Каникулы на юге
– Вася, переодевайся, – сказал Трофим Данилович, мужчина в самом соку, с выдающимся носом и роскошной шевелюрой седеющих волос, – скоро приедем.
С Трофимом Даниловичем ехали трое студентов биологического факультета. Молодые люди проявили себя на занятиях по зоологии и за это были награждены командировкой во время зимних каникул в один из Азербайджанских заповедников.
И студенты, и их педагог за двухдневный путь в плацкартном вагоне успели чуть откиснуть от рутины педагогического процесса самого тяжелого осеннего семестра, от монотонных лекций, тяжеловесных семинаров, нудных в своей бесконечности лабораторных работ, и, в сессионном итоге, – от нелепых вопросов и идиотских ответов на экзаменах и зачетах.
Но все это было позади, и сейчас экспедиция готовилась к встрече со столицей республики. Сам преподаватель был изначально одет в практичный и невзрачный костюм, который одинаково плохо смотрелся и в поле, и в городе. Женя, невысокий, слегка кучерявый студент с постоянно отведенными в сторону глазами и несомненными художественными способностями, вытащил из рюкзака чистые, вполне цивильные, но сильно жеванные брюки и такую же рубашку и переоделся, сменив на них потертый хлопчатобумажный тренировочный костюм.
Облаченая в яркий спортивный костюм Нинка, живая и непосредственная фаворитка Трофима Даниловича, тоже привела себя в порядок, сняв с поясницы кусок белого полиуретана – нехитрое приспособление, крепившееся на поясе бельевой резинкой и называемое на туристическом жаргоне сидушкой. Приспособление позволяло его владельцу в походных условиях приземляться в любом месте. Для этого оно просто сдвигалось ниже поясницы. Нетерпеливая Нинка напялила сидушку уже в поезде. Однако перед Баку она вняла призыву своего руководителя. Перебирая и растягивая резинку, студентка опустила тюрнюр до пола, и переступив, освободилась от него.
Хотя она так и оставалась в глухом тренировочном костюме, но все ее движения в момент снятия сидушки были настолько отработанно-интимными, что и Трофим Данилович, и попутчики-кавказцы жадно посмотрели на Нинку.
Лишь последний член экспедиции, Вася Белкин, полноватый, близорукий и чуть заторможенный четверокурсник, уже успевший удивить орнитологическую общественность своими смелыми теориями о механизмах долбежки дятлов, смущенно засопел и сделал вид, что не расслышал доцента.
– Вася, переодевайся, – повторил Белкину начальник экспедиции, – через час Баку.
Наступило тягостное молчание. Наконец Белкин произнес:
– А у меня больше ничего нет.
– Как нет? – оторопел Трофим Данилович. – Я же в Москве тебе сколько раз говорил: два дня будем в городе жить, поэтому возьми с собой что-нибудь поприличней. Ну, раз у тебя ничего нет, – и Трофим Данилович с плохо скрываемой брезгливостью посмотрел на Белкина, – придется тебе в Баку всё время дома сидеть. До самого отъезда в заповедник. Я тебя в таком виде в город не выпущу.
Наряд у Васи, что и говорить, явно не соответствовал столице солнечного Азербайджана. На ногах студента были старые резиновые сапоги. То, что они оказались дырявыми, Вася обнаружил только в день отъезда и заклеил их клеем собственного изобретения, который, как выяснилось, свободно пропускал воду, но зато не сох, а по внешнему виду напоминал свежепролитый кефир. Дальше шли брюки военного образца. Судя по их состоянию, Васю демобилизовали прямо от бетономешалки (Белкин служил в стройбате). Еще выше наблюдался тонкий драный свитерок вишневого цвета. А вот что было под ним, не знал никто, так как Вася почти никогда не снимал одежду и только в крайнем случае – верхнюю. Последняя состояла из древней телогрейки, застегивающейся на единственную, сохранившуюся под самым горлом пуговицу. Из других элементов Васиного наряда следует упомянуть захватанный треух, который в связи с оторванностью тесемок придавал хроническому трезвеннику Васе вид профессионального алкоголика.
Из Васиной амуниции заслуживала внимание полевая сумка, которую дятловед носил под телогрейкой на коротком ремешке под мышкой, на манер кобуры оперативных работников. Сумка была довольно упитанной (в ней хранился справочник по дятлам мира и восьмикратный бинокль). Поэтому казалось, что Вася стал обладателем уникальной боковой беременности.
Азербайджанский орнитолог Нусрат, старый друг Трофима Даниловича, хорошо принял московских гостей в своей квартире, несмотря на внешний вид Васи, который больше подходил к архангельской зоне, чем этому субтропическому городу.
Нусрат, энергичный и кареглазый, отличался чрезвычайно маленьким ростом и связанной с этим гвардейско-петушиной выправкой. Жена у Нусрата была русская, но по-восточному неслышно-заботливая, появляющаяся именно тогда, когда это было нужно хозяину.
Вечером, по традиции кавказского гостеприимства, хозяева устроили праздничный ужин в честь московских коллег.
На пиру Вася берег свое здоровье и поэтому ничего не пил, хотя Нусрат несомненно знал толк в винах и коньяках. Дятловед тем не менее вредил своему организму тем, что слишком усердно налегал на еду. Он пододвинул к себе блюдо с малосольной каспийской сельдью-заломом и в один присест съел половину. Трофим Данилович, заметив это, галантно улыбнулся хозяйке дома и отодвинул блюдо на недосягаемое для Белкина расстояние. Однако Васе рыба так понравилась, что он. в то время как другие сотрапезники произносили тосты и чокались за советских и азербайджанских птичек, тоже приподнимался, но лишь затем, чтобы через весь стол вилкой дотянуться до заветного залома.
Под вечер Трофим Данилович настолько расслабился, что не заметил, как Вася подкрался к селедке, после чего тарелка быстро покрылась горкой рыбных костей.
После выпитого коньяка Нусрата стала беспокоить сухость в рту. Вежливо прервав рассуждения Трофима Даниловича об уникальности Ленкоранских зимовок водоплавающих птиц, он потянулся было к полке, где у него для такого случая была припасена трехлитровая банка ткемалевого сока.
– А вот что хорошо утоляет жажду, – произнес Нусрат и взял банку. Но сосуд был пуст. Рядом в кресле сидел Вася и, сыто блестя маленькими глазами, читал «Вышку» – газету нефтяников.
Утром москвичи стали собираться на прогулку – посмотреть Баку. Вася, как всегда, надел через голову свою «боковую беременность», поверх – телогрейку, а на голову натянул треух. Нусрат и его жена молча следили за этими манипуляциями. И только когда Белкин потянулся к сапогам, азербайджанский коллега спросил:
– Вася, вы в этом хотите в город пойти?
Вася виновато взглянул на Трофима Даниловича и утвердительно хрюкнул.
– Вася, – мягко сказал Нусрат, – у нас в таком виде по городу гулять не принято. У вас есть еще что-нибудь?
Вася насупился и молча стал рассматривать разглядывать носок своего сапога, обильно политого удивительным клеем.
– Я ему вчера то же самое говорил, – злорадно поддержал хозяина Трофим Данилович. – И мы условились, что он в этих своих телогрейке, сапогах и шапке будет дома сидеть.
– Ну зачем же так строго, – примирительно сказал Нусрат. – Мы ему что-нибудь сейчас подыщем. Юноше ведь тоже хочется посмотреть наш замечательный город.
В гардеробе у Нусрата оказался светло-бежевый костюм покойного дяди. Вася примерил его. Костюм фасона пятидесятых годов сидел хорошо. Вот только брюки были коротковаты: почти по колено. Но в шкафу не нашлось ни головного убора (от широченной кепки Вася наотрез отказался) ни, самое главное – обуви. Хозяин перерыл всю кладовку, но ничего подходящего там обнаружить не смог. Вася уже потянулся к своим заплеванным сапогам. Но Нусрат, видимо, представив его в них на улицах любимого города, содрогнулся и достал с верхней полки последнюю картонную коробку. В ней оказались черные лыжные ботинки с широченными рантами.
Вся компания вышла из дома. Впереди в ботинках на высоченных каблуках, в белой гипюровой рубашке и строгом черном костюме гордо шествовал Нусрат. За ним следовала Нинка в броском тренировочном костюме и в усиленном варианте макияжа, далее шли незаметный в своем полевом наряде Трофим Данилович, Женя в уже отвисевшихся брюках и Вася Белкин в бежевой тройке. В сувенирной лавочке на углу Вася купил себе тюбетейку, но ни на узбека, ни тем более на азербайджанца походить не стал, зато неожиданно приобрел вид аккуратного еврейского мальчика. Гуляющая по бакинским бульварам публика, по всей видимости, так и воспринимала Васю, пока, не усматривала, опустив очи долу, коротенькие брюки, красные и чрезвычайно грязные носки и ластоподобные лыжные ботинки.
Вася же ни на кого не обращал внимания. Он периодически запускал руку к себе под мышку, извлекал оттуда бинокль и рассматривал бегающих по газонам черных дроздов.
Через два дня у Васи отобрали бежевый костюм, оставив на память о Баку лишь лыжные ботинки. А вечером того же дня студенты с преподавателем выехали на юг республики, на морское побережье Лекоранской низменности, в заповедник.
Поезд туда шел местный, а поэтому вагон был жесткий, грязный и холодный. В разбитое окно дул студеный ветер с Каспия. Нинка ёжилась под его порывами и под взглядами полуночных джигитов, которые, проходя мимо, улыбались (масляно – глазами и плотоядно – золотыми зубами) блондинке – редкому товару на границе с Ираном. Поэтому Трофим Данилович положил ее в самый дальний угол и прикрыл её собственным телом. На периферии же начальник разместил малопривлекательных для любопытствующих вагонных экскурсантов Васю и Женю. Но через некоторое время обнаружилось, что дятловед пропал. Оказывается, замерзнувший Белкин подкупил проводника, и тот за злато пустил иноверца в своё теплое купе. Оставшиеся участники экспедиции дремали на жестких скамейках, прижавшись друг к другу.
Разбудили их пограничники, проверяющие пропуска. Старший наряда взял паспорта и командировки со штампами, разрешающими въезд в погранзону, и улыбнулся заспанной Нинке. В коридоре за спиной лейтенанта, просматривающего документы, два солдата с автоматами прогоняли по вагону ночной улов: нищих, цыган, бродяг, у которых не было никаких бумаг.
Трофим Данилович похолодел от ужаса, когда увидел, что замыкает колонну военнопленных беременный Вася в шапке и в телогрейке. Белкин засопел и жалостно оглянулся на начальника экспедиции. Но солдат ткнул стволом автомата в мягкую спину путешественника, и дятловед покорно пошел вперед, вслед за толпой цыганок. Сон слетел с глаз Трофима Даниловича. Он, отодвинув теплую студентку, помчался по вагону с криком:
– Отдайте его, это мой студент!
Молодой офицер был по-прежнему любезен, но тверд.
– Я этого гражданина из купе проводника вытащил. Он там прятался, неудачно маскируясь под туркмена, – разъяснил пограничник оперативную обстановку Трофиму Даниловичу, предъявляя отобранную у Васи тюбетейку. – Очень подозрительная личность! Паспорта нет, командировки тоже нет (Вася забыл документы в Москве вместе с цивильной одеждой). Говорит, что не только знает всех сексотов по именам, но даже называл их иностранные клички. И потом, он ходит в лыжных ботинках (а здесь снега сроду не бывает!) и в ермолке. – Лейтенант потряс тюбетейкой. – И называется Белкиным! Нет, его обязательно надо арестовать!
– Да это же мой студент, – заступился за Васю Трофим Данилович, – Он только немножко того, – и руководитель выразительно покрутил пальцем у виска, – на почве птиц. Дятлов.
– А я думал, это он мне о стукачах толкует, – сообразил лейтенант.
– Нет, нет, это он о птичках, – успокоил пограничника Трофим Данилович, – он всё время о них думает. Поэтому и такой рассеянный. Забывает и одеться и умыться. Вот и документы дома забыл. А тюбетейку эту он при мне в Баку купил, и ботинки эти ему там дали, – продолжал увещевать лейтенанта Трофим Данилович. – Но он мирный, мухи не обидит. Я за него ручаюсь.
– Допустим, это ваш студент, – продолжал расследование дотошный лейтенант, – Но фамилия! Я бы конечно отпустил, будь он, к примеру, Иванов или Петренко! Но ведь он называет себя Белкиным!
– Ну и что? – не понял педагог, – Белкин. Русская фамилия. От слова «белка». Еще Пушкин написал «Повести Белкина».
– Да он вовсе не Белкин. – настаивал пограничник. – Посмотрите на него, особенно когда он в тюбетейке!
– Ну даже если это так, что же тут плохого, – улыбнулся доцент офицеру, пораженному вирусом национализма. – Границу он здесь всё равно переходить не будет. Не в Иран же ему бежать, к мусульманам!
– Эти люди везде хорошо устраиваются, и у христиан, и у мусульман. Так что придется его задержать. Ничем не могу помочь.
Но недаром Трофим Данилович слыл златоустом на кафедре зоологии (правда, в основном в женских аудиториях). Вероятно, в чем-то психология военных сходна с психологией студенток, потому что через полчаса монолога доцента о пользе Васи Белкина, будущего академика и гордости советского дятловедения, лейтенант сдался, махнул рукой и, заставив Трофима Даниловича написать ручательство о том, что Вася не сбежит в Иран, крикнул в темный коридор:
– Константинов, привести задержанного Белкина!
Освобожденный, сопящий Вася, успевший набраться у одного калеки вшей, и от этого почесывающийся, направился было в теплое купе проводника, но Трофим Данилович загнал его на верхнюю полку, где тот, скребясь и ворочаясь, провел ночь. Сам же Трофим Данилович с чуством выполненного долга прижался к теплой Нинке.
Утром экспедиция прибыла в небольшой городок. Сквозь безлистые привокзальные тополя светило солнце и сияло небо. До автобуса, идущего в заповедник, было около часа, и преподаватель со студентами решили пройтись по поселку.
В благословенные времена застоя никто из студентов не предполагал, что в Советском Союзе могут быть такие уголки. В центре этого чудесного закавказского местечка студенты услышали стрельбу: молодой человек лет десяти от роду из огромной двустволки деловито расстреливал у каменного забора дюжину пустых бутылок. По улицам городка бродили знакомые только по картинам Пиросманишвили лотошники, которые поштучно торговали сигаретами. На многочисленних базарчиках пестрели вязанные из ковровой шерсти носки-джурабы, на прилавках лежали большущие, размером с дыню-колхозницу, скорее декоративные, чем пищевые, чрезвычайно толстокожие бугристые лимоны, ароматные талышские мандарины да электрические лампочки, продающиеся, как и куринные яйца, прямо из тазов. А еще на базарчиках продавались восточные сладости местного производства. Вася купил себе вишневой карамели. Конфеты были почти как настоящие: хрустящие, сладкие и пахнущие фруктовой эссенцией. Однако, ленкоранским кустарям были недоступны пищевые красители, и губы у Белкина от акварели, щедро добавленной в конфеты, стали кровавыми, как у вампира, только оторвавшегося от своей жертвы.
Восточный колорит чувствовался даже в таком сугубо утилитарном сооружении, как местный туалет. Крыша этого в общем-то совершенно прикладного сооружения была выведена высоким куполом в стиле средневековой восточной архитектуры.
Экспедиция, разобравшись по половому составу, вошла внутрь. Каковы же было всеобщее удивление и замешательство, когда путешественники обнаружили, что зодчий, стараясь сохранить целостность восприятия купольного интерьера, установил лишь невысокую перегородку, разделяющую мужскую и женскую половины. Неизвестный мастер добился этим потрясающей акустики: сводчатый потолок многократно усиливал все, даже самые тихие звуки.
В городке была и азиатская экзотика. и с криминальным оттенком. На улице к быстрее всех освободившемуся Трофиму Даниловичу подошел пацан возраста расстрельщика бутылок и отнюдь не конспиративным шепотом предложил морфию.
– Чего-чего? – не понял законопослушный преподаватель.
Малолетний торговец наркотиками достал из кармана крохотную ампулу, бережно сжал её длинный носик двумя пальцами с очень длинными и чрезвычайно грязными ногтями и слегка постучал по герметическому сосуду. Внутри ампулы в прозрачной жидкости забегали пузырьки, переламывая красную надпись «Morphium».
– Нет, – нашелся оторопевший было Трофим Данилович. – Мне бы что полегче, попроще и подешевле. Анаши нет? – закончил он, напустив на себя вид бывалого наркомана, временно оказавшегося на финансовой мели.
– Анаша? – деловито переспросил продавец. – С собой нет. Через пять минут принесу. Стой здесь, никуда не ходи. – И коммивояжер со всех ног бросился на базу. В это время из дверей средневекового купольного туалета вышли и старательно отводящие взгляды Нинка и Женя, и рассеянно застегивающий ширинку Вася. Трофим Данилович, оглядываясь, быстро увел студентов к автобусной остановке.
Через час они были в маленьком приморском поселке, на краю которого располагалась контора заповедника. Трофим Данилович, оставив студентов с рюкзаками во дворе, полчаса скрывался за дверью с надписью «Директор». Доцент вышел оттуда заметно повеселевшим и порозовевшим, держа в руках ключ от комнаты маленького общежития заповедника, располагавшегося тут же, при конторе, в соседнем здании. Экспедиция направилась туда. В апартаментах были стол, стулья и всего три кровати. Трофим Данилович одну выделил даме, другую отдал Жене, а последнюю занял сам. Белкина же, в наказание за ужасный костюм, забытые документы и теплое купе проводника положили на полу.
Оказалось, что они не являются единственными обитателями этого общежития. Соседняя комната была занята двумя очень тихими и робкими студентами Тимирязевской Академии, тут же получивших кличку «мичуринцы».
На следующий день зоологи решили сходить на первую рекогносцировочную экскурсию все вместе. Хотя с утра над равниной висели низкие облака, и иногда моросил мелкий дождь, но и преподаватель, и студенты, радуясь тому, что педагогический процесс остался в далекой Москве, резво и радостно зашагали по заповеднику.
Едва зоологи отошли от конторы, как увидели кормящуюся на равнине стайку редчайших птиц – краснозобых казарок. Натуралисты решили подойти к ним поближе, но путь преграждали два ручья. Через первый был переброшен корявый ствол ивы с грубо обрубленными сучьями. Нинка, Женя и доцент безо всяких затруднений перебрались на другой берег и стали там ждать Васю. Тот, страдающий сбоями в вестибулярном аппарате, преодолел преграду своим способом. Дятловед сел верхом на ствол и, опираясь в него руками, стал, тяжело и неуклюже подпрыгивая, медленно продвигаться вперед.
Студентка опускала глаза, когда на Васином пути встречались торчащие вверх сучья, а Трофим Данилович наблюдал за Васиными эволюциями с восхищением, – дивясь и завидуя высокому болевому порогу Белкина. Вася, наконец, перелез через ручей, почесался и, как ни в чем не бывало, пошел дальше.
Мост через второй ручей был нормальный – из трёх бревен. Но без перил. Боящийся высоты Вася преодолел его другим способом: он встал перед ним, как перед святыней, на колени, и, опираясь на руки и не поднимая глаз, быстро пополз вперед, торопясь присоединиться к уже наблюдающими в бинокли краснозобых казарок Трофиму Даниловучу, Нинке и Жене.
Москвичи целый день бродили по заповеднику. Недаром Лекоранская низменность издавна была выбрана профессорами университетов и пединститутов для проведения зимних студенческих полевых практик по зоологии. Приморский заповедник Азербайджана был настоящим Цаво и Серенгети союзного значения. Заливы Каспия были испещрены пятнами утиных стай, среди которых белыми и серыми облаками плавали лебеди и пеликаны. Заросшие тростниками каналы были буквально набиты лысухами, камышницами, пастушками, султанскими курицами, выпями и кваквами. На обширных, покрытых пожухлой буроватой растительностью приморских равнинах темнели табуны кормящихся гусей. С сизой от полыней солянок невзрачной полупустыни иногда, вспугнутая сапсаном, лунем или орланом-белохвостом, снежной пургой взвивалась стая белокрылых стрепетов. В зарослях ежевики бродили шакалы, лисы, кабаны и фазаны, вечером из нор вылезали барсуки. У самого поселка паслись вполне домашние, но совершенно дикие на вид буйволы, на мелководьях плавли нутрии, сбежавшие с соседней зверофермы, медлительные водные черепахи и заблудшие сазаны, а у тайных браконьерских становищ лежали плохо спрятанные туши каспийских нерп. Так что зимняя зоологическая практика у студентов была хорошей.
К середине дня погода не улучшилась, а Белкин стал уставать: особенности строения его нижних конечностей не позволяли дятло-веду совершать длительные экскурсии. Поэтому Трофим Данилович отправил Васю в сопровождении Нинки и Жени домой, а сам решил сходить в дальний участок заповедника, на побережье, где зимой часто держались фламинго. Но, на знакомом мелководье розовокрылылые длинноногие птицы отсутствовали, зато там бродили длинноносые пегие кулички шилоклювки. Трофим Данилович посмотрел на них и повернул назад.
Доцент решил вернуться более короткой дорогой, но слегка заплутал на ровных пасмурных пространствах прикаспийской низменности.
К счастью, невдалеке маячил одинокий всадник, пасший десяток баранов. К нему-то и обратился за помощью Трофим Данилович, рассказав о том, кто он, и куда ему нужно попасть.
Всадник покосился на бинокль, болтающийся на груди орнитолога, и на плохом русском языке растолковал, где находится поселок. Доцент поблагодарил азербайджанца и уверенно пошел в указанном направлении. Его путь вскоре преградил большой, около полукилометра в диаметре, тростниковый островок, расположенный в сырой низине.
Трофим Данилович решил не огибать препятствие, а пройти его насквозь.
Пробиваться сквозь частокол высоких сухих стеблей было нелегко, еще труднее было сохранять в шуршащих зарослях прямолинейное движение, но зато дорога, по мнению Трофима Даниловича, заметно укорачивалась.
Но вот преподаватель, наконец, миновал тростники и вышел на открытое место. Поблизости другой пастух пас своих баранов. Трофим Данилович, чтобы еще раз уточнить направление, подошел к нему, почти слово в слово повторил рассказ о своих скитаниях и, наконец, спросил, куда ему теперь идти.
По мере повествования доцента глаза пастуха округлялись, а рот открывался. Этот чабан был менее общительным субъектом, чем предыдущий. Вместо подробного объяснения он молча ткнул кнутовищем туда, куда следовало двигаться зоологу и, пришпорив лошадь, ускакал, поминутно оглядываясь.
Трофим Данилович, раздумывая над странным поведением пастуха и досадуя на чрезмерную лаконичность его ответа, стал озирать окрестности.
Перед ним лежал еще один тростниковый островок, очень похожий на тот, из которого он только что выбрался. Точно такой же. Трофим Данилович еще раз присмотрелся к тростникам, а потом к своему удаляющемуся гиду. Наконец, доцент понял, что и заросли, и всадник, и даже бараны были те же самые: Трофим Данилович все-таки потерял ориентацию в тростниках и, описав там полную окружность, вышел на того же самого пастуха, сильно озадачив его повторным вопросом.
Через полтора часа Трофим Данилович был у поселка. На околице маячили две фигуры. Трофим Данилович узнал мичуринцев.
Студенты сельскохозяйственной академии уже издали стали кланяться, а при приближении Трофима Даниловича отошли в сторону и сняли шапки, как будто они были смердами, а доцент – скачущим на тройке боярином.
Из такого поведения ботаников Трофим Данилович сделал два вывода: соседям-мичуринцам очень не хотелось идти в общежитие, хотя и начинало темнеть. Кроме того, излишнее уважение, распространявшееся на педагога, явно исходило от его студентов. Нехорошее подозрение шевельнулось в душе Трофима Даниловича: в его отсутствие в общежитие пробрались местные джигиты, и на почве девушки возник инцидент, от которого и скрывались мичуринцы. Преподаватель ускорил шаги. Так и есть: из окна их комнаты доносились какая-то возня, нестройные мужские крики и повизгивания Нинки: студенты и местные жители выясняли отношения. Уже взявшись за ручку двери, начальник экспедиции услышал почему-то музыку, диссонирующую с шумом драки. Он принял боевую стойку и ворвался внутрь комнаты.
За столом, заваленным дарами садов, огородов и виноградников Лекоранской низменности, сидела раскрасневшаяся Нинка. Рядом с ней располагался источник музыки – молодой азербайджанец с таром. Он-то и выводил на четырех струнах национального инструмента балалаечные переборы, под которые Женя и еще один джигит, взявшись за руки, ритмично двигались. Действо, ими производимое, удивительным образом сочетало в себе раскованность полинезийских плясок и суровую сдержанность танцев черногорцев. По полу громыхали ботинки, слышалось залихватское уханье Жени (так напугавшее живших за стенкой робких мичуринцев) и вскрики восторженной Нинки. Лишь Белкин не принимал участия в общем веселье. Он лежал на полу и листал свое пособие по дятлам мира. Под глазом у Васи наливался свежий синяк.
– А! – обрадовалась Нинка доценту, – идите к нам, Трофим Данилович! У нас весело! К нам вот гости пришли.
Музыкант отложил в сторону тар и вежливо встал перед доцентом. Второй остановился и отпустил руки продолжающего прыгать Жени.
– Гости-то гости, – произнес, постепенно успокаиваясь Трофим Данилович. – А откуда у Белкина фонарь под глазом?
– А это он после ужина не вовремя лег спать, – жизнерадостно объяснила Нинка, – а потом проснулся, когда ребята решили сплясать, и приподнялся – посмотреть, что за шум. Вот его кто-то и задел. Ногой.
Празднества, орошаемые ленкоранским красным вином продолжались несколько дней. Каждый вечер приходили знакомые пастухи-азербайджанцы, приносили бутыль «Изабеллы», свежий чурек, фрукты, а на десерт – варенье, и каждый вечер звучали тягучие восточные мелодии. Мичуринцы уходили за поселок, ученый Белкин забивался в угол, и веселье продолжалось допоздна.
Уже на вторую ночь Трофим Данилович сквозь тяжелый изабелловый сон услышал рычащих во тьме львов, ревущих медведей и воющих волков. Такое пригрезилось ему и на следующую ночь. Трофим Данилович встревожился: фрейдистские сновидения отражали и читаемый им курс зоогеографии, и приближение белой горячки. Поэтому педагог утром осторожно попытался выяснить, не слышали ли студенты ночью чего подозрительного.
– Слышала, – подтвердила Нинка.
– Рев и вой? – насторожился Трофим Данилович.
– Да нет, храп. Белкин храпит, спать не дает.
Но Трофим Данилович был опытным зоологом-полевиком и запросто отличал храп студентов от звуков, издаваемых хищниками.
– А мне волчий вой приснился, – тихо сказал педагогу Женя. – И вчера тоже снился. Я думаю это от ихнего вина. Опасно его много пить, хоть и легким кажется, – подтвердил худшие опасения Трофима Даниловича студент.
Вечером доцент основательно уменьшил дозу. Но алкогольные фантомы по-прежнему преследовали его: во сне ему по-прежнему грезился далекий звериный рев.
Лишь на третий день Трофим Данилович успокоился, сходив в поселковый магазинчик за сигаретами. Поблизости от торговой точки он увидел несколько клеток: с бесхвостым павлином, облезлым медведем-попрошайкой, сонным львом и скучающим волком – поселок осчастливил своим посещением передвижной зверинец.
А вечером пастухи в перерывах между танцами слушали, зачем сюда, в заповедник, приехали из самой Москвы эти симпатичные, но странноватые студенты с таким же преподавателем.
Успокоившийся и снявший ограничение на «Изабеллу» доцент так увлеченно рассказывал пастухам об уникальной реликтовой ленкоранской фауне, редких и охраняемых видах животных, что их проняло до души.
На рассвете мотоцикл этих случайных слушателей факультативного курса по охране природы затормозил у общежития. Пастух, сидевший на заднем сиденье, перебросил через забор большой пакет из плотной бумаги.
– Наблюдайте, пожалуйста, – вежливо сказал музыкант, – только больше ничего нету, улетели все куда-то, – виновато добавил он.
«Урал» развернулся и умчал пастухов к стаду. Трофим Данилович распаковал сверток. Там лежал почти весь набор птиц, упомянутых во вчерашней лекции: пара малых бакланов, мраморный чирок и султанка.
– Хорошо, что я им не успел рассказать про стрепетов, дроф, сапсанов и краснозобых казарок, – мрачно пробурчал доцент, начиная обрабатывать драгоценный материал.
В маленькой гостинице при конторе заповедника, благодаря стараниям практикантов, медленно формировался комнатный зоопарк. Студенты тащили домой всякую найденную живность. Но больше всего там было птиц.
В паутинные сетки, развешанные доцентом в кустах у общежития, попадались скворцы, зарянки, овсянки и синицы, а иногда и более крупная добыча – соседские собаки и буйволы. Собаки оставляли после себя огромные дыры, а буйволы просто выдирали сеть и долго гуляли с нею на рогах. Часть плененной пернатой мелочи окольцовывалась и отпускалась на волю. Зарянок и синиц Трофим Данилович, известный птицелюб, рассаживал по маленьким клеточкам с намерением довести живыми до Москвы.
На гигантских зимовках пернатых, согласно правилам статистики, закону больших чисел и теории вероятности всегда попадались птицы, утратившие способность летать: ослабевшие, больные, истощенные или замерзающие утки, гуси, лысухи и чайки. Они становились добычей не только луней, орланов, лис и шакалов, но также и орнитологов.
Большим специалистом по добыче таких нелетных птиц был шустрый Женя. Однажды Нинка стала выспрашивать охотника, почему ему так везет, и как он ловит птиц.
– Руками, – отвечал Женя.
– Врешь, ты, наверное, их сеткой ловишь, как Трофим Данилович, – не верила пытливая студентка.
– Да нет, не сеткой. а просто руками, – упирался Женя, – но при помощи особой методы. Вот, хочешь, заказывай, завтра любого кулика принесу.
– Ну, тогда, – и Нинка задумалась, перебирая в уме встречающихся здесь зимой куликов, – принеси турухтана!
У Жени, у которого, конечно, не было ни сетки, ни заветного способа, ёкнуло сердце. Он почувствовал, что попался. Но вскоре успокоился, решив, что утро вечера мудренее. Вдруг завтра погода испортится, и все неудачи можно будет списать на ненастье. А может Нинка, как всегда, чем-нибудь увлечется и забудет о своем заказе. Но уж точно есть сутки, чтобы придумать отговорку.
Но на следующий день погода была отличной. По-апрельски синело небо, дул слабый ветерок, а солнечные лучи вызолотили сухие тростники, оживили темную зелень ежевики и заплясали на невысоких волнах залива.
Женя вернулся под вечер. Дежурившая в тот день Нинка поставила перед ним миску с супом, положила ложку и хлеб. Студентка села рядом и стала нетерпеливо ерзать, показывая этим, что не забыла о вчерашнем уговоре. Женя выждал паузу, отхлебнул из миски и только потом, будто вспомнив, небрежно произнес:
– Ты, кажется, вчера турухтана просила, – и он вытащил из рюкзака полотняный мешочек, в котором что-то трепыхалось, – я двух штук принес. Больше ловить не стал: это довольно утомительное занятие.
Жене в этот день чрезвычайно повезло. На границе заповедника резвились охотники, которые и оставили после себя множество подранков, в том числе и куликов, бегающих по берегу Каспия. Была среди прочих и пара турухтанов, которых и принес Женя.
– Ну давай, выкладывай, в чем метода, – поверила, наконец, Нинка.
– Так и быть, тебе откроюсь. Только ты никому не говори!
Студентка обещала молчать.
– Всё на самом деле очень просто, – начал Женя. большой любитель розыгрышей, – некоторые куличные стаи летят сюда в Азербайджан с другого берега Каспия, из Казахстана и Туркмении. Ну и, конечно, очень устают во время перелета. На этом и основан мой метод. Ты затаиваешься на берегу и дожидаешься прилета вот такой стаи. И, когда кулики попытаются сесть на землю, надо подбежать и вспугнуть птиц, не дать им приземлиться. Большая часть из них, конечно же, улетит, но самые утомленные так и посыпятся на землю. Останется выбрать птиц нужного вида, Но конечно придется побегать: ноги-то у них во время перелета не устают! Можешь попробовать сама, только никому не говори!
Нинка была хорошей девушкой, доброй, хозяйственной и в меру умной. Она имела всего один недостаток (а может, тоже достоинство): безотчетно верила мужчинам. Так поступила она и на этот раз, забыв, что уже сдала экзамен по зоологии позвоночных.
Поэтому наутро хорошо замаскировавшийся Женя с удовольствием наблюдал, как грациозная тогда еще Нинка прыгала, словно косуля, сверкая белым полиуретановым тюрнюром, по пляжу и на манер голубятников палкой пугала подлетающие куличные стаи. Птицы с недоумением смотрели на нее и, озадаченные таким приемом на азербайджанском берегу, перелетали метров на сто в сторону. Но неугомонная Нинка сгоняла их и там.
Студентке удивлялись не только кулики. На берегу появился доцент. Увидя его, охотница вошла в еще больший раж.
– Трофим Данилович, – заорала она любимому педагогу. – Сейчас мы с вами куликов наловим. Мне Женька методу открыл, – она с палкой металась по пляжу. – Помогайте!. Не давайте им садиться! Гоните их! Только не давайте им садиться!.
Трофим Данилович еле успокоил возбужденную студентку. Он, сдвинув ей сидушку на положенное место, усадил раскрасневшуюся Нинку на сухую кочку и напомнил ей экзамен по зоологии, на котором она отвечала ему, что кулики совершают почти беспосадочные перелеты из Евразии до Африки и Австралии. А это расстояние больше, чем ширина Каспийского моря.
Нинка дулась на всех, особенно на любимого доцента, полдня, потом решила отомстить. Естественно, с помощью того же Жени.
На следующий день после обеда, когда насытившиеся Трофим Данилович и Женя легли на раскладушки, а Белкин устроился на полу, студентка, отлучившись во двор, быстро вернулась взволнованной.
– Трофим Данилович! – воскликнула Нинка, – там какая-то неизвестная птица сидит!
Трофим Данилович, который в этот заповедник ездил более десяти лет, на этот возглас отреагировал спокойно: все птицы ему здесь были хорошо знакомы.
– Нина, – произнес лежащий преподаватель, глядя сытыми глазами на студентку, – ты ведь почти квалифицированный орнитолог, если, правда, не считать твое недавнее пугание куликов (Нинка прикусила губу). И ты должна всех здешних птичек уже выучить, – настоятельно продолжал педагог. – Ну, что ты там видела? Давай, описывай, сейчас определим. – И Трофим Данилович прикрыл глаза.
– Сверху она синяя, – точно на экзамене начала перечислять полевые признаки Нинка. – Клюв большой.
– Зимородок, – сказал погружающийся в послеобеденную дремоту Трофим Данилович. – Сколько раз я тебе их показывал, а ты опять забыла: зимуют они здесь. Обычные птицы.
– Я сама знаю, что зимородок, – прервала его Нинка, – только размером он с голубя.
– Что!? – встрепенулся Трофим Данилович, открыл глаза и привстал.
– Да! – продолжала Нинка. – И голова и брюхо коричневые!
– Где!? – закричал Трофим Данилович, хватая ружье, бинокль, пантронташ и взявшись за сапоги.
– И хвост длинный! Голубой сверху, бурый снизу, – как по написанному шпарила Нинка.
– Где?! – педагог, забыв про сапоги, бросился к двери, на ходу заталкивая патроны в стволы.
– И на груди белое пятно! – торжествовала студентка.
– Где?! – уже c улицы со двора раздался крик доцента.
– Сразу же за сараем! Вы его увидите! Он на кусте сидит! И клюв красный! – крикнула она в окно вслед убегающему преподавателю. – Пошли, Женя, посмотрим, как он охотится будет, – уже спокойно обратилась она к своему приятелю.
Трофим Данилович тем временем достиг досчатого домика и осматривал куст в бинокль. Он, мельком взглянув на сидевшую там птицу, опустился на четвереньки и стал к ней подкрадываться.
Нинка злорадно следила, как Трофим Данилович передвигается между куч сухого буйволиного помета.
А преподаватель, не отрываясь, смотрел на желанную добычу. Он сразу же узнал птицу по описанию студентки. Это был красношей-ный зимородок – редчайший залетный вид с юга. Их добывали на территории Азербайджана дважды: в конце прошлого и в начале этого века. Трофиму Даниловичу очень хотелось, чтобы кафедральная орнитологическая коллекция пополнилась этим третьим экземпляром.
Доцент, наконец, подполз на подходящее расстояние, поднял ружьё, тщательно прицелился и выстрелил. В правом стволе патрон оказался дефектным, и зимородка обнесло дробью. Трофим Данилович торопливо выстрелил из другого ствола. Из-за поспешности он промахнулся. Но, к счастью, птица и на этот раз не улетела. Трофим Данилович, лежа, быстро перезарядил ружье, и выстрелил дуплетом. Зимородок всё так же неподвижно сидел на ветке. Недоумевающий преподаватель снова потянулся к патронташу. Но тут подул ветерок, и четырёхкратно расстрелянный Трофимом Даниловичем, тщательно перерисованный Женей и аккуратно вырезанный Нинкой из бумаги контур птицы согнулся пополам. Трофим Данилович, кряхтя, поднялся, обернулся и погрозил кулаком хохочущим студентам.
После нескольких совместных экскурсий участники экспедиции распределили между собой роли: Женя вольным охотником бродил по заповеднику, Трофим Данилович с Нинкой углубились в изучение птиц тростниковых зарослей, а Белкин дни напролет наблюдал за куликами. Вася, не найдя в прилегающей к Каспию полупустыне ни одного полноценного дерева, а в связи с этим – ни одного дятла, слегка приуныл, но воодушевился, когда ему показали куличков-чернозобиков.
Длинноклювые птички напомнили ему любимых дятлов, и он с удовольствием стал наблюдать за этим орнитологическим суррогатом. Белкин выходил на илистое побережье Каспийского моря, садился на раскладной алюминиевый стульчик и смотрел в стоящую перед ним на треноге сорокократную зрительную трубу на чернозобиков. Исследователь тщательно хронометрировал, кто из них сколько бегает, спит, дерется с соседом, кормится или наоборот, занимается противоположным процессом.
А студенты с доцентом, в свою очередь, иногда приходили на берег Каспия – понаблюдать за Белкиным.
Плотная фигура восседала на хилом стульчике. Его тонкие алюминиевые ножки медленно погружались в ил, и субтильное седалище кренилось под тяжестью Васи. Исследователь при этом, по-черепашьи вытягивая шею, пытался дотянуться до окуляра зрительной трубы.
Наконец наклон становился совершенно невыносимым. Вася, еще несколько минут, чудом, как Пизанская башня, сохранял равновесие. Наконец физика брала свое, и он боком, с глухим всплеском падал в сметанообразный ил.
Чернозобики после этого некоторое время находились в замешательстве. Кормежка и сон этих занимательных птичек прекращались. Но кулички, привыкнув к методам наблюдения безобидного дятловеда, быстро успокаивались и снова принимались за свое.
А Вася, полежав немного, со вздохами и сопениями поднимался, переставлял стульчик и треногу на метр в сторону и снова прилипал к окуляру. От такой манеры вести исследование весь берег был покрыт бесформенными неглубокими ямами и множеством маленьких круглых отверстий, как будто здесь проскакало стадо газелей, а потом вывалялся в грязи косячок кабанов.
– Вот пример научного подвига, – наставительно говорил доцент, и все расходились по своим делам.
Некоторые наблюдения Белкина за птицами заканчивались не столь благополучно. Прошлой зимой Вася в одиночку подался в Карпаты, чтобы изучить, как тамошние дятлы расправляются с еловыми шишками, раздалбливая их в так называемых «кузницах» – трещинах в стволах или развилках деревьев. И Белкин в хороший февральский морозец ежедневно простаивал несколько часов под такой «кузницей», подсчитывая число ударов, которые совершает объект исследования, добывая из шишки семена.
На кордон лесничества, куда его поселили доброхоты, орнитолог возвращался поздно и, наскоро попив чаю и откусив от круга карпатской колбасы, ложился спать, как всегда, для экономии времени не раздеваясь.
Через две недели он, досконально изучив детали препаровки карпатскими дятлами еловых шишек и исписав по этому поводу целую кипу бумаги, стал выбираться в Москву.
В Ужгороде он купил билет на поезд, отходящий следующим днем, а на ночлег остановился в привокзальной гостинице. Вася расположился в номере, пожевал оставшейся колбасы и залез под душ. Там его слегка удивило одно обстоятельство. Когда он мыл ноги, большой палец его правой ступни стал отваливаться. Вася, размышляя о странном поведении своей конечности, покинул душевую, оделся и пошел в ближайшую больницу. Там он поделился своими наблюдениями с местным хирургом.
Молодой врач осмотрел его удивительный палец и в изумлении присвистнул:
– Так ты же его начисто отморозил. Дней десять назад! Как же ты этого не заметил? Ты что, всё это время сапоги не снимал?
– Снимал, – стал оправдываться Вася.
– Ну тогда носки уж точно не снимал!
– Носки не снимал, – согласился дятловед.
– Но ведь палец-то должен был сильно болеть.
– Вроде не болел, – отвечал Вася.
– Ну парень, ты даешь. Ты ведь просто уникум! О тебе статью напечатать можно! У тебя не только очень высокий болевой порог, но еще и потрясающая иммунная система! Позавидовать можно. У другого давно бы гангрена началась, а тебе хоть-бы хны! Как будто это вовсе и не твой палец. Прямо не человек, а робот! Терминатор! Операцию придется делать, палец ампутировать, – деловито добавил местечковый эскулап.
– А у меня завтра поезд. В три часа.
– Успеешь на свой поезд. Мы его быстро отрежем. Чик-чик и готово! Я думаю, и наркоз делать не надо, раз ты и не заметил как его отморозил, – пошутил хирург.
– Давайте режьте без наркоза, – не понял шутки Вася, – мне самое главное на поезд не опоздать.
В Москву дятловед прибыл уже без пальца.
Белкин с детства был увлечен дятлами. Когда он встречал их, то забывал обо всем. Вася. увидев в лесу длинноклювую пеструю птицу, стремглав бежал за ней, на ходу торопливо записывая в блокнот все ее действия. Он внимательно расследовал, куда и зачем полетел дятел, как долбит дупло, какую добычу выковыривает из-под коры. Дятлами Вася продолжал заниматься в институте. Именно здесь, во время летней полевой практики, случилось событие, повлиявшее на Васину физиологию.
Студенческая группа шла зоологической экскурсией по лесу. Преподавательница была пожилой женщиной, поэтому путешествие начиналось не рано, но когда солнце разгоняло утренний туман, столь вредный для застарелого ревматизма. По этой же причине преподавательница двигалась медленно.
Порхали бабочки, пели птички, начинала краснеть земляника. Девушки были в легких сарафанчиках и купальниках, чему радовались Вася Белкин – единственный мужчина в группе – и комары. Так неторопливо текла по лесу экскурсия до одного пенька, на котором грелась гадюка. Зоологи ее заметили и решили взять с собой. Сначала рептилию согнали с насиженного места на зеленый мох, а потом Вася наступил на нее сапогом. Прижатая змея бросалась на сапог, и на голенище появлялись влажные следы ядовитых зубов.
Вася прижал голову гадюки к земле палочкой, а потом взял змею за шею. Девушки испуганно и восхищенно охали. Далее следовал важный момент упаковки животного. Васе дали банку с крышкой. Он запихал туда змею грамотно: начиная с хвоста. Одна из студенток решила помочь Белкину и стала придерживать голову рептилии длинным пинцетом. Но помогала она плохо, всё время отвлекаясь на комаров. Поэтому змея выскользнула и тяпнула Васю за палец.
На этом зоологическая экскурсия по лесу закончилась, и началась борьба за жизнь студента. Ему перетянули укушенный палец веревочкой, но Белкин всё равно стал бледнеть. Не нужная никому теперь змея, сделавшая свое дело, уползла в траву.
Студентки и причитающая преподавательница, которой уже мерещились свежая могила Васи и скорый суд над ней самой, довели отключающегося змеелова до ближайшей автомобильной дороги. Бедный Вася к тому времени покрылся обильной испариной, совсем ослаб и сел на обочину. Студентки стали «голосовать» машинам. Остановился огромный самосвал. Симпатичные полураздетые девушки объяснили водителю ситуацию, и он с готовностью согласился помочь человеку. Вася и одна из студенток сопровождения погрузились в кабину. Самосвал тронулся, и только тогда Васина спутница увидела (сам потерпевший от гадюки уже ничего не замечал и только постанывал с закрытыми глазами), что водитель был навеселе. Из монолога шофера выяснилось, что до пожизненного изъятия прав у него остался всего один прокол. Но шофер клялся, что на это обстоятельство он внимания обращать не будет, раз речь идет о жизни человека, и постарается сделать всё возможное, чтобы побыстрее доставить пострадавшего в больницу.
Слово свое водитель держал: тяжелый самосвал на огромной скорости несся по осевой линии, а все встречные машины испуганно жались к обочинам. Так они быстро докатили до районного центра.
Специального отделения для покусанных змеями в небольшой больнице не было, и бессознательного Васю, за неимением другого свободного помещения положили туда, где были свободные койки – в предродовое отделение. Там ему, окруженному женщинами, старающимися стать матерями, ввели противозмеинную сыворотку и что-то еще, и Вася заснул. А для того, чтобы гадючий яд побыстрее удалялся из организма, Белкину поставили капельницу.
Наутро Васе стало лучше. Он быстро освоился, стал крутить головой, бесцеремонно рассматривая беременных женщин и этим затягивая роды.
Главврач, заметив дурное влияние поправляющегося студента, изолировал его, переведя в освободившееся реанимационное отделение.
Вася много спал. А так как сон его от близкого соседства женского стал беспокойным, Белкин упросил медсестер, чтобы они его на время привязывали к кровати, дабы игла случайно не выскочила из вены, и капельница беспрерывно могла освежать отравленную кровь.
Тем временем прекрасная половина Васиной группы решила его навестить. Все переживали за Белкина, особенно совесть мучила виновницу происшествия.
Через три дня после укушения в районную больницу явилась делегация. Медсестра повела студенток в палату, на дверях была надпись «Реанимация». Там в большой белой комнате на кровати лежал одинокий Вася с запрокинутой головой и закрытыми глазами. Два жгута из скрученных простыней удерживали его тело на койке. Картина была мрачная, как в покойницкой. Лишь солнечный лучик играл в капельнице, из которой живительная влага поступала по резиновой трубке в кубитальную вену Васиной левой руки. Сокурсницы от этой картины впали в тоску, одна даже перекрестилась. Но тут медсестра бесцеремонно растолкала Васю, развязала простыни и вытащила иголку.
Подруги Белкина увидели, что он жив и почти здоров. Больше всех радовалась девушка, натравившая змею на Васю. Она виновато, но с легким кокетством поинтересовалась, какая ее ожидает кара за неудержание гада.
– Изнасилую, – пообещал потягивающийся Вася обрадованной девушке.
Именно после этого Вася полностью сосредоточился на дятлах и стал писать о них обширные статьи. Правда, у него также испортилось зрение, начались сбои в вестибулярном аппарате, он перестал ориентироваться на местности и стал бояться спать один и без света.
Зная об этих физиологических дефектах Белкина, добрый Трофим Данилович каждое утро назначал ему поводыря из студентов, который после завтрака должен был отвести Васю до чернозобиков, а в урочный час (к обеду и ужину) пригонять его домой.
Однажды вечером нерадивый Женя, ответственный за Васин привод, забыв о своих гуманитарных обязанностях, сбежал куда-то в окрестную полупустыню понаблюдать за стрепетами.
Как обычно, пришли пастухи, принесли вина и свежего овечьего сыра. Нинка стала накрывать на стол. Темнело, и доцент отправился за Васей сам. На окраине поселка он увидел азербайджанку, которая вышла из дома и направилась к сараю, стоящему на другой стороне дороги. В это время из-за поворта на нее стала надвигаться человеческая фигура. Руки у фигуры были подняты. как лапы у богомола, в глазах поблескивали голодные огоньки. Ночной тать, раскачиваясь, медленно брел по дороге. Женщина, испуганно взвизгнув, бросилась в дом. Монстр же, не обращая внимания на близкую жертву, продолжал двигаться к конторе заповедника.
Любопытство натуралиста пересилило природную осторожность Трофима Даниловича, и доцент выглянул из-за сарая, куда он благоразумно укрылся. Преподаватель несколько секунд всматривался в раскачивающуюся фигуру, а потом смело шагнул навстречу чудовищу. Это был Вася. При вечернем освещении у него совсем отказали колбочки – элементы сетчатки, обеспечивающие сумеречное зрение, и изголодавшийся дятловед, посапывая, покачиваясь и раскинув руки, чтобы ни во что не врезаться, брел на запах экспедиционного ужина. С его носорожьей телогрейки с шорохом отваливались куски высохшего ила.
Трофим Данилович довел Белкина до ворот конторы. Вася, разглядев знакомое освещенное окно общежития и услышав шум голосов и звуки тара, наконец сориентировался, всхрапнул и резвой рысью бросился к двери. А Трофим Данилович остановился, достал папиросы, закурил и огляделся.
Солнце село. Над горизонтом тянулись неровные нити летящих бакланьих стай. Несуразный, как птеродактиль, пролетел одинокий пеликан. Из тростников хрипло закричала султанская курица, а из окна общежития послышался смех Нинки, увидевшей вошедшего Васю. Трофим Данилович вздохнул: до начала занятий в институте оставалась неделя.