III
С чего это мне показалось, что еще недавно я был одет в какой-то дурацкий штатский костюм с допотопным синим галстуком? Задремал, наверное, в дороге… Я повел плечами под кожаной металлизированной курткою гарда, переступил высокими шнурованными ботинками, поправил на поясе кобуру бимера. Вот это – мой подлинный вид, никаких сомнений. Я сидел в глубоком, удобном кресле мощного джампера, под прозрачным пузырем; внизу стелились иссиня-зеленые, коричнево-желтые, салатовые многоугольники полей и садов – обычный кормящий пояс города.
Заиграл мой нагрудный уником, действие началось. Спроецированная уникомом, повисла передо мною стриженная ежиком, мясистая, с глубоко вдвинутыми изюминами глаз голова моего начотдела.
– Так, Люк, патрулирование мы пока прекращаем, – в своей обычной манере неприятного, но тем охотнее преподносимого сюрприза, глухо и гнусаво начал он. – Кэссиди младший пропал. Дуайт Эйзенхауэр Трумэн Кэссиди, восьми лет, домашнее имя Дуду. Весь мир на ушах. Но, похоже, искать надо там, где ты сейчас, в Оберграфендорфском округе. Один человек вроде знает, откуда ноги растут. Он свяжется с тобой в Оберграфендорфе. Выполняй, доложишь.
Голова начотдела исчезла, будто мыльный пузырь лопнул без звука, – зато возникла прехорошенькая рыжая головка восьмилетнего сорванца. Я сохранил ее в памяти уникома.
Затем, мысленно обругав обоих Кэссиди, младшего и старшего (брань вслух по этому адресу могла бы стоить дорого), я скомандовал робопилоту найти ближайшую зарядную колонну.
Три минуты спустя мой джампер снизился и сел на площадку; опорой для нее служила блестящая гласолитовая колонна рядом с перекрестком дорог. Под площадкой красовался объемный серебристый знак гардов, – никто из низших социорас не смог бы здесь брать энергию под страхом самого жестокого наказания.
Покуда шла зарядка, я глядел, как рядом, в низине, в огромном сплошном саду копошатся уорки, снимая апельсины, рыжими звездами горевшие в плотной листве. Совершенно голые сборщики и сборщицы наполняли плодами большие корзины. Когда корзина была полна, ее тащили к дороге, где – чуть впереди моей машины – стоял на траве вдоль обочины ряд грузовиков, похожих на овальные пепельницы. Содержимое корзины высыпали в кузов, затем сборщики возвращались в сад. Понятное дело, все происходило без слов, уорки не владеют речью; лишь иногда за деревьями слышался вопль удовольствия, чаще звучал раздраженный визг. Кажется, где-то поднялась драка, – но хлопнул отрезвляющий разряд, и все стихло.
Вот поднялся и уплыл над землей грузовик, наполненный оранжевою массой… Уплыл? Не было ни колес, ни кабины, ни водителя… А разве они должны быть? Что это я вспомнил о машинах трехсотлетней давности, из исторического вирто?..
Своим зрением, предельно обостренным благодаря специальной мутации, я отлично видел сборщиков, подходивших к дороге, их рано одряхлевшую кожу, обвислые груди женщин; видел бессмысленные одутловатые лица с потухшим или горящим искрою звериного возбуждения взглядом. Пишут, что когда-то встречались люди с разным цветом кожи – белым, коричневым, красноватым; перемешавшись, все стали одинаковыми, оливково-смуглыми; но уорки отличаются от прочих особым оттенком кожи, напоминающим пыльную дубовую доску… Вот один, оступившись с корзиной, толкнул другого; тот огрызнулся по-собачьи, назрел поединок… Но рядом ходил младший гард, держа электрическое стрекало, – мы с ним уже успели издали козырнуть друг другу. Уорки, ворча, успокоились.
Скоро мое скучное ожидание было чуть скрашено зрелищем, много раз виденным мною в разных местах Земли, в том числе на гигантских оргиодромах. Загремела, приближаясь, натужно-бодрая музыка из одних ударных и дудок; ударила по ушам так, что мне пришлось повысить порог слуха. Длинный флабус, окруженный стадом подвижных виртофигур – пляшущих клоунов, смешных зверей и чудищ, быстро подплыв, свернул с дороги и лег на траву у границы сада. Его репродукторы ревели, из пилона на крыше стреляли трескучие огни, взлетая и оставляя шлейфы разноцветного дыма. Мигом побросав работу, издавая нечто вроде хрюканья или индейских кличей, перекрывавших даже зык динамиков, орда сборщиков устремилась к машине. Гарды не мешали, неторопливо сходясь в кучку.
Флабус выдвинул крылья-помосты, уставленные цветными бутылочками, заваленные грудами пестрых упаковок. Мужчины и женщины, сладострастно урча или истошно завывая, принялись отшвыривать друг друга в борьбе за угощение, – но его было много, хватило на всех. Флабус продолжал извергать жестяную, бьющую по головам музыку; люди, рассеявшись по уютным уголкам под ветвями, жадно выпили и проглотили все, что успели нахватать, и сразу перешли к иным действиям. Некоторые прохаживались, выпятив грудь, видимо, воображая себя какими-то важными особами. Другие принялись плясать, крича и подражая уродам, кривлявшимся в воздухе вокруг машины. Часть уорков мигом скисла и попадала с ног, оцепенев в каком-то ступоре, мало похожем на нормальный сон. Эйфор, понятное дело, воспринимали по-разному… Иные сборщики стали проявлять весьма грубый интерес к особям противоположного пола, причем инициативу нередко брали на себя женщины: валили партнера наземь и тут же, с руладами уж вовсе обезьяньими, начинали совокупляться. Я заметил, что подобные сцены происходили и между мужчинами; а один здоровяк, обливаясь потом и являя чудеса эрекции, гонялся по лугу у посадки за юнцом, визжавшим от страха, пока не схватил того и не оседлал…
Конец ознакомительного фрагмента.