1852 год
Париж
Глава 1
Чай и полиция
– Значит, он умер у вас на глазах?
– У меня на глазах, как есть у меня! Видать, отхлебнул из хозяйской кружки – и лежит. Я уж его тормошила, тормошила…
Женщина ткнула пухлым пальчиком инспектору в живот.
– А я ничего в чай не клала, кроме чая того, и не думайте даже!
Инспектор и не думал. Ему было слегка тоскливо – так случается с людьми, предчувствующими исполнение нудного, долгого и неясно чем заканчивающегося дела. Инспектор повел длинным гончим носом, принюхиваясь к остаткам содержимого кружки – к счастью, расплескалось не все – и снова вперил взгляд в кухаркину грудь.
Дело, конечно, ясное. И с грудью, что топорщится под еле прикрывающими ее трогательными кружевцами, и с покойником, который разлегся на полу и смотрит в потолок, удивленно и как-то беспомощно. Наверное, не ожидал, что если отхлебнет хозяйского чаю, все завершится так быстро и печально.
– Кто-то заходил на кухню, пока вы готовили чай?
Толстуха фыркнула.
– Откуда ж я знаю?
– Поясните, – приподнял бровь инспектор. Этому он научился от своего начальника, весьма, весьма достойного человека, одним движением брови нагонявшего страх на закоренелых преступников.
Судя по всему, кухарка закоренелой преступницей не была, так как не испугалась ничуть.
– Я уж спать готовилась, когда хозяин позвонил. Оказывается, чаю ему потребовалось в мастерскую подать, вот как! Я и пошла. А он, – кухарка указала обвиняюще на покойника, – лишь после пришел, когда я уж и чай заварила, и за медом в кладовку отправилась, и…
– Вы выходили из кухни за медом?
– Да, мсье инспектор, как есть за ним. Хозяин любит чай с медком. Да вы и сами небось не откажетесь? Заварить, а?
– Благодарствую. – Меньше всего инспектору хотелось прикасаться к посуде на этой кухне. Мышьяк ведь подсыпали, как есть мышьяк, симптомы не спутаешь. Значит, пока эта пышечка выходила в кладовку (надо бы еще поинтересоваться, где эта кладовка расположена да сколько до нее идти – мгновенно да тихо от мышьяка не умрешь, значит, не было кухарки больше пяти минут), сюда вошел человек и добавил яд в чашку. Или в чайник?..
– Вы пили отсюда чай?
– Я-то нет, что ж я, себе не заварю, нешто мне хозяйский нужен? Я так и Бертрану говорила всегда – не пей, так он очень уж это дело любил, к хозяйской еде да питью приложиться. Вот и доприкладывался. – Нежно-голубые кухаркины глаза набухли слезами. – Господь да приберет его на небеса!
Инспектор понюхал чайник и душераздирающе вздохнул. Дело ясное, и что сказать хозяину – тоже ясно. Если он знает, кто у него здесь прогуливается по ночам да слуг травит (а вряд ли этот старый Бертран кому-то так сильно насолил, чтобы травить стали именно его!), то, может, и удастся докопаться до истины быстро. Мало ли, завистник какой.
– Вызовите карету, – сказал инспектор своему помощнику, ползавшему вокруг трупа на коленках. – Надо увезти тело.
– Как же увезти? – завсхлипывала кухарка. – А похоронить?
– Похороните, после, – отрезал инспектор и повернулся к женщине спиной – чтобы не соблазняться. Ему нравились такие, пышненькие. Но этой лет пятьдесят, в матери она ему, конечно, не годится, а вот в старшие сестры – очень даже. Сильно старшие.
Кухня была невелика и неказиста: стены все темные, будто коптили их, а на самом деле – просто не чистили давно; мебель деревянная, грубо сделанная, стол весь в зарубках, стулья кривобоки и немолоды. Радовал глаз разве что ряд медных кастрюль да сковородок, развешанных над плитою. В сковородках отражались инспектор и кухарка, вытянутые и перекошенные. Помощник с трупом не отражались, их скрывал стол.
Инспектор зевнул; ему хотелось спать. Хорошо бы сейчас оказаться в своей комнатке, что он снимает у мадам Ботэ, неподалеку от моста Искусств, и чтобы протоплено было, и бутылочку из шкафчика достать, и снять сапоги да ноги погреть у огня. Или ванну. Дорого, конечно, а все равно. Холод собачий – и это в начале сентября! С чего бы такой холод?
– Инспектор Кавье, – сказали у него за спиной, – вот так встреча.
Семьдесят лет назад французская криминальная полиция была вовсе не такова, какой мы имеем честь знать ее ныне.
Еще не придумал свою систему Бертильон, этот хворый телом писарь полицейского управления, и Вильям Хершель в Бенгалии еще не надиктовал свое историческое письмо, в котором уверял, что может идентифицировать личность, взяв у человека отпечатки пальцев; о нет, французская полиция 1852 года представляла собою удивительное сообщество, впрочем, уже вступившее в пору кризиса – ибо славные времена, когда ею правил авантюрист Видок, миновали.
Сюртэ, как называлась криминальная полиция Франции тех лет, была старейшей, с самыми богатыми в мире традициями криминальной полицией. Ее история уходила своими корнями во времена Наполеона. Полицейская служба во Франции, существовавшая до того, как Бонапарт – несомненно, самая крупная фигура первой половины девятнадцатого столетия – вознесся в таком сиянии, и с таким грохотом пал, – так вот, та ревностная служба занималась выслеживанием и арестами политических противников французских королей, а не пресечением уголовных преступлений. Но и позже, во второй половине наполеоновской эры, шеф Первого отделения парижской полицейской префектуры, созданного для борьбы с преступностью, Генри, имел в своем подчинении всего двадцать восемь мировых судей и нескольких инспекторов. Увы, увы! Этого было слишком мало для того, чтобы столица спала спокойно, будто младенец. Глухие улицы Парижа являлись настоящим раем для многочисленных разбойников и воров, правивших свой бал и ввергавших мирных обывателей в настоящий ужас. И лишь в тысяча восемьсот десятом году, когда волна преступлений готова была затопить Париж, пробил час рождения Сюртэ, а также решилась судьба «отца» уголовного розыска Эжена Франсуа Видока.
Пожалуй, в мире полиции этот человек сделал не меньше, чем Наполеон сотворил в мире политики; Видок служил притчей во языцех и являлся весьма, весьма бойким господином, которому навсегда суждено было остаться в истории благодаря своей смелости и нетрадиционным методам работы. До тридцати пяти лет Видок вел беспорядочную жизнь, полную приключений; однако то, чего он достиг, доказывает: для истинного человека, преданного своему делу, нет преград и ничто не может ограничить его стремления. Сын пекаря из Арраса, Видок был артистом, солдатом, матросом, кукольником, арестантом, совершившим несколько побегов. Однажды ему удалось убежать из тюрьмы в украденной им форме жандарма, в другой раз Видок бросился с головокружительной высоты тюремной башни в бурлящие воды протекавшей у ее стен реки. Но ему не везло: каждый раз его ловили, и везло – потому что он снова ускользал. Легенды о нем пересказывали уже при его жизни, безобразно его подвиги преувеличивая. Наконец, авантюриста приговорили к каторжным работам и заковали в цепи. В тюрьмах Видок годами жил бок о бок с опаснейшими преступниками тех неспокойных дней. Среди них были члены пресловутого французского клана убийц Корню, воспитывавшие из своих детей убийц. Чтобы малыши быстрее привыкали к своему ремеслу, им для игры давали головы мертвецов. Словом, обстановка не то чтобы благоприятная для духовного роста, но Видок как-то умудрился не потеряться в этом земном аду.
Несколько лет, решив покончить с преступной деятельностью, он жил в Париже, занимаясь торговлей одеждой, изо всех сил старался вести жизнь мирного горожанина. Однако судьба не оставляет тех, кого особо отметила. Все эти годы бывшие соседи по тюрьмам шантажировали Видока, угрожая выдачей властям, и это отравляло его душу, наполняя страхом, а в страхе этот человек жить не привык. Возненавидев тех мерзавцев, что никак не хотели оставить его в покое, Видок сделал решительный шаг. Он отправился в полицейскую префектуру Парижа и предложил использовать его знание уголовного мира для борьбы с преступностью. За это Видок просил, чтобы ему простили уголовное прошлое.
Спустя много лет некоторые чиновники Сюртэ испытывали неловкость, когда речь заходила о Видоке и о возникновении криминальной полиции Франции. Это было связано с тем, что жизнь Видока до тысяча восемьсот десятого года противоречила всем представлениям об образе жизни полицейского служащего, не говоря уже о шефе криминальной полиции. Все забыли, в каком тяжелом положении были шеф Первого отделения парижской полицейской префектуры Генри и префект парижской полиции барон Паскье, когда они приняли необычное решение, поручив Видоку борьбу с преступностью в столице – сами они с этим справиться, увы, не могли. В целях конспирации Видок был арестован, а последующее освобождение прошло под видом нового успешного побега. И началось. Свою резиденцию Видок расположил вблизи полицейской префектуры, в мрачном здании на улице Святой Анны. Сотрудники подбирались им по принципу: «Только преступник сможет побороть преступление», – можете себе представить, что за личности состояли у него на службе. Сначала на Видока работали всего четверо, затем дюжина, а позднее двадцать бывших арестантов, которым он платил из особого тайного фонда. Все сотрудники прошли железную выучку. За год Видок с помощниками арестовал – подумайте только! – восемьсот двенадцать убийц, воров, взломщиков, грабителей и мошенников, ликвидировал притоны, в которые до него не рискнул сунуться ни один мировой судья, ни один инспектор.
Вскоре организация Видока получила название «Сюртэ», что значит «безопасность». Именно она и заложила основы французской криминальной полиции. Тысячи мистификаций, тайное проникновение в районы, где проживают преступники, мнимые аресты, водворение сотрудников Сюртэ под видом заключенных в тюрьмы, инсценировки побегов или даже смерти, после того как агент выполнил свое задание, – все это обеспечивало Видоку огромный поток информации, которой он жонглировал, словно заправский фигляр. Да так его, бывало, называли за глаза, однако немногие осмеливались открыто бросить шефу «Сюртэ» вызов, ибо человеком он являлся вспыльчивым и скорым на расправу.
Близкое знакомство с преступным миром, привычками и методами «работы» преступников, терпение, интуиция, умение вживаться в образ, редкая зрительная память и архив, в котором хранились сведения обо всех знакомых Видоку злоумышленниках, обеспечивали успех его работы. Когда уже нельзя было скрывать свою деятельность, Видок стал часто появляться в тюрьмах, где осматривал заключенных, запоминая их лица и внешность. Это помогало ему при раскрытии новых дел. Память у этого удивительного человека оказалась феноменальной.
Но увы, в тридцать третьем году Видоку пришлось выйти в отставку, так как новый префект полиции Анри Жиске активно возражал против того, чтобы вся криминальная полиция состояла из бывших арестантов. Шеф «Сюртэ» не растерялся и основал частное детективное агентство – предприятие доселе неслыханное, и, может быть, поэтому, а возможно, из-за своей эффективности – процветавшее. «Бюро расследований в интересах торговли» на улице Нев-Сент-Юсташ занималось защитой предпринимателей от аферистов. Потенциальный клиент должен был подписаться на услуги бюро и уплатить чисто символический взнос – двадцать франков в год. Небольшая вроде бы сумма, и от клиентов отбою не было: если в полицейской префектуре Видока и его «авантюристов» терпеть не могли, простой народ чувствовал к нему благодарность. Год спустя у Видока было уже четыре тысячи подписчиков – коммерсанты, банкиры, промышленники. Отделения бюро возникли в провинции и за рубежом. Доходы Видока в то время исчислялись миллионами, что обеспокоило префектуру. Бывшего шефа Сюртэ вынудили уйти от дел, завертелась очередная череда разбирательств, но, тем не менее, к работе в полиции Видок больше никогда не возвращался – а речь у нас сейчас идет именно о ней.
Из бывшей мрачной резиденции на улице Святой Анны Сюртэ переехала в не менее мрачное здание на Кэ д’Орлож, а затем – в здание префектуры на Кэ д’Орфевр. Вместо двадцати восьми подчиненных Видока здесь работало уже несколько сотен инспекторов. Служащие с уголовным прошлым постепенно уступили место почтенным буржуа, однако опыт Видока оказался ценен, и бывших преступников по-прежнему использовали. Однако в тот период, о котором мы с вами говорим, славные времена потихоньку клонились к закату, очередная республика доживала свои последние дни, и близился переворот, возведший на трон Наполеона III, сейчас еще носившего гордое звание президента. А пока Сюртэ искала воров, убийц, и ее инспектора приезжали в такие вот дома, как этот.
Инспектор Ив Кавье скривился, но тут же спохватился – мало ли, вошедший увидит его гримасу, отраженную начищенной кастрюлей! – и обернулся с любезной улыбкой.
– Доброго вам вечера, виконт де Моро.
Появившийся на кухне мужчина небрежно кивнул в ответ, перебросил из руки в руку щегольскую трость, ношение которой в чрезвычайной моде у людей обеспеченных, и присел на корточки рядом с телом дворецкого.
– Бедняга Бертран!
– Ах, мсье, да что же такое деется! – запричитала кухарка, но тут же умолкла под грозным взглядом инспектора Кавье.
– Мышьяк? – спросил виконт и тронул пальцем руки, затянутой в замшевую перчатку, полуоткрытые губы покойника. Инспектор молчал. Виконт хмыкнул и бросил на него косой взгляд: – Можете и не отвечать, Кавье! Сам вижу, что мышьяк. Лошадиная, небось, была доза.
Инспектор кротко вздохнул.
– Анри, конечно же, хотел чая с молоком. – Виконт встал, взял чашку, легкомысленно оставленную без присмотра, заглянул внутрь, поболтал, понюхал. – Вот и желтый осадок. Ну? Что скажете?
– Если я вам что-нибудь стану говорить, при всем уважении, ваша светлость, шеф снимет с меня голову и прибьет ее над входом в префектуру. Так что я промолчу, ваша светлость, уж извините.
Инспектор старался придать своему тону язвительность и никак не выказать легкую зависть, что испытывал к этому аристократу-выскочке, навязавшемуся на его голову. Хотя появление конкурента не оказалось неожиданностью. Известно ведь, что с владельцем дома они – большие друзья.
Может, виконт и порешил дворецкого? Вон как свободно себя чувствует на чужой кухне, словно у себя дома. Дома-то его на кухню небось и не пустит никто, а здесь, пожалуй, глуховатого дворецкого не дозовешься, приходится самому за чаем ходить. Да и особнячок не то чтобы сильно велик – в два этажа, на первом несколько комнат да на втором, и еще пристройка и сарай. И место глухое. Тут шастай сколько угодно, дворецких убивай… Конечно, он знает, что это мышьяк.
Впрочем, только идиот не догадался бы.
Инспектор снова вздохнул. Как бы ни хотелось повесить убийство на виконта де Моро, сделать этого не удастся, потому что если тот – преступник, то до чрезвычайности ловкий и хитрый. Тут разве что Видок справился бы, но он этим заниматься не станет, так как является вот этому самому виконту чуть ли не лучшим другом. Что делает этого Моро если не вечным врагом инспекторов Сюртэ, которых еще в детстве Видоком пугали, то, пожалуй, персоной нон грата.