Боец Семенов
Утром пришлось вставать ни свет ни заря – притулившаяся сбоку корова поднялась на ноги и ясно дала понять, что пора ее доить. Поеживаясь от холода и отчаянно зевая, Семенов подоил ее, позавтракал молоком от пуза и опять нацвиркал полную каску. Разбудил Жанаева, тот тоже приложился. Стали собираться. Петров присоединился, только гость из будущего спал как сурок. В общем, предстояло довольно хлопотное дело – во-первых, корову надо было напоить, значит, надо искать водопой с удобным подходом. Во-вторых, надо добраться незаметно до какой-либо деревушки, в которой нет немцев, и устроить обмен, чтобы избавиться от коровы и запастись жратвой. Конечно, с такой коровой расставаться было жаль, но животина эта не вьючная, не беговая, ходит медленно… Да и хлеба с кашей уже сильно хотелось: молоко – это замечательно, но чуток не то для мужиков. Брюхо как барабан, а жрать все равно охота, хоть и не так резко, как без молока. Перед выходом, пользуясь тем, что жиденький туманчик стоял в лесу, – развели аккуратный незаметный костерок в ямке с поддувом – и пожарили мясо на палочках. Соли не было, посыпали пеплом. Жанаев сожрал спокойно, Петров носом крутил и почему-то вспоминал броненосец «Потемкин»[5], выразительно на Семенова поглядывая, но тот намеков не понял, потому что не до того было. Мясо, конечно, было не очень аппетитным, но в желудок улеглось весомо и плотно. Назад не попросилось. Собрали вещи, постояли у могилы командира и решительно разбудили Леху. Азиат выдал ему свои запасные обмотки, и совместными усилиями потомка обули. Видок у него был жалостный и убогий, оставленное ему мясо он понюхал брезгливо и отказался, молока зато напился вдосыт.
– Как молочко? – невинно спросил Петров, очевидно готовя очередную ехидству, но Леха простодушно признал, что такого вкусного молока давно не пил. То есть так давно, что вообще. Токарь помотал головой, но от нападок воздержался.
Глянули последний раз на полянку – не забыли ли чего – и двинулись по лесу. Семенов – как и положено человеку в лесном деле сведущему – впереди, следом Петров, корова, Жанаев с прутиком и замыкающим Леха. Через несколько часов неспешного пути наконец попался подходящий ручеек, Зорька радостно кинулась пить воду, остальные устроили привал.
Семенов поглядел на своих товарищей и решил, что стоит ему не сидеть тут, глядя, как корова пьет, а пройтись кругом, поразведывать, что да как. Предупредил бойцов, чтобы поглядывали и не дремали оба сразу, и пошел.
Нашел разъезженный проселок, но следов от шин на дороге было полно разных, а кто тут на шинах кататься может – ясно сразу. И точно, только перемахнул через дорогу – затарахтел мотор, и по дороге прокатилась странная машинка с тремя немцами – словно как корыто на колесиках. И даже весло у них было сбоку приторочено! Петров все время ехидничал на тему того, что Семенов из деревни, но машины Семенов видал разные, а такой не видал ни разу. В общем, по этой дороге идти не хотелось. Дал от греха подальше приличного кругаля в другую сторону, влез в болото какое-то, промок до пояса. Пока выжимал одежку и на скорую руку сушился на солнышке – решал, стоит ли все-таки туда лезть, потому как заметил он там нечто странное – словно бы белело что-то, причем большое, сквозь ветки пробивалось. Решил, что стоит все-таки, не бывает в лесу белого в таком размере. Выломал себе жердь – чтоб дорогу щупать перед собой – и полез снова.
Болотце оказалось неглубоким, а белым оказался парашют, зацепившийся за верхушки малахольных елок, торчащих из этого болотца. Уже представляя, что найдется на конце этих веревок, которые тянулись от опавшего шелкового купола в болотную водичку, Семенов потянул за стропы; пошло тяжело, и метрах в трех от него из воды грязным бревном высунулась лысая голова. Впрочем, нет. Не лысая, это шапка такая кожаная, гладкая. Летчики такие носят. Понятно, в общем. Семенов отпустил стропы, мертвец тихо исчез в взбаламученной воде, но теперь найти его было несложно. Оказался наш, старшина ВВС. Что особенно заинтересовало Семенова – габаритами покойник был точно как Леха. Повезло, что называется. Не было бы счастья, да несчастье помогло.
Натянул свою волглую от воды одежку и двинул дальше. Скоро свезло и второй раз – опять попалась дорожка, только на этот раз малоезженая, из следов – только тележные. Да и тех мало, значит, деревушка такая плюгавая, что германцам не интересно. Вот и ладушки. Все-таки подобрался поближе, поразглядывал. Все так, немцев нет, а сама деревня – смех один. Прикинул, в какой дом постучится вечером, оценил, как подобает толковому красноармейцу, пути подхода и отхода и довольный двинулся обратно…
В лагере все было по-прежнему, Зорька старательно пережевывала жвачку, Жанаев приглядывал за порядком, а вот Петров и Леха ожесточенно о чем-то спорили. Семенов сел рядом, вытянул ноги и попытался вникнуть в разговор. Но сразу понял – не понимает ни черта. «Телевизор», «компутер», «адаптор» и прочие такие же совершенно непонятные слова так и сыпались из Лехи, и Петров, к огорчению Семенова, даже вроде что-то понимал в этом. Потому как сказал словно отрезал:
– А толку? Ты знаешь, как они работают и что нужно, чтобы их сделать? Вот если тебя директором завода поставят? И чтобы они работали потом, как ты рассказывал. Изобретатель-то в Америке… Ты его оттуда в мешке привезешь?
Леха вроде как собирался что-то сказать, но закрыл рот и как-то сник. Петров махнул рукой и посмотрел на вернувшегося из разведки сослуживца.
– Как оно ваше ничего? Жрать добыл?
– Тебе бы все жрать, утроба ненасытная. Я вот нашему гостю ботинки нашел качественные и одежду справную. И деревенька неподалеку подходящая.
– Деревенских раскулачил? – усмехнулся Петров.
– Ты о чем?
– О ботинках и одежке, – продолжил лыбиться горожанин, хотя и знал, что для Семенова тема раскулачивания была неприятна.
– Там увидишь сам. Зорька напилась?
– А то! Как насос работала, не пойму, куда в нее столько влезло. По моим прикидкам, на двухсотлитровую бочку накачала.
– Не, литров пятьдесят – сто самое большее…
– Это ты серьезно? – удивился Петров.
– Конечно. Она, считай, только молока литров двадцать дает. Вот и прикинь, сколько ей воды надо.
– Плетешь! Не было у нее двадцати литров.
– Сейчас да – и некормленая, и непоеная шаталась, да еще и напугали ее. А так – двадцать точно даст. Ладно, не о том речь, пошли, нам еще топать и топать.
Собрались быстро и пошли. Семенову очень не нравилось, что потомок носом шмыгает. Не очень, видать. ночевка в лесу понравилась. Это и понятно, ночи уже холодные. Зато поэтому комаров меньше стало, а этот, из будущего, к комарикам непривычен. Видимо, там, в будущем, комаров извели на нет вообще. Совсем вплотную к болотцу Семенов решил всей компанией не идти. Остановились в полукилометре, выбрав удобную для привала полянку.
– Слушай, Семенов, надо бы насчет коровы пару моментиков обсудить, давай-ка мы к ней подойдем, – сказал Петров, поднимаясь с земли.
Недоумевая, что это вдруг такое насчет коровы зачесалось у городского, Семенов отошел к мирно жующей Зорьке. Петров встал спиной к сидящим спутникам, показал пальцем куда-то корове в ухо и сказал довольно громко:
– Значица, у этой твоей Зорьки есть такая вот вещь…
И уже тихо, шепотом почти, подмигнув со значением, продолжил:
– Этот гусь дурак дураком, нарассказывал мне тут такого, что как бы нас с тобой за цугундер не взяли, когда к своим придем. Паршиво выходит, совсем паршиво. И к немцам нельзя чтобы попал – он, конечно, балбес и ни черта толком не знает, но нельзя, чтобы он у них трепался…
– Да брось ты, нормальная корова! Ты в них ни черта не понимаешь! А туды же, умничаешь вот! – возмущенно ответил ему Семенов и, убавив голоса, спросил встревоженно: – А что он тут тебе такого нарассказывал, пока я отсутствовал?
– Долго объяснять. Если коротенько – коммунистическая партия продалась англичанам с американцами, и Советский Союз продали с потрохами. И про Сталина такого нарассказывал, что сидеть не пересидеть, если что. И хорошо еще, если сидеть только… Может, мы этого фрукта чпокнем тихо? Пользы от него куда меньше, чем вреда будет. Я таких знаю.
Семенов задумался. Поглядывая на корову. На Петрова. На Леху. Потом решительно сказал:
– Нет, не годится. Взводный ясно приказал – к нашим доставить. Понимаешь, тут такое дело – я не знаю, что он полезного сказать может. И расспрашивать его не собираюсь. Да и тебе не советую. Спросят: говорили с ним о чем-либо? А мы в ответ – никак нет. Ни о чем не говорили.
– А тебе так и поверят, держи карман шире, – хмыкнул Петров.
– Ну там видно будет. Да и просто так человека гробить, ни с того ни с сего – не дело. Может, он вообще твой правнук, – сказал колхозник.
– Фамилия у него не та, – ухмыльнулся мрачно токарь.
– А ты, может, потом дочку родил. В смысле не ты, конечно, но, в общем, и такое может быть. Или там от внучки… Пойдем пока утоплого старшину укуюшим, – предложил Семенов.
– А этот барин что? – показал глазами на выдохшегося от похода по лесу потомка Петров.
– Не стоит. Потом сам увидишь, – негромко ответил колхозник. И двинулся к болотцу.
Разделись, полезли, чертыхаясь, в холоднющую темную воду.
Когда бойцы вытащили тяжелое мокрое тело на твердый бережок, Петров осторожно плюнул в сторону и согласился:
– Да, он бы тут обрыгал все, как мой сменщик после первой получки…
– А что – отравился чем? – поинтересовался походя Семенов, прикидывая, как сподручнее будет стянуть одежку с трупа.
– «Ершом» угостился, а сам пацан еще, только после фабрично-заводского – фабзаяц, одно слово – вот и развезло… Гляди-ка – пистоль есть, – и небрезгливый Петров начал расстегивать глянцевито блестящую, набухшую водой кобуру. Семенов покосился на него, но ничего не сказал, аккуратно укладывая местами подмокшее шелковое полотно парашюта, дивясь на роскошную дорогую тонкую и легкую ткань и на отличные веревки строп. Вот в хозяйстве бы пригодилось и то и другое – и рубашки и платья отменные пошить, сносу б им не было, а уж крепкая веревка для крестьянина – первеющее дело, всегда пригодится. Семенов из дома никуда без веревки не выходил. Без веревки и ножика.
– Невезуха, – огорченно цыкнул ртом Петров и кинул пистолет в траву.
– Что такое? – спросил его Семенов.
– Гнутый. Ни взвести, ни обойму вынуть. Не пистоль, а стоп-машина. Ну да понятно. Хорошо землячка обо что-то приложило – стал как мешок с костями, вон и ноги переломаны…
Ноги у покойника и впрямь лежали так, словно в них добавилось еще несколько суставов. Но это-то еще ладно, вот то, что половина лица была снесена напрочь, и потому скалился мертвец жутковатой улыбочкой, действовало на нервы сильнее.
– Прямо как Габайдуллина распотрошило, – сказал Петров и стал расстегивать хитрые лямки от парашюта.
– Габайдуллина – взрывом, – заметил Семенов.
– Так и этот тоже под взрыв попал, наверное.
– Белье снимать не будем?
– Обойдется… правнучек… Ты б его послушал, обормота. Носки оставим?
– Оставим. А слушать… Не хочу я его слушать. Мне он полезного ничего не расскажет. А кто там наверху кого подсидел – мне это знать ни к чему. Здоровее буду.
– Ишь ты какой. Умный, – иронично-уважительно протянул токарь.
– А люди везде одинаковы. У нас так три председателя колхоза поменялись – все друг на друга в район письма писали. А сядет новый на стул председательский – на него пишут, – немного путано пояснил Семенов, но Петров все понял, кивнул.
– Интересно, каково оно – носить шелковые портянки? – спросил, помолчав, Петров.
– Не знаю, – отозвался Семенов, вспомнив, что когда бабушка рассказывала сказки, то в сказках этих цари все носили именно шелковые портянки. Для Семенова с детства это было символом сказочного богатства; впрочем, для бабушки, видно, тоже.
Петров примерился и, достав полученный по наследству ножик, стал кромсать парашют.
– Ты что, сдурел? Это же военное имущество! – испугался Семенов.
– Не боись – правнучек-то хоть и чушь всякую нес, а вот про то, что сюда мы вернемся еще не скоро – то ли через год, а может, и через три – это точно помнит. На войне и год-то много. Ты-то зачем это полотнище из болота выволок? Тут наших интендантов нет. Небось намылился на сало обменять, а? – пояснил свои действия Петров.
– А хоть бы и так, – буркнул Семенов, – ты что-то против сала имеешь?
– Ты что, никак нет, ничего против сала не имею, всегда «за», причем обеими руками, – дурашливо изобразил крайний испуг горожанин, задрав вверх обе лапы.
– Ладно тебе балаганить, нехорошо это, при покойном-то, – осуждающе заметил деревенский.
– Ему уже все равно. Как – обратно в воду спихнем? Или все же похороним?
– Похороним. Нет?
– Отчего ж не похоронить хорошего человека… Давай начинай, я подменю.
Рыть получилось недолго – вода была совсем близко, и ямка вышла неглубокой, на дне сразу стала наливаться лужица, сочилась водичка и с боков ямки. Нехорошо, конечно, что лег старшина опять в воду, но по сравнению с очень многими, погибшими в эти окаянные дни, даже это погребение выглядело почти по-человечески. Петров удивил – поднял брошенный пистолет – действительно сильно погнутый, заметно было простым глазом – и аккуратно положил мертвецу на грудь. Накрыли разбитое лицо лопухом и засыпали неизвестного парня, от которого остались только парашют, казенное обмундирование, ботинки, ремень с кобурой да горстка мокрых бумажек – пять червонцев, два билета в театр на довоенное еще воскресенье да какие-то справки, на которых все написанное размылось и было нечитаемым. На минутку Семенов задумался – ему хотелось положить кожаную шапку летную на могилу, но решил этого не делать – и шапка была нужна живым, и мертвому эта почесть была без толку. По-быстрому простирнули вещички. Старательно обнюхали. Нет, ничем не пахло, кроме болота.
И молча вернулись обратно.
Семенов деловито развесил мокрые одежки на ветках так, чтоб просохли, ботинки на колышки повесил и стал собираться для выхода в деревню. Решил сначала сходить налегке, взяв с собой только винтовку и сапоги взводного. Если все заладится, то можно потом всей артелью заявиться, с коровой вместе, там, глядишь, и переночевать по-человечески пустят, а не заладится – удирать так проще. Подумав, взял с собой сырые купюры: война войной, а деньги – они все-таки деньги.
– Тебя проводить? – спросил Петров. И пошел следом.
За прошедшее время он уже стал обстрелянным бойцом и понимал, что вдвоем идти безопаснее. Семенов мимолетно подумал, что, видно, чешется язык у Петрова, раздувает его то, что он от потомка этого нелепого услыхал, а вот Семенову совершенно не хотелось про чужие тайны слушать, тем более что тайны-то эти были опасны.
В отличие от Петрова, которому жизнь еще по хребтине не хлестала, сам Семенов успел хлебнуть лиха – семью его раскулачили аккурат в самом начале коллективизации. И все из-за деда, который неуемно хотел выбиться в купцы гильдейские, для чего ему, крестьянину, надо было скопить весьма приличную сумму денег. Ради этих денег дед всю семью поставил на уши, работали Семеновы как одержимые, начиная работу раньше всех и кончая позже. Дед еще и лавочку у себя в избе открыл и торговал всякой всячиной, благо в деревне больше лавок и лабазов не было. И потому в любое время суток в окошко стучали – и дед вскакивал продать даже и стакан семечек или полфунта леденцов с красивым названием «Ландрин».
Копеечка к копеечке копил и копил, старый скопидом, а денежки прятал в известном только ему месте. Кончилось все паршиво – когда в далеком Петербурге царя свергли, так и не ставший купцом третьей гильдии старый честолюбец свалился от удара, онемев и став параликом. Прожил после еще несколько лет, лежмя лежа. Семья по инерции работала все так же одержимо, только времена настали странные, нелепые и весь этот труд толку не давал. Одна радость, что в городах жили еще хуже. А потом пришла коллективизация, и старших Семеновых сослали, а младших соседи у себя спрятали. Семенов так и не перестал удивляться тому, что одни соседи бегали-искали по деревне его с сестричками, чтобы и детей сослали к черту на рога, а другие соседи, вишь, спрятали и помогли потом перебраться к родичам, которых раскулачивание стороной обошло. На счастье Семеновых, вскоре вышла в газетах известная статья самого Сталина про головокружение от успехов, и некоторое время спустя отец с матерью из ссылки возвернулись. Бабушка там осталась, в ссыльном поселении, потому как померла. Имущество, правда, соседушки не отдали – а в ходе раскулачивания только часть добра колхозу пошла, всякое шмотье и обувка доброхотам-соседям досталась, и некоторых из них, на мстительную радость вернувшихся Семеновых, позже тоже раскулачили.
Некоторое время пожили лишенцами, потом потихоньку все на круги своя возвратилось, а несколько лет назад в ставшей уже колхозной конюшне детишки нашли клад – сумку старого Семенова с сотенными – «катеньками», как называли взрослые царские еще, вышедшие из употребления деньги. Детишки потом долго этими деньгами играли. Устраивая магазин, где продавали друг другу всякую ерунду типа листиков лебеды, пучков травы, кучек песка и прочей такой же фигни, что в их фантазиях было всяким вкусным, сладким и горожанским. «Старый дурень лучше б золотом копил» – в сердцах сказал на эту находку очередной предколхоза. Менялись они часто, словно в какую-то странную чехарду играли. Дела у колхоза тем не менее шли уже получше, чем раньше, и как раз перед войной стало казаться, что еще немного – и совсем хорошо жить станет. Но вот грянуло – и о хорошей жизни теперь можно забыть надолго. Но то, что всегда может стать еще хуже, Семенов четко усвоил и не хотел себе неприятностей искать.
С другой стороны, взять и просто так пырнуть штыком этого свалившегося ему на голову недотепу рука просто не поднималась. Ну как деревенского дурачка обижать. Хотя слюнтяем Семенова никто бы не назвал – и до армии он совершенно спокойно резал куриц, мог и поросенка уработать вплоть до разделки, а в армии стал пулеметчиком, чем втайне гордился. Другие гордились хлебными местами типа кладовщиков или там хлеборезов, а Семенов гордился именно тем, что ему доверили сложную и серьезную машину, с которой он один был по силе, как цельный взвод. Ну может, и не взвод, но уж отделение – точно. И в тех трех боях, где от полнокровной роты остался пшик, пулемет Семенова себя показал достойно. Не задарма рота погибла, ответно кровушки тоже пустили не хило. Просто силы с той стороны перло чудовищно много. Но одно дело ловить в прицел фигурки злого, непривычного цвета, а другое – такой вот клоун, который явно маменькин сынок, бабенькин внучок. Как он тогда на дороге от трупов-то шарахался! Опять же Уланов зря бы приказ не дал…
– И вот зачем ты мне про внука сказал! – достаточно сердито буркнул идущий рядом Петров.
– А что? – удивился Семенов.
– Да ну… Как подумаю, что от меня такая слякоть заведется… так и неприятно. А шпундель этот опасен. Это он с виду такой, мля, а вот погоди – еще меня вспомнишь.
– Да брось… Ты вон раскиснуть боишься, родственные чувства ощущая. Нет? – ухмыльнулся Семенов.
– Ну и это тоже, – нехотя признал токарь.