Глава 1
В мастерской не было ничего, что мы привыкли видеть. Это не была мастерская. Это была светлая, строгая и почти пустая комната. Начатая круглая картина висела прямо на стене. Мольберт отсутствовал. На высоком стеклянном столе лежали чертежные инструменты. Посередине стояли две бумажные трубы с непривычными для моего глаза рисунками. Они опоясывали всю плоскость без начала и конца и изображали людей, в каких-то странных пропорциях. Невыносимо блестящий паркет отражал сад за окном, на фигурной белой подставке стояла абстрактная скульптура. Суровый канцелярский кожаный диван не приглашал присесть. Я чувствовал себя неуютно. Как будто я пришел не к художнику, а в операционный зал…
Что-то тревожило меня во всем, что увидел, но я не мог понять что именно. Почему-то было неприятно. Неловко, не по себе. Мастерская художника должна выглядеть иначе. Здесь не было тепла, обжитости, как будто не было души. Не было «гнезда», то есть основного рабочего места, вокруг которого разложены эскизы, схемы, рисунки, прикреплены на стены кое-как актуальные наброски, в центр рабочего места должны смотреть с пола рабочие фотографии. У одних это письменный стол, у других – рабочий материал, разложенный вокруг мольберта. У меня центром работы было огромное старое кресло. Начатые холсты должны стоять вдоль стен, любимые книги, керамика, сувениры от друзей на полках… Где все это? Вдруг, проходя мимо трубы с необычным рисунком, я увидел, как женщина с него явственно протянула ко мне руки. Я вздрогнул, отошел в сторону и обман исчез. Я снова сделал шаг назад. И снова грешные манящие руки высунулись из плоского листа! Я забыл о своих сомнениях. Вопросы посыпались сами собой.
– Подождите, обо всем этом мы еще успеем поговорить. У нас много времени впереди… Покажите, что делаете вы, что привело вас ко мне?
Я намеренно не принес ничего. Все, что я делал, казалось мне мелким и незначительным. Хотелось поделиться тем, главным, что не находило ответа.
– Я… Я не знаю, что делать! – я запнулся и развел руками… Маэстро терпеливо и благожелательно смотрел мне прямо в глаза. И вдруг, неожиданно, я выложил все, что мучило меня последние месяцы. Я говорил долго и страстно, пытаясь обрисовать как можно выразительнее мои сомнения и мучения. Мне казалось, что чем точнее я обрисую свои муки, тем быстрее найдется лекарство от них.
– Так! – подытожил Маэстро. – Первый шаг сделан! Считайте, что вы на пути.
– На пути к чему?
– На пути к истине. Первый шаг это желание. Второй это намерение. Третий – терпение в изменении себя.
Я ничего не понял.
– Изменение себя? Чего именно? Как?
– Своего мышления. Для того, чтобы эти вопросы перестали пугать, надо очистить и приготовить инструмент для работы.
Непонятность и таинственность терминов меня раздражала.
– Какой инструмент?
– Мозг!
– Как я должен сделать это?
Маэстро устроился поудобнее в квадратном кожаном кресле и начал:
– Сначала вы должны понять, чего вы хотите? Вот скажите, каким художником вы хотите быть? Как Ван Гог? Как Матисс? Как Ван Эйк? Или у вас есть какие-нибудь другие, более определенные представления об этом?
И снова меня окатила волна неприятного чувства. Никак не ожидал такой грубости и бестактности! Меня как будто обожгло изнутри! Мне показалось, что он грубо лезет в душу, задает сверхнеприличный вопрос! У художников не полагается говорить об этом вот так при первой встрече! Это ведь такая закрытая, трепетная и сложная тема! Об этом можно спросить только очень близкого друга. А вот так, запросто… Я невольно сжал кулаки, чтобы сдержаться.
– Вот видите, вам это неприятно. Вы не хотите быть ни Ван-Эйком, ни Ван-Гогом. Вы хотите быть самим собой. А что это такое не знаете! Вы не знаете себя! Согласитесь, у вас нет представления о том, что конкретно вы хотели бы делать в искусстве! Вы, как слегка обрисовали, хотите чего-то нового. Это хорошо. Но для того, чтобы это найти, вы должны знать что такое «старое». Согласны?
Я не был согласен. То есть, нет, в общем, был, но в целом все было не так. Как-то все шло совсем не так, как я себе представлял. Такой грубый рациональный подход к столь тонкой и сложной теме! И какой-то бесчувственный, даже математический! Нельзя так!
– Вы обижены, – немедленно последовал комментарий Маэстро. – Я знаю. Но вам придется отложить подальше обиды, слезы и отчаяние, если вы хотите заняться моей наукой. Вам придется препарировать свои чувства и разглядывать их с разных сторон как подопытных мышей. Отказываться от привычных штампов и авторитетов, отвергать общепринятые мнения. И думать. Думать!!! Сегодня мало кто умеет думать. Попробуйте поставить перед собой часы и всего одну минуту думать об одном предмете. Ваши мысли через несколько секунд отвлекутся на какой-нибудь звук; или придет в голову какая-нибудь мысль, или зазвонит телефон… Что-нибудь не даст вам целенаправленно думать об одном и том же. Попробуйте…
Я решил проэкспериментировать немедленно и думать только о том, что говорил этот странный человек, не поддаваясь эмоциям. Но паркет отражал солнечный свет так ярко, что я подумал: «В мастерской пол должен быть матовый… Черт! А ведь он прав!» Мне стало некомфортно. Как будто я был прозрачный, и все мои мысли были на виду.
– Вот вы ищете новое. Пытаетесь постигнуть закономерности изобразительного искусства. Я вам говорю, что это возможно, но нужно для этого поработать головой – и счастье художника в ваших руках. Но вам от всего этого не по себе… Вы боитесь этого! Представьте себе, что завтра вы отправитесь писать осенний этюд. И вдруг напишете его так особенно, так звонко пропоете именно свою осень, что подумаете: «Вот мое! Вот этого я ждал. Вот именно так я отныне буду писать! И зачем мне все эти науки! Я себя нашел!» – признайтесь, что вы мечтаете о таком моменте!
Мне стало совсем худо. Так грубо копаться в сокровенных чувствах, о которых никто не должен знать! Я хотел ударить его или уйти, хлопнув дверью. Сделать что-нибудь такое!.. Но я знал, что не уйду. Здесь, в этой неживой, блестящей мастерской было нечто, что я искал. Ждал. Жаждал. Это надо было взять. Как угодно! Был в этом какой-то героический мазохизм. Да! Я стерплю все это ради того, чем я мучился многие месяцы. Это нужно! И я сдержался.
Конец ознакомительного фрагмента.