Македонский. Германцы. Викинги. Македонский (А. В. Чеберяк)

Битва при Иссе

Два войска стояли друг напротив друга. Дарий Третий и Александр, азиаты и македонцы. Раскосоглазые персы, бронзовые от загара египтяне, черные, словно уголь, нубийцы, львы пустыни, – и еще сто и одно племя, данники Властелина мира. Были здесь бактрийцы, даки, арахозийцы, скифы, карианцы, индусы, мардийцы, сирийцы, парфяне, саксы, гирканцы, албанцы, каппадокийцы – полмира вышло на битву.

Надо было начинать. Царь поднял правую руку и медленно, неуверенно опустил ее в сторону македонцев. Все было как всегда, но маленький червь сомнений грыз изнутри, пускал ростки страх. Дарий не мог понять причину. Уже корчился в муках с содранной кожей предсказатель, осмелившийся заявить, что боги отвернулись. Уже другие, спешно доставленные оракулы, пряча глаза, возвестили о победе и удаче – но комок страха не исчезал. Рука упала, и тысячи лучников степи выбежали из строя и натянули тетиву. Раздался свист, тучи смертоносных жал накрыли фалангу – свист повторялся еще и еще, воины подняли щиты. То там, то здесь из рядов выпадали, неосторожно подставляясь под крылатую смерть, бойцы, но их место сразу занимали задние, кирпичами закрывая бреши в стене-фаланге. Фаланге, которая сильна своим монолитом.

Последний вал оперенных вестников смерти прошел, выкашивая солдат, – наступило затишье. Из шеренги выехал всадник. Солнце, отражаясь от серебра доспехов, слепило глаза, алая накидка развевалась по ветру. Он закричал:

– Македонцы, посмотрите на небо! Тысячи и тысячи греков глядят оттуда на вас. Они требуют отмщения. И, клянусь Зевсом, они его получат. Мы кинем варваров на алтарь олимпийцев. Там, – рука Александра указала на персов, – там армия рабов и предателей, а мы, потомки Ахилла, свободны. Мы пришли расплатиться за гибель славных сынов Эллады. Каждый из вас стоит десятка. Помнишь, Клит, как мы разбили иллирийцев? А ты, Кратер, дрался, как Геркулес, с полчищами пэонов. Ты, Селевк, зарубил вождя фракийцев. Антигон, ты был лучшим в бою с беотийцами. Мы рвали хваленые священные отряды фиванцев, так неужели мы не порвем этот сброд?

Сорокатысячный рев ветеранов Филиппа ответил ему. Что и говорить, умел молодой царь убеждать. Еще вчера казалось безумием принимать бой против всей Азии. И мудрый Парменион, и остальные командиры пытались отговорить Александра, но сейчас они сами ревели со всеми.

Фаланга пошла. С задних рядов выбегали пельтасты, пращники и метатели дротиков обстреливали передний край персов. Африканская, лучшая в мире конница набирала разгон на центр македонцев. Египетские колесницы, наводившие ужас своими косами, приближались к фаланге – Александр ждал. Уже приняли его солдаты непобедимую доселе чернокожую кавалерию – повисли сыны пустыни на копьях ветеранов, словно лохмотья. Вал за валом встречал македонский еж всадников, лишь сбрасывая с колючек то, что было гордостью армии шаха.

Дарий сломал плетку и прокусил губу. Лучшие тысячи его войска разбивались об эту стену истуканов, как вода о камень. Фаланга гнулась, трещала, ломалась, но… стояла. Стояла назло всему. Брошены были под македонские жернова быстрые, как молния, кочевники Аравии. Подняты на копья и затоптаны колесницы, вырезаны под корень месопотамские наемники. Залило солнце полуденным золотом небо, а дети Средиземноморья все собирали свою кровавую дань. Показалось в тот день воинам шахиншаха: не фаланге смотрели они в лицо, нет – в бездонные очи призраков Тьмы заглянули они. Лишь немногие из уцелевших выли в небеса – в недобрый час послал их царь на битву. И так захотелось вернуться домой и никогда уже не видеть сумасшедших, не знавших страха македонских мясников…

Дарий почувствовал, что смертельно устал. Захотелось в любимый гарем, где шоколадная Гурниса ласками избавит от тяжести в голове. Он поднял руку и отправил на смерть резервные, последние табуны. Александр понял: пора. Сейчас или никогда. Три раза прибывали гонцы от Пармениона, от ран падая с коней и шепча. Фаланга вырублена полностью, в строю треть – остальные заснули навсегда. Искандер кричал, собирая гетайров. Построившись клином, этерия поскакала в обход огромной армии шаха. Только это безумие могло спасти бой – с горсткой лучших воинов Александр собирался в центре врагов поразить Царя царей. Оставалось скакать и молить Ахилла, чтобы выстояла фаланга.

Левый край держался, а в центре охрипший, в крови Парменион отходил под навалом персов. Отходил, изрубая в куски эту вопящую орду. Копий больше нет – они в телах врагов. Щиты брошены – остались мечи, верные спутники ближнего боя. И где Александр?! Лучшая четверть лучшей армии мира приготовилась умереть. Они не бежали только потому, что понимали: так их убьют быстрее. Надо подороже продать свою жизнь – так положено воину, да и боги пусть полюбуются.

Дарий присмотрелся – так и есть. Македонцы, эти железные бесстрашные демоны, отступали. Еще чуть-чуть – и всадники Величайшего кинутся добивать этих упорных, дерзких гречишек, посмевших восстать (страшно подумать!) против диадемы персидских царей. Дарий злорадно прищурился и представил, как поджарит живьем захваченных в плен. Потом подумал, что сделает с Александром, – и содрогнулся. Да, битва выиграна. Но кто это осмелился орать у его колесницы, кому не жалко головы? Царь обернулся и не поверил глазам: из облака пыли, в спину всему его войску вылетали всадники, и впереди… Александр?! Или это сам Ахиллес несется на него, занося руку с копьем для броска? Пропело в воздухе древко, чуть правее – и не стало бы преемника Кира и Ксеркса. А так лишь холодок окутал спину да брат царя пересадил повелителя в легкую колесницу и погнал ее прочь от поля боя, навстречу страху, позору, бесчестию. Царь выл от бессильной злобы.

Кавалеристы Назарбана окружали порванные, изгрызенные остатки фаланги, когда этерия огромным клинком с алым всадником на острие расколола их пополам и принялась вырубать. Прошлогодней травой опадали сыны степи к македонским копытам. В то же время на левом фланге Кратер остановил дрогнувших было новобранцев и с ревом повел их вперед. Скифы, увидев бегство Дария (могло ли такое быть, чтобы Бог убегал?), дрогнули, заметались – и началась резня. Долго бившиеся, разъяренные македонцы не были расположены к состраданию – с ледяной мрачностью гигантский еж забирал на колючки убегающих азиатов. Пошла легкая конница пластать сирийцев, парфян и саксов. Пельтасты подчищали объедки даков и мардийцев. Давно разодрана в клочья бактрийская кавалерия. И нет больше славной, расплющенной ветеранами Антипатра албанской конницы, сгинули под дротиками и камнями белозубые индусы. Не было больше армии шахиншаха. Были толпы беглецов, желавшие одного – уйти живыми. Кляня небеса и заснувших не вовремя богов, муравьями растекались по полю ставшие никем персидские вассалы, сурками уходили от свирепой македонской гончей.

Битва при Гидаспе

Они долго шли к этой битве. Они победили всех, кого можно победить и кого, казалось, нельзя. Они залили кровью степи Азии, горы Афганистана, предгорья и долины Европы – и только эта битва отделяла их от края Вселенной, и только она стояла стеной перед новым походом на Карфаген. Казалось, сама природа противилась им, насылая бури, засухи, неисчислимые, как болотная гнилая мошкара, племена, – но и она, признав непобедимость, услужливой, податливой наложницей легла под несокрушимую армию Александра. Позади – два месяца ада проливных дождей, сотни умерших от ядовитых змей (несчастные, им не повезло, как подобает воинам, погибнуть в бою).

И теперь, хвала богам, сражение. Эти обветренные, обтесанные в битвах сыны Греции умели только одно – убивать. Смертоносная фаланга, обнажив копья, безжалостным дикобразом прошла полмира, подмяв под себя Персию, Азию, Египет. Стерев с лица земли персидские полчища, разметав непобедимые армии скифов, парфян, даков. Низвергнув в пучину безвестности царей, князьков, падишахов, сатрапов – и сея беспредельный ужас своей стойкостью, отвагой и мужеством. Ведомая потомком Ахилла (так возвестил оракул, да и кто бы сомневался после стольких побед), по праву сильнейшего ставшим правителем Азии, фаланга верила в него, себя, свою непобедимость – и горе было царству, лежащему на ее пути.

– Стань мне братом – или пеняй на себя, – любил говорить Искандер – и не бросал слов на ветер. Его любили, боялись, ненавидели, боготворили – и понимали: лишь он выведет их обратно домой, лишь его имя мешает восстать непокорным вассалам, лишь с ним даже новобранцы шли в битву смеясь.

Но – к бою. В тишине, обманув раджу, форсировали реку передовые отряды македонцев и построились клыкастым вепрем на берегу, давая время основным силам собраться в кулак. Сунулась было конница индусов опрокинуть их в воду – да так и осталась лежать, раскинув чалмы, на земле. Безумные, не знали они, что такое фаланга. А та построилась, ощетинившись копьями, и огромным безжалостным кактусом покатилась сквозь джунгли.

Царь Пор кивнул, и навстречу грекам, грузно сотрясая землю, лениво выдвинулись слоны. Величественные гиганты неотвратимо приближались. Самый огромный, вожак стада, горой наплывал на фалангу. Разогнавшись, затрубил и кинулся на шеренгу гоплитов. Македонцы расступились, освобождая проход для метателей дротиков и пращников. Те закружили перед зверем мухами, осыпая его роем камней и копий. С задних рядов фаланги по остальным гигантам ударили лучники. Раздался свист, и стрелы выкосили возниц-индусов, попутно калеча глаза животных. Над полем разнесся рев боли, великаны взметнулись на задние лапы, скидывая будки с погонщиками и превращая их в пыль. Огромные бивни подбрасывали не успевших отскочить стрелков, многопудовые столбы с хрустом ровняли с землей тела – и солдаты дрогнули. Ни стальной Кратер, ни отважный Антигон, ни удачливый Птоломей, сын Лага, – никто не мог прекратить отступление. И лишь многолетняя выучка, дисциплина и семнадцать тысяч миль побед позволили отходить организованно. Напрасно с пеной у рта Кратер орал:

– Стоять! Держать строй!!!

Звери хоботами хватали людей, подкидывали, рвали на части. Спастись, спрятаться от разъяренных исполинов! Еще миг – и все в панике, бросив оружие, побегут. Тогда – конец. Зачем все это было нужно, зачем было приходить сюда, на край земли, победив полмира, усыпать путь трупами сынов Македонии… и проиграть! Когда до цели, грез юности – один шаг! В центр боя ворвался всадник, подскочил к слону и ударом меча отсек хобот. По рядам воинов пронеслось:

– Александр!

И те, кто был спиной к врагу, обернулись. Два воинства замерли. Буцефал, верный друг с юности, взлетел перед слоном и принял удар копья махараджи, спасая хозяина. Второе копье, пробив латы, сшибло всадника. Конь и человек рухнули.

– Царь ранен! Спасайте царя-я-я, – рычал Кратер, вырубая просеки среди леса индусов. Войско, сатанея от стыда за бегство, рвало, сминало, крошило в кашу, продираясь к вождю. Его уносили с поля, а ветераны, страшно хрипя, шли дальше, мстя за минутную дрожь. Кратер мечом снес голову индусу. Селевк, увернувшись от стрелы, рубанул по коню. Лисимах, раненный копьем, достал дротиком погонщика. Антигон обломком щита рассек горло махарадже, упавшему со слона. Птоломея сбили с ног, и охранник раджи вогнал клинок ему в плечо, пригвоздив к земле. Птоломей, зверея от боли, отсек ему ногу и, вскочив, вогнал меч в грудь орущему варвару.

Фаланга по колено в крови наступала под крики умирающих. Слоны метались, топча македонцев и своих. И новый накат фаланги. Сотни копий кололи животных в хоботы, глаза, животы. Новые тучи стрел, камней, дротиков. И слоны, обезумев от боли, лишенные погонщиков, дрогнули, развернулись и побежали. Побежали на свою же набирающую разгон конницу. Две лавы схлестнулись, слоны вспороли конскую массу, оставив борозды и погасив разбег удара. И горе было жалким, потерявшим порядок остаткам кавалерии, доскакавшей до фаланги. Опрокинула, растерла, не заметила. Как нож в масло, македонское бревно вошло в армию Пора и, увязнув, начало ее вырезать.

В вечность

Бог умирал. По взмаху его руки сметались царства, сносились горы – и эта рука не могла ничего, плетью свисая с ложа. Хрип вырвался из его руки – мир замер. И сквозь сон Бог слышал, как соратники шептались, срываясь на крик, – кому достанется царство. За окном войско раскачивало Вавилон, цепенея от ужаса: что будет, если он… не проснется?! Вакханалия пьяных оргий и поножовщины помогала забыться, но с утра возвращался страх. Тела пехотинцев находили в канавах, жители боялись выйти на улицу – армия таяла в раздорах. То там, то здесь рубились насмерть солдаты из-за красивой персиянки, неосторожно брошенного слова. Командиры стояли, оглушенные, готовые схватиться за мечи, разрезая, как пирог, империю.

Главный лекарь повесился, предпочтя спасительную веревку хрусту костей под крики толпы. К остальным трясущимся врачевателям приставили стражу, не спускавшую глаз. Персидские сатрапы и индийские лживые раджи, признающие силу и ничего более, готовы к восстанию и… Кто? Кто отведет их домой? Кто пригнет к македонскому копыту варваров, осмелившихся роптать? Кто одним словом соберет в стальной кулак распоясавшуюся, перепившуюся фалангу и поведет ее к новым победам, женщинам, золоту?! Даже враги и завистники приносили обильные жертвы в храмах – он должен жить. Иначе начнется такое – самые смелые боялись подумать и передергивали плечами.

И лишь Александр знал: не болезнь и не чаша с ядом – олимпийцы зовут к себе внука Ахилла, требуя расплатиться за взятую на себя ношу. Он понял: пора. Не будет похода на римлян и Карфаген. Не дойти его славному войску до края Вселенной. Плата – короткая яркая жизнь, полная славы, почета, триумфа. Боги исполнили договор – он стал царем царей, пора ему присоединиться к ним и с Олимпа наблюдать войну. Сорокалетнюю войну брата против брата. Все было напрасно. И с грустью Бог видел, как рвала сама себя закаленная армия, становясь песком в степи, орошая бесценной греческой кровью бескрайние просторы Азии. Конница на фалангу, Селевк на Антигона, Кассандр на Лисимаха. Запятнана честь македонского оружия – за пригоршню золота предан и казнен благородный Эвмен, забита камнями кровожадная мать, сгинули от рук наемных палачей жена и сын. Фаланга загрызла себя в бешенстве междоусобицы. Растаскана империя, равной которой не было. Его родная, с детства нелюбимая хмурая Македония растоптана и смята, обесчещенной девкой лежит перед захватчиками. Кости непобедимой армии высохли на полях сражений.

Все это увидел Александр, корчась в конвульсиях. Началась агония. Ветераны, бесстрашные, изуродованные в битвах ветераны обступили его и умоляли:

– Кому, кому ты оставляешь все…

И Бог, верный себе, одним словом бросил мир в хаос:

– Сильнейшему…