Глава 3
Счастливое детство прервала война. Маленькой Люсе было пять с половиной лет, когда в один прекрасный солнечный день, с виду ничем не отличающийся от остальных июньских дней, родители забрали ее из летнего детсадовского лагеря и увезли домой, в Харьков. Город уже бомбили, отец собирался добровольцем на фронт (из-за двух грыж он не подлежал призыву), мама плакала, все бегали, суетились, а пятилетняя девочка еще не понимала, что прежней жизни пришел конец.
Но непонимание длилось недолго. Марк Гаврилович, несмотря на возражения жены, взял дочь в город после бомбежки. Он знал, что такое война – пережил уже и Первую мировую, и Гражданскую – и знал, что нет смысла пытаться оградить ребенка от происходящего. Пришла пора взрослеть.
И пятилетняя Люся пошла вместе с отцом смотреть на развалины, оставшиеся от ее любимого Дворца пионеров и от сверкающего городского пассажа, на раненых людей, на кровь, слезы, боль и смерть.
Впереди ее ждали оккупация, треск автоматов, качающиеся на ветру трупы… но она уже была готова, она видела смерть и знала, что та существует…
Когда Марк Гаврилович ушел на фронт, двадцатичетырехлетняя Елена, оставшаяся одна с пятилетней дочерью на руках, не знала, что делать. Первое время надеялась, что удастся эвакуироваться, но власти вывозили заводы и прочие важные предприятия, а работники филармонии чиновников не интересовали. Поэтому 24 октября 1941 года, когда в Харьков вошли немцы, Люся вместе с мамой по-прежнему жила в привычной подвальной комнатке. Началась первая оккупация – до 15 февраля 1943 года, когда Красная армия первый раз освободила город Харьков. Казалось, что самое страшное они уже пережили, но нет – уже 15 марта немцы вновь заняли город, и на этот раз вместо войск вермахта в Харьков пришли отборные войска СС… И пережить вторую оккупацию даже женщинам и детям удалось далеко не всем.
Конечно, и первая оккупация была тяжелым временем. Из дома, где жила семья Гурченко, всех выселили – там расквартировали немецкую часть. Но найти другое жилье в опустевшем городе было не очень сложно, и Люся вместе с матерью вскоре оказалась в соседнем доме, где познакомилась с женщиной, оставившей неизгладимый след в ее памяти.
Звали новую соседку тетей Валей, она была яркой, эксцентричной и была примером такой квинтэссенции женственности, которую не может сломить даже война. Она красила волосы, носила бантики, могла за ночь сшить шляпку, а однажды вообще умудрилась сшить себе из коврика туфли! Кажется, именно тогда Людмила Гурченко поняла, какой она хочет стать, когда вырастет. Тем более что тетя Валя сама имела отношение к театру (она была костюмершей) и очень скоро сказала Елене: «Наша доця будет артисткой, Леля. У меня глаз набитый. Я ведь тоже артистка… О! Если бы не война… Хо-хо!»
При этом, что очень важно и что маленькая Люся запомнила на всю жизнь – женственная, яркая, эксцентричная женщина вовсе не значит беспомощная и бесполезная. Во время оккупации все выживали как могли, и тетя Валя была из тех, кто сумел найти вполне легальный и удивительно выгодный «бизнес». На базаре она покупала у деревенских баб спутанные мотки ниток, распутывала их, а потом наматывала на палочки. Эти катушки раскупали в один момент, во время войны, как всегда, не хватало прежде всего еды, а во-вторых – таких вот бытовых, необходимых для жизни мелочей, как нитки, иголки, пуговицы. Люся иногда ей помогала и вот тогда, проведя много долгих нудных часов за этой кропотливой работой, поняла, какое терпение и упорство скрываются за яркой внешностью их соседки.
У Елены Александровны такого «бизнеса» не было. Она вообще была плохо приспособлена к самостоятельной жизни – из-под контроля строгой матери сразу перешла под присмотр веселого беззаботного мужа, а потом вдруг, безо всякой подготовки, осталась одна с ребенком на руках. Возможно, не будь у нее дочери, она бы просто пассивно опустила руки и погибла. Но ей надо было кормить Люсю, и она стала учиться выживать.
Как бы то ни было, они сумели выжить. Елена ходила на «грабиловку», собирала вместе с другими харьковчанами все, что может гореть, и топила этим печку. Ей даже удавалось выдавать себя за старуху и так избежать угона в Германию. А в конце зимы она решилась на так называемую «менку», опасный поход в деревню через лес, за который ей, попадись она немцам, грозила бы казнь – всех, кого ловили в лесу, сразу причисляли к партизанам. Суть «менки» была проста – городские женщины находили хутора, до которых не добрались немцы, и обменивали там вещи на еду. Конечно, можно было безопасно обменять и в городе, на рынке, но там спекулянты давали буханку хлеба за вещь, которую у крестьян можно было выменять на целый мешок муки. Поход завершился удачно – через две недели, когда Люся уже и не чаяла увидеть мать живой, та вернулась и привезла мешок муки, сало, хлеб, яйца и бидон меду. Все это она выменяла за свое новенькое пальто, подаренное мужем прямо перед войной, и его такой же новый макинтош. Смерть от голода им с дочерью больше не грозила.
Ну а заботой шестилетней Люси зимой 1941 года была прежде всего вода. Спустя десятки лет она вспоминала серую мрачную очередь к единственной проруби так, словно это было вчера, настолько четко та отпечаталась в ее памяти. Каждый с ведрами и кочергой – отталкивать трупы, всплывающие в проруби. А потом – долгая дорога домой с двумя тяжелыми ведрами, тащить которые не под силу шестилетней девочке.
Удивительно, но несмотря на все пережитое, Людмила Гурченко не прониклась глухой, смертельной ненавистью к немцам. В ее характере проявилось редкое даже для взрослых людей свойство – она оценивала людей по отдельности, а не всех скопом. Поэтому и тогда для нее немцы были разными: одни – злые, которые заставляли смотреть на казни и отбирали воду, а другие – хорошие, которые пели песни, снисходительно относились к проступкам и могли накормить голодного ребенка. Более того, скоро она научилась отличать их по взгляду и всегда знала, к кому можно подойти, а от кого надо прятаться.
Первым «хорошим немцем» в жизни Люси был денщик командира части, Карл – он поймал Елену на нарушении распоряжения, но только погрозил пальцем и отпустил. А потом, когда присматривал за русскими женщинами, занимавшимися уборкой, настроил радио на московский канал. Впервые за полгода в оккупированном Харькове громко прозвучала сводка Совинформбюро…
Вскоре после этого Люся и решила рискнуть и присоединиться к детям, дежурившим с кастрюльками у солдатской столовой. Но она уже прекрасно понимала, что детей много, еда достанется не всем, значит, надо поступать так, как всегда советовал папа – выделиться из толпы. На то она и будущая актриса! И она сделала то, что умела – запела. Сначала «Катюшу», а потом немецкую песенку, в которой не понимала ни слова – с ее прекрасной памятью, она легко заучивала песни на незнакомом языке, пусть он и звучал для нее абракадаброй. Это была знакомая каждому немцу рождественская песенка «O Tannenbaum»… Успех был выше всех ожиданий – Люсе налили полную кастрюльку супа, а главное, ее после этого запомнили и вскоре уже сами ждали к обеду маленькую «Лючию шаушпиллер».
Что означало это странное слово, Люся не знала. А потом, конечно, забыла об этом, в жизни было много и других забот. Но спустя много лет, когда она после «Карнавальной ночи» поехала в Германию в составе советской делегации, она вдруг услышала: «Шаушпиллер Людмила Гурченко». А потом и перевод слова, которое так интересовало ее в шестилетнем возрасте: «Актриса».
Летом 1942 года жизнь в Харькове оживилась. Заработали Театр оперетты и кинотеатр. Фильмы шли немецкие, без перевода, но ходили в кино только местные жители, немцы боялись скопления народа. Первым фильмом в жизни Людмилы Гурченко стала «Девушка моей мечты». Это был фурор, фейерверк, переворот в душе шестилетней девочки. Она увидела живое воплощение своих грез – вот оно, счастье, вот кем она хочет стать, когда вырастет! Именно тогда она впервые твердо сказала себе, что обязательно будет киноактрисой.
А война продолжалась. Обстрелы, бомбежки… Осенью немецкую часть, стоявшую в Харькове, возглавил новый командир, после чего все поблажки и кормежки прекратились. Вновь подкрался призрак голода, но Люся и тут не унывала – мальчишки-хулиганы взяли ее в свою компанию, воровавшую на базаре еду. Сейчас, конечно, можно ужаснуться и возмутиться, но для голодного ребенка такой способ добычи еды казался не хуже других – все средства хороши, чтобы выжить. К тому же в семь лет подобные авантюры воспринимаются не как преступление, а как приключение. Правда, когда она рассказала об этом маме, та пришла в ужас и заставила ее пообещать никогда больше не воровать. Но толку от этого не было, слишком уж сильно засел в Люсе страх перед голодом. Она дала слово, но подворовывать продолжала до двенадцати лет, и где-то в укромных уголках у нее всегда были запасы на «черный день». Кстати, Толика – одного из тех хулиганов – Людмила Гурченко встретила через много лет, когда работала в «Современнике». Конечно, он к тому времени тоже был давно не хулиганом, а серьезным человеком, горным инженером. Но память об оккупации и в нем засела так крепко, что когда он увидел Людмилу Гурченко в фильме, то сразу узнал в знаменитой актрисе свою семилетнюю подружку.
Потом была зима 1942–1943 года, темная, ледяная, страшная, когда голод все же догнал маленькую Люсю, и она едва не стала еще одной строчкой в списке миллионов жертв войны. Она лежала без движения, ничего не видя, не помня и уже не желая от жизни. Но Елене удалось спасти дочь – под бомбежками она выволокла из горящего немецкого склада коробку с тушенкой и спасла дочь от голодной смерти. Если бы не удалось – умерли бы обе, ведь и сама она держалась только потому, что ей надо было заботиться о Люсе. От звуков бомбежек она уже не вздрагивала и не раз в минуты отчаяния говорила, заслышав рев сирен: «Господи, вот бы р-раз-и все! Ну нет же сил! Ну нет же сил! Больше не могу…»
15 февраля 1943 года закончилась первая оккупация, и в Харьков вошла Красная армия. Но… всего на месяц. Да и этот месяц не запомнился ничем хорошим. Снова были казни и грабежи – расстреливали пленных немцев и тех, кто на них работал, а потом толпа набрасывалась на трупы и раздевала их, вырывая вещи друг у друга.
А потом Красная армия отступила, и началась вторая оккупация, еще более страшная, чем первая, потому что на этот раз в город пришли эсэсовцы.
С шести вечера был объявлен комендантский час, вновь начались расстрелы, теперь куда более массовые, но и днем ходить по улица было небезопасно. Всех подозрительных просто вешали на балконах, а иногда и попросту – сгоняли собаками всех, кто был на базаре, и травили газом в черных машинах-«душегубках».
Но несмотря на все это, вторую оккупацию Люся с матерью пережили даже легче, чем первую. Видно, ко всему человек привыкает. Слабая несамостоятельная Елена к тому времени превратилась в настоящего бойца за жизнь. Сначала торговала табаком, потом устроилась уборщицей в «приличное» кафе, которое посещали успешные торговцы и младшие немецкие офицеры. Кстати, в этом кафе маленькая Люся впервые влюбилась – в красавца-музыканта, игравшего там на баяне и певшего песни прекрасным баритоном. После освобождения выяснилось, что он там шпионил для партизан, но что с ним стало потом, она никогда не узнала.