может мешать свет? Особенно лунный?»
Он осторожно отодвинул штору – ровно настолько, чтобы луна могла освещать лицо девушки. Анюта лежала без сознания. Лицо ее было почти такое же белое, как бинты на голове, изможденное, безжизненное.
«Умрет», – с ужасом подумал юноша и нащупал ее холодеющую ручку. Почти не осознавая, что делает, Максим представил, как его пульсирующая горячая кровь, его силы по пальцам переливаются в руку бедной девочки. И вдруг через несколько секунд он начал почти наяву ощущать это.
– Анюта, открой глаза, – неожиданно даже для себя попросил он – и словно два василька выглянули из-под снега.
– Слушай меня, – откуда-то из глубины души, почему-то глухо, сами собой стали вырываться слова. – Ты не умрешь. Ты ведь не хочешь умирать. Ты будешь жить. Слушай и чувствуй. Бери мои силы и живи. Бери, бери, бери…
Теперь он уже явно ощущал, как горячая волна от его сердца катится по руке, струйками просачивается через ее пальцы дальше и такой же горячей волной разливается по телу девушки. Но в это же время от нее к нему черными струйками начала просачиваться боль. Вначале покалывало пальцы, затем стало жечь руки, потом волна боли захлестнула его всего. И на новую волну переданного тепла приходила новая волна боли, пронзительной, ослепляющей, заставляющей напрягаться каждый нерв.
– Бери и живи, бери и живи. У меня много. Бери… живи… – повторял он, с каждой такой волной окунаясь все глубже и глубже в глаза девушки и едва сдерживая себя, чтобы не закричать от боли.
Луна уже перестала заглядывать в щель между шторами, когда Анюта, легко вздохнув, закрыла глаза и уснула. Максим почти физически почувствовал, что она больше не в силах ничего от него взять. А он – не может дать. Оставив потеплевшую руку, юноша подошел к окну и долго, собираясь с силами, смотрел на лунный диск. Боль медленно уходила, стекая с пальцев невидимыми струями. Затем он медленно, хватаясь за стены, вышел из палаты, незамеченным добрался до своей койки и провалился в глубокий сон.
– Подъем, подъем, подъем, – разбудил утром Максима радостный голос Василия Ивановича. – Я понимаю, что для выздоравливающих и сон – лекарство, но не до такой же степени. Уже осмотр, пора хотя бы глазоньки продрать.
Перед сонным подростком сидел ликующий профессор. Сейчас он был очень похож на собирающегося взлететь майского жука – даже усы так же распушились.
– Э-э-э, брат, да ты совсем ослаб. Ты чем это ночью занимался?
– Спал, – хмуро ответил юноша, протирая глаза.
– Что-то не похоже, – засомневался врач, осматривая, ощупывая и простукивая пациента. – Впрочем, ладно. Кошмары не снились?
– Скорее всего, сказки, – вспомнил прошлую ночь Максим.
– Сказки, это ничего. С сегодняшнего дня – только общеукрепляющие, – обратился он к пришедшей с ним врачихе. – Но не усердствуйте. Больше покоя.
И что-то мурлыча под нос, ушел в сопровождении бело-халатной свиты.
– Чего это он? – поинтересовался Макс у Светланы, когда она раскладывала таблетки на его тумбочке.
– Девочке лучше. Просто чудо. Думали, до утра не доживет, а она жива. И, видимо, выкарабкается. Слава богу, – с радостной улыбкой прокомментировала медсестра.
– Когда вы снова придете?
– Во вторник. Мы сутки дежурим, а в течение полутора суток отдыхаем.
– Я вас попрошу: принесите, пожалуйста, газеты. Ну, которые про отца.
– Ой, не знаю, можно ли тебе?
– Но профессор сказал, что ничего страшного, то есть уже можно.
– Хорошо, поищу. Выздоравливай. Если что, ты Марины не стесняйся. Она только с виду строгая, – охарактеризовала она свою сменщицу.
«Ей, ровеснице, а может, и подружке, хорошо говорить «не стесняйся». А тут такая красавица!» – подумал Макс, когда новая медсестра пришла за пустой посудой.
Надо отметить, что, во-первых, белый цвет украшает любую девушку, а белый халат – любую стройную женщину. И, кроме того, не так много наяву видел красивых девушек наш обитатель военного городка.
– Может, помочь чем? – попытался он вступить в контакт, когда эта красавица ворочала его бессознательного соседа.
– Себя обслуживай – это уже помощь, – довольно резко отклонила она его предложение.
Подросток замолчал и стал думать над тем, что же случилось с ним прошедшей ночью. Может, все ему только приснилось? А улучшение состояния Анюты – совпадение? «Ничего себе сон», – содрогнулся он, вспомнив о пережитой боли.
А если попробовать еще раз? Провести такой же эксперимент с соседом. Ведь он тоже лежит в беспамятстве или кричит. Ну и что, что «тундра», ведь тоже страдает.
Дело в том, что давным-давно, когда только полк прибыл сюда из Сибири, местные ребята тут же окрестили пришлых «тайгой». Те не остались в долгу и назвали аборигенов «тундрой». Максим не разделял этой предвзятости и старался относиться к «тундре» объективно.
«Но стоит ли терпеть?» – вновь вспомнил он перенесенную боль.
В самом начале тихого часа Макс все же решился и подошел к соседу. На этот раз он легко коснулся руками забинтованной головы в том месте, где сквозь бинты вновь просачивалось красное пятно, попробовал пустить сквозь пальцы ту же волну, но сейчас же, вскрикнув, отдернул кисти. Боль пришла мгновенно, словно от прикосновения к раскаленному металлу.
– Да что это такое? – недоуменно прошептал он. – Значит, не снилось? Но раньше-то такого не случалось.
Он посмотрел на свои руки, пожал плечами и вновь приблизил к голове больного. «Надо терпеть, – уговаривал он себя. – Если получается, надо помочь. Мучается же парень. Вон сколько времени в себя не приходит. Надо помочь».
И – странное дело – боль отступила, вместо нее нахлынула горячая волна силы, которой он щедро делился с безответным бедолагой. Настолько щедро, что вскоре пол поплыл под ногами. «Еще чуть-чуть, еще капельку», – уговаривал он себя, чувствуя, сколь нуждается в этом больной. Затем добрался до своей кровати, свалился и уснул.
– Ну и здоров ты все-таки спать, – вновь разбудил его голос профессора. – Как ни приду – он спит. Может, ты и раньше просто крепко дрых? – тормошил врач подростка. – Ну-ну, молодцом. Динамика замечательная. Хотя и не такая, как у соседа. Бурно выздоравливает. Пока ты спал, он вдруг встал и пошел в туалет. Чудеса современной медицины. Мы думали: гарантированная обездвиженность, хотя бы очнулся, а тут… В общем, теперь у вас палата выздоравливающих.
– Скажите, а та девушка?
– Почему она тебя интересует? – нахмурился врач. Он уже взялся за «бурно выздоравливающего», который, правда, в это время не шевелился. То ли спал, то ли вновь был без сознания. – Ну, ничего, ничего, начало положено, рефлексы проявились.
– Да знакомая она моя…
– Медицина не всесильна. Наверняка будет жить, а вот все остальное…
– Обездвиженность? – повторил Максим только что произнесенный Чапаем термин.
– Запомни, дорогой, врачи диагнозы и вероятности исхода лечения с другими больными не обсуждают. – Профессор тяжело вздохнул. – Всегда хочется большего. Будем бороться! – с каким-то вызовом сказал врач, уже выходя из палаты.
Позже приехал отец, вновь привез свежих овощно-фруктовых кашек, пожурил сына за то, что плохо ест. Подросток оправдывался, мол, сыт и энергию не на что тратить.
– А ты затрачивай побольше на выздоровление, – посоветовал отец. – Привет тебе от невесты.
– Ай, ну папа…
– Шучу. И от Женьки, и от других одноклассников. Собираются проведать.
– Ну, вот еще, – застеснялся юноша. – Тоже мне тяжелобольного нашли. Кстати, ты знаешь о Пушкаревой?
– Да… Ее отец меня и подвез. Несчастные родители. Вначале молились, лишь бы выжила. А теперь…
– Профессор говорит, будут бороться.
– Да, конечно, надо надеяться. Вот тебе твое чтиво, но не усердствуй, доктор сказал – в меру.
Затем они поговорили ни о чем и старший Белый засобирался. Отец Анюты ехал домой, чтобы решить служебные дела и вновь разрываться здесь между женой и дочкой.
Сосед по палате мирно похрапывал. На тумбочке уютно горела лампа. Красивая медсестра не появлялась. Максим, анализируя прожитые сутки, пришел к выводу, что в нем появилась или проявилась способность к целительству. Выросший в эпоху повального увлечения всевозможными паранормальными явлениями, он скорее обрадовался, чем удивился этому обстоятельству. Но вот боль… Он ранее нигде не читал, что целительство столь мучительно для самого врачевателя. Да и те, кого подняло на щит телевидение, не морщась, лечат целые толпы. А тут из-за одного или одной – столько боли и такая трата сил.
Внезапно его осенило. А что, если это временно? Вот завтра проснется, а этого уже нет. И он не успеет. Надо… Прямо сейчас, пока возле нее никого нет. Максим поднялся и вышел в коридор.
– Я быстро, – ответил он на немой вопрос дежурившей красавицы Марины и направился в сторону туалета, а когда та склонилась над книгой, метнулся в реанимацию.
Здесь ничего не изменилось. Разве что шторы теперь были раздвинуты, да из капельницы в вену на тонкой руке неподвижной девушки сочилась какая-то жидкость. Непонятно откуда зная, что делать, Макс, даже не касаясь, поднес руки к голове несчастной и замер, ожидая боли. И она вновь пришла – на этот раз тупая, саднящая.
– Да что же это? – всхлипнул целитель, но тут же, потрясенный, замолчал, уставившись на пальцы рук.
Маленькие искорки пробегали от запястий к кончикам пальцев и накапливались там, заставляя их светиться все более ярким и ярким светом. И словно некий барьер мешал этому свету вырваться, политься дальше.
– Бери, бери, – шептал он, как в прошлый раз, но отчетливо видел: он сам не давал той целительной силы, в которой так нуждалась девушка. Кончики пальцев уже светились настолько ярко, что освещали бледное лицо девушки, когда Максим вдруг понял – он так боится этой боли, что желает быстрее от всего этого отделаться.
– Нет! Пускай! Она должна… Она не будет калекой. Ну же! Не боюсь. Давай!
Боль вновь ослепила его. Но таинственный свет («Какое-то поле», – подсознательно решил юноша) двумя прямыми лучами коснулся висков девушки, затем растекся по ее голове и явно стал просачиваться сквозь бинты.
– Открой глаза, – решительно и в то же время радостно сказал он, – и тут же окунулся в их глубину.
– Бери это. Впитывай. Ты будешь ходить, бегать, прыгать, танцевать. – Пронзительная боль не давала возможности сосредоточиться, и Максим с трудом подбирал слова. – Ты будешь абсолютно здорова, – нашел он, наконец, правильную формулу и вдруг почувствовал сопротивление своим словам и мыслям.
Повторяя слова об абсолютном здоровье, он попробовал, как в прошлый раз, послать не эти ручейки, а волну своей неведомой силы. Что-то мешало, и юноша, мотая головой от мучительной боли, попробовал сосредоточиться на путях светящихся ручейков. Это удалось, и он вдруг ясно представил, как пульсирующие волны растекаются и, словно губкой, впитываются розовыми, похожими на мелкие цветочки, клеточками мозга. Дальше, дальше… А здесь? А здесь зияла пустота, пропасть.
«Прооперированный участок, – понял Макс. – Надо соединять».
Он попытался добавить силы светлым лучикам, и это отозвалось еще более жгучей болью.
– Ничего, – успокоил он девушку, испуганно глядевшую на него. – Ничего. Ты выздоровеешь. Ты скоро выздоровеешь.
Еще немного боли, и он уже не увидел, а почувствовал, что его флюиды все же прорвали этот черный барьер.
– Вот так, вот так, – приговаривал он, отправляя этих таинственных посланцев здоровья все глубже и глубже в раненый исстрадавшийся мозг.
И рана сдалась! Он увидел, как ярко-чистым голубым огнем вспыхнули лучи его пальцев, как окуталась свечением вся голова девушки. А вскоре свечение погасло само собой. Угасла и боль.
«Или силы кончились, или больше не надо», – решил Максим.
Он вновь был так опустошен и измучен болью, что даже не заметил, выходя, как Анюта повернула голову и посмотрела ему вслед. Он в этот момент столкнулся взглядом с медсестрой, стоявшей в дверном проеме. Судя по расширенным до последней степени зрачкам, она что-то видела, но пока не могла понять, что.
– Все потом. И помогите, – попросил целитель, опираясь на стену.
С присущей медсестрам сноровкой Марина подхватила оседающего нарушителя режима под мышки и поволокла по коридору. Уже у палаты они встретились со спешившим в реанимацию Пушкаревым.
– Как она? – строго спросил полковник медсестру.
– Ничего. Все так же. Это я вот, в туалет… помогала, – испуганно залепетала, оправдываясь, девушка, кивая на Максима.
Грозный офицер хотел, видимо, спросить еще что-то, но, вздохнув, грузно зашагал в реанимацию.
– А теперь я тебя спрошу, – затащив Макса в палату и бросив его на кровать, зловеще прошипела медкрасавица. – Что ты там делал? – с расстановкой произнесла она. – Ну? Что ты там делал? – повторила она и, не дождавшись ответа, стала трясти Макса за лацканы. – Ты расскажешь мне, пока я не подняла шум. Ну?
Максим молчал, засыпая. Ему совершенно не хотелось разговаривать, а тем более что-то объяснять. Дознание прекратилось самым неожиданным образом. Прогремели шаги, и открывшийся дверной проем заполнила фигура Пушкарева-отца.
– Сестра, сестричка, родненькая… быстрее, – пролепетал он и кинулся назад.
– Ну вот. Молись, гаденыш. Не дай бог… Сама удавлю, – пообещала девушка дремавшему Максиму, бросаясь вслед за Анютиным отцом.
Юноша успел еще заметить ненависть в ее зеленых глазах, проваливаясь в сон.
– Интересно, что она подумала? И что бы я подумал, увидев такое? А вообще, что она видела? – сквозь дрему спросил сам у себя Максим.