Вы здесь

Люди зимы. Наши дни. 2 января (Дженнифер Макмахон, 2014)

Наши дни. 2 января

Рути

Снежинки плясали в свете фар пикапа, описывая кривые, пьяные круги и затейливые спирали. Шипованная резина хорошо держала заснеженную дорогу, но на поворотах Базз почти не снижал скорость, и тогда машину заносило так сильно, что она оказывалась в опасной близости к обочине, на которой громоздились высокие, косматые сугробы, какие можно увидеть только в сельской местности вдоль проселочных дорог с одной полосой движения.

– Выключи фары, – сказала наконец Рути. Они подъехали уже достаточно близко к ее дому, а она не хотела, чтобы мать опять устроила скандал из-за того, что она возвращается так поздно. Черт!.. В конце концов, ей уже исполнилось девятнадцать, и она может возвращаться, когда захочет. Кто дал матери такое право – указывать ей, во сколько она должна быть дома?

Повернувшись к Баззу, Рути схватила бутылку мятного джина, которую он держал, зажав между бедрами, и сделала хороший глоток прямо из горлышка. Потом она отыскала в кармане теплой зимней парки флакончик «Визина» и, запрокинув голову, попыталась закапать в каждый глаз по одной капле, но на ходу это было сделать непросто. Рути облила себе лекарством все лицо, прежде чем в глазах защипало.

Рути и Базз возвращались с вечеринки, которую их друзья устроили в амбаре у Трейсеров. Сначала они прикончили десятигаллоновый бочонок пива, оставшийся от встречи Нового года, а потом забили по косяку из травы, которую принесла Эмили. Усевшись в кружок вокруг керосинового обогревателя, они долго толковали о том, какая мерзость эта зима, как она успела им надоесть и как всё чудесным образом изменится, когда наступит весна. И Рути, и Базз, и Эмили, и остальные участники попойки окончили школу еще в прошлом июне, и вот – застряли в осточертевшем Уэст-Холле – в этой черной дыре на задворках Вселенной, вырваться из которой оказалось намного сложнее, чем представлялось когда-то каждому из них. А обиднее всего было то, что многим их одноклассникам и друзьям это удалось, и сейчас они блаженствовали в больших южных городах, где снега и холодов в глаза не видели – в Майами, в Санта-Круз и прочих центрах цивилизации.

Рути, разумеется, тоже мечтала уехать. Больше того, она сделала все, чтобы ее мечта осуществилась, подав документы сразу в несколько учебных заведений в Калифорнии и Нью-Мехико. Рути хотелось изучать деловое администрирование, которое она считала самой подходящей возможностью для карьерного роста, но мать сказала, что в этом году ничего не выйдет – у них просто нет столько денег, чтобы платить за учебу.

Да, они с матерью и сестрой всегда жили очень скромно – много ли выручишь, продавая на рынке свежие яйца и овощи? Кроме того, мать подрабатывала, продавая шерстяные носки, шапки и шарфы ручной вязки. Вещи ее работы расходились хорошо: их охотно брали и ремесленные лавки, и магазины, специализировавшиеся на продаже продукции фермерских хозяйств, но и это занятие приносило не слишком много, поэтому мать часто не продавала, а меняла продукты и вязаные вещи на что-то, что было им необходимо. Новой одежды они почти не покупали, а если в доме вдруг ломалась какая-то вещь, ее ремонтировали, а не заменяли. С раннего детства Рути привыкла не выпрашивать у матери ничего, что они не могли себе позволить. Если она все-таки заикалась о том, как хорошо было бы ей иметь такие же кроссовки или ветровку, в каких ходило большинство одноклассников, мать смотрела на нее с нескрываемым неодобрением и напоминала, что у нее хватает вполне приличной одежды (пусть даже эта одежда была приобретена в магазине ношеных вещей и иногда на ней еще сохранялись нашитые внутри метки с именами других детей).

И вот теперь мать решила, что будет лучше всего, если Рути останется в Уэст-Холле и отучится хотя бы год в местном муниципальном колледже. Она даже предложила платить дочери какие-то деньги, если та поможет ей с продажей яиц. Отныне Рути должна была вести учетные книги, кормить кур, собирать яйца и поддерживать чистоту в курятнике.

«Ты ведь хочешь изучать бизнес, – сказала ей мать. – Разве практическая работа не лучший способ чему-то научиться?»

«Знаешь, мама, – ответила на это Рути, – торговля яйцами на фермерском рынке – это не совсем то, о чем я мечтала всю жизнь».

«Но ведь это только для начала, – возразила мать. – Кроме того, с тех пор как умер твой отец, мне совершенно некому помочь, а помощь – видит бог! – мне очень нужна. Потерпи хотя бы год, – добавила она. – Будущей весной ты сможешь снова подать документы куда захочешь, а я постараюсь накопить денег, чтобы помочь тебе оплатить учебу».

Рути пыталась спорить. Она рассказывала матери о студенческих займах, грантах и стипендиях, которые получают лучшие студенты, но та решительно отказывалась заполнять соответствующие формы, считая, что бумажные документы – это только еще один способ, с помощью которого Большой брат осуществляет тотальную слежку за гражданами. Федеральной власти, твердила мать точно заклинание, нельзя доверять, даже когда она дает ссуды студентам университетов и колледжей. Ты и оглянуться не успеешь, как окажешься винтиком Системы. А Системы отец и мать Рути избегали всю свою сознательную жизнь.

«Если бы твой отец был сейчас с нами, все было бы иначе», – сказала она, и Рути подумала, что это похоже на правду, хотя ее всегда нервировало, когда мать говорила об отце так, словно он не скончался от сердечного приступа два года назад, а уехал куда-то далеко, бросив их без средств к существованию.

Да, если бы папа был жив, все было бы иначе! Он понимал Рути как никто другой, знал, как сильно ей хочется уехать подальше от Уэст-Холла. Уж наверное, он постарался бы сделать все, чтобы ее заветная мечта осуществилась.

«Разве это так плохо – прожить в родном доме еще один год?» – ласково спросила мать, погладив Рути по непокорным черным кудряшкам.

«Еще как плохо!» – хотела ответить Рути, но ей вдруг вспомнился Базз, который вообще не подавал никуда никаких документов. Вместо этого сразу после школы он начал работать в мастерской своего дяди, которая занималась приемом и утилизацией металлолома. Работа была тяжелая и грязная, зато у Базза всегда водились деньги, к тому же сданные в лом древние автомобили, комбайны, сеялки и другое сельхозоборудование служило для него неисчерпаемым источником самых причудливых деталей, из которых Базз с помощью электросварки создавал свои «скульптуры»: чудовищ, роботов, пришельцев. Просторная площадка перед дядиным домом была вся уставлена творениями Базза, и, надо сказать, большинство из них были по-своему интересны. Несколько скульптур Базз даже ухитрился продать заезжим туристам, заработав на каждой чуть ли не больше своей недельной зарплаты.

С Баззом Рути познакомилась, когда училась в выпускном классе – на пивной вечеринке, которая проходила в начале октября на Земляничном лугу. На вечеринку Рути пригласила ее одноклассница Эмили Смит, которая была влюблена в парня по имени Эдам. Эдам окончил школу годом раньше и поступил в технический колледж штата. Базз был его двоюродным братом, и в тот день Эдам привез его с собой.

Когда вечеринка была в самом разгаре, Рути, ее одноклассница, Эдам и Базз оставили друзей допивать пиво у костра, а сами отправились на старое городское кладбище, которое находилось поблизости. Пока Эдам и Эмили обжимались под покосившимся гранитным крестом, Рути, чувствовавшая себя в обществе малознакомого парня крайне неловко, попыталась завести с Баззом светский разговор. Тот, впрочем, отвечал на ее расспросы довольно охотно. Так Рути узнала, что хотя отец и дядя Базза были местными, сам он жил с матерью в Барре, ходил там в школу и посещал курсы автомехаников при Баррском техническом центре.

«Мне нравятся автомобили, – сказал он, пожимая плечами, пока они пили из пластиковых стаканчиков дешевое пиво, большую пластмассовую бутылку которого Базз захватил с собой на кладбище. – Но еще больше я люблю их чинить. Говорят, у меня талант – я что хочешь могу отремонтировать. Эдам участвует в автогонках на Громовой Тропе, в этом году он пригласил меня в свою команду в качестве механика. Ты когда-нибудь видела эти гонки?»

Рути отрицательно покачала головой и сделала несколько шагов по тропе. Насколько она могла судить, у Эмили и Эдама дело сладилось, и ей захотелось поскорее вернуться к костру. Неотесанный автомеханик, пусть и талантливый, мало ее интересовал.

«Я так и думал, – сказал Базз. – Слушай, а ты когда-нибудь слышала о Чертовых Пальцах? Здесь рядом с городом есть холм с таким названием, и он…»

Рути невольно замедлила шаг.

«Я там живу. Совсем рядом».

«Да ты что, правда? Говорят, это очень странное место – сами Чертовы Пальцы, я имею в виду. Ты никогда не думала, что эти скалы выглядят так, будто их там кто-то установил?» – Базз тоже остановился и прислонился плечом к поросшему лишайником могильному камню.

Рути пожала плечами. Она никогда не задумывалась о подобных вещах. Для нее Чертовы Пальцы были вещью вполне привычной, хотя и жутковатой, и она никогда не думала об их возможном происхождении.

«А ты веришь в пришельцев?» – спросил Базз, заговорщически понизив голос.

«Ты имеешь в виду – в пришельцев из космоса? – уточнила она и снова покачала головой: – Скорее нет, чем да».

Базз задумчиво вертел в пальцах опустевший стаканчик.

«Это моя теория, – сказал он несколько смущенно, но тут же выпрямился и с вызовом взглянул на Рути. – Лично я абсолютно уверен, что эти пять камней поставили на вершине холма именно пришельцы! – заявил он. – Я несколько раз поднимался туда, и… По-моему, это должно быть очевидно. У дяди в мастерской я работаю над скульптурной композицией, которая так и называется – «Чертовы Пальцы». Не хочешь как-нибудь на нее взглянуть?»

«Над скульптурной композицией? – Рути и удивилась, и заинтересовалась. Остановившись, она отступила назад и внимательно посмотрела на Базза. – Ты увлекаешься скульптурой?..»

Остаток ночи они проговорили об искусстве, о НЛО, о фильмах, которые они видели, о перспективах, которые открывает перед человеком диплом по специальности «деловое администрирование», о том, что́ они оба чувствовали, живя в семьях, где их никто не понимал и не мог понять. Разговаривая, они бродили по старому кладбищу, время от времени останавливаясь, чтобы прочесть высеченные на камнях имена и даты, и пытаясь представить, какую жизнь прожили лежавшие под ними люди, как и отчего они умерли.

«Посмотри-ка, – говорил Базз, проводя кончиками пальцев по полустершимся буквам на простом гранитном обелиске. – Ее звали Эстер Джемисон, и ей было только девять, когда она умерла. Как грустно, правда? Она же, по сути, была еще ребенком – и вот оказалась в могиле!..»

«Да», – соглашалась Рути. Ей и в самом деле было жаль неведомую Эстер, умершую, по всей видимости, от какой-то болезни чуть не за век до ее собственного рождения.

После этой вечеринки они начали встречаться достаточно регулярно и вскоре стали настоящей «парочкой». Остаться дома еще на год, если это означало продолжать встречаться с Баззом – против этого Рути нисколько не возражала. Сидеть с ним рядом в теплой кабине пикапа и потягивать пиво или джин, пока машина мчится сквозь ночь и пургу – ради таких моментов она готова была пожертвовать многим. О том, что́ ждет ее дома, Рути думать не хотелось, и она не думала, наслаждаясь тем, что было здесь и сейчас.

Базз словно прочитал ее мысли.

– Как думаешь, твоя мама уже легла? – осторожно спросил он.

– Хорошо бы, – кивнула Рути. – Это решило бы половину проблем. – О том, что другая половина все равно настигнет ее утром, она предпочла не упоминать.

– Да, она у тебя ранняя пташка – ложится с курами, встает с петухами, – заметил Базз, и Рути засмеялась: сравнение ей понравилось. Базз, впрочем, был прав, причем его слова относились не только к ее матери, но и ко всему городу: не успевало на улицах по-настоящему стемнеть, а большинство жителей Уэст-Холла уже покрепче запирали двери и ложились спать. Детей укладывали еще раньше. Дело, однако, было вовсе не в том, что Уэст-Холл находился в сельскохозяйственном районе и большинство его обитателей, хоть и величали себя горожанами, но продолжали придерживаться крестьянского уклада жизни. В последнее время город жил в постоянном напряжении, причиной которого стало таинственное исчезновение шестнадцатилетней Уиллы Люс.

Это случилось сравнительно недавно – в начале декабря. Уилла пропала, возвращаясь от подруги, жившей всего-то в полумиле от ее дома. Никаких следов девушки так и не нашли. А незадолго до этого кто-то перерезал глотки двум овцам и одной корове, остававшимся на ночь на одном из зимних пастбищ. Туши остались нетронутыми, значит, это сделал не зверь, но кто?.. Никаких следов на снегу пастухи не видели и объяснить происшедшее не могли.

Этого хватило, чтобы город встревожился. Старожилы к тому же сразу припомнили похожие случаи из прошлого, отчего владевшее всеми напряжение только усилилось. Насколько было известно Рути, таких случаев было несколько. Так, в 1952 году в окрестностях городка пропал десятилетний мальчишка, который на глазах приятелей забрался в какую-то пещеру, да так и не вернулся назад. Ни следов, ни тела так и не нашли, хотя пропавшего искала полиция с собаками.

Почти два десятилетия спустя, в 1973-м, точно так же бесследно пропал в лесу отбившийся от товарищей охотник. Он так и не вышел к лагерю, хотя был едва ли не самым опытным следопытом и к тому же отлично знал окрестности.

Самым известным было исчезновение в 1982 году студентки колледжа, которая отправилась со своим бойфрендом на прогулку в холмы. Молодой человек вернулся домой один. Он был с ног до головы забрызган кровью, но рассказать ничего не мог: что-то настолько потрясло его, что он лишился дара речи и в ответ на все вопросы только бессмысленно мычал. От потрясения парень так и не оправился. Судя по всему, он не только утратил способность говорить, но и повредился в уме, но, несмотря на это, а также на то, что тело его подружки так и не было найдено, ему все же предъявили обвинение в убийстве. Из этого, однако, ничего не вышло: прямо из зала суда парня увезли в психиатрическую больницу штата.

«Уэст-холльский треугольник» – так люди прозвали прилегающую к городу холмистую, поросшую густыми лесами местность. Исчезновения объясняли то происками секты сатанистов, то появлением в окрестностях безумного маньяка-убийцы, то прилетом инопланетян (как делали это Базз и несколько его друзей), то наличием где-то между холмами таинственного портала, ведущего не то в параллельную вселенную, не то вообще бог знает куда.

Рути, однако, не верила ни в одну из этих версий, считая их просто дерьмовыми выдумками спятивших от страха взрослых. Все имеет естественное объяснение, думала она. Пожалуй, только насчет коровы и овец Рути испытывала сомнения, однако ей казалось, что несчастных животных могли зарезать городские хулиганы – в Уэст-Холле хватало безбашенных молодых подонков, которым некуда было девать время и силы. Мальчишка и охотник, скорее всего, просто заблудились в лесах, занимавших многие сотни акров. Этот вариант казался ей вполне вероятным – она неплохо представляла себе, как это бывает. Сбившись с дороги, человек рано или поздно устает шагать неизвестно куда; отчаявшийся, замерзший, проголодавшийся, он находит укромное местечко, где можно прилечь или даже поспать. Заснуть в лесу и впрямь легко, а вот проснуться… Летом ослабевшего путника прикончат дикие звери, а зимой до него доберется мороз. В лучшем случае от человека останется лишь несколько костей, которые не успели растащить койоты и другие хищники, да и те могут попасться на глаза лесникам, охотникам или грибникам лишь через много лет. А могут вообще никогда не попасться. Что же касалось студента и его подружки, то Рути полагала: парень действительно сошел с ума и прикончил девушку. Звучало это, конечно, дико, но она знала, что подобные вещи случаются – и гораздо чаще, чем принято считать.

Исчезновение Уиллы Люс и вовсе не было для нее загадкой. Рути казалось – она точно знает, как было дело. В тот день, выйдя от подруги, Уилла пошла вовсе не домой, а в другую сторону. Пятнадцати минут ей должно было хватить, чтобы добраться до федерального шоссе и остановить попутку, движущуюся на запад (или в любую другую сторону, лишь бы подальше от Уэст-Холла). Именно так не раз поступала в своем воображении сама Рути, когда город, ферма, куриные яйца, безденежье и прочее доставали ее буквально до печенок. Да и какой подросток в Уэст-Холле не мечтал смыться отсюда? Ни в городке, ни в его окрестностях не было ровным счетом ничего, что могло бы заставить Рути остаться. Самая маленькая в мире бакалейная лавка?.. Самый убогий универсальный магазин с не обновлявшимся несколько лет ассортиментом?.. Книжная лавка, предлагавшая читателям в качестве новейшей литературы бестселлеры шестидесятых?.. Кафе с непомерными ценами?.. Антикварный магазинчик, где продавалась ободранная мебель казенного вида, относившаяся все к той же эпохе «незабвенных шестидесятых»?.. А может, ее должен был соблазнить ветхий танцпол, где подгнившие доски пола каждую минуту готовы были провалиться (именно по этой причине в последнее время зал чаще всего использовался для собраний пожилых леди, которые не танцевали, а тихо-мирно играли в бинго и бридж)?.. Ну уж нет, думала Рути. Она была уверена – ей совершенно нечего делать в городке, где единственными развлечениями были редкие свадьбы да субботний фермерский базар.

Глубоко вздохнув, Рути нащупала лежащую на руле руку Базза и положила сверху свою теплую ладонь. Ладонь Базза была грубая, покрытая мозолями и следами от ожогов, а с кожи не сходили пятна машинного масла, хотя руки Базз мыл достаточно часто – иногда даже со специальным мылом, которое, как она знала, продавалось в магазине автозапчастей. В призрачном зеленоватом свете, исходившем от приборной доски, Рути хорошо видела его лицо: надвинутую на лоб бейсбольную кепку с изображением головы инопланетянина, прищуренные глаза, устремленные на заснеженную дорогу впереди, четко очерченные губы, упрямый подбородок, который не скрывал даже поднятый воротник потрепанной рабочей куртки со множеством карманов, битком набитых всякими мелкими предметами, из которых, как ей порой казалось, и состоял сам Базз. Здесь были сигареты, зажигалка, ледерменовский мультитул в чехле, бандана, миниатюрный, но сильный бинокль, ручка-фонарик, мобильник и много чего еще.

Пожалуй, больше всего Рути любила, когда они вдвоем ездили кататься на его мощном пикапе-внедорожнике. Уже несколько раз Базз возил ее в холмы «охотиться на НЛО», как он сам это называл. Остановив машину где-нибудь на склоне, они пили из большого термоса горячий кофе с бренди или пиво из жестяных банок, и Базз снова и снова рассказывал, как однажды он ездил со своим лучшим другом Трейсером на «охоту» к ферме Бемисов и как в темноте они заметили странный огонек. «Он подмигивал и пульсировал, становясь все ярче и все заметнее, – говорил Базз. – Сначала огонек оставался на месте, потом поднялся вверх по склону холма, а затем снова спустился к кукурузному полю». Именно тогда, утверждал Базз, они с Трейсером заметили небольшое существо, точнее – какой-то светло-серый силуэт, который с непостижимым проворством двигался сквозь заросли кукурузы». По его словам, он буквально летел, лавируя между стеблями; ни один человек не мог бы бежать с такой скоростью, к тому же траектория его движения менялась совершенно непредсказуемым образом.

«Я точно знаю, это был инопланетянин! – торжественно заявил Базз, возбужденно сверкая глазами. – Серые человечки – слыхала о таких? Трейсер, кстати, тоже его видел. Этот пришелец был совсем невысоким – фута четыре с половиной, а еще на нем было что-то вроде накидки, которая развевалась во время бега. Я абсолютно уверен, что это он разделался с овцами и коровой. Инопланетяне часто используют домашний скот для своих экспериментов – они выкачивают из животных кровь и забирают органы для исследования, причем проделывают это с хирургической точностью. Ни один хищник не способен на подобное».

Слушая Базза, Рути кивала, а сама думала о том, что Трейсер, конечно, неплохой парень, только слишком любит забить косячок. Лично она не понимала, как человек может употреблять столько «дури» и при этом не спятить раз и навсегда. Рути не сомневалась, что «серый человечек» привиделся Баззу и Трейсеру именно после того, как они несколько раз пыхнули.

И тем не менее даже без рассказанной Баззом истории о Чертовых Пальцах и окрестных лесах ходило немало слухов – странных, порой даже жутковатых.

– Ну вот, приехали, – сказал Базз, сворачивая на подъездную дорожку, которая вела к дому Рути.

– Отлично… о, черт! – пробормотала Рути, увидев, что окна кухни и гостиной ярко освещены. – Черт!.. – повторила она, доставая из кармана упаковку мятных таблеток и отправляя в рот сразу три штуки. Похоже, мать не спала – даже шторы на окнах были отдернуты, словно она то и дело поглядывала на дорожку, дожидаясь возвращения блудной дочери.

Поддернув рукав куртки, Рути нажала кнопку подсветки своих дешевых электронных часов и всмотрелась в крупные угловатые цифры. Дисплей показывал один час и двенадцать минут пополуночи. Ого!.. Похоже, ей здорово влетит!

Повернувшись к Баззу, она небрежно поцеловала его в губы. От парня резко пахло травой и джином, и Рути подумала, что и от нее, должно быть, разит не меньше, только в отличие от Базза она будет дышать на мать не только спиртным, но и мятой.

– Пожелай-ка ты мне удачи, – проговорила она упавшим голосом.

– Удачи, – эхом откликнулся Базз и подмигнул. – Позвони завтра, мне хочется знать, сильно ли твоя мать на тебя орала.

Отворив дверцу, Рути спрыгнула на землю и тут же провалилась в свежевыпавший снег по самые лодыжки. Прощально махнув Баззу рукой, она повернулась и зашагала к дому, изо всех сил стараясь ступать твердо и не шататься. Дышала Рути широко раскрытым ртом, надеясь хоть немного ослабить запах спиртного. Воздух был холодным и свежим, однако она сомневалась, что успеет проветриться. Эх, не нужно ей было пить джин после пива, да и самокрутки, которые принесла Эмили, оказались по-настоящему убойными. Если мать и не почует идущий от дочери запах, то догадается обо всем по неверным, раскоординированным движениям… А-а, все равно!..

Все же Рути несколько раз хлопнула себя по щекам руками в перчатках с обрезанными пальцами.

«А ну-ка, соберись! – приказала она себе. – Возьми себя в руки!»

Но все было тщетно, и Рути вздохнула, подумав о том, что теперь мать съест ее живьем. Вот возьмет да и запрет ее дома на месяц – с нее станется. Что она тогда будет делать? Сидеть столько времени в четырех стенах, не имея возможности даже встретиться с Баззом – от одной мысли об этом можно было рехнуться.

Не отрывая взгляда от освещенных окон, Рути поднялась на крыльцо. За окнами не было никакого движения, и это показалось ей странным. Лечь спать, не погасив свет, мать не могла – в их доме к экономии электричества относились очень серьезно. Непогашенный свет в туалете, где стояла лампочка всего-то в двадцать пять свечей, мог повлечь за собой самые серьезные санкции.

В последний раз поглубже вдохнув воздух, Рути медленно отворила входную дверь, шагнула в прихожую и бесшумно притворила за собой дверь. Мысленно она уже приготовилась возражать и отругиваться, но, к ее огромному удивлению, мать вовсе не поджидала ее на пороге, чтобы читать нотации.

Ненадолго остановившись, Рути прислушалась.

Ничего. Ни шороха, ни звука шагов, ни вопроса «Ты хоть знаешь, который сейчас час?», произнесенного ядовито-обличительным тоном. В доме было тихо, словно все его обитатели спали крепким сном.

Пока все складывалось удачно.

Рути сняла парку, сбросила с ног башмаки и в одних носках прокралась на кухню. Там она налила стакан воды и с жадностью выпила, облокотившись о буфет. Резкий свет горевшей под потолком лампы заставил ее несколько раз моргнуть.

Интересно, почему мать не погасила свет?

Оглядываясь по сторонам, Рути увидела, что оставшаяся от ужина посуда была вымыта и убрана на место, и только на столе стояла нетронутая чашка чая. Чай успел остыть – когда она потрогала чашку, та показалась ей холодной как камень. На блюдце рядом с чашкой лежал кусок яблочного пирога, его край был надломлен, а рядом валялась вилка. Мамин яблочный пирог Рути очень любила, поэтому сейчас она доела остатки, а блюдце поставила в раковину.

Погасив свет в кухне, она отправилась в гостиную, чтобы выключить свет и там. Дровяная печь прогорела, в топке остались одни угли. Они еще тлели, и Рути подложила в печь пару поленьев и прикрыла вьюшку на ночь.

По лестнице она поднималась в темноте, стараясь ступать как можно тише и держась за перила, чтобы не потерять равновесие. Голова у нее еще кружилась от выпитого, ноги словно свинцом налились, но Рути этого почти не замечала. Она думала о том, как ей повезло – мать легла, не дождавшись ее возвращения. Сегодня обошлось без скандала, быть может, обойдется и завтра… Эта мысль привела ее в такое приподнятое расположение духа, что она едва не рассмеялась.

Примерно на середине лестницы Рути неожиданно наступила на что-то холодное и мокрое. Присмотревшись, она разглядела на ступеньках несколько небольших лужиц, словно бы от растаявшего снега. Можно было подумать – кто-то поднялся наверх, не сняв уличной обуви. О том, кто это мог быть, Рути почему-то не подумала; в данный момент ее занимали только собственные промоченные носки. Прошипев вполголоса какое-то ругательство, она поспешно преодолела оставшиеся ступеньки и оказалась в застеленном ковровой дорожкой коридоре второго этажа.

Дверь в спальню матери была плотно закрыта, и под ней не видно было никакого света. Дверь в спальню Фаун, напротив, была распахнута, и Рути услышала, как ее младшая сестренка громко вздыхает во сне. Потом из комнаты Фаун появился большой серый кот. Громко мурлыча, он затрусил к Рути и стал тереться о ее ноги, высоко подняв пушистый хвост, похожий на восклицательный знак. «Давай гладь!» – вот что это означало на кошачьем языке.

Улыбнувшись, Рути наклонилась и погладила кота по спине.

– Привет, Роско, старина, – прошептала она и юркнула к себе в комнату. Кот последовал за ней. Кровать Рути была не разобрана, на столе громоздились тетради и учебники: первый семестр только что закончился, и она не успела их убрать. Здесь были и «Английское сочинение», и «Введение в социологию», и «Счет», и «Приложения для микрокомпьютера», и много чего еще. Оценки за семестр еще не выставляли, но Рути знала, что получила высший балл по всем предметам – даже по тем, которые ей не нравились или были скучны.

«Примитив, – жаловалась она матери. – Это не образование, а одна видимость. Среднюю «четверку» в нашем колледже могла бы получить и дрессированная обезьяна».

«Но ведь ты будешь учиться в нем всего год», – в очередной раз напомнила мать, и Рути недовольно поморщилась. Это заклинание, которое мать повторяла по любому поводу, начинало действовать ей на нервы.

Сейчас Рути поплотнее закрыла дверь, сняла джинсы и мокрые носки и забралась под одеяло. Роско устроился рядом: выбрав местечко поудобнее, он трижды повернулся на одном месте и только потом улегся, блаженно зажмурившись и запустив когти в одеяло.

Рути снова приснилась кондитерская, над дверями которой было написано крупными буквами: «Фицджеральдс бейкери». Сама же кондитерская была небольшой, с запотевшими изнутри оконными витринами, от которых аппетитно пахло свежей выпечкой и кофе. Маленький торговый зал был перегорожен длинным застекленным прилавком, перед которым Рути стояла буквально часами (во всяком случае, именно такое ощущение появлялось у нее во сне), разглядывая ряды маленьких кексов в гофрированных корзиночках из разноцветной бумаги, пирогов с яблочной начинкой, разнообразных пирожных и булочек, покрытых глазурью или припорошенных сахарной пудрой, которая сверкала в свете ламп, словно свежевыпавший снег.

«Чего бы тебе хотелось, милая?» – спрашивала у Рути мать, сжимавшая пальцы дочери рукой в перчатке из мягкой, тонкой лайки. В ответ Рути молча показывала на кекс с разноцветными цукатами и курагой, покрытый мерцающей розовой глазурью, и ее пальчики оставляли на стекле прилавка легкие следы.

Потом Рути поднимала голову, чтобы взглянуть на мать. Увы, именно в этом месте сон, который до этого она воспринимала как вполне реальную реальность, начинал приобретать свойственные всем снам фантастические черты, поскольку вместо матери на Рути с улыбкой смотрела совершенно незнакомая женщина – высокая, изящная леди в очках в толстой черепаховой оправе необычной формы. Откуда-то Рути знала, что такая форма очков называется «кошачий глаз».

«Прекрасный выбор, детка!» – говорила женщина и ласково трепала ее по волосам.

А еще мгновение спустя сон начинал приобретать свойства кошмара. Каким-то образом Рути оказывалась в крохотной полутемной комнатке, освещенной лишь колышущимся пламенем масляной лампы. Здесь она была не одна – в самом дальнем и темном углу совершенно неподвижно стояла маленькая девочка со спутанными белокурыми волосами и измазанным землей личиком. С каждой минутой комната словно сжималась, становясь все меньше и меньше, и Рути начинала задыхаться, всхлипывая и жадно хватая ртом воздух…

Рути открыла глаза. Роско перебрался ей на грудь; его тяжелое тело сдавливало ей шею, а длинный мех залепил рот и нос.

– Слезай с меня, жирдяй! – сонно пробормотала Рути, отпихивая кота.

Но это оказался вовсе не Роско, а рука ее младшей сестры Фаун. Девочка была в теплой серой пижаме с начесом, которая по цвету и фактуре действительно напоминала кошачью шерсть. Заморгав, Рути увидела, что рядом с ней и впрямь лежит Фаун и что в окно вливается яркий дневной свет. Кроме того, она обнаружила, что голова у нее трещит с похмелья, а во рту сухо, как в Сахаре. Джин и пиво не прошли бесследно, и сейчас Рути было не до игр с сестрой.

– Эй, ты что здесь делаешь? – грубо осведомилась она. Кровать Рути была двуспальной, и она привыкла к простору. Фаун, которая во сне постоянно ворочалась и иногда просыпалась с ногами на подушке, ее стесняла, поэтому сестры почти никогда не спали вместе. По утрам Фаун частенько пробиралась в кровать к матери, но беспокоить Рути не осмеливалась; должно быть, случилось что-то из ряда вон выходящее, если она решилась лечь с сестрой.

Фаун не ответила, притворяясь спящей, и Рути повернулась в ее сторону. Простыня была горячей и мокрой.

– О черт! – завопила Рути, окончательно просыпаясь. – Ты что, опи́сала мою постель?! – Ощупывая пятно, она обнаружила, что промокла не только простыня, но и матрас. Пижама сестры тоже была мокрой. Сестра продолжала притворяться спящей, и Рути безжалостно толкнула ее в бок.

– Ступай к маме!

Фаун перевернулась на живот, зарывшись лицом в подушку.

– Ма-мо-му… – промычала она невнятно.

– Что? – Рути перевернула сестру на бок. – Говори членораздельно!

– Я и говорю… Я сказала – я не могу к маме… – Лицо Фаун раскраснелось и блестело от легкой испарины. Запах мочи был таким сильным, что Рути почувствовала приступ тошноты.

– Почему?

– Потому что ее нет. Она ушла.

Приподняв голову, Рути посмотрела на циферблат дешевого пластмассового будильника, стоявшего на тумбочке. Будильник показывал половину седьмого, а ее мать никогда не вставала раньше семи. Кроме того, чтобы окончательно проснуться и приняться за дела, ей требовалось не меньше трех чашек крепкого кофе, а на это тоже уходило какое-то время.

– Что значит – ушла?..

Фаун немного помолчала, глядя на сестру круглыми как блюдца глазами.

– Такое иногда случается, – ответила она явно где-то подслушанной «взрослой» фразой.

– Ты что, издеваешься?! – возмутилась Рути, выпрыгивая из мокрой постели. Пол показался ей ледяным – похоже, печь в гостиной снова погасла, и она поспешно накинула кофту и натянула теплые лыжные штаны. Выйдя в коридор, Рути зашагала к дверям материнской спальни. Несмотря на то что она проспала почти пять часов, ступала Рути по-прежнему нетвердо, а ее дыхание все еще отдавало джином (особенно сильным запах стал, когда она, не сдержавшись, рыгнула). Похоже, опьянение еще не совсем прошло – именно этим Рути объяснила охватившее ее ощущение нереальности происходящего. Еще немного, и она могла бы поверить, что продолжает спать и видит очередной странный сон.

Нажав на дверную ручку, Рути осторожно толкнула дверь, стараясь действовать как можно тише – меньше всего ей хотелось, чтобы мать услышала скрип петель и проснулась. Но когда дверь открылась достаточно широко, Рути увидела, что кровать матери аккуратно застелена, а ее самой нигде нет.

– Я же говорила!.. – шепнула Фаун, которая выбралась в коридор вслед за сестрой.

– Иди переоденься и приведи себя в порядок, – сердито отозвалась Рути, продолжая разглядывать пустую кровать. Почему-то ей показалось, что мать вовсе не ночевала дома, хотя подобного еще никогда не случалось.

Пока она, пошатываясь, стояла в дверях, Фаун медленно двинулась по коридору в направлении своей комнаты.

– Какого черта?! – громко сказала Рути. В самом деле, куда девалась мама? Куда она могла отправиться в половине седьмого утра?

Проводив взглядом сестру, она повернулась и стала не спеша спускаться по лестнице, мысленно пересчитывая ступеньки. Рути всегда поступала так, когда была маленькой: ступенек было тринадцать, но нижнюю она перепрыгивала. Двенадцать ступенек означали, что день будет удачным.

– Мама! – громко позвала Рути, оказавшись внизу. – Ты где?..

Ответа не последовало, и она отправилась на кухню. Нетронутая чашка с чаем все так же стояла на столе, плита была холодной. Холодной как лед оказалась и дровяная печь в гостиной: заглянув внутрь, Рути увидела, что подложенные ею вчера поленья так и не занялись.

Печь была большой, сложенной из сероватого мыльного камня. Еще до рождения Рути ее построили на месте старого кирпичного очага. Дровяная печь была их единственным источником тепла – мать и отец принципиально не пользовались ни газом, ни керосином, ни любыми другими видами ископаемого топлива.

С трудом наклонившись (прилив крови вызвал у нее головокружение), Рути вытащила из печи обгоревшие поленья и, вооружившись совком, выгребла золу в подставленное жестяное ведерко. Освободив топку, она засунула внутрь несколько газетных жгутов, картон от старых коробок и сосновые щепки и чиркнула спичкой.

Пока она возилась с печью, сверху спустилась Фаун, одетая в красный комбинезон и красный свитер с высоким воротом. На ногах у девочки были связанные матерью толстые шерстяные носки – разумеется, тоже красные.

– Терпеть не могу монохромные изображения, – пробормотала Рути, закрывая печь. За слюдяным окошком дверцы металось оранжевое пламя, потрескивали дрова, и Рути подумала, что через полчасика в гостиной можно будет сидеть, не рискуя ничего себе отморозить.

– Что-что? – переспросила сестра. Ее большие глаза странно блестели, словно у Фаун поднялась температура, и на мгновение Рути испугалась, что сестра снова заболела. Но нет, выглядела Фаун нормально, и только взгляд ее оставался каким-то отстраненным, словно обращенным внутрь.

– Не обращай внимания, это я так, – ответила Рути, продолжая внимательно разглядывать сестру.

Как и Рути, Фаун появилась на свет в этом же доме, и принимала ее та же самая акушерка. Вспомнив об этом, Рути невольно задумалась, будет ли дальнейшая жизнь сестры такой же, как у нее. Сама она оставалась на домашнем обучении почти до третьего класса, и только потом, уступая ее бесконечным просьбам, родители согласились отправить дочь в уэст-холльскую среднюю школу. Рути очень хотелось учиться вместе с остальными детьми, однако переход к школьным будням оказался довольно трудным и болезненным. Полученных от отца и матери знаний (читать, писать, складывать и вычитать она умела неплохо) оказалось недостаточно. Современная школьная программа включала и другие предметы, о которых Рути имела весьма приблизительное представление, поэтому ей с самого начала пришлось приналечь на занятия, чтобы догнать остальных. Одноклассники смеялись над ее яркой и пестрой одеждой домашней вязки, над ее слишком явным деревенским выговором, даже над тем, что она не имела никакого представления о таблице умножения. Стиснув зубы, Рути корпела над домашними заданиями и старалась произносить хотя бы некоторые слова так, как делали это другие дети. Надо сказать, ее усилия не пропали даром. К концу первого же учебного года она добилась отличных оценок по всем предметам да и в дальнейшем не сдавала позиций, из года в год оставаясь лучшей ученицей в классе.

Но трудности, которые она испытала в самом начале, не забылись, поэтому, как только Фаун исполнилось пять, Рути настояла, чтобы ее отдали в детский сад.

«Фаун не должна чувствовать себя чужой в обществе других детей, – убеждала она мать. – В конце концов, ей все равно придется идти в школу, а я не хочу, чтобы Фаун было так же трудно, как мне. И потом, детский сад, школа – ничего страшного в них нет. Все это совершенно нормальные вещи!»

Мать долго смотрела на нее, потом изрекла:

«Кто тебе сказал, что «нормально» и «хорошо» – это одно и то же?»

В конце концов она все же капитулировала и отвела Фаун в детский сад при городской школе. Сидя на занятиях в своем выпускном классе, Рути частенько поглядывала в окно на игровую площадку, где ее взгляду представала одна и та же картина: Фаун неизменно сидела в одиночестве и что-то рисовала на земле, оживленно разговаривая сама с собой. Никаких друзей у нее, похоже, не было. Когда Рути попыталась осторожно поговорить об этом с девочкой, Фаун ответила, что другие дети постоянно зовут ее поиграть, но она просто не хочет.

– Но почему? – удивилась Рути.

– Потому что я очень занята, – ответила Фаун.

– Чем же?

– У меня уже есть друзья и подруги, и я играю с ними, – непонятно пояснила девочка и убежала, прежде чем Рути успела спросить, что же это за друзья: муравьи или, может быть, мелкие камешки?

Засунув руки в карманы своего красного комбинезона, Фаун с отсутствующим видом уставилась на светящееся оранжевым светом окошко печной дверцы.

– Когда ты видела маму в последний раз? – спросила Рути, в изнеможении падая на диван. После возни с дровами голова у нее разболелась не на шутку, и сейчас она ожесточенно терла виски, тщетно пытаясь прийти в себя.

– Мы вместе поужинали. Мама приготовила суп из чечевицы. Потом она поднялась наверх и уложила меня в постель. И почитала сказку… – Голос Фаун звучал все тише и тише, как у робота, у которого садятся батарейки. – …Про Красную Шапочку.

Рути кивнула. Теперь она поняла, почему сестра с самого утра вырядилась во все красное: к сказкам Фаун относилась очень серьезно. Нередко она требовала, чтобы понравившуюся историю читали ей снова и снова. При этом девочка нисколько не уставала от повторений: даже выучив сказку наизусть, она всякий раз слушала ее с неослабевающим интересом. Нередко Рути казалось, что какая-то часть Фаун остается на страницах прочитанной книги навсегда. Даже днем, когда она не слушала очередную захватывающую историю, Фаун прокладывала по всему дому дорожки из хлебных крошек, строила во дворе крошечные хижины из глины, соломинок и обломков кирпичей или болтала со своей старой тряпичной куклой Мими, совершенно серьезно спрашивая у нее, какой доро́гой, по ее мнению, мог отправиться Серый Волк и действительно ли лягушка, если ее поцеловать, может превратиться в прекрасного принца.

– Что мы будем делать? – без всякого перехода спросила Фаун, так что Рути не сразу поняла, что она имеет в виду.

– Я… я сейчас оденусь и поищу маму во дворе, – проговорила она наконец. – И загляну в гараж, проверю, на месте ли машина. А может быть, она почему-то задержалась в амбаре, и…

– Мими думает, что мы ее не найдем.

Рути глубоко вздохнула и с шипением выпустила воздух сквозь стиснутые зубы.

– Мне наплевать, что думает твоя глупая кукла, ясно?!

Фаун опустила голову, и Рути стало стыдно. Пусть ее мучает похмелье, сейчас не время вести себя как последнее дерьмо. Девочке всего шесть, и ее мать куда-то пропала. Как старшая сестра, она должна подбодрить Фаун и позаботиться о ней, пока… пока мать не найдется.

– Эй, извини, ладно? – быстро проговорила она, опускаясь перед девочкой на корточки и беря ее за подбородок, чтобы заглянуть в лицо. – Я просто немного устала, о’кей?.. Сходи-ка лучше наверх за Мими. Спускайтесь вниз… обе, а я пока приготовлю вам отличный завтрак. Как ты отнесешься к яичнице с беконом и горячему шоколаду?

Фаун не ответила. Она выглядела очень бледной и несчастной. Ее кожа была горячей на ощупь, и Рути снова подумала, уж не поднялась ли у сестры температура.

Этого только не хватало!

– Не переживай, Олененок, – сказала Рути, намеренно используя прозвище, которое придумала для Фаун мать. – Все будет хорошо. Мама обязательно отыщется. Или мы ее найдем, обещаю!..

Фаун кивнула и, повернувшись, направилась к лестнице. Рути посмотрела сестре вслед… и вдруг, без всякой очевидной связи, вспомнила о Уилле Люс. Когда она пропала, поисковые команды прочесали не только город и окрестности, но и чуть ли не весь долбаный Вермонт, но не нашли никаких следов пропавшей девушки.

Интересно, как может человек исчезнуть, не оставив после себя ровным счетом ничего? Ведь не испарилась же она, в самом деле?

«Иногда такое случается…» – сказала ей Фаун полчаса назад. В ее устах эта фраза прозвучала как-то особенно зловеще, и сейчас, вспомнив эти слова, Рути протестующе тряхнула головой. Она продолжала считать, что люди не могут просто исчезнуть, не оставив никаких следов. Возможно, подобное было бы под силу Гарри Гудини, но никак не Уилле Люс и тем более не Элис Уошберн – заурядной фермерше, матери двух дочерей и владелице трех десятков породистых кур-несушек, которых нужно было кормить три раза в день. Как она могла исчезнуть, если даже из дома мама выезжала не чаще двух раз в неделю: по субботам она отправлялась в город на фермерский базар, где продавала яйца и свое вязанье, а по средам, когда в магазинах для экономных бывали самые большие скидки по купонам, посещала бакалейную лавку.

Это просто какое-то недоразумение, решила наконец Рути. Мать вот-вот вернется, и они все вместе славно посмеются над собственными страхами.

Нет, Элис Уошберн была не из тех людей, которые могут бесследно исчезнуть. Рути знала это так же твердо, как дважды два – четыре.

Рути

На то, чтобы обыскать дом, двор и амбар, Рути потратила почти час, однако никаких следов матери она так и не обнаружила. Правда, куртка и башмаки Элис отсутствовали, но машина была на месте, в пристроенном к амбару гараже, да и ключи от зажигания, как всегда, лежали за солнцезащитным козырьком. Снег вокруг дома тоже выглядел не тронутым, но как раз это ничего не значило – отпечатки ног Элис (при условии, что они здесь были) наверняка замела метель.

Стоя посреди амбара, Рути беспомощно оглядывалась по сторонам. Вдоль стен громоздились сломанная газонокосилка, комплект летних шин от пикапа, летние оконные рамы с сетками от москитов, мешки с куриным кормом и прочие хорошо знакомые ей вещи. Ничего не пропало, никаких посторонних вещей тоже не появилось, да и откуда им было взяться?.. Все было на месте, все было как всегда, но беспокойство не оставляло Рути.

Закрыв глаза, она словно наяву увидела мать, которая строго глядела на нее сквозь свои купленные в аптеке «читальные» очки. «Чтобы найти потерянную вещь, – сказала она однажды, – нужно просто обыскать все места, где ее нет». Сейчас Рути вспомнила эти слова и улыбнулась.

– О’кей, мама, – проговорила она, открывая глаза. – Попробуем выяснить, где тебя нет.

И Рути отправилась в дальний конец амбара, представлявший собой огороженный частой металлической сеткой загон. Внутри загона была сделана большая деревянная клетка, в которой сидели куры. Войдя в загон, Рути отперла клетку, выпуская несушек.

– Ну что, девочки, как прошла ночь? – тихонько проговорила она. Куры отозвались беспечным кудахтаньем, и Рути высыпала им в кормушку ведро покрошенной кукурузы. Убедившись, что корма хватит на всех и что в поилке есть подогретая вода, она убрала ведро и некоторое время смотрела, как куры едят.

– Вы, случайно, не видели, куда пошла наша мама? – спросила она у них.

В ответ снова раздалось кудахтанье, и Рути покачала головой.

– Я так и думала, – пробормотала она и выбралась из загона, тщательно заперев за собой дверцу.

Выйдя из амбара, Рути остановилась на пороге. Должно быть, снег шел до самого утра, поскольку и двор фермы, и поле, и близкий лес превратились в подобие лунного ландшафта – однообразного и однотонного.

Мысленно Рути перечислила места, где не было ее мамы: ни в доме, ни во дворе, ни в амбаре, ни в курятнике она ее не нашла. Машину Элис не взяла, а значит…

– Мама! – прокричала она так громко, как только смогла, но ей не ответило даже эхо. Да и какое тут может быть эхо, спохватилась Рути. Глубокий, рыхлый снег поглощал все звуки; с тем же успехом она могла кричать, уткнувшись лицом в подушку или пуховую перину.

Еще раз покачав головой, она посмотрела в сторону заснеженного леса. Сама мысль о том, что ее мать могла зачем-то отправиться туда посреди ночи, да еще в снегопад, была абсурдной. Элис вообще не любила ходить в лес. Ее ежедневные маршруты пролегали исключительно по двору: от дома к амбару и курятнику, от дома к поленнице, от дома к огороду, а от огорода – к компостной куче на краю фруктового сада. От этих натоптанных дорожек она почти никогда не отклонялась, считая, что любая прогулка по окрестностям, предпринятая из любопытства или даже просто отдыха ради, является бесполезной тратой времени, которое можно потратить на то, чтобы получше протопить дом, полить огород или собрать свежие яйца. И тем не менее Рути считала, что должна исключить все возможности, какими бы невероятными они ни казались, поэтому она шагнула вперед, но сразу одумалась и вернулась в амбар. Там она схватила со столба пару снегоступов и надела их на ноги, крепко привязав к обуви сыромятными ремешками.

На то, чтобы пересечь двор, ей понадобилось немало времени и усилий, поскольку без привычки двигалась она медленно и неуклюже, однако довольно скоро Рути удалось поймать нужный ритм. Убедившись, что навык хождения в снегоступах к ней вернулся, она довольно бодро зашагала через поле по направлению к лесу.

Рути тоже не любила лес; даже летом ей становилось не по себе, стоило ей только приблизиться к молчаливым, настороженным зарослям. Именно в лесу, правда – не здесь, на окраине, а дальше, на склоне холма, – она когда-то нашла отца, скончавшегося от сердечного приступа. И все же Рути чувствовала, что должна осмотреть хотя бы лесную опушку на случай, если на ветвях кустов осталась потерянная матерью варежка или цветная нитка из ее свитера.

От матери Рути знала, что когда-то вся область к северу и востоку от фермы представляла собой вспаханные поля, но сейчас бо́льшая их часть заросла молодыми буками, ясенями, кленами и канадской сосной. Год за годом лес понемногу наступал, медленно, но неумолимо приближаясь к дому, грозя поглотить не только разбитые на остатках пахотной земли огороды и сад, но и сам двор. Правда, на бывших полях деревья росли пока не слишком часто, но пройти по переплетенным корнями и заросшим колючей лесной малиной тропкам было непросто. Помимо корней из земли то тут, то там торчали довольно большие камни. Сейчас их припорошил снег, что делало их вдвойне опасными: наткнувшись на них, Рути рисковала не только сломать снегоступы, но и повредить ногу. Камней в здешней глинистой почве вообще хватало: каждую весну, стоило сойти снегу, как они появлялись в буквальном смысле из-под земли даже у них во дворе – увесистые булыжники, которые приходилось выковыривать ломом, грузить в тачки и либо укладывать на стену, ограждавшую двор с восточной стороны, либо отвозить подальше в лес.

Нет, Рути не любила лес и почти в нем не бывала. Даже в детстве она никогда не приближалась к нему одна – ей казалось, что заросшие деревьями склоны холмов населены ведьмами, троллями и другими сказочными чудовищами, о которых она читала в книжках.

Как ни странно, родители не делали ничего, чтобы рассеять ее страх. Напротив, они нередко рассказывали Рути о рысях и медведях, которые живут в лесу, и пугали страшными вещами, которые могут случиться с непослушной маленькой девочкой, если она забредет в лес одна.

«Меня что, съедят?» – спросила однажды Рути, и мать совершенно серьезно ответила:

«Да, съедят. В лесу водятся вечно голодные твари с огромными зубами, для которых маленькие девочки – лучшее лакомство». – И она осторожно прикусила зубами кончики пальцев дочери.

Этого оказалось достаточно, чтобы Рути расплакалась. Тогда мать крепче прижала ее к себе и, вытирая ей слезы кончиком фартука, сказала:

«Никогда не уходи со двора, и тогда никто тебя не тронет».

Впрочем, однажды Рути все же заблудилась в лесу – правда, тогда она была совсем маленькой, чтобы запомнить подробности, поэтому ей иногда казалось, что это мог быть просто кошмарный сон. Она долго скиталась между стволами деревьев, пока не попала в какое-то темное и холодное место, где обитало нечто ужасное – такое, что она боялась на него смотреть. Еще у нее было ощущение, что она не просто заблудилась, но и потеряла что-то очень важное… Или это что-то было у нее отнято?.. Единственное, в чем она не сомневалась, так это в том, что папа в конце концов ее нашел, взял на руки и отнес домой. Рути до сих пор отчетливо помнила, как ее щека прижималась к грубому сукну его куртки и как, взглянув назад поверх отцовского плеча, она увидела высокие, черные скалы, которые быстро удалялись, словно бежали прочь.

«Это был всего-навсего дурной сон», – сказал отец, когда они вернулись домой и поднялись в его кабинет, где знакомо пахло старыми книгами, кожей и влажной шерстью. Мать кивнула в знак согласия и принесла Рути чашку травяного чая, от которого исходил аромат меда и луговых цветов. Чай был сладким – большая редкость! – но ей все равно показалось, что он имеет легкий лекарственный привкус.

«Это был просто дурной сон, – повторил отец и погладил дочь по голове. – Теперь ты в безопасности».

Снегоступы почти не проваливались в снег, и Рути легко пересекла небольшое поле за амбаром и свернула на тропу, которая вела через лес к вершине холма. Прежде чем углубиться в заросли, Рути немного постояла на месте, потом набрала в грудь побольше воздуха и сделала шаг вперед – словно в холодную воду прыгнула. В глубине души Рути не переставала удивляться, с какой легкостью ей удалось найти эту узкую тропку, по которой уже много лет никто не ходил. По идее, она давно должна была зарасти ежевикой, малиной и молодыми деревцами, но по какой-то причине тропа оставалась свободной. Казалось, даже кусты по бокам и нависавшие над тропой ветки деревьев были аккуратно подрезаны, вот только кем? Уж конечно, это сделала не Элис, в этом Рути была уверена на все сто.

Шагая между деревьями, она внимательно осматривала заросли с левой и с правой стороны, выглядывая оранжевую куртку матери, следы или еще что-то, что могло бы помочь ей понять, куда направилась Элис. Увы, никаких следов на снегу не было.

Вскоре она добралась до подножия холма и стала подниматься по склону. С каждым шагом тропа все круче уходила вверх, и Рути пошла медленнее. На огромном раскидистом клене тревожно застрекотала белка, где-то далеко простучал дятел, и снова все стихло.

Это просто безумие, рассуждала Рути. Переться в гору – ранним утром, с похмелюги, после каких-нибудь пяти часов сна… Больше всего ей сейчас хотелось повернуть назад. Она даже позволила себе помечтать, как вернется домой и обнаружит, что мать давно вернулась, сварила кофе, испекла булочки с корицей и сидит за столом в теплой кухне, поджидая свою старшую дочь. В конце концов, Рути, наверное, так бы и поступила, но ей мешала мысль о Фаун, которая, конечно, сразу спросит, нашла ли она маму. Что она ей скажет? Нет, думала Рути, она должна продолжать поиски. Она просто не может вернуться, не осмотрев окрестности, пусть даже для этого придется подняться к самим Чертовым Пальцам.

Минут через десять тропа привела Рути в заброшенный фруктовый сад. Скрюченные, поломанные груши и яблони с перепутанными ветвями еще больше согнулись под тяжестью снеговых шапок, напоминая закутанных в платки жилистых, злых старух. Когда-то деревья были высажены ровными рядами, но теперь дорожки между ними заросли ежевикой и худосочной кленовой порослью. Лет семь назад отец Рути пытался привести сад в порядок: он аккуратно обрезал каждое дерево, опрыскал химикатами от вредителей и болезней, выкорчевал дички и ежевику и удобрил почву, но груши и яблоки, которые появились на деревьях осенью, были мелкими, твердыми и такими кислыми, что не годились даже в компот. Так повторялось несколько раз, и отец махнул рукой. С тех пор садом никто не занимался, и выросшие в нем плоды гнили на земле, служа пищей для оленей, кабанов и изредка забредавших в холмы медведей.

На краю сада Рути остановилась, чтобы перевести дух, и вдруг отчетливо почувствовала, что она здесь не одна.

– Мама? – позвала она и сама поразилась, каким пронзительным и напряженным стал ее голос. Ответа не было, и она внимательно огляделась.

Снег, соскользнувший с ветвей ближайшей яблони, обрушился вниз с глухим хлопком, и Рути подскочила от неожиданности и страха. Что это?.. Что-то шевельнулось в тени между рядами деревьев или ей это просто почудилось? Затаив дыхание, она ждала. Тишина была такой, что у нее зазвенело в ушах. Только сейчас Рути обратила внимание, что не слышит ни птиц, ни белок. Куда, черт побери, все они подевались?

Снег вокруг был девственно-чистым, на нем не отпечаталось ни заячьих, ни птичьих следов. Она не видела даже робкой мышиной стежки, а ведь ей казалось, что в саду, где под снегом лежит весь прошлогодний урожай яблок и груш, полевки должны были встречаться во множестве. Можно было подумать – в саду она была единственным живым существом.

И не только в саду, а в целом мире.

О том, что случилось с отцом, Рути старалась думать как можно реже, но сейчас его смерть припомнилась ей во всех подробностях.

Это произошло два года назад. Стояла поздняя осень. Отец с утра отправился в лес, чтобы нарубить дров, – и не вернулся к ужину. Уже начинало темнеть, когда Рути отправилась на поиски.

Мать в тот раз никуда не пошла.

«Вот глупый старик, – сказала она, качая головой. – Если ему не хватает ума следить за временем, мог бы хотя бы прислушаться к бурчанию в собственном животе!»

Осень выдалась дождливой и сырой, и, поднимаясь по склону холма, Рути несколько раз едва не упала, поскользнувшись на глине и гнилых листьях. В конце концов она все же свалилась и расшибла коленку о торчащий из земли камень, а продираясь сквозь заросли ежевики, до крови расцарапала руки. Один шип пропахал довольно глубокую борозду у нее на подбородке. К счастью, в кармане платья нашелся клочок бумаги, который она приклеила к ране, чтобы остановить кровь.

Отца она нашла уже на обратном пути, на северной окраине фруктового сада. Сначала она увидела аккуратно уложенные в поленницу дрова, к которым была прислонена пила, и только потом заметила распростертое на земле тело. Отец лежал на боку в десяти футах от поленницы, крепко сжимая в руках топор. Его глаза были открыты, но казались безжизненными, а губы посинели.

В школе Рути изучала приемы оказания первой медицинской помощи, поэтому она не медля опустилась на колени, чтобы сделать отцу массаж сердца. Время от времени она испускала пронзительный крик в надежде, что мать услышит ее призыв и поспешит на помощь.

Потом Рути не могла вспомнить, сколько она провозилась с неподвижным телом отца, ритмично нажимая ему на грудь. Ей казалось, что несколько часов, хотя на самом деле прошло от силы минут тридцать. О времени она не думала, сосредоточившись на том, чтобы все сделать правильно – так, как ее учили. Руки прямые, локти зафиксированы, ладони лежат одна на другой в области сердца, нажать – отпустить, нажать – отпустить.

«И-и-раз, и-и-два, и-и-три, и-и-четыре…» – считала Рути вполголоса, как она делала, когда отрабатывала реанимацию на резиновом манекене.

В конце концов на холм прибежала мать – и сразу убежала обратно, чтобы вызвать по телефону «Скорую помощь». Рути продолжала массаж до тех пор, пока на место не прибыли медики-добровольцы из департамента пожарной охраны Уэст-Холла. Руки у нее тряслись от усталости, мышцы сводило судорогой, пот заливал лицо, но она считала и считала, пока мать не взяла ее за плечи и не оттащила в сторону.

Только на обратном пути, уходя с поляны, на которой осталось неподвижное тело отца, она увидела на влажной глинистой почве отпечатки его башмаков и подумала, что это были последние шаги, которые он сделал в жизни. Но – вот странность! – рядом с его большими следами Рути заметила следы куда меньшего размера. Казалось, что здесь прошел ребенок. Впоследствии она спросила Фаун, не поднималась ли она в тот день на холм, чтобы проведать папу, но сестра отрицательно затрясла головой и, крепче прижав к груди куклу, серьезно ответила:

«Мы с Мими не ходим в лес. Мы не хотим, чтобы нас съели».

Сейчас Рути вспомнила эти слова сестры и давние предостережения матери и почувствовала, как по ее спине пробежал холодок.

– Мама, это ты?! – снова позвала она, но ее голос прозвучал так по-детски жалобно, что Рути не выдержала и поморщилась. Надо взять себя в руки, решила она и быстро зашагала дальше к вершине. Вскоре Рути поймала себя на том, что почти бежит, неловко переставляя ноги в снегоступах. Фруктовый сад как-то внезапно закончился, и Рути снова углубилась в лес. Лишенные листьев буки, клены и ясени тянулись к ней костлявыми пальцами, десятки враждебных глаз следили за ней из чащи, но до вершины было совсем недалеко, и она продолжала свой неуклюжий бег, хотя подъем стал настолько крутым, что впору было опуститься на четвереньки.

Родители много раз говорили, чтобы она никогда не ходила к Чертовым Пальцам одна – мол, на тропе легко вывихнуть ногу или сломать лодыжку. Как-то отец обмолвился, что нашел в лесу за холмами старый заброшенный колодец – огражденную невысоким бортиком из камней дыру в земле, в которую легко было провалиться. Колодец был настолько глубок, что он так и не разглядел дна, а бросив вниз камень, не услышал звука падения. Возможно, отец немного преувеличивал, но Рути и без того поняла, что опасность была реальной. Каждый, кто упадет в колодец, мог считать себя покойником, причем покойником, уже лежащим в могиле.

Кроме того, в городке рассказывали о пещере, в которой много лет назад жила самая настоящая ведьма. По слухам, именно в эту пещеру в 1952 году забрался десятилетний школьник – да так и не вернулся назад. Когда его друзья пришли с подмогой, они не смогли даже найти вход в пещеру: там, где зияло похожее на нору отверстие, спасатели увидели скалу, в которой не было ни малейшей трещинки, в которую могло бы протиснуться живое существо размером больше муравья.

История эта походила на сказку, но в Уэст-Холле многие воспринимали ее всерьез. Рути тоже была склонна считать, что нечто опасное в лесу было. Именно поэтому она не особенно удивилась, когда отряды добровольцев, прочесывавшие окрестности в поисках Уиллы Люс, вернулись ни с чем. В конце концов, заброшенный колодец в лесу мог быть не один.

Да, каждый житель городка мог бы многое рассказать о Чертовых Пальцах, и хотя эти истории разнились в деталях, в одном рассказчики были единодушны: это злое, нехорошее место, и ходить туда не стоит. Люди, впрочем, все равно там бывали. Мальчишки на спор поднимались на холм, некоторые сорвиголовы даже ночевали на площадке между пятью вертикальными скалами-столбами (впрочем, и самые отважные не гнушались предварительно выпить для храбрости или захватить бутылочку «жидкой отваги» с собой). Тот же Базз и его приятели регулярно приезжали сюда, чтобы понаблюдать, не покажется ли в небе долгожданный НЛО, и все же Рути ни за что не отправилась бы в холмы одна без крайней необходимости.

Сегодня такая необходимость у нее появилась, однако храбрости ей это не прибавило. По коже все так же бежали мурашки, а подспудное ощущение, что в лесу она не одна, становилось сильнее.

– Эй, кто здесь? – позвала Рути, но тут же выругала себя за глупость и прибавила шагу, торопясь поскорее покончить с поисками, которые, как она давно подозревала, все равно не принесут никакого результата. Поднимусь на вершину, осмотрюсь по сторонам – и назад, решила она.

Но к тому моменту, когда Рути добралась наконец до Чертовых Пальцев, она совершенно выбилась из сил и вынуждена была остановиться, чтобы перевести дух. Глядя на торчащие из снега черные гранитные столбы, Рути невольно подумала, что они похожи на выросшие здесь омерзительные грибы-мутанты – именно выросшие, а не установленные инопланетянами, как казалось Баззу и его друзьям. Столбов было пять – пять пальцев, чуть наклоненных от центра площадки, которую они окружали, что еще больше усиливало сходство с рукой, готовой схватить что-то («Или кого-то», – мысленно поправила Рути саму себя). Центральная площадка, или «ладонь», также была сложена из обломков гранита. Сейчас большинство камней оказались погребены под снегом, но несколько острых кромок торчали наружу, напоминая уже не пальцы, а почерневшие от времени зубы ископаемого чудовища.


Бабушка, для чего тебе такие большие зубы?..

Для того, чтобы тебя съесть!!!


Стоя у подножия самого высокого (не ниже двадцати футов!) столба, выполнявшего роль среднего пальца, Рути в последний раз крикнула «Мама!..» – и замерла в ожидании ответа. Она так напряженно прислушивалась, что звук ее собственного дыхания стал казаться ей слишком громким, словно какое-то чудовище хрипело и сопело прямо у нее за спиной.

«Это лес, – подумала Рути, борясь с подступающей паникой. – Он живой и дышит!»

Ей потребовалось все ее мужество, чтобы обернуться, но позади, разумеется, никого не было, и она, вытирая со лба пот, наклонилась, чтобы потуже затянуть ремни снегоступов. В последний раз окинув взглядом заснеженный лес по обе стороны холма, Рути заскользила вниз по склону так быстро, как только могла. Несколько раз она не удержала равновесие и упала, но странное, иррациональное ощущение того, что за ней гонятся, помешало ей проявить благоразумие и двигаться помедленнее. К счастью, обошлось без травм (несколько ссадин не в счет), так что минут через двадцать она снова была на поле позади знакомого амбара.

– Мама уехала на машине? – спросила Фаун, увидев входящую в дом сестру, и Рути отрицательно покачала головой. В амбаре, куда она зашла, чтобы повесить снегоступы на место, Рути заглянула в курятник. В набитых сеном ящиках-гнездах она отыскала полтора десятка свежих яиц и рассовала добычу по карманам куртки. Сейчас Рути прошла на кухню и осторожно выложила яйца на буфет. Она замерзла, устала и проголодалась: подъем на снегоступах на вершину холма вымотал ее физически и морально.

– Где же мама?.. – Подбородок Фаун жалобно задрожал, глаза выпучились, как у лягушки, и наполнились слезами. – Где она?!

– Я не знаю, – устало покачала головой Рути.

– Но… как же мы будем без мамы? Надо ее найти! Надо кому-нибудь позвонить!.. – срывающимся голоском проговорила сестра.

– Ты имеешь в виду – позвонить в полицию? – Рути снова покачала головой. – Боюсь, ничего не выйдет. Насколько я знаю, заявить об исчезновении можно только после того, как человек отсутствует больше двадцати четырех часов, а мама пропала… меньше десяти часов назад. А если она не пропала… Ты сама знаешь, что будет, если мы поднимем на ноги полицию, а потом выяснится, что мама никуда не исчезала. Она ужасно рассердится, и нам с тобой попадет.

– Но ведь… ведь на улице ужасно холодно! Что, если мама заболеет?

– Я осмотрела все места, куда она могла пойти, – рассудительно сказала Рути. – Нет, мама не заблудилась в лесу, это точно. Можешь мне поверить.

– Что же нам делать? – спросила Фаун.

– Мы должны ждать. Я уверена, что именно так в подобной ситуации поступила бы и мама, – добавила Рути. – Если к вечеру она не вернется, тогда, быть может, мы и позвоним в полицию, хотя… В общем, я пока не знаю. – Она внимательно посмотрела на сестру и улыбнулась как могла уверенно, ласковым жестом взъерошив Фаун волосы. – Не бойся, все будет в порядке.

Девочка крепко прикусила губу, и на мгновение Рути показалось, что сестра все-таки разревется, но Фаун только сказала:

– Я знаю, мама ни за что нас не бросит.

Крепко обняв сестру за плечи, Рути прижала ее к себе.

– Конечно, не бросит. Ничего, мы обязательно узнаем, куда она подевалась. Вот позавтракаем и начнем искать… искать подсказки. Люди не исчезают бесследно, знаешь ли… (Тут Рути снова вспомнила про Уиллу Люс, но ведь их мама – совсем другое дело, правда?) По этим подсказкам мы сможем узнать, где наша мама. Как Нэнси Дрю[3].

– Как кто?

– Не важно. Ты, главное, верь мне, хорошо? Все будет в порядке. Мы найдем нашу маму, обещаю.

Кэтрин

Каждый раз, когда Кэтрин просыпалась среди ночи, ей казалось, будто оба ее мужчины – большой и маленький – снова с ней. Она почти физически ощущала тепло их тел, а стоило ей особым образом скосить глаза и прищуриться, и она начинала различать вмятину на подушке, где когда-то лежали их головы. Иногда, уже ближе к рассвету, она не выдерживала и, повернувшись на бок, прижимала подушку к лицу, пытаясь уловить их запах.

Почти всегда ей это удавалось. Она чувствовала, как к запахам шампуня, лосьона после бритья и машинного масла примешивается нечто головокружительно-пьянящее, острое и свежее – едва уловимый мужской аромат, который, как казалось Кэтрин, был квинтэссенцией Гэри, в полной мере выражая его характер и его существо.

Запах Остина был другим. Липовый мед, теплое молоко, специи – эту душистую амброзию Кэтрин готова была вдыхать без конца. Порой в сладостной предрассветной дреме ей казалось, будто запах человека – это и есть его душа, и пока она способна ощущать этот аромат, дорогие ей люди продолжают жить.

Но стоило ей полностью проснуться и, натянув на себя одну из старых маек Гэри, выйти на кухню с чашкой крепкого и горького французского кофе, как она понимала, что ее мечты были глупыми и что ее ощущение, будто Гэри и Остин лежат с ней в кровати – обычный самообман, галлюцинация, память тела… это было чем угодно, но только не реальностью. Кэтрин приходилось слышать, что человек, лишившийся руки или ноги, продолжает чувствовать боль в ампутированной конечности. То, что испытывала она, было явлением того же ряда. «Фантомные мечты о Гэри» – вот как это называлось.

И все же Кэтрин не могла не мечтать. Сколько новых дней они встречали вот так, лежа в кровати втроем: они с Гэри по краям, Остин в своей байковой пижамке – посередине. Сколько раз они слушали, как мальчик рассказывает им свой сон: «…А еще там был один дядя с волшебной шляпой, из которой он мог достать все, что захочешь: леденцы на палочке, надувной плавательный бассейн и даже живого Спарки! Ты представляешь, мама?!»

Она представляла и, ероша сыну волосы, думала о том, как хорошо, что хотя бы в снах Остин способен оживить их погибшего под колесами автобуса далматина.

Горький и горячий кофе, провалившись в ее пустой желудок, подействовал как едкая кислота. Казалось, он вот-вот прожжет ей дыру в животе, и Кэтрин отодвинула от себя кружку. При этом она слегка задела за нее кольцом, которое Гэри подарил ей за пару недель до смерти. Повернув его вокруг пальца, Кэтрин увидела, что на коже осталась довольно глубокая вмятинка. Можно было подумать – кольцо стремится проникнуть сквозь кожу, раствориться, стать частью ее плоти и крови.

Ей необходимо было поесть – так сказать, заправить организм бензином, чтобы продолжать нормально функционировать. Вчера вечером она так и не поужинала как следует, да и пообедала Кэтрин за рабочим столом, обойдясь баночкой оливок и стаканом шираза. В этом не было ничего необычного: с тех пор как погиб Гэри, она питалась в основном крекерами и консервированными супами. Сама мысль о том, чтобы приготовить себе что-нибудь горячее, казалась Кэтрин не стоящей затраченных усилий. А если ей приспичит поесть как следует, она просто отправится в кафе или ресторан. Кэтрин, впрочем, думала, что до этого не скоро дойдет: консервированные супы ей неожиданно понравились. Особенно хороши были суп из омара, ореховый сквош и томатный суп-пюре с обжаренным красным перцем.

И все же выйти из дома ей придется, поняла Кэтрин, обнаружив, что запасы крекеров и супов подходят к концу. В магазин она еще не ходила; сразу после переезда она распаковала коробку с овсянкой, крупами, мукой, яичным порошком и хлебопекарной содой, но кастрюльки и сковородки лежали в других ящиках, до которых у нее пока не дошли руки. За три дня на новом месте Кэтрин успела оборудовать только свое рабочее место и спальню. Все остальное могло и подождать, да и устраиваться как следует ей не хотелось. Быть может, как-нибудь потом она попробует сделать свое жилище более уютным, а пока… пока сойдет и так.

Ей, впрочем, нравился аскетизм пустых подоконников, рабочих поверхностей и буфетных полок, нравились оклеенные светлыми обоями стены, на которых еще не было ни фотографий, ни картин. Они как будто приглашали начать жизнь с чистого листа, поэтому при одном взгляде на них у нее непроизвольно улучшалось настроение.

Именно по этой причине Кэтрин долго колебалась, прежде чем повесить в стенной шкаф часть привезенной с собой одежды. Ей хотелось хотя бы в первое время пожить по-походному, «на чемоданах». Мысль о том, что она в любой момент может сняться с места и двинуться дальше, давала ощущение свободы. Да и по большому счету, рассуждала Кэтрин, что на самом деле нужно человеку для жизни? Минимум еды, минимум одежды… Провести подобный эксперимент было бы любопытно. Быть может, ей даже удастся изменить свою жизнь настолько, что боль от потери немного притупится, хотя полностью забыть о том, что она утратила, не удастся ей, наверное, никогда.

Размышляя подобным образом, Кэтрин разглядывала штабель картонных ящиков, на которых было написано крупно: «КУХНЯ». Чуть ниже – буквами помельче – перечислялось содержимое каждой коробки: миски, разделочные ножи, машина для приготовления мороженого, электрическая хлеборезка. Кому они нужны, подумала Кэтрин. Будь у нее семья из двенадцати человек, электрическая хлеборезка, возможно, и понадобилась бы, но теперь, когда она осталась одна… Нет, от этого барахла придется избавиться, решила она. И чем скорее, тем лучше.

В гостиной стояли еще коробки. Здесь были главным образом компакт-диски, книги, кассеты с фильмами, фотоальбомы, альбомы по искусству. Когда-то она думала, что эти вещи играют важную роль в ее жизни, но сейчас они казались чужими, принадлежащими какой-то другой женщине. Когда-то она даже знала эту женщину. Ее звали Кэтрин, и у нее были муж Гэри и сын Остин, были альбомы с семейными фотографиями, был любимый свадебный сервиз и даже электрическая точилка для ножей. Сейчас она воспринимала эти вещи как игрушки; Кэтрин как будто стала ребенком, который пытается играть во взрослую жизнь, но плохо представляет, для чего на самом деле нужны все эти многочисленные предметы.

Остин… Он умер от лейкемии два года и четыре месяца назад. Тогда ему было всего шесть. Со дня гибели Гэри прошло чуть больше двух месяцев, но Кэтрин иногда казалось, будто он умер только вчера, а иногда – что двадцать лет назад. Ее решение перебраться из Бостона в Уэст-Холл – городок в вермонтской глуши с населением всего 3163 человека, по данным трехлетней давности – родители и друзья сочли безумием чистой воды, но Кэтрин твердо стояла на своем, утверждая, что ей хочется начать жизнь с нуля. В этом смысле очень кстати пришелся Пэкхемовский грант, который она получила совсем недавно – тридцать тысяч долларов, предназначенных на текущие расходы и на приобретение необходимых материалов. Благодаря этим деньгам, которые словно с неба свалились, Кэтрин могла посвятить все свое время художественному творчеству. Если точнее, то ей предстояло закончить серию шкатулок в технике ассамбляжа[4], над которой она работала весь последний год. Впервые в жизни Кэтрин могла позволить себе быть художником, и только художником, а не женой, матерью или директором галереи. Именно ради этого, утверждала она, и был задуман этот переезд в Вермонт, где ничто не будет отвлекать ее от творчества.

Об истинных причинах, побудивших ее перебраться в небольшую квартирку на третьем этаже старого дома в викторианском стиле, стоявшего на центральной улице Уэст-Холла, она не сказала никому.

Ни единой живой душе.

Началось, как водится, с пустяка. Примерно через месяц после смерти Гэри она получила его последний счет по кредитной карточке «Америкэн экспресс». Средства с карты были списаны 30 октября. Именно в этот день Гэри погиб. Расход был невелик – всего тридцать один доллар и тридцать девять центов. Именно во столько обошелся Гэри завтрак или обед в кафе «Лулу», находившемся в Уэст-Холле, штат Вермонт (сама Кэтрин никогда там не была и даже не слышала, что в Вермонте есть такой городок. Гэри, во всяком случае, никогда о нем не упоминал).

Должно быть, обострившееся восприятие всего, что было связано с Гэри, с его последними днями и часами, и заставило Кэтрин задуматься, что же заставило ее мужа проделать трехчасовой путь до Вермонта, поесть там в кафе (наверняка паршивом) и практически сразу отправиться в обратную дорогу. В Бостон Гэри возвращался не по магистрали И-91, а по живописному Пятому шоссе, которое петляло по склонам холмов. В тот день пошел первый в этом сезоне снег, густой и мокрый, и на одном из поворотов Гэри не справился с управлением. Его машина вылетела с дороги и врезалась в каменную глыбу. Полицейские сказали, что он умер мгновенно.

И Кэтрин была склонна поверить этому. Когда она ездила на полицейскую стоянку в Уайт-Ривер, чтобы забрать оставшиеся в машине вещи Гэри, ей хватило одного взгляда на сработавшие подушки безопасности, разбитое вдребезги лобовое стекло и смятый гармошкой передок, чтобы убедиться – именно так все и было. В следующую минуту она потеряла сознание.

Вещей в машине оказалось немного – кое-какие документы из перчаточницы, запасные солнечные очки, любимая кружка Гэри, которую он всегда брал с собой в дорогу, и другие мелочи, но Кэтрин ездила в Уайт-Ривер не за этим. На самом деле она рассчитывала найти небольшой черный рюкзак Гэри, в котором он обычно возил свой навороченный фотоаппарат и все необходимое для съемок, но как раз его-то в машине не оказалось. Тщетно она расспрашивала сотрудников стоянки, полицейских, страхового агента и врачей из больницы, в которую доставили тело. Никто так и не признался, что видел рюкзак с фотопринадлежностями, а между тем она отлично помнила, что, уезжая утром из дома, Гэри взял его с собой, заявив, что собирается в Кембридж, чтобы снимать какую-то свадьбу.

Почему он солгал?

Этот вопрос не давал Кэтрин покоя. Уподобившись ревнивой жене, она даже обыскала ящики его стола, перерыла бумаги и залезла в компьютер, но не обнаружила ничего необычного или подозрительного. Обзвонив приятелей Гэри, она спросила у каждого, не знает ли он, были ли у ее мужа какие-то знакомые в Вермонте, но ответы были отрицательными. Никто не мог назвать ей ни одной сколько-нибудь вразумительной причины, по которой Гэри отправился в этот штат – в этот крохотный городок на самом севере. Кто-то предполагал, что Гэри прослышал о только что открывшемся в Уэст-Холле новом антикварном магазине, кто-то считал, что он решил просто прокатиться. «Ты сама знаешь, Гэри никогда не раздумывал, если считал, что может узнать что-то новое и интересное, – сказал Кэтрин его лучший друг Рей. – Он просто вскакивал в седло и мчался туда, где ему хотелось быть. Приключения – вот ради чего он жил!»

В конце концов Кэтрин не выдержала и, вооружившись картами Вермонта, села в машину и отправилась на север. Вскоре она уже въезжала в Уэст-Холл, который располагался в пятидесяти милях к северу от того места, где Гэри попал в аварию.

Уэст-Холл оказался типичным новоанглийским[5] городком – маленьким и по-провинциальному скучным. Единственными его достопримечательностями могли служить три церкви, каменное здание библиотеки и засеянная травой центральная площадь, в самой середине которой стояло что-то вроде покосившейся беседки, которая при ближайшем рассмотрении оказалась крытой эстрадой для выступлений городского оркестра. Сразу за площадью Кэтрин увидела школьное здание. Несколько малышей в зимних куртках и теплых шапках играли во дворе в снежки или карабкались на ярко-оранжевую горку, с которой тут же скатывались по наклонному пластиковому желобу. Глядя на них, Кэтрин сразу вспомнила Остина. Он тоже любил кататься с горки и никогда не боялся взбираться на самый верх. На мгновение ей даже показалось, что среди малышей она видит сына – худого, жилистого, с непокорным вихром светлых волос на макушке, но стоило ей моргнуть, как она поняла свою ошибку. Это был какой-то другой, совсем не похожий на Остина мальчишка.

Главная улица, или Мэйн-стрит, по которой ехала Кэтрин, довольно скоро вывела ее на окраину городка – к огороженному ржавым забором из кованого железа старому кладбищу, полному покосившихся крестов и гранитных надгробий. Дорога охватывала кладбище кольцом, и, проехав по ней, Кэтрин снова вернулась в центр города. Там она довольно скоро отыскала на Мэйн-стрит кафе «Лулу», разместившееся на первом этаже старого кирпичного здания, которое, помимо него, занимали книжный магазин, банк и адвокатская контора.

В кафе никого не было. Кэтрин заказала кофе и села за столик у окна. Глядя в большое зеркальное окно, выходившее на городскую площадь, она невольно подумала, что именно эту картину видел Гэри, когда ел здесь в последний раз в жизни.

День выдался безоблачным и ясным. Деревья, росшие вокруг городской площади, стояли обнаженными, но два месяца назад, когда Гэри здесь побывал, их багряная с золотом листва, несомненно, служила главным украшением унылой травянистой площадки с обшарпанной эстрадой в центре. Кэтрин даже попыталась представить себе эту картину, вообразить, что чувствовал Гэри, пока смотрел, как на его глазах золото листвы облетает с деревьев под ударами усиливающегося ветра, а на небо наползают снеговые тучи.

Конец ознакомительного фрагмента.