Вы здесь

Люди мира: Русское научное зарубежье. Часть I. Время исхода. О том, что ему предшествовало, и о том, что за ним последовало ( Коллектив авторов, 2018)

Часть I

Время исхода

О том, что ему предшествовало, и о том, что за ним последовало

В мире как дома

Братья Мечниковы: борьба со старостью и великие исторические реки

Андрей Ваганов

Илья Ильич Мечников родился 15 мая 1845 года в имении отца – деревне Ивановка Харьковской губернии. В семье уже было три сына: Иван, Лев и Николай. Отец, Илья Иванович, – дворянин, гвардейский офицер, происходивший из старинного молдавского боярского рода; мать, Эмилия Львовна (урожденная Невахович), уроженка Варшавы, дочь известного публициста Льва Неваховича.

Способности Ильи Мечникова были очевидны. В 1861 году он окончил харьковскую гимназию с золотой медалью. В 1867 году получил звание магистра, защитив диссертацию "История эмбрионального развития Sepiola" (головоногого моллюска); в 1868 году с диссертацией "История развития Nebalia" (род морских ракообразных) стал доктором. В 1867–1870 годах – приват-доцент Петербургского университета, профессор Новороссийского университета в Одессе по кафедре зоологии и сравнительной анатомии… При жизни он был избран действительным и почетным членом более чем 60 российских и зарубежных академий, научных и профессиональных обществ, в том числе почетным членом Императорской академии наук в Санкт-Петербурге… И такое признание не было случайным, хотя пришло оно непросто.

Еще 20-летним ученым, только-только окончившим естественное отделение физико-математического факультета Харьковского университета (1864), он открыл у ресничного червя – земляной планарии – внутриклеточный тип пищеварения. Оказалось, что у планарии в отсутствие пищеварительной полости акт пищеварения происходит непосредственно внутри подвижных клеток соединительной ткани. Интересное, но достаточно локальное, казалось бы, открытие через 17 лет станет толчком к созданию знаменитой теории фагоцитоза – первой строго научной теории иммунитета.

Эксперимент, поставленный Мечниковым в декабре 1882 года в одной из лабораторий Мессины (Италия), был прост: он вставил в личинки морской звезды небольшие растительные колючки. На следующее утро ученый заметил, что около колючек собрались подвижные клетки, которые стремились уничтожить инородное тело. Он подробно описал свои наблюдения и в 1883 году рассказал о них известному австрийскому зоологу Карлу Клаусу. Венский профессор предложил назвать это явление фагоцитозом, а подвижные клетки – фагоцитами (что значит "пожирающие клетки").

"Открытие фагоцитоза, как и детальное описание Мечниковым физиологической системы иммунитета, ранее не известной ни биологам, ни медикам, рассматривается современной наукой как фундаментальное, – подчеркивает российский историк биологии Татьяна Ульянкина. – Оно содержит научное описание главного объекта иммунологических исследований – иммунокомпетентные клетки, объединенные в систему".

Увы, медики, которым и предназначались полученные результаты, отвергли "зоологические доводы" Мечникова. Да и большинство ученых продолжали считать, что белые кровяные тельца не являются нормой для крови, а образуются только при инфекции или болезни.

В 1886 году совместно с Николаем Федоровичем Гамалеей и Яковом Юльевичем Бардахом Мечников организует в Одессе первую в России (и вторую в мире) бактериологическую станцию для борьбы с инфекционными заболеваниями, прежде всего с чумой и туберкулезом. И опять – резкое неприятие со стороны местных врачей: они никак не могли смириться с тем, что новые методы им навязывает не профессиональный медик.

Судя по всему, именно это моральное давление, неприятие его теории профессионалами и подтолкнуло Илью Мечникова в 1887 году к решению покинуть Россию. Обида эта еще долго чувствовалась. Так, в 1907 году он напишет: "…Наука в России переживает продолжительный и тяжелый кризис. На науку не только нет спроса, но она находится в полнейшем загоне".

Однако в Европе его теорию фагоцитоза тоже поначалу не признавали. Особенно негативно настроен был крупнейший европейский авторитет, немецкий микробиолог Роберт Кох. Не помогло даже то, что Мечников демонстрировал ему свои экспериментальные результаты.

И хотя Мечников сохранил российское гражданство, продолжая бывать в России и по научным, и по личным делам, вся оставшаяся его жизнь была связана с Институтом Пастера в Париже. Причем поначалу Мечников уговорил Луи Пастера принять его на honorary position (почетную должность без оклада). Впрочем, дворянин, статский советник, владелец двух поместий в Малороссии, в материальном плане Илья Мечников был вполне обеспеченным человеком.




Однако он с тревогой ожидал каждого отклика на свои работы. Тем более что именно в это время стала популярной другая теория иммунитета – гуморальная, которую предложил выдающийся ученый Пауль Эрлих (1890). Согласно его гипотезе, главная роль в защите от инфекций принадлежит не клеткам, а открытым им антителам – специфическим молекулам, которые образуются в сыворотке крови в ответ на внедрение агрессора. Эта гениальная догадка нашла экспериментальное подтверждение лишь через десять лет, когда Родни Роберт Портер и Джералд Эдельман определили молекулярное строение антител.

Соперничество этих двух теорий – клеточной (фагоцитарной) и гуморальной – было настолько острым, что Мечников несколько оказывался на грани нервного срыва и даже пытался покончить жизнь самоубийством. Переживания ученого можно понять – у него-то результаты экспериментов были уже на руках!

Но в итоге в 1908 году Нобелевский комитет вынес решение: "Присудить Нобелевскую премию года по физиологии и медицине Илье Ильичу Мечникову и Паулю Эрлиху за работы по иммунизации". Самое забавное, что к тому времени оба ученых уже не занимались иммунологией.

26 мая 1909 года Илья Ильич Мечников, крупнейший ученый-биолог, заместитель директора Института Пастера в Париже выступал в Большой аудитории Политехнического музея в Москве. Был аншлаг. Нобелевский лауреат – второй нобелевский лауреат из России! – Мечников читал лекцию о кишечной флоре человека. На следующий день "Московские ведомости" сообщали: "Появление Мечникова было встречено овацией тысячной толпы…" Еще бы, ведь профессор Мечников предложил ни больше ни меньше путь к продлению жизни, лекарство от старости!

В своих трудах Études sur la nature humaine (1903; русский перевод – "Этюды о природе человека", 1904) и Essai de philosophie optimiste (1907; русский перевод – "Этюды оптимизма", 1907) Илья Мечников пришел к выводу, что старение и смерть в эволюции оказались важными элементами отбора. Однако, как считал Мечников, старение и смерть у человека преждевременны, а потому "не физиологичны".

"Исходною точкой теории Мечникова является прочно установленное ныне существование в природе человека многих несовершенств или «дисгармоний», по терминологии нашего ученого", – отмечал приват-доцент Императорского Петроградского университета Петр Юльевич Шмидт в популярном очерке "Борьба со старостью" (1915). Сравнительный анатом Видерсгейм насчитывал в общей сложности не менее 107 бесполезных, рудиментарных, как он считал, органов. Для Мечникова главной такой "дисгармонией" был толстый кишечник – своеобразный питомник для бактерий, которые выделяют ядовитые вещества, отравляющие в итоге организм и приводящие к смерти.

Мечников предлагал бороться против этих "гнилостных процессов в кишечнике" с помощью специальной кисломолочной диеты. Сам до конца жизни регулярно употреблял не только молочнокислые продукты, но и чистую культуру болгарской палочки (эта бактерия использовалась для изготовления так называемой болгарской простокваши, йогурта). Можно сказать, ставил эксперимент на себе. Тот же Петр Юльевич Шмидт признавал:

Трудно сказать пока, насколько такое рациональное питание в связи, разумеется, с принятием других гигиенических мер может служить к удлинению жизни. Все открытия И. И. Мечникова в этой области сделаны лишь несколько лет тому назад и не могли быть проверены на опыте достаточно продолжительном для того, чтобы можно было прийти к какому-нибудь окончательному выводу. Ясно, во всяком случае, что ослабление гнилостных процессов в кишечнике и уменьшение количества ядов, выделяемых толстыми кишками, должно отражаться благотворно на здоровье и на продлении жизни. Вопрос весь в том, насколько значительно такое продление, и на этот вопрос пока нельзя еще дать точного ответа!

Увы, и эксперимент, поставленный на себе Ильей Мечниковым, не дал ответов на эти вопросы. 14 декабря 1915 года французские врачи диагностировали у него тяжелейший миокардит, осложненный легочным инфарктом. "За месяц до смерти Илью Ильича перенесли в бывшую квартиру Пастера. Это доставило ему очень большое удовольствие, так как он был ближе к своей лаборатории. Изредка он еще надеялся вернуться в нее", – вспоминала его жена Ольга Николаевна.

Умер он в 4 часа 20 минут 15 июня 1916 года в возрасте 71 года. Тело И. И. Мечникова было кремировано, а урна с его прахом помещена на полку одного из шкафов в Парадной библиотеке Института Пастера. Там она находится и до сих пор.

Вообще, судьба братьев Мечниковых заставляет говорить о чуть ли не мистических поворотах в вопросах жизни и смерти…

Другой, если можно так сказать, стиль смерти, сугубо частный, исследовал Лев Николаевич Толстой в своей потрясающей повести "Смерть Ивана Ильича". "Описание простой смерти простого человека, описывая из него" – так формулировал себе задачу Лев Николаевич. План этот родился 2 июля 1881 года. В этот день умер от рака знакомый Толстого, член тульского окружного суда Иван Ильич Мечников (1836–1881), брат Ильи Ильича Мечникова.

А ведь у Ильи Ильича Мечникова был еще один старший брат – Лев Ильич…

Русский ученый-географ и революционер, итальянский офицер, японский и швейцарский профессор, этнограф, социолог, путешественник, художник, писатель, дипломат, политик… Тут сюжетов не для одного – для десятков! – авантюрных или приключенческих романов – жанр, который так любили в XIX веке. И все это вместилось в не такую уж и долгую жизнь (всего-то 50 лет) не обладавшего крепким здоровьем человека – Льва Ильича Мечникова. Будь судьба чуть-чуть благосклоннее к нему, он точно не уступил бы в известности своему младшему брату.

Российский географ и дальний родственник Льва Мечникова Владимир Иванович Евдокимов пишет:

Мечников был чрезвычайно одаренным ребенком. Он учился в Петербурге, в Училище правоведения, которое в 1852 году оставил по болезни – коксит. (На всю жизнь правая его нога осталась короче, он постоянно пользовался тростью или костылем, шил специальную обувь.) Детство провел на Харьковщине, образование получил главным образом домашнее.

В 1856 году поступил на медицинский факультет Харьковского университета. Но с первого же семестра был отчислен – за участие в студенческих беспорядках. В 1857 году, после смерти Николая I, у Мечникова появилась возможность поступить на физико-математический факультет Петербургского университета. Одновременно он стал посещать курсы Академии художеств, изучал восточные языки. (Вообще, Лев Мечников знал девять языков: французский, английский, немецкий, итальянский, испанский, польский, арабский, турецкий, японский.) Но и в Петербургском университете он проучился недолго – уже в 1858 году его исключили. Причина все та же – участие в студенческих "историях".

Знание языков помогло – Лев Мечников получил должность переводчика в дипломатической миссии по святым местам. А дальше – завертелось в ускоряющемся темпе…

С 1860 года Лев Ильич в Италии, и в Россию он уже не вернулся. В рядах гарибальдийцев участвовал в военных действиях. В боях за освобождение Неаполя от австрийцев был тяжело ранен – повреждены обе ноги и легкие. Выжил только благодаря заботе друзей, в особенности знаменитого французского писателя Александра Дюма-отца.

О друзьях надо сказать особо. Ведь среди них – Александр Герцен, Николай Огарев, Петр Кропоткин, Сергей Степняк-Кравчинский, Георгий Плеханов, Вера Засулич, Михаил Бакунин, Джузеппе Гарибальди… Последнего Лев Мечников замечательно описал в своих воспоминаниях "Записки гарибальдийца" (1861):

…Я мало видел Гарибальди, и видел обыкновенно в очень трудные минуты. До тех пор я знал его по рассказам, по печатным известиям и по фотографическим портретам, которые тайком покупал в Венеции за большие деньги. Я не предполагал, чтобы фотография, это механическое передавание действительности, могла так переиначивать личность человека. Увидя в первый раз Гарибальди, я спрашивал сам себя: но что же общего между этим прекрасным, выразительным и почти женски нежным лицом и тою грубою суровою физиономией гверильяса, снимок которой лежал в моей записной книжке.

А Бакунин, кстати, дал такую, слегка ироничную, характеристику самому Льву Мечникову, своему другу: "Много струн на вашей лире, милый Лев Ильич, только ни на одной вы не играете как виртуоз". И в каком-то смысле так оно и было.

Широта интересов его была поразительной, подчеркивает Владимир Евдокимов. Он полемизировал с Пьером-Жозефом Прудоном, совместно с Н. П. Огаревым издал "Землеведение для народа", написал историю противников государственности в России, знакомил русского читателя с европейской литературой, публиковал литературные произведения и очерки о своих путешествиях по Европе, освоил фотодело, организовал канал доставки нелегальной литературы в Россию, переводил с разных языков.

С 1865 года Лев Мечников обосновался в Женеве. Анархист, член бакунинского Альянса социалистической демократии, помогал участникам Парижской коммуны в 1871 году, вел подготовку к Гаагскому конгрессу Интернационала в Испании и во Франции… И всегда сильно нуждался.

В 1874 году, как отмечают все – немногочисленные, впрочем, – биографы Льва Мечникова, удача улыбнулась ему чуть ли не в первый и последний раз: японское министерство народного просвещения приглашало профессоров в Токийский университет, чтобы поставить там преподавание науки на европейском уровне. Мечников получил предложение читать лекции по русскому языку и организовать в Токио русскую школу. За один год он освоил японский язык. Но в 1876 году из-за малокровия вынужден был покинуть Японию и возвратиться в Женеву. В 1883 году Невшательская академия наук предложила ему занять кафедру сравнительной географии и статистики. Лев Ильич возглавлял ее до самой смерти…

1884–1888 годы Мечников посвятил главному труду, который предполагал назвать "Цель жизни". В нем он задумал объяснить жизнь как феномен планеты Земля. Однако успел написать только первую часть – книгу La civilisation et les grands fleuves historiques ("Цивилизация и великие исторические реки"). Она вышла на французском языке в 1889 году. Готовил работу к печати уже Элизе Реклю. Французский географ, историк и тоже анархист, член Парижского географического общества, Реклю в предисловии к этому труду отмечал:

Я знаю, что произведение Мечникова не принадлежит к числу тех, какие привлекают внимание широких кругов читающей публики; эта книга не будет иметь шумного успеха модного романа, но я сознаю, что эта книга откроет новую эру в истории науки.

Действительно, на русском языке она вышла только в 1899 году, и то с большими цензурными изъянами. А в полном виде была впервые опубликована только в 1924 году. Редактор того русского перевода Н. К. Лебедев неслучайно свою вступительную статью завершил словами: "Приходится лишь пожалеть, что автору не удалось выполнить целиком своего плана и осветить всю человеческую историю с точки зрения географа и анархиста".

А "человеческая история с точки зрения географа и анархиста" Льва Мечникова последовательно разделяется на эпоху речных цивилизаций, средиземноморскую и океаническую.

Мечников пишет:

Подобно тому как воды всякой великой реки в конце концов достигают моря, так и каждая речная цивилизация должна погибнуть или раствориться в каком-либо более широком культурном потоке или же развиться в более обширную морскую цивилизацию.

Но развитие морских цивилизаций на этом не останавливается. Постепенно международные коммуникации достигают такой степени насыщенности, что моря становятся тесны для них и человечество входит в период океанической цивилизации.

Однако широта охвата проблемы возникновения и развития цивилизаций не ограничивается в книге Мечникова только рассмотрением влияния рек. Вот как определял основную идею своего труда сам Лев Мечников:

Не придавая той доминирующей и исчерпывающей роли, которую ей приписывает [французский географ] Мужоль, мы тем не менее должны признать значительное влияние географической широты и климата вообще на развитие цивилизации. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на карту годичных изотермических линий. Основываясь на этой карте, мы можем сказать, что самые значительные на земле города и селения сгруппированы между двумя крайними изотермическими линиями в +16° и +4°. Изотерма в +10° с достаточной точностью определяет центральную ось этого климатического и культурного пояса; на этой линии сгруппированы богатейшие и многолюднейшие города мира: Чикаго, Нью-Йорк, Филадельфия, Лондон, Вена, Одесса, Пекин. К югу от изотермы в +16°, в виде исключения, рассеяно несколько городов с населением более чем в сто тысяч человек: Мексико (имеется в виду Мехико. – А. В.), Новый Орлеан, Каир, Александрия, Тегеран, Калькутта, Бомбей, Мадрас, Кантон. Северная граница или изотерма +4° имеет более абсолютный характер: к северу от нее нет значительных городов кроме Виннипега (в Канаде) и Тобольска и Иркутска (в Сибири). Наконец, на изотерме +0° расположены лишь очень небольшие поселения, как, например, Туруханск, Якутск, Верхоянск и другие места ссылки, куда русское царское правительство ссылает на медленную смерть своих политических противников.

Мы можем, конечно, сегодня снисходительно улыбнуться насчет "нескольких городов с населением более чем в сто тысяч человек (Мексико, Новый Орлеан, Каир, Александрия, Тегеран, Калькутта, Бомбей, Мадрас, Кантон)". Но в главном-то Лев Мечников, как выясняется, был абсолютно прав: "В жарком поясе, несмотря на роскошную флору и фауну, до сих пор также не возникло прочной цивилизации, которая занимала бы почетную страницу в летописях человечества".

Вся дальнейшая история науки только подтверждает правоту Льва Мечникова. В конце 2015 года американские ученые опубликовали в журнале Nature результаты очень любопытного экономико-географического исследования: идеальная среднегодовая температура для экономически успешного развития – 13 °С. Государства, где этот климатический показатель выше, то есть более жаркие страны, почти неизбежно показывают и худшие экономические результаты, они чуть ли не обречены на сниженную производительность труда. И число таких стран, климатических изгоев, будет из-за глобального потепления неуклонно расти.

Нормальная температура человеческого тела заключена в очень узком интервале: 36,6 ± 1°. Как оказывается, нормальная температура экономического тела общества тоже колеблется вокруг вполне определенной величины: 13 °С. А ведь именно об этом еще за 125 лет до американцев писал создатель первой русской геополитической системы Лев Мечников.

Шаг влево, шаг вправо в сторону от неких средних климатических параметров – и социально-экономическое развитие оказывается под вопросом. И можно только поражаться научной прозорливости Мечникова, когда он пишет:

…Изотермические линии действительно образуют границы той области, которую можно назвать ареной исторических цивилизаций. Эти границы, будучи не вполне определенными и постоянными, совпадают, однако, за весьма немногими исключениями, северная – с изотермой +4°, а южная – с изотермой +20° или +22°, не более…

30 июня 1888 года Лев Ильич Мечников скончался от эмфиземы легких в возрасте 50 лет в швейцарском городе Кларансе. Похоронен был на местном кладбище. Могила утрачена.

В мире как дома

Свет в окошке: краткая история лампочки. Павел Яблочков и Александр Лодыгин

Тим Скоренко

И Яблочков, и Лодыгин были "временными" эмигрантами. Они не собирались покидать родину навсегда и, достигнув успеха в Европе и Америке, вернулись обратно. Просто Россия во все времена "стопорила", как сегодня модно говорить, инновационные разработки, и порой проще было поехать во Францию или США и там "продвинуть" свое изобретение, а потом триумфально вернуться домой известным и востребованным специалистом. Это можно назвать "технической эмиграцией" – не из-за нищеты или нелюбви к родным разбитым дорогам, а именно с целью оттолкнуться от заграницы, чтобы заинтересовать собой и родину, и мир.

Судьбы этих двух талантливых людей очень похожи. Оба родились осенью 1847 года, служили в армии на инженерных должностях и почти одновременно уволились в близких чинах (Яблочков – поручика, Лодыгин – подпоручика). Оба в середине 1870-х сделали важнейшие изобретения в области освещения, развивали их в основном за границей, во Франции и США. Правда, позже их судьбы разошлись, о чем мы также поговорим в этой главе.

Итак, свечи и лампы.

Нити накаливания

Первым делом стоит заметить, что Александр Николаевич Лодыгин не изобрел лампу накаливания. Как не сделал этого и Томас Эдисон, которому Лодыгин в итоге продал ряд своих патентов. Формально пионером использования для освещения раскаленной спирали стоит считать шотландского изобретателя Джеймса Боумана Линдси. В 1835 году в городе Данди он провел публичную демонстрацию освещения пространства вокруг себя с помощью раскаленной проволоки. Он показывал, что такой свет позволяет читать книги без применения привычных свечей. Однако Линдси был человеком множества увлечений и светом больше не занимался – это был лишь один из череды его "фокусов".

А первую лампу со стеклянной колбой в 1838 году запатентовал бельгийский фотограф Марселлен Жобар. Именно он ввел ряд современных принципов лампы накаливания – откачал из колбы воздух, создав там вакуум, применил угольную нить и так далее. После Жобара было еще много электротехников, внесших свой вклад в развитие лампы накаливания, – Уоррен де ла Рю, Фредерик Маллинс (де Молейнс), Жан Эжен Робер-Уден, Джон Веллингтон Старр и другие. Робер-Уден, к слову, вообще был иллюзионистом, а не ученым – лампу он спроектировал и запатентовал в качестве одного из элементов своих технических трюков. Так что к появлению на "ламповой арене" Лодыгина все уже было готово.

Родился Александр Николаевич в Тамбовской губернии в семье знатной, но небогатой, поступил, как многие дворянские отпрыски того времени, в кадетский корпус (сперва в подготовительные классы в Тамбове, затем – в основное подразделение в Воронеже), служил в 71-м Белевском полку, учился в Московском юнкерском пехотном училище (ныне – Алексеевское), а в 1870-м ушел в отставку, потому что душа его к армии не лежала.

В училище он готовился по инженерной специальности, и это сыграло не последнюю роль в его увлечении электротехникой. После 1870-го Лодыгин плотно занялся работой над совершенствованием лампы накаливания, а заодно вольнослушателем посещал Петербургский университет. В 1872 году он подал заявку на изобретение под названием "Способ и аппараты электрического освещения" и двумя годами позже получил привилегию. Впоследствии он запатентовал свое изобретение в других странах.

Что же изобрел Лодыгин?

Лампочку накаливания с угольным стержнем. Вы скажете – так ведь еще Жобар использовал подобную систему! Да, безусловно. Но Лодыгин, во-первых, разработал намного более совершенную конфигурацию, а во-вторых, догадался, что вакуум – не идеальная среда и увеличить КПД и срок службы можно, наполнив колбу инертными газами, как делается в подобных лампах сегодня. Именно в этом был прорыв мирового значения.

Он основал компанию "Русское товарищество электрического освещения Лодыгин и К°", был успешен, работал над множеством изобретений, в том числе, кстати, над водолазным оборудованием, но в 1884-м был вынужден покинуть Россию по политическим причинам. Да, из-за них уезжали во все времена. Дело было в том, что смерть Александра II от бомбы Гриневицкого привела к массовым облавам и репрессиям в среде сочувствующих революционерам. В основном это была творческая и техническая интеллигенция – то есть общество, в котором вращался Лодыгин. Уехал он не от обвинений в каких-либо противоправных действиях, а скорее от греха подальше.




До того он уже работал в Париже, а теперь перебрался в столицу Франции жить. Правда, созданная им за рубежом компания довольно быстро разорилась (бизнесменом Лодыгин был очень сомнительным), и в 1888 году он переехал в США, где устроился на работу в Westinghouse Electric ("Вестингауз электрик"). Джордж Вестингауз привлекал к своим разработкам ведущих инженеров со всего мира, порой перекупая их у конкурентов.

В американских патентах Лодыгин закрепил за собой первенство в разработке ламп с нитями накаливания из молибдена, платины, иридия, вольфрама, осмия и палладия (не считая многочисленных изобретений в других сферах, в частности патента на новую систему электрических печей сопротивления). Вольфрамовые нити используются в лампочках и сегодня – по сути, Лодыгин в конце 1890-х придал лампе накаливания окончательный вид. Триумф ламп Лодыгина пришелся на 1893 год, когда компания Вестингауза выиграла тендер на электрификацию Всемирной выставки в Чикаго. По иронии судьбы позже, перед отъездом на родину, патенты, полученные в США, Лодыгин продал вовсе не Вестингаузу, а General Electric Томаса Эдисона.

В 1895 году он снова переехал в Париж и там женился на Алме Шмидт, дочери немецкого эмигранта, с которой познакомился в Питтсбурге. А еще спустя 12 лет Лодыгин с женой и двумя дочерьми вернулся в Россию – всемирно известным изобретателем и электротехником. У него не было проблем ни с работой (он преподавал в Электротехническом институте, ныне СПбГЭТУ "ЛЭТИ"), ни с продвижением своих идей. Он занимался общественно-политической деятельностью, работал над электрификацией железных дорог, а в 1917-м с приходом новой власти снова уехал в США, где его приняли весьма радушно.

Пожалуй, Лодыгин – это настоящий человек мира. Живя и работая в России, Франции и США, он везде добивался своего, везде получал патенты и внедрял свои разработки в жизнь. Когда в 1923 году он умер в Бруклине, об этом написали даже газеты РСФСР.

Именно Лодыгина можно назвать изобретателем современной лампочки в большей мере, нежели любого из его исторических конкурентов. Но вот основоположником уличного освещения был вовсе не он, а другой великий русский электротехник – Павел Яблочков, не веривший в перспективы ламп накаливания. Он шел своим путем.

Свеча без огня

Как отмечалось выше, жизненные пути у двух изобретателей были сперва схожи. По сути, можно просто скопировать часть биографии Лодыгина в этот подраздел, заменив имена и названия учебных заведений. Павел Николаевич Яблочков тоже родился в семье мелкопоместного дворянина, учился в Саратовской мужской гимназии, затем – в Николаевском инженерном училище, откуда вышел в чине инженера-подпоручика и отправился служить в 5-й саперный батальон Киевской крепости. Служил он, правда, недолго и менее чем через год вышел в отставку по здоровью. Другое дело, что на гражданском поприще толковой работы не нашлось, и еще через два года, в 1869-м, Яблочков вернулся в армейские ряды и для повышения квалификации был откомандирован в Техническое гальваническое заведение в Кронштадте (ныне – Офицерская электротехническая школа). Именно там он всерьез заинтересовался электротехникой – заведение готовило военных специалистов для всех связанных с электричеством работ в армии: телеграфа, систем подрыва мин и так далее.

В 1872 году 25-летний Яблочков окончательно ушел в отставку и начал работу над собственным проектом. Он справедливо считал лампы накаливания бесперспективными: действительно, на тот момент они были тусклыми, энергозатратными и не слишком долговечными. Куда больше Яблочкова интересовала технология дуговых ламп, которую в самом начале XIX века независимо друг от друга стали разрабатывать двое ученых – русский Василий Петров и англичанин Гемфри Дэви. Оба они в одном и том же 1802 году (хотя относительно даты "презентации" Дэви есть разночтения) представили перед высшими научными организациями своих стран – Королевским институтом и Петербургской академией наук – эффект свечения дуги, проходящей между двух электродов. На тот момент практического применения этому явлению не было, но уже в 1830-х начали появляться первые дуговые лампы с угольным электродом. Наиболее известным инженером, разрабатывавшим такие системы, был англичанин Уильям Эдвардс Стейт, получивший ряд патентов на угольные лампы в 1834–1836 годах и, что главное, разработавший важнейший узел подобного устройства – регулятор расстояния между электродами. В этом крылась основная проблема угольной лампы: по мере того как электроды выгорали, расстояние между ними увеличивалось, и их нужно было сдвигать, чтобы дуга не погасла. Патенты Стейта использовались как базовые множеством электротехников по всему миру, а его лампы освещали ряд павильонов на Всемирной выставке 1851 года.

Яблочков же задался целью исправить основной недостаток дуговой лампы – необходимость обслуживания. Около каждой лампы должен был постоянно присутствовать человек, подкручивающий регулятор. Это сводило на нет преимущества и яркого света, и относительной дешевизны изготовления.

В 1875 году Яблочков, так и не найдя применения своим умениям в России, уехал в Париж, где устроился инженером в лабораторию знаменитого физика Луи-Франсуа Бреге (его дед основал часовую марку Breguet) и сдружился с его сыном Антуаном. Там в 1876 году Яблочков получил первый патент на дуговую лампу без регулятора. Суть изобретения состояла в том, что длинные электроды располагались не концами друг к другу, а рядом, параллельно. Они были разделены слоем каолина – материала инертного и не позволяющего дуге возникнуть по всей длине электродов. Дуга появлялась только на их концах. По мере выгорания видимой части электродов каолин плавился и свет спускался вниз по электродам. Горела такая лампа не более двух-трех часов – но зато невероятно ярко.

"Свечи Яблочкова", как прозвали новинку журналисты, снискали сумасшедший успех. После демонстрации ламп на лондонской выставке сразу несколько компаний выкупили у Яблочкова патент и организовали массовое производство. В 1877 году первые "свечи" загорелись на улицах Лос-Анджелеса (американцы купили партию сразу после публичных демонстраций в Лондоне, еще до серийного производства). 30 мая 1878 года первые "свечи" зажглись в Париже – около Оперы и на площади Звезды. Впоследствии лампы Яблочкова освещали улицы Лондона и ряда американских городов.

Как же так, спросите вы, они же горели всего два часа! Да, но это было сравнимо со временем "работы" обычной свечи, и при этом дуговые лампы были невероятно яркими и более надежными. И да, фонарщиков требовалось много – однако не больше, чем для обслуживания повсеместно использовавшихся газовых фонарей.

Но подступали лампы накаливания: в 1879 году британец Джозеф Суон (впоследствии его компания сольется с компанией Эдисона и станет крупнейшим осветительным конгломератом в мире) поставил около своего дома первый в истории фонарь уличного освещения с лампой накаливания. За считаные годы эдисоновские лампы сравнялись по яркости со "свечами Яблочкова", имея при том значительно более низкую стоимость и время работы 1000 часов и более. Короткая эпоха дуговых ламп завершилась.

В целом это было логично: безумный, невероятный взлет "русского света", как называли "свечи Яблочкова" в США и Европе, не мог продолжаться долго. Падение стало еще более стремительным – уже к середине 1880-х годов не осталось ни одного завода, который производил бы "свечи". Впрочем, Яблочков работал над различными электросистемами и пытался поддерживать свою былую славу, ездил на конгрессы электротехников, выступал с лекциями, в том числе в России.

Окончательно он вернулся в 1892 году, причем потратив сбережения на выкуп собственных же патентов у европейских правообладателей. В Европе его идеи уже были никому не нужны, а на родине он надеялся найти поддержку и интерес. Но не сложилось: к тому времени из-за многолетних экспериментов с вредными веществами, в частности с хлором, здоровье Павла Николаевича начало стремительно ухудшаться. Подводило сердце, подводили легкие, он перенес два инсульта и скончался 19 (31) марта 1894 года в Саратове, где жил последний год, разрабатывая схему электрического освещения города. Ему было 47 лет.

Возможно, если бы Яблочков дожил до революции, он повторил бы судьбу Лодыгина и уехал бы во второй раз – теперь уже навсегда.

Сегодня дуговые лампы получили новую жизнь – по этому принципу работает ксеноновое освещение во вспышках, автомобильных фарах, прожекторах. Но значительно более важным достижением Яблочкова является то, что он первым доказал: электрическое освещение общественных пространств и даже целых городов – возможно.

В мире как дома

Ковалевские и мир вокруг них

Сергей Ястребов

Истоки

Братья Ковалевские принадлежали к известному западно-русскому дворянскому роду. Оба получили прекрасное домашнее образование, оба были совсем еще юными пристроены в престижные места: Александр – в Корпус инженеров путей сообщения (где учили перспективной и востребованной "высокой технологии" – строительству железных дорог), а Владимир – в Императорское училище правоведения (привилегированное учебное заведение, рассчитанное на подготовку юристов высшей квалификации, будущих государственных деятелей). По характеру, однако, братья оказались совершенно разными людьми. Старший, Александр, уже в 18 лет решительно оставил инженерное дело ради естественных наук, поступил в Петербургский университет, потом уехал учиться в Гейдельберг, затем в Тюбинген, откуда вернулся в Петербург, чтобы получить экстерном диплом. На первых курсах увлекся было химией, но вскоре переключился на биологию и от этого выбора не отклонялся уже никогда. Оставшиеся 40 лет своей жизни (1861–1901) он целиком посвятил работе исследователя-биолога. Преподавать не любил (хотя, если приходилось, вел занятия отлично), популяризацию науки по преимуществу игнорировал, от административных дел, когда они накапливались в больших дозах, и вовсе заболевал. Зато на исследования не жалел сил. Блестящий пример гармоничного человека, который, раз и навсегда "найдя себя", десятилетие за десятилетием ровно, спокойно, неутомимо занимался любимым делом.

Конец ознакомительного фрагмента.