Глава 2
Окна холдинга «Каспий-инвест», принадлежащего уважаемому Байраму Сахатову, выходили на Президентский дворец – мрачноватое серобетонное здание с гигантским золоченым куполом, возвышающимся над центром столицы. Облик Сахатова воскрешал в памяти образы средневековых азиатских деспотов: сухое оливковое лицо, бескровные неулыбчивые губы, тонкая ломкая линия брови, вурдалачий взгляд узких черных глаз…
Сахатов был одним из очень немногих людей, имевших право входить без доклада к самому главе государства, носившему официальный титул «Отца нации». Кроме владельца «Каспий-инвеста», подобной привилегией в стране пользовались только трое: министр государственной безопасности, председатель Центробанка и личный президентский астролог. Объяснялось это очень просто – Байрам, один из богатейших людей Средней Азии, происходил из того самого хлопководческого кишлака, что и сам президент, и вдобавок был женат на его двоюродной сестре. Нередко Сахатов выполнял весьма деликатные поручения Отца нации, связанные с контрабандой наркотиков, отмыванием денег и размещением их на номерных счетах швейцарских банков. Близость к «телу» давала огромные преимущества: льготное налогообложение, выгодные госзаказы, возможность разворовывать государственный бюджет без оглядки на Генпрокуратуру и даже свободный доступ к некоторым данным спецслужб, которые также можно было использовать для собственного обогащения.
Вот и теперь, сидя в своем огромном кабинете, Сахатов внимательно просматривал отчет об аресте российского корабля. И «Астрахань», и ее экипаж были арестованы именно с его подачи. Арест, согласованный на самом верху, производился силами Управления МГБ портового города, которое возглавлял полковник Омар Сахатов, племянник Байрама. Причина ареста была очевидной: среднеазиатского олигарха очень интересовали некоторые исследования морского дна, производимые с борта гидрографического судна.
Просмотрев отчеты МГБ с грифом «совершенно секретно», владелец «Каспий-инвеста» повертел в руках навороченный мобильник, украшенный рубинами и брильянтами, подумал и набрал номер племянника.
– Ну, что там у тебя, Омар? – с ленцой поинтересовался дядя. – Я о тех русских.
– Они уже готовы во всем сознаться, – с готовностью отрапортовал тот. – То есть по их глазам видно, что они уже осознали свою вину, но пока не подобрали нужных слов, и теперь следует направить их осознание в нужное…
– Слушай, ты мне под идиота не коси, – властно перебил Байрам. – Не на заседании Совета безопасности. Что с тем ученым?
– Прооперировали.
– Очухался, надеюсь?
– Медики делают все возможное, – промямлил Омар. – Надо как минимум несколько недель, чтобы он более или менее пришел в сознание.
– А если они не сделают все возможное, если тот русский ученый за эти несколько недель умрет?
– На все воля Аллаха, – из трубки донесся печальный вздох.
Сахатов-старший стал выходить из себя:
– Слушай, я одного не могу понять. На «Астрахани» есть капитан, есть его старший помощник. Ты хочешь сказать, что они не знают, каким образом этот чертов ученый зашифровал свои данные? То есть если он там у вас в больнице умрет, все исследования ишаку под хвост? Или капитан не хозяин на своем судне?
– Мы делаем все возможное, – попытался оправдаться подполковник МГБ, однако дядя-олигарх и слушать его не захотел:
– Ты вообще понимаешь, какого труда мне стоило уломать нашего уважаемого президента дать отмашку на задержание «Астрахани»? Сколько тут разных подводных камней, сколько бюрократических сложностей, какие международные проблемы могут ожидать нашу молодую республику?! – Байрам сделал эффектную паузу и неожиданно продолжил с подчеркнутым участием: – Слушай, Омарчик, а может быть, тебе твоя служба больше не нравится? Ты ведь сам незадолго до свадьбы канючил: ну, сделай мне такой свадебный подарок, устрой в Министерство госбезопасности, да на хорошую должность, да с прицелом на карьерный рост, да звание не ниже подполковника, да чтобы в кабинете сидеть, а не по дальним командировкам мотаться, да чтобы можно было и на службе зарабатывать. А мне твое трудоустройство и погоны, между прочим, денег стоили, и немалых! Сторожем на арбузную бахчу не хочешь? А то могу аттестовать…
Омар Сахатов ответил не сразу. Байрам явственно слышал, как тот громко сглотнул слюну, прерывисто потянул носом, как нервно щелкнул зажигалкой, явно прикуривая.
– Дорогой дядя, – ответил подполковник совершенно убито. – Я очень виноват и перед тобой… и перед нашим уважаемым президентом. Я действительно допустил непростительную халатность. Больше этого не повторится. Обязуюсь оправдать оказанное доверие…
– Сколько тебе надо времени, чтобы выбить из русского капитана интересующую меня информацию? – перебил владелец «Каспий-инвеста».
– Дня три. Может, четыре…
– А кто мне только что говорил, что они уже готовы во всем сознаться? – напомнил Байрам. – Или и тут соврал?
– Я имел в виду их признание в незаконном пересечении границы и контрабанде наркотиков! – с горячностью возразил племянник. – Ведь это официальное обвинение…
– Ладно. Даю тебе неделю. Но если не справишься… – Сахатов-старший сделал многозначительную паузу и нажал на «отбой».
Время близилось к обеду, а до перерыва Байраму предстояло сделать еще множество дел. Главным в списке дел было утверждение очередного прижизненного памятника Отцу нации, который, кстати, планировалось поставить как раз в том портовом городе, где в Управлении МГБ и служил непутевый племянник. Скульптор с моделями, макетами, эскизами и сметами уже дожидался в приемной.
Макет скульптуры выглядел стильно. Президент был изображен в образе молодого всадника-батыра. Вздыбленный конь, гордый поворот головы, властно поднятая рука, указывающая на восток… Все это сильно смахивало на фальконетовского Медного всадника в Санкт-Петербурге. И хотя Байрам Сахатов имел за плечами лишь техникум механизации хлопководства и ничего не смыслил в монументальном искусстве, макет ему очень понравился: и образностью, и замыслом, и, естественно, размахом. К тому же Медный всадник, взятый за первооснову, был единственной конной статуей, которую он зримо представлял.
– Солидно, солидно, – сдержанно похвалил олигарх. – Думаю, нашему уважаемому президенту такое должно понравиться.
– Стараемся, – напряженно улыбнулся скульптор.
– И каких размеров будет твой всадник?
– Тридцать пять метров сорок два сантиметра высотой, если считать до поднятой руки. И пьедестал сорок семь метров, уже поставили. По нашему замыслу, эта статуя должна быть эдаким символом, который сразу заметят моряки зарубежных судов, заходящих в порт. Как статуя Свободы в Нью-Йорке. Кстати, по размерам наш всадник будет на несколько метров больше.
– Когда можете приступить к установке всадника?
– Да хоть завтра! У нас почти все готово, остается лишь отлить, смонтировать и водрузить на готовый постамент.
Олигарх мельком взглянул на настенный календарь с изображением парадного портрета Отца нации.
– Памятник следует открыть ко дню рождения главы государства. То есть через четыре месяца. Сможете?
Скульптор тут же состроил испуганное лицо:
– Да что вы, уважаемый Байрам! Это же монументальное литье! Монументальная, если так можно выразиться, пропаганда! Нужны соответствующие специалисты, нужны глиняно-песочные формы, нужны… Да там одной меди тридцать четыре тонны, по самым скромным подсчетам! Не считая стальных конструкций, цемента, гранита для постамента.
– Все материалы уже выделены, я оплатил. Предварительные работы, надеюсь, уже начались? – Сахатов сверкнул черными глазами.
– Начались… То есть должны были начаться. Я отправил на побережье помощника, чтобы тот отыскал нужный грунт для форм. Но ему не дают работать! – Скульптор перешел на драматический шепот: – А все местное МГБ: туда нельзя, сюда нельзя, для поездок по берегу нужен специальный пропуск. А еще и полиция деньги вымогает по всякому поводу… и без повода, кстати, тоже. А взятки, между прочим, мы вынуждены платить из бюджета, отведенного на монумент. А бюджет не резиновый. Значит, скульптура нашего уважаемого президента будет много хуже, чем запланировано. Или даже меньше запланированных размеров. Как говорили когда-то скульпторы директорам хлопководческих колхозов: «Какие деньги, такой и Ленин!»
Сахатов удивленно вздернул бровь:
– Как это деньги вымогают? Из бюджета памятнику Отцу нации? Полиция? Обожди-ка…
Нащелкав номер племянника, Байрам без предисловий произнес:
– Омар? Что там за мудак у вас в начальниках полиции? А вот сам и выясни, чем он передо мной провинился! Это ты в госбезопасности служишь, а не я. А тем и провинился, что мешает нашему народу возводить конную статую, достойную главы государства! Тут у меня этот… архитектор. То есть скульптор. Говорит, отправил к вам помощника для подготовки. Что помощнику надо ездить по окрестностям, искать нужный грунт для отливки. Так тот ваш оборотень в погонах деньги у него вымогает. И вообще, этот вредитель сознательно мешает возведению памятника монументальной пропаганды. Ты понимаешь, что это государственной важности дело? Ты понимаешь, что в случае малейшего прокола даже я тебя не спасу?..
Спустя десять минут все вопросы были решены. За начальником полиции была отправлена опергруппа МГБ с ордером на арест. Помощнику скульптора был выделен служебный джип с пропуском-«вездеходом» от Министерства государственной безопасности. Сам же Омар, униженно блея, пообещал, что любого, кто помешает возведению памятника монументальной пропаганды, он лично расстреляет из табельного оружия.
– Знаю я тебя… – примирительно промолвил Байрам. – Пока тебе мозги как следует не вставишь – работать не научишься. Слушай, а давай я к тебе в гости съезжу. Заодно и наш главный вопрос проконтролирую… Надеюсь, ты не против, дорогой племянник? Завтра с утра вылетаю. Встречай в аэропорту…
Проводив взглядом тюремного конвоира, Арсений Горецкий уселся на жесткую деревянную скамью, привинченную к полу.
Следственный кабинет выглядел мрачновато: толстенные решетки на окнах, крашенные в темно-коричневый цвет стены, старомодная мебель, огромный парадный портрет Отца нации со всеми регалиями… За письменным столом сидела женщина-следователь в форме майора местного МГБ: маленькая, гибкая, по-восточному привлекательная, с манерами ласковой змеи.
Минут десять следователь делала вид, что не обращает внимание на подследственного. Пристально глядя в ноутбук, она то и дело щелкала клавишами. Горецкий, человек опытный, прекрасно понимал, что это – не более чем следовательский ход: мол, пусть он помучается, пусть понервничает!
Наконец товарищ майор оторвалась от монитора:
– Здравствуйте. Я ваш следователь, майор Министерства государственной безопасности Гюзель Шахмурадова.
– Очень приятно, – хмуро ответил капитан «Астрахани».
– …и я буду заниматься вашим делом. Поверьте, – Гюзель продемонстрировала в улыбке острые белые зубки, – я вам не враг и сделаю все возможное, чтобы следствие двигалось в рамках законности.
– Надеюсь, – спокойно ответил Горецкий.
– Итак, начнем с главного: кто, когда и с какой целью поручил вам незаконно доставить в нашу страну три с половиной килограмма героина? Кому именно в нашей стране вы должны были передать наркотики? Сколько сообщников у вас было среди членов экипажа?
– Наркотики нам подбросили. Видеокадры изъятия полностью сфальсифицированы, точно так же, как и протоколы. Ни я, ни члены экипажа нашего судна никогда наркоторговлей не занимались и вообще не имеем к этому занятию никакого отношения. Никаких сообщников у меня нет, – с подчеркнуто официальными интонациями проговорил капитан.
– За свою службу в органах я еще не встречала человека, который бы утверждал, что ему чего-нибудь не подбросили, – лукаво прищурилась Гюзель. – А потом все рано или поздно признаются в своих преступлениях. Потому что выхода другого нет. Зато есть видеокадры, протоколы изъятия и показания понятых. Или вы хотите поставить под сомнение профессионализм и компетентность всего нашего ведомства?
Отец нации недобро щурился с портрета на подследственного. Горецкий понял: дальнейшая беседа не имеет смысла. Точно так же и его, и остальных членов экипажа могут обвинять в чем угодно – с предъявлением фальсифицированных видеокадров, протоколов и свидетельских показаний.
– Беседовать дальше категорически отказываюсь, – спокойно произнес он. – Как гражданин Российской Федерации, требую немедленной встречи с представителем нашего посольства и оказания мне правовой помощи.
На лице следователя тут же промелькнула целая гамма чувств: досада, растерянность и даже сочувствие.
– Очень жаль, – произнесла она и, напряженно посмотрев по сторонам, понизила голос до доверительного шепота: – Я ведь действительно хочу сделать все, чтобы облегчить вам жизнь. У меня бабушка русская, я воспитывалась на вашей культуре, и мне далеко не все нравится, что у нас тут происходит… Но, к сожалению, я веду следствие не одна и потому не смогу вам толком помочь. Что поделать – работа такая, и меня тоже контролируют! В этом кабинете даже стены имеют глаза и уши…
И тут сбоку от Горецкого открылась неприметная дверь в стене, которую он прежде не заметил.
– Э-э-э, слушай, зачем ты с ним так долго разговариваешь? – донесся из-за двери голос. – Не хочет признавать свои ошибки – сейчас по-другому говорить будем!
Гюзель растерянно пожала плечами – мол, извините, ничего сделать не могу…
За дверью открылась небольшая каморка без окон. Цементный пол, стены «под шубу», гудящий стержень люминесцентной лампы на потолке…
Посередине комнаты возвышалось огромное деревянное кресло с высокой спинкой, чем-то напоминающее электрический стул: кожаные ремни на подлокотниках и передних ножках, металлический шлем, приподнятый над спинкой. Рядом с этой странной конструкцией стоял высокий угрюмый мужчина в штатском. Удивительно низкий лоб, густые сросшиеся брови, огромные мосластые кулаки со сбитыми костяшками – наверное, именно так выглядел лейб-палач Чингисхана. При виде капитана «Астрахани» он осклабился и сделал приглашающий жест – мол, прошу в кресло!
– Садись, русский, сейчас музыку будем слушать, – с недоброй усмешкой произнес он.
Горецкий послушно уселся: не бежать же ему из следственного корпуса тюрьмы МГБ! Угрюмый мужчина с неожиданной быстротой зафиксировал его руки и ноги кожаными ремнями. После чего резким движением надел на голову шлем.
– Последний раз спрашиваю – будешь сознаваться в своих преступлениях? – спросил он и, не дождавшись ответа, нажал на какую-то кнопку позади стула.
Из наушников шлема тут же полился странный низкочастотный шум, будто бы испорченный трансформатор гудел на басовых нотах… Арсений Алексеевич так и не понял, в какой именно момент его начало мутить. Перед глазами поплыли странные фиолетовые разводы, язык неожиданно прилип к гортани, затем резко начали болеть живот и грудина. Боль с каждой секундой становилась все невыносимей, в голове будто бы загудел тяжелый колокол. Спустя несколько минут внутренности стало выворачивать наизнанку. Ощущения были чудовищными. Капитан стиснул зубы – только бы не закричать, только бы не показать свою слабость перед мучителями!
Конечно, человек технически грамотный, Горецкий был наслышан и о пытках низкочастотными излучениями, и о мучительствах в застенках местного МГБ, однако вряд ли ему могло прийти в голову и о том, что такого рода пытки будут применены к нему, иностранцу!
А боль в грудине и в животе становилась нестерпимой. Арсений Алексеевич продолжал сжимать зубы, упрямо глядя перед собой. В какой-то момент он ощутил во рту горьковатую влагу, по подбородку что-то потекло.
И тут, на грани яви и забытья, он различил обрывок фразы:
– …язык себе прикусил. Для первого раза хватит…
…Спустя полчаса совершенно обессиленного Горецкого отвели в общую камеру следственного изолятора МГБ, где томились моряки с арестованной «Астрахани» – все, кроме Миши Щетинина, находившегося в тюремной больнице. Надзиратель вылил на голову Арсения Алексеевича ведро воды, и арестант, захлебываясь, очнулся…
– …знаешь, Равиль, тут самым главным было – сосредоточиться не на боли, а на чем-нибудь другом, – спустя полчаса рассказывал он старпому, лежавшему на соседних нарах. – Я так сам себе и приказал: смотреть на трещину в потолке, прикидывать, на что она похожа и что можно к ней такого пририсовать, чтобы она стала похожей на парус. Или на облако. А когда меня тащили сюда, понял: ломать нам кости и подвешивать нас на дыбе никто не будет. Рано или поздно нас придется предъявить нашим дипломатам. И главное тут – никаких следов физического воздействия.
– Я одного не могу понять. – Равиль Нигматуллин осторожно снял с головы Горецкого холодный компресс. – Неужели они действительно пытали тебя лишь для того, чтобы ты сознался в контрабанде наркотиков и незаконном пересечении границы? Да тут половина населения анашу курит. И что – всех пытать? Никаких палачей не хватит!
– Думаю, тут что-то другое. – Капитан с трудом приподнялся на локте. – И наркотики, и нарушение границы – всего лишь повод. Нас и дальше будут пытать таким вот изощренным способом. Чтобы выработать страх перед пыткой, моментальный рефлекс на боль, словно у павловских собак… А уже потом предложат сделку. Но какого свойства – сказать пока не могу. Но то, что этот узколобый палач и та женщина-майор уже роли расписали на «хороший и плохой следователь», мне сразу стало понятно.
Лучи заходящего солнца скупо проникали в камеру через запыленное решетчатое окно под потолком. Со стороны коридора послышался топот тяжелых ботинок, и спустя несколько минут из соседней камеры донеслись звуки ударов и крики избиваемых – это спецназ МГБ тренировался на подследственных. Под нарами зашуршали крысы, на которых тут никто уже не обращал внимания.
– Дело швах, – тяжело вздохнул Нигматуллин, оценив перспективы. – Что же нам делать?
– Бежать отсюда. – Голос Горецкого был ровен и тих, как полет совы.
– Тут убежишь… – Равиль обвел взглядом массивные стены и сводчатый потолок. – Не тюрьма, а просто какой-то бункер на случай атомной бомбардировки. И еще неизвестно, сколько тут охраны. Да и спецназ каждый вечер на арестантах тренируется.
– Заключенный думает о побеге куда чаще, чем тюремщик о своих ключах, – напомнил Горецкий общеизвестную поговорку. – Меня пока через тюремный дворик вели, я кое-чего заметил. Это только кажется, что удрать отсюда невозможно. А на самом-то деле проще, чем может показаться. Тут все-таки не «Синг-Синг», а обычная восточная тюрьма. Вертухаи ленивые, необязательные…
– Если все так просто – почему отсюда никто не бежит?
– Потому что уверены, что убежать нереально.
Старпом сел на нары, осмотрел камеру. Восемь рядов двухэтажных шконок, стол, унитаз, рукомойник, массивная металлическая дверь с «кормушкой»… В камере был только экипаж «Астрахани» – двадцать четыре человека. А это, в свою очередь, исключало утечку информации.
– Так что – всем сразу отсюда бежать? – недоверчиво прикинул Равиль. – Задержат…
– Всем сразу и не надо. Достаточно кому-нибудь одному, кто знает этот город и сумеет незаметно добраться до порта. А дальше – любым способом добраться до какого-нибудь нашего корабля, там в порту всегда с десяток стоит. И, считай, спасся. Потребовать выдачи человека они уже не смогут, ведь, по международным нормам, любой наш корабль – это территория Российской Федерации. Не на абордаж ведь его брать!
– А если такой корабль не выпустят в море? – предположил Нигматуллин недоверчиво. – Да просто лоцмана для проводки не дадут или буксир…
– Достаточно будет попросить капитана связаться по рации с нашим пароходством и объяснить, что тут происходит на самом деле, – парировал Горецкий. – Вот тогда получится иной расклад: выяснится, как они врали и нашим властям, и всему миру!
– Ну, хорошо, – почти согласился старпом. – А как ты предлагаешь отсюда убежать?
Арсений Алексеевич внимательно взглянул на оконную решетку и пообещал позже изложить свой план бегства.