Люди без города. День первый (Павел Иевлев)

Македонец

– Здравствуйте, группа! – говорит миловидная женщина-психотерапевт.

– Здравствуйте, привет, привет, добрый день… – разноголосый хор с расставленных полукругом стульев.

– Сегодня свою историю нам расскажет Виктор…

– Привет, Виктор!

– Здравствуйте, меня зовут Виктор, и я убийца…

– Ты что, ёбнулся, Виктор? Уберите его! – возмущенные возгласы аудитории.

– Я хочу рассказать вам, как я стал…

– Да пошел ты нахуй! Возмутительно! Прокурору, блядь, расскажи!

Ну вот, даже моя воображаемая психотерапевтическая группа не стала меня слушать. Никому не интересны мои внутренние рефлексии. Я пробовал, правда. Была, например, Аня, мой прекрасный – но, увы, бывший психотерапевт… Наши отношения врач-пациент в какой-то момент стали требовать большей откровенности, чем я могу себе позволить. Она считала, что у меня «вьетнамский» (он же «афганский», «иракский», «чеченский» и так далее) синдром, а сам я военный, побывавший в горячих точках. Забавная версия, но нет.

Знаете, какой лучший способ расстаться с психотерапевтом, особенно если он – милая и умная, но одинокая женщина? (Отчего-то это часто случается с милыми и умными женщинами). Нетрудно догадаться. В общем, мы остались друзьями, и теперь голосом Ани говорит со мной моя совесть. Нечасто.

– Здаров, Македонец! – а вот и Сеня. Он сегодня заявился с утра, и теперь непринужденно шарится у меня по кухне в поисках, чего бы пожрать. Визит его стал, мягко говоря, неожиданным, но это же Сеня. Длинный, худой, весь как на шарнирах пацан, непрерывно в движении, со своей странной дерганой моторикой подклинивающего в суставах Буратино. Ввалился, пока я продирал глаза, помахал рукой – и на кухню. Как с голодного края. Не кормят их там, что ли?

– Сень, ты что, с дурдома сбежал? – недовольно спрашиваю я.

– Почему сбежал? – удивляется Сенька. – Темные времена карательной психиатрии прошли, я прохожу лечение на совершенно добровольных началах!

– И что, уже вылечился?

– Нет, – мотает бритой налысо головой Сеня, – я неизлечим. Просто мне было видение.

– Опять? – закатил глаза я.

Сеня у нас, вишь ты, медиум. Ну как медиум – его просто иногда штырит. Без всяких веществ – Сеня у нас даже непьющий. У него и своей дури хватает. Накрывает Сеню жестко, но это еще не самое плохое. И то, что видится ему обычно всякая дрянь, тоже можно пережить. Главная засада в том, что все, что ему видится, непременно сбывается. И не «рано или поздно, так или иначе», а до обидного быстро и до ужаса буквально. Наградила природа талантом, чтоб ее. Хотя мне ли говорить?

– Ну да, – жмет худыми острыми плечами Сеня, – ты же знаешь, как это у меня бывает…

Я знаю, как это у него бывает. Сталкивался.

– Кофе будешь? – крикнул он из кухни. Почему он всегда оттуда орет так, как будто у меня не однокомнатная хрущевка, а особняк с мезонином? Как будто, если он меня не видит, то я непременно далеко?

– Буду! – хоть что-то хорошее этим утром.

Кстати, в дурдоме он обретается не из-за видений. Про них психиатры не в курсе. Сене просто комфортно в психиатрической клинике, и он с легкостью симулирует «посттравматическое стрессовое расстройство» (ПТСР), в котором психотерапевт подозревала меня. Он прекрасный симулянт, наш Сеня. При его невысоких запросах, клиника – это такой халявный санаторий, где кормят, развлекают, позволяют гулять на свежем воздухе (наш загородный дурдом славится прекрасным садом), а главное – внимательно и с сочувствием выслушивают любую чушь, которую Сене заблагорассудится нести. Чем не курорт? «А медикаментов груды, мы в унитаз, кто не дурак. Вот это жизнь…»1

На Сенино счастье, психиатры то ли недостаточно бдительны, то ли недостаточно квалифицированы, то ли им наплевать. Знали бы они, насколько он на самом деле безумен, они бы вернули карательную психиатрию немедленно – и я не про видения его говорю. Что видения? Забавный казус Мироздания, также как и мой странный талант. А вот то, что никакого ПТСР у него не было – это как раз и было его безумием.

– Кофе! – Сеня принес мою кружку.

– Спасибо, Сень, – я уже умылся и в целом был готов к неприятным новостям. – Так что за видение?

Сеня дожевывал бутерброд с последней моей колбасой, поэтому мужественно сглотнул, чуть не подавился, выпучил глаза, судорожно запил кофе, обжегся, пролил на рубашку… В общем, ему потребовалась пара минут, чтобы откашляться и принять соответствующую пафосности заявления позу:

– Быть сему месту пусту! – провозгласил он значительно, и, сев обратно на табурет, шумно отхлебнул из кружки.

– Какому месту? – удивился я. – Моей квартире?

Квартирка, конечно, так себе – старая, отродясь не видавшая ремонта хрущевка, укомплектованная обшарпанной, но крепкой мебелью времен позднего СССР. Как от отчима досталась, так и живу. Позорище, если вдуматься, но мне просто пофиг, а в гости ко мне никто, кроме Сени, отродясь не ходил. Тем не менее, с чего бы ей быть пусту?

– Нет, – Сеня поморщился и сделал широкий круговой жест кружкой, – Вообще. Всему. Нашему вот этому миру.

– И в каком… э… формате будет проводиться данное мероприятие? – поинтересовался я растерянно.

– В формате пиздеца, – ответил Сеня невнятно, запихивая в рот колбасу. – Какая-то рыжая баба в костюме супергероя на краю крыши, девчонка в черном и еще какой-то бородатый мужик, вроде смутно знакомый, но я его вижу краем глаза. В городе пожары, в небе низко над крышами звено «двадцать восьмых»2, на улицах бардак, руины и то ли трупы, то ли просто люди кучами лежат….

Сеня вытер рот рукавом клетчатой рубашки и закончил:

– Вот такое видение было.

– Может оно еще и обойдется? – осторожно спросил я. – Не, я знаю, что у тебя все сбывается, но может закончится все нормально? Рассосется потом как-то?

– Не, – спокойно ответил Сеня, – не рассосется. Я ж чую. Я и без видения на нервах был, все не мог понять, что не так. Давило что-то, как будто крышка закрывается… А теперь уж точно знаю.

– А что, есть признаки?

– Эй, – отмахнулся Сеня, – в нашем дурдоме интернета нет, а по ящику только канал «Дискавери» – как слоны ебутся. И то некоторые от этого зрелища впадают в такой экстаз, что хоть выключай. Ты не поверишь, какие там долбоёбы встречаются!

Я скептически посмотрел на Сеню, но ничего не сказал. Вместо этого подошел и включил приемник – телевизор мне как-то без надобности.

«Всемирная организация здравоохранения заявила, что власти Либерии принимают необходимые меры предосторожности после смерти восьмисот человек в городе Гринвилл от неизвестной болезни. Как пишет либерийское издание Daily Observer, тела умерших быстро подверглись разложению. Либерийская полиция подключилась к выяснению обстоятельств их смерти. Принимаются меры для того, чтобы изолировать заболевших..»

Женский голос вещал привычной спокойной скороговоркой, без экзальтации – видно было, что Либерию ведущая не то что на карте – в гугле-то не найдет.

– Не везет им, – констатировал Сеня. – Вечно то эбола у них, то еще какая срань… А помнишь, как мы тогда в Монровии…

– Помню, – поморщился я, – но лучше бы забыл. Хорошее место Либерией не назовут.

Новости закончились, но я покрутил ручку старого приемника «Океан» и поймал другой выпуск. Там тон ведущего был пожестче и отдавал некоторой обеспокоенностью:

«Китай заявляет категорический протест против агрессивных действий США на Корейском полуострове. Пентагон направил к Корейскому полуострову авианосец Ronald Reagan в дополнение к уже находящемуся там Carl Vinson. Возвращение авианосных соединений к берегам Кореи создаёт эскалацию напряженности в регионе…»

Я выключил приемник – весь этот цирк с конями, в который превратилась нынешняя международная политика, успел достать даже меня. Как не берегись – а радио с телевидением вещают из каждого утюга, хоть уши затыкай.

– Вроде все как обычно, – сказал я Сене. – Нормальное для нынешнего мира состояние «вот-вот пиздец, но не сегодня». Не первый год длится.

Сеня молча пожал плечами и одним глотком допил остывший кофе. Вывалить проблему на меня и отморозиться – его обычный образ действий.

Я у Сени типа опекуна – так уж сложилось. Он детдомовский, и уж не знаю, что там с ним случилось, но башка у него сдвинутая серьезно. Я отбил его в одном неприятном месте у одних очень плохих людей, когда ему едва четырнадцать было. Ну, как «отбил»? К тому моменту, как я на него наткнулся, он уже сидел весь залитый чужой кровью в окружении шести трупов с перерезанными глотками и жадно жрал что-то из ставшей вдруг ничейной миски. Проголодался ребенок. Чуть меня не отправил к ним седьмым, кстати.

Не то чтобы мне так уж хотелось вешать себе на шею трудного подростка, но бросить его там, где нашел – все равно, что убить. Государство предлагало вернуть его в детдом. Вот этого некрасивого юношу с первыми прыщами, безумными глазами берсерка и «ка-баром»3 в худых руках? Это не должно было быть моим делом, но почему-то стало. Так и прижился. Я не заменил ему отца – у меня на это «как отец» с детства аллергия. Сначала взял на правах приблудного уличного кота, потом он стал кем-то вроде воспитанника, а потом в какой-то момент и полноправным напарником. Он не дурак, Сеня-то, у него башка работает многим на зависть, просто как бы лакуны какие-то в понимании некоторых вещей. Например, социальных правил. Не знаю, как удалось добиться такого эффекта – я бы тот детдом, где таких детишек растят, сжег бы чисто на всякий случай, если бы он уже не сгорел. Кто-то позаботился. Имею на сей счет подозрения, но спрашивать Сеню боюсь – вдруг он ответит, и что мне с этим знанием делать?

Зато и проводником он стал еще тогда – не от хорошей жизни, надо полагать. Особенно учитывая специфический Сенин кросс-локус4 – ни у кого про такой не слышал, тут он тоже уникален. Среди проводников много «гаражистов» – переходящих через гаражные конгломераты, немало «культистов» – ходящих через храмы и прочие места поклонения, есть небольшая, но сплоченная группа «спелеологов» – проходящих через кросс-локусы пещер, есть и довольно странные ребята, умудряющиеся проходить тоннелями метро – их возможности, правда, ограничены, потому что метро мало где есть. Но вот такого как Сеня…

Сеня – совсем слабенький проводник, с большими ограничениями по длительности поддержания и пропускной способности проходов. Фактически, пара-тройка человек с ручной кладью – его предел. Но зато дверь ему почти везде – он через сортиры ходит. Вошел в туалет тут, закрылся, вышел там. Универсальность потрясающая – где есть люди, так там и сортир непременно найдется. Я догадываюсь, почему так сложилось – учитывая школьно-детдомовско-армейскую традицию устраивать разборки именно в туалетах. Видать, неслабо его там пиздили, раз врожденный талант проводника зацепился за такой кросс-локус…

Я способностей проводника не имею, так что мы с Сеней ходим парой. Он проводит, я работаю. Толковых контрабандистов из нас по причине малой грузоподъемности не вышло – в отличие от Гаражища, машину в сортир не загонишь, – так что профиль нашей пары другой, обусловленный сочетанием наших странных умений. Пришли мы к этому не сразу, но в итоге свою нишу все же выбрали.

– Я тут брошу у тебя сумки с деньгами, ладно? – невинно поинтересовался Сеня.

– С чем? – рассеянно переспросил я, задумавшись.

– С деньгами, – повторил Сеня спокойно. – С баблом, лавэ, бабками, кэшем…

– И откуда у тебя наличка сумками?

– Ну, для начала, я взял кредит под залог своей квартиры, – начал перечислять Сеня. Судя по тону, он был очень собой доволен и спешил похвастаться. – Потом я сдал ее в аренду через агентство и взял плату за год вперед. Дисконт вышел большой, но зато с отсрочкой заселения на месяц. Потом я квартиру продал в полцены черному риелтору через генералку. Потом взял кредит в своем банке – правда, дали, гады, немного, полмульта всего – но на три года. Потом нанял такси и проехался по микрокредитным конторам…

– Сеня, блядь… – я схватился за голову. – Что ты творишь? Мы же это уже проходили! Опять пострелушки из-за твоих долгов устраивать?

– Да успокойся ты, – Сеня притащил из прихожей две спортивные сумки и бросил на пол. – Там везде первый платеж через месяц, не раньше. А я этому миру и двух недель не дам…

Понятия морали для Сени не существует, но голова у него работает – надо бы и мне обналичить свой счет. Денег на нем прилично, так что придется, наверное, в несколько приемов. Хотя…

– Сень, а на кой черт тебе кэш, если миру конец?

– Вложим в товар, перетащим на базу.

– Какой товар?

– Ну, представь – через пару недель все, что брали в этом срезе контрабасы, станет абсолютным дефицитом. Его будет просто негде взять! А у нас – есть! Неплохо поднимемся…

– За главный товар нашего среза нас с тобой закопают быстрее, чем мир кончится… – засомневался я, – На оружие надо иметь каналы, а не только деньги. Да и много ли мы утащим через твою сортирную дырку? И кому оно будет нужно, когда негде будет взять подходящие патроны?

– Да? – на секунду задумался Сеня. – Ну и хуй с ним тогда! Пойду к блядям, оттянусь напоследок. Всем хорош дурдом, но бабы там…

Он, вжикнув молнией, раскрыл одну сумку, вытащил оттуда наугад пачку пятитысячных купюр и смылся. Что ему скажешь? Совершеннолетний уже. А я погрузился в тяжкие раздумья.

Мы с Сеней межсрезовой контрабандой не баловались, но, разумеется, в общих чертах были в курсе. Проводников немного, и, хотя они, по большей части, и друг друга-то терпеть не могут, а мной вообще пугают детей, но тусовка существует. Поневоле приходится контактировать и поддерживать нечто вроде профсоюза – а то желающих сесть на канал хватает. Как со стороны государства, так и со стороны криминала. Несмотря на серьезные внутренние трения и конкуренцию, все же как-то друг другу помогаем – я пару раз приезжал на «стрелки» в качестве «окончательного аргумента». Конечно, и криминал, и государство все равно в схемах присутствуют – куда же без них, – но какие-то правила, в основном, соблюдаются. Более или менее. Местами.

Так вот, основной экспортный товар нашего среза на межмировом рынке – это оружие. Тут мы уникальны – остальные срезы, настолько озабоченные прогрессом средств уничтожения, уже достигли логического финала этого пути. В одном из таких миров у нас запасная база – очень скромная, просто склад того, что по разным причинам не стоит хранить здесь. Безопасность хранения там абсолютная – воровать некому, а радиация уже, в основном, рассеялась. Главной проблемой было найти уцелевший сортир для Сениного кросс-локуса…

Второй по популярности товар – автомобили. Как правило, берутся подержанные внедорожники, проводится профилактика до состояния «как новый» и перегоняются. Новые модели, капризные и привязанные к сервисам, спросом не пользуются. Это довольно приличный бизнес, минимум криминала (не считая, конечно, некоторого процента краденых машин – то, что они пропадают из этого мира бесследно, открывает хорошие возможности). Я знаю одну контору, где ребята из натурализовавшихся здесь грёмлёнг наладили практически конвейер. Можно было бы вложиться в технику – да вот беда, в сортир машину не пропихнешь. Не наш это калибр. А больше ничего такого уникального и нет – в фармакологии мы далеко не лидеры, оргтехника не имеет смысла вне совместимой цифровой среды, предметы быта не универсальны, предметы роскоши бессмысленны.

Опять же, надо понимать, что вся доступная нам межмировая торговля – это крошечный по объемам рынок. Рыночек. Все проводники нашего среза вместе не догонят по обороту провинциальный сетевой супермаркет. Даже оружие – и то штучные поставки. Десятки, максимум сотни стволов в партии. Те социумы, которые любили повоевать, имели своё, а остальным оно особо и ни к чему.

Да, есть еще те, кто торгует людьми и наркотой. Не так давно это был довольно мощный бизнес, теперь – нет. В этом, без ложной скромности, есть и моя заслуга.

Больше я что-то ничего и не придумаю. Шедевры искусства? Они ценятся только в соответствующем культурном фоне, когда всему человечеству объяснили, что вот это – шедевр и стоит много денег. Если этого фона нет, то черный квадрат остается просто квадратом, а за всякое пикассо еще и в лоб дадут. Предметы культа? За отсутствием соответствующих культов будут оценены по весу золотого оклада. Исторические артефакты? Никому не интересна чужая история. Так вот, глядя со стороны, понимаешь, что универсальных ценностей практически не бывает. За одним исключением – практически везде ценится золото, оставаясь более-менее общепризнанным обменным эквивалентом. Тоже не самый беспроблемный товар, конечно, но его куда проще купить, чем оружие. Тем более, что есть у меня знакомый, через которого можно взять драгметаллы не по цене банковских монет и не как ювелирку, а по весу. Странноватый мужик, но, в целом, надежный.

– Привет, Ингвар, – набрал я его без лишних размышлений.

– Македонец, ты? И тебе не хворать! – он взял трубку моментально, как будто ждал звонка.

– Есть тема насчет некоторых интересных инвестиций…

– Моих тебе, или твоих мне?

– Имею инвестиционные намерения, – обозначил я тему, – относительно некоторых металлов.

– Над землей хуйня летала,

Вся из желтого металла.

Очень много в наши дни

Удивительной хуйни… – продекламировал Ингвар задумчиво. Голос его показался мне несколько растерянным.

– И каковы предполагаемые объемы инвестиций?

Я назвал сумму.

– Подъезжай в офис, решим, – ответил он после паузы.

Сенины деньги я решил пока оставить, где лежат, а первым делом обналичить свои. При любых грядущих непонятках лучше не зависеть от доброй воли банкиров и работоспособности банкоматов. Для начала позвонил в банк и запросил обналичку – там не то чтобы огромные миллионы, но такие суммы уже надо заказывать за сутки. Наше странное занятие не сильно прибыльное, но и тратить мне особенно некуда. Квартира мне досталась от отчима, машина тоже, питаюсь я просто, представительских расходов нет, дорогих игрушек не люблю, хобби не случилось, личная жизнь не сложилась. Вот и накапливается понемногу.

Остаток суммы решил снять из банкоматов – чтобы какой-то оперативный капитал был на руках уже сегодня. Сенины предсказания точны в деталях, но не определенны по времени – а ну, как придется драпать, в чем есть? Надо хоть как-то подготовиться, прикупить кой-чего. Так что спустился к подъезду, завел старенькую «Ниву» – немного поржавевшую, но еще более-менее на ходу, – и поехал по банкоматам. Я, конечно, мог бы купить себе новую машину, но у меня и эта-то большую часть времени праздно гниет у подъезда. Из-за особенностей Сениного кросс-локуса по работе мы пешеходы, а тут мне ездить некуда. Я бы я сейчас пешком пошел, но уж больно неохота таскаться с кучей налички.

Хвост засек на третьем банкомате. Как человек осторожный, я не стал снимать весь суточный лимит в одном, а брал одну максимальную выдачу – 40 тысяч, – и ехал к следующему. Видимо, не помогло – кто-то засек человека, снимающего много налички, и захотел поживиться. У меня, к сожалению, обманчиво безобидный вид – и рост не богатырский, и в плечах не косая сажень, и лицо самое ординарное. Вели меня топорно, постоянно мелькали одной рожей, подходили близко, когда шел от банкомата к машине, бежали к своей чуть ли не бегом. В серой потасканной «Нексии» их было аж четверо, прижимались они чуть ли не бампер в бампер – боялись потерять, – так что разглядел я их прекрасно. Дагестанцы, судя по всему. Гопота. Но это и хорошо – даги будут сначала давить, пугать, чтобы сам отдал. Они покуражиться любят, молча пальнуть в затылок и снять с трупа – не их стиль. Думают, что я черный обнальщик, деньги чужие, рисковать за них не стану – они таких как раз и пасут у банкоматов. Так что ситуация меня скорее раздражала, чем вызывала опасения. Я спокойно подъехал к четвертому банкомату и добрал остаток суточного лимита. Немного даже демонстративно убрал пачку тысячных купюр в сумку, висящую на брючном ремне, и вернулся в машину. Тот из дагов, кто приглядывал за мной вблизи, резво потрусил обратно в «Нексию». Я завелся и тронулся, они рванули за мной с таким энтузиазмом, что чуть не устроили ДТП. Дилетанты, смотреть противно.

Я неторопливо проехал полквартала и свернул в гаражный кооператив. «Нексия» прижималась ко мне, уже не скрываясь. Думаю, внутри царит полное ликование – жертва сама привела их туда, где можно без помех осуществить экспроприацию материальных ценностей. Это хорошо, это не даст им задуматься, зачем я с кучей денег еду в такие ебеня. Они уже видели деньги, в их воображении скромный дневной лимит снятия превратился в невесть какие миллионы, они полны азарта. Они думают, что жертва тут – это я.

Я прибавил ходу, свернул в тупиковый проезд и резко остановился. Влетевшая за мной «Нексия» от экстренного торможения немного просквозила юзом, но водитель справился. Я вышел, захлопнул дверь и встал, прислонившись к борту. Да, так я и думал – в азарте выскочили все четверо.

Самый здоровый, с мятыми ушами борца, первым шагнул ко мне, опуская руку в карман:

– Э, стоять… – начал он.

«Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп», – ответил мой пистолет. Глушитель на «макарове» работает так себе, но тут достаточно безлюдно, а задерживаться я не собираюсь. Контрольные мне делать не нужно, обыскивать неинтересно, мародерить противно.

Сел в машину и уехал.

– Здравствуйте, Анна!

– Здравствуйте, Виктор, рада вас видеть! С чего бы вы хотели начать наш сегодняшний сеанс?

– Увы, Анна, я опять сделал это, – винюсь я.

– Неужели никак нельзя было решить проблему иначе? – голос психотерапевта профессионально ровный, но я знаю, что он расстроена.

– Увы, Анна, они сами напросились. Ну не дорогу же спросить они за мной ехали?

Я лукавлю, и Анна это знает. Я мог от них оторваться, я мог вывести их на полицию, я мог позвонить определённым людям, и их бы приняли на месте, объяснив, насколько они не правы. Я мог, в конце концов, стрелять не в лоб, а по конечностям. Да что там, скорее всего, достаточно было бы достать пистолет и прострелить колеса, чтобы они, с угрозами и обещаниями разобраться потом, но отстали. Но я поступил так, как поступил. Я убийца, Анна.

– Вы слишком строги к себе, Виктор, – качает головой мой воображаемый психотерапевт, но я-то знаю…

Впервые я узнал о своем предназначении, когда отчим по какой-то причуде сознания пропил не все деньги, а на остаток привел меня в тир. Он тогда еще пытался периодически изображать: «Я тебе, засранцу, как отец!» Про себя я его так и называл: «мой какотец». Тир был дурацкий, по две копейки выстрел, с жестяными фигурками, рывками едущими вдоль задней стены полутемного павильона и ушатанными пневматиками-переломками, пристреливать которые никто и не собирался. Но я не промахнулся ни разу. Изумленный отчим, который перед этим пытался путано объяснить, как совмещается прицел с мушкой, разорился еще на двадцать копеек – и снова легли десять фигурок. Тут уже его приятель, который этим тиром как раз заведовал, выдал еще десяток бесплатно – с тем же результатом. Дальше я стрелял в бумажную мишень, аккуратно вынеся пульками десятку, в консервную банку, в автоматные гильзы… Мужики впали в азарт, и уж не знаю, как отчимовский собутыльник потом отчитывался за истраченные пульки, но я выстрелил раз сто – и ни разу не промазал. Мне не было интересно – ни тогда, ни потом. Как вам не было бы интересно раз за разом валить стоящий на столе спичечный коробок, ткнув в него пальцем. (Я далеко не сразу понял, что люди, которые промахиваются, делают это не специально). Так что стрелять мне было скучно, но сообразительный «какотец», на пару с мужичком из тира, монетизировал мой талант – спорил на выпивку с такими же калдырями, что я попаду десять раз подряд. И я, разумеется, попадал. Потом этот фокус всем наскучил, желающие спорить кончились, и больше я в тир не ходил. Не пошел я и в стрелковый спорт – просто не пришло в голову. Скучно же. Промахнуться при стрельбе для меня все равно, что промахнуться, вытирая жопу. Вам же не приходит в голову строить карьеру на том, что вы очень точно вытираете жопу? Так что мое следующее столкновение с судьбой состоялось уже в армии. Мама к тому времени умерла, «какотец» пропивал последний ресурс печени, я был дурак-дураком. Имел неосторожность продемонстрировать талант, и моментально был взят на заметку. От подразделения требовалась сдача нормативов, и я стрелял за себя и за тех узбеков, а потом меня выставили на внутриармейские соревнования, защищать честь родного гарнизона… По-своему это было удобно – локального чемпиона по стрельбе не гоняют копать канавы, и он реже чистит картошку, проводя время в «тренировках». Его уважают старослужащие и берегут командиры. На исходе срочной мне сделали предложение насчет дальнейшей службы. Возвращаться в квартиру «какотца» не слишком хотелось, и я его принял. Дальше было много интересного и не очень, но основным моим занятием с тех пор стало убивать людей. От судьбы не уйдешь.

Я иногда завидую Сене – он живет без рефлексий, как полевая трава. Я так не умею. Я злой. Я не раз пытался сменить род занятий, но раз за разом в итоге оказывался с пистолетом перед трупами. «Увы, Анна, я снова сделал это…» Пришлось принять это как предназначение. Когда я прочитал «Темную башню» Кинга, меня чуть не разорвало: «Это же про меня! Я тот самый Стрелок! Я такой же, как он!» Я даже пытался заиметь себе такой позывной – «Стрелок», но не прижилось. Прижилось прозвище – «Македонец». За то, что стреляю с двух рук.

– Привет, Македонец, – Ингвар достал из бара бутылку. Я не большой любитель алкоголя, но он из тех, с кем проще выпить, чем отказаться. – Давно не виделись, да?

– Давно, да, – я не спорю и беру стакан. Виски с содовой? Ну, сойдет и виски.

– Я приехал в ресторан

С золотого прииска

Ведро водки заказал

И котлет по-киевски! – радостно потирая руки, продекламировал Ингвар. Он меня бесит этой клоунской манерой по любому поводу нести какую-то рифмованную поебень. То ли сам ее сочиняет, то ли башка этим дерьмом забита… Тот еще мудак, но дела с ним иметь можно.

– Мне б золотишка прикупить, – не стал я изображать светскую беседу. – Ты в курсе.

– Я-то в курсе… Но…

– Что-то не так?

– Вот ей-богу, Македонец, не знал бы я тебя столько лет, подумал бы, что подстава.

Я было напрягся, но он замахал руками.

– Нет-нет, это не наезд, просто такие совпадения косяком пошли, что уж не знаю, что и думать… Я же вообще-то не по золоту, ты знаешь. Просто иногда помогаю людям. А тут мне один человек, которого я сто лет не видел, приносит, а второй, которого я тоже, что характерно, давно не встречал, сразу хочет купить…

– Ну и что? – не понял я. – Есть спрос, есть предложение, есть гармония в мире. В чем проблема?

– Вот в чем.

Ингвар засунулся в огромный сейф, порылся там и, вынырнув, протянул мне монету.

– Видел такие?

Я посмотрел на шестеренку с микроскопом на реверсе крупной монеты и кивнул.

– Доводилось. Не ожидал увидеть у тебя.

– А я вот не удивлен, что ты видел, прикинь? Не зря я в совпадения не верю!

– К этой чеканке есть некоторый специфический интерес…

– Да-да, я в курсе. И знаю, что за нее бывает. А ты ведь знаешь, кто такие чеканит, да?

Разговор принимал довольно опасный оборот и, по-хорошему, надо было на этом его заканчивать и уходить – Ингвар не единственный барыга в городе, нашел бы через кого золото взять. Но я не стал обострять.

– Знаю. Это золотой рубль Русской Коммуны. Очень чистое золото, но оборот его довольно… хм… специфический.

– Ты проводник, Македонец? – спросил Ингвар в лоб.

Задавать такой вопрос не то, что неприлично, но и небезопасно. Проводники не любят внимания. Тихая это профессия, непубличная.

– Нет, – ответил я совершенно честно. Не стал изображать удивление и переспрашивать, какого вагона.

– Но связан с этой темой, так?

– Связан.

– Тогда забирай! – он вытащил из сейфа плотный мешочек и гулко брякнул им по столу. – Двадцать пять монет.

– Это приличный капитал, – осторожно сказал я. – Они ценятся выше золота по весу.

– Да? – Ингвар махнул рукой, – Не знал. Я их по цене лома взял. Но неважно – забирай по весу. Для меня это горячий товар, а для тебя, как я понимаю, проблемы нет?

– Нет, – признал я, – но, если ты в курсе темы, то мог бы и сам пристроить.

– Я вчера в первый раз своими глазами видел другой мир, – неожиданно признался Ингвар. – Я не очень в курсе темы, но, чтоб я сдох – как же я хочу быть в курсе!

– У меня с собой не хватит налички, чтобы выкупить прямо сейчас, – предупредил я его. – Буду готов завтра.

– Все равно забирай, я завтра подготовлю остальную часть, за все и расплатишься разом. Не хочу у себя хранить.

Я пожал плечами и сгреб увесистый мешочек в карман.

– И еще, – вспомнил о нужном. – Мне опять нужен ствол. Лучше всего такой же, болгарский «макар» с глушаком.

– Да что ты их, жрешь что ли? – удивился Ингвар. – Нет, не говори, не хочу знать. Завтра будет.

Тот, из которого я дагов пострелял, я закинул в реку – зачем мне паленый? Остался второй, но с одним мне неуютно. Я ж Македонец.

Артем

Этим утром Артем проснулся от внутреннего беспокойства. В последнее время его часто посещали какие-то смутные ощущения. То ли что-то вот-вот произойдет, то ли оно уже произошло, но не тут, то ли все-таки тут, но он не заметил. Довольно дискомфортно. Ольга успокаивала, что это побочные эффекты экспериментов профессора Воронцова, и что это пройдет. Черт бы этого профессора драл…

Артем спросонья пошарил рукой по постели – Ольги не было. Уже не первый день он просыпался в одиночестве. Его… подруга? Женщина? Жена? – смывалась тихо и рано, уносясь по своим непостижимым делам. Смешно сказать – но он до сих пор не мог окончательно определиться, кто для него Ольга. С его самого первого дня в Коммуне они жили вместе, делили постель и скромный здешний быт, но про то, чтобы пожениться, речь не заходила ни разу. Впрочем, тут, как ни странно, спокойно относились к таким формальностям – Артем ожидал каких-то махровых пережитков Империи, вроде «семейного кодекса», парткомов и профкомов, заглядывающих под каждое одеяло. Это, как и многое другое, оказалось ерундой – жизнь в Коммуне вообще ничуть не была похожа на тот образ, который он себе составил из ее истории и своих предрассудков на тему СССР. Слишком мало тут было людей и слишком жестко их отжало в центрифуге событий, чтобы не облетела большая часть формальной шелухи. То, что осталось – было странным и, поначалу, очень непривычным, но Артему скорее нравилось, чем нет.

Институт брака тут присутствовал в форме традиционного «гражданского» – то есть, с регистрацией оного в соответствующей базе данных. Это все, что Артему было на сей счет известно. Выспрашивать у Ольги подробности было неловко – не стоит разговаривать с женщиной о браке, если ты не собираешься немедленно сделать предложение. А он не собирался. Артем не раз думал, как реагировать, если Ольга скажет завтра: «Давай, наконец, поженимся». Но она не говорила, и он старался этим не заморачиваться. Может, и не скажет, зачем ей?

С Ольгой ему было… странно. Она красива, великолепна в постели, покладиста в быту, умна и обладает прекрасным чувством юмора… А еще у нее роскошная задница. Чего тебе еще надо, дурень? Ничего не надо, Артем искренне восхищался, глядя на нее. Да, в их паре она была ведущей, и это было непривычно – но при этом Ольга умела провести свои решения так ненавязчиво и убедительно, что он не чувствовал себя ущемленным. Тем более, что она тут была как рыба в воде, а он все еще ходил в неофитах. До сих пор не вполне разобрался во многих ключевых моментах функционирования здешнего социума.

Артем встал, наскоро принял душ, оделся и потащился в столовую. Коридоры комплекса были почти пусты – здесь принято вставать несколько раньше. Однако у Артема был свой график. Это, кстати, тоже немало способствовало его неполной включенности в местную жизнь. Собственно, кроме Ольги и тех, с кем он непосредственно сталкивался по работе, никакими близкими знакомыми он так и не обзавелся. Впрочем, Артем всегда признавал, что асоциален и вообще довольно унылый в коммуникативном плане тип. Тем не менее, все встреченные в коридоре и на лестнице соседи по жилому комплексу здоровались с ним искренне и благожелательно. Хотя он и не помнил, как их всех зовут, но мог поручиться, что они – помнят. Вначале это его несколько напрягало, но потом он принял умолчальную благожелательность за местную норму и успокоился. В конце концов, это его не обязывало ни к чему, кроме ответного приветствия. Если бы он им пренебрег, его немедля бы спросили, все ли с ним в порядке, и не нужна ли помощь. Самым неожиданным открытием для Артема стало, что это не формальная любезность, принятая в западной части цивилизации его среза, а реальное беспокойство и готовность помочь. Внутренние связи здешнего социума были ближе, чем он привык, что имело свои плюсы и минусы. Как любая общинность.

В столовой за крайним столиком сидел хмурый невыспавшийся Борух. Артем помахал ему рукой, он сделал приглашающий жест в сторону свободного стула. Взяв поднос, Артем поприветствовал юную смешливую раздатчицу Лиду и прошелся вдоль стойки, размышляя, стоит ли взять то, что тут оптимистично называют словом «кофе». Увы, настоящий кофе в сельхозсекторе начали культивировать совсем недавно, и до промышленных урожаев было далеко, а из чего делали местный – лучше не спрашивать. Судя по действию, кофеин в нем действительно содержался, но вкус, мягко говоря, имел с исходным напитком мало общего. Подумав, что день предстоит непростой, кофе все-таки взял, налив его из большого подогреваемого термоса с краником, но, чтобы как-то сгладить химический привкус, ливанул в него сливок. Сливки как раз были натуральнее некуда – жирные и свежие, только что с фермы. Докинул на тарелку пару горячих бутербродов с вареным мясом, залитым расплавленным сыром на больших ломтях свежего хлеба и этим ограничился.

– Вот никогда вы каши не возьмете! – попеняла ему Лида. – Только кофе да бутербоды! Этак здоровья не будет!

– Спасибо за заботу, Лидочка, – улыбнулся ей Артем. – Но так уж я привык.

Статус «мужика той самой Ольги» с одной стороны надежно ограждал его от покушений на его условно супружескую верность, а с другой – привлекал интерес женского пола по принципу «что она в нем нашла?» Ольга имела в здешнем обществе очень высокий статус, примерно как руководитель КГБ при позднем СССР, только без присущей тому учреждению ауры страха. Иногда он чувствовал себя этаким принцем-консортом. А иногда – случайно забредшим в племя людоедов антропологом, которого захватила в плен местная принцесса, и теперь он ждет, чего ей захочется больше – секса или мяса.

– Долго спишь, – буркнул Борух, допивая утренний кефир над тарелкой из-под овсянки.

Темноокая и пухлозадая женщина Анна Абрамовна ловко и нежно женила на себе бравого майора, и теперь тщательно присматривала, чтобы ценный трофей сохранялся в хорошем состоянии. Это включало в себя отказ от курения, здоровое питание, ограниченный алкоголь и, разумеется, никакого кофе. Бывшему закоренелому холостяку это внимание льстило больше, чем напрягало, но на Артемов поднос он посмотрел с некоторой завистью.

– Да говно этот кофе, ты ничего не теряешь, – с сочувствием сказал Артем. – Только что вздергивает с недосыпу.

– Все равно хочется… – вздохнул Борух. – Но моя всегда как-то узнает. Раздатчицы ей, что ли, докладывают?

Он допил кефир, печально посмотрел в пустой стакан, и потащил поднос с посудой в посудомоечный агрегат, стоящий в углу. Брякнула железная дверца, звякнула тарелка…

– У нас там сегодня совещание, вроде… – обронил он как бы между прочим, проходя мимо столика. – Может скажут, наконец, что за хрень творится…

У Артема сразу испортилось настроение – во-первых, ничего хорошего он от совещания не ждал. В последние дни в воздухе ощутимо веяло тревогой и, скорее всего, новости будут неприятными. А во-вторых… «Ну ладно, может его сегодня и не будет», – малодушно подумал Артем, собирая посуду.

– Включайте, вы последний сегодня! – крикнула ему Люба, когда он расставил стакан, тарелку и поднос по соответствующим отделениям в посудомоечном агрегате.

Массивная стальная дверца сыто чавкнула резиновым уплотнителем. Артем повернул прижимной рычаг и клацнул переключателем. Агрегат вздрогнул и утробно загудел. Здесь все было такое – большое, крепкое, угловатое, стальное на болтах, крашеное неброской, но чертовски прочной серой эмалью. После привычных Артему округлых, пластмассовых и легковесных вещей местная бытовая техника поначалу казалась какой-то нелепой и архаичной, дизельпанковой какой-то. Казалось, что стиральную машину можно поставить на гусеницы и отправить штурмовать укрепрайон, а холодильнику не хватает только стартовой ступени, чтобы он пролетел по баллистической траектории через океан и оставил дымящиеся руины от какого-нибудь Нью-Йорка… Правда, ни океана, ни Нью-Йорка тут не было, а то, что Артему казалось избыточностью, происходило от совсем обратного – от дефицита ресурсов. Этот посудомоечный агрегат, скорее всего, проработал уже лет тридцать и спокойно проработает еще сто – или сколько там понадобится, – при условии замены нескольких простых расходников. С учетом того, что бытовая техника тут производилась не миллионными тиражами, а почти штучно, это давало серьезный ресурсный профит.

Период экстремального выживания в условиях полной изоляции наложил на Коммуну своеобразный отпечаток и сформировал непривычное отношение к вещам. Так, квартира, в которой они жили с Ольгой, по меркам родного среза Артема, относилась скорее к «гостинкам» – наидешевейшему жилью «гостиничного типа». Никакой кухни, крошечный санузел с душевой кабиной, спальня чуть больше кровати и небольшая проходная комната-кабинет. Благодаря высоким потолкам и окнам во всю стену ощущения тесноты не возникало, но все же это был необходимый минимум пространства, не более того. Впрочем, учитывая неожиданно малое количество того, что принято называть «личным имуществом», места хватало – вся их с Ольгой одежда прекрасно помещалась в небольшой встроенный шкаф, с отсутствием кухни снималась проблема посуды, книги хранились в общей библиотеке комплекса, все, относящееся к работе, оставалось на рабочих местах. Ну и зачем, спрашивается, больше места? Пыль плодить? Квартиры тут были утилитарным помещением, в которое приходят спать.

Артему, считавшему себя законченным индивидуалистом и сидевшему годами в позиции «мой дом и есть мой мир», сначала все это было довольно дико, но потом оказалось, что роль «лишнего человека», которую он играл в мире прежнем, абсолютно нелепо выглядит в социуме, испытывающем жесточайший кадровый голод. А главное – в мире, полном реальных, очень настоящих, интересных и крайне важных задач. Правда, писать фантастику он бросил. Теперь она стала его повседневной работой.

В дверях Артем столкнулся с девочкой лет тринадцати, которая катила тележку с ведром, тряпками, шваброй и пылесосной оснасткой – шлангом и щеткой, которые подключаются к разъемам вакуумной системы уборки дома.

– Ой, вы еще здесь? – удивилась она. – Время уборки!

– Привет, Катя, – поздоровался он с ней. – Уже ухожу. Как твои дела?

– Все хорошо, спасибо! – широко улыбнулась девочка. – Но я последнюю неделю у вас убираю.

– А что так? – расстроился Артем.

Катя ему нравилась – рыжая, чуть тронутая солнечными веснушками по молочной-белой коже, симпатичная и очень весёлая девочка. Он часто думал, что у них с Ольгой могла бы быть вот такая дочка.

– Седьмой класс же! – укоризненно сказала она, удивляясь, что можно не знать очевидного. – С понедельника у нас вместо общей трудовой практики будет специализированная.

– Ого, уже седьмой! – улыбнулся Артем. – Как ты быстро выросла! И куда собираешься?

– Не знаю пока… – встряхнула огненно-рыжими хвостиками школьница, – Все такое интересное… Вчера нас возили на молочную ферму, там телята смешные! А сегодня на гидростанцию поедем, там тоже, говорят, очень здорово!

– Ну, удачи! Я буду скучать, я к тебе привык уже.

– Не скучайте, – засмеялась девочка, – вместо меня будет Настя из пятого «ж», она хорошая!

Детей в Коммуне было очень много. Жестокий популяционный кризис предыдущих поколений, сильно повыбитых борьбой за существование, пытались выправить активным стимулированием деторождения. Этим и было вызвано сильное смягчение нравов в области семейной жизни – от советских к чуть ли не вудстоковским. Внебрачные связи не осуждались, секс был более отделен от отношений, чем обычно. Социальные нормы вообще очень легко гнутся под текущие необходимости, а тут еще и гендерный перекос сработал – как это обычно случается, спасавшие жен и детей мужчины их по большей части спасли, но сами выжили далеко не все. В поколении Первых на одного мужчину приходится шесть женщин. Второму пришлось полегче, но и там вышло один к трем, и только к третьему положение начало потихоньку выравниваться. Так что рожали тут много, и дети бегали жизнерадостными стайками повсюду. Возможно, некоторые из самых мелких имели гены Артема – в обязанности каждого здорового мужчины входило пополнение банка спермы, и он регулярно проходил процедуру. Артем подозревал, что его генетический материал используется очень активно – при малочисленном исходном населении специалистам репродуктивной лаборатории приходилось раскладывать сложные пасьянсы в попытках избежать близкородственного скрещивания. Так что пришелец извне был хорошим подспорьем. Если бы не Ольга, можно было бы выполнять свой генетический долг и более приятным способом, но… Она даже, вроде бы, и не возражала, но то немногое, что Артем понимал в женщинах, настоятельно твердило: не стоит оно того.

Еще одно интересное следствие этой политики, которое Артем отметил как невольный антрополог, – матрилинейность здешнего общества. Установить отцовство при таком свободном отношении к сексу можно было только медицинскими способами, и оно устанавливалось – но информация была принципиально закрытой. Так что родство считалось по материнской линии, и учитывалось только при генетических раскладах. В социальной жизни родительские отношения были менее значимы, чем в привычном Артему традиционном обществе. Может быть, поэтому и отношение к детям тут было удивительным – чужих детей не было, в их жизни принимал участие каждый взрослый. Даже рожденные в браке почти не жили в семьях – воспитание было коллективным, очень хорошо и продуманно организованным. Коммуна возлагала на своих детей большие надежды, вкладывая существенную часть своих невеликих ресурсов в их образование и воспитание.

Артем зашел в бытовое помещение комплекса, напоминавшее ему «бытовку» армейской казармы и исполнявшее похожие функции. Одну стену здесь занимала монструозная многосекционная стирально-сушильная машина. Как и вся коммунарская бытовая техника, она была начисто лишена дизайна и производила впечатление собранной на танковом заводе. Зато заложенная в нее утром одежда вечером оказывалась постиранной, высушенной, разглаженной и даже упакованной в бумажный пакет. Артем открыл ячейку, сунул туда вчерашний комплект: белье – отдельно, верхнюю одежду – отдельно. (Постельное белье ежедневно меняли дети, которые в рамках трудовой практики занимались уборкой жилых помещений. Артему было очень странно, что доступ в квартиру открыт для посторонних, тем более – детей, тем более – к постели, которая, в общем, довольно интимный элемент жизни… Но и к этому он, в конце концов, привык).

Одеваться здесь было принято в стиле, который в срезе Артема назывался «кэжуал».5 По меркам материнского мира, одежда была несколько однообразной, отличаясь более цветами, нежели покроем. Если женщины как-то наряжались вне работы (хотя тоже, в сравнении, простенько – в основном, платья, юбки да сарафаны), то мужская часть населения выглядела вся на один фасон – свободные брюки, рубашка или блуза, куртка по погоде. Самовыражались, если уж кому приспичило, цветовыми сочетаниями – попугаечно-зеленые штаны в сочетании со свирепо-малиновой, как пиджак из 90-х, курткой на улицах нет-нет, да встречались. Ничего похожего на «высокую моду» Артем тут не видел, зато ткани здешние ему очень нравились – прочные, почти неизнашиваемые, немнущиеся, устойчивые к загрязнениям – но при этом мягкие и «дышащие», комфортные для носки. В прошлой жизни он такие встречал только среди дорогущей спортивной одежды. Практичность необыкновенная – первый комплект, полученный им при постановке на довольствие, служил уже три года и абсолютно ничем не отличался от нового. Еще один аспект местной лаконичности быта – для жизни вполне достаточно иметь два комплекта одежды, один на тебе, другой – в стирке. Ну и куртка еще – но при мягком, без выраженной сезонности, здешнем климате она требовалась нечасто. А главное – никто не ожидает, что на работу ты придешь в какой-то специальной одежде, типа костюма с галстуком. Женщины, конечно, минимумом не ограничивались, но как живут женщины, лучше в подробностях не интересоваться…

Артем прошел длинным коридором, потом по переходу между корпусами – благодаря компактности местной застройки, можно было не выходить на улицу неделями, – и оказался сразу на работе. Насколько он помнил из отрывочных объяснений Ольги, почти все капитальное жилье здесь когда-то было одним научно-исследовательским комплексом, включавшим в себя лаборатории, производственные цеха, общежития для персонала, подсобные помещения и кучу всего остального. Дом-город, с собственной инфраструктурой, включавшей в себя даже экспериментальный ядерный реактор небольшой мощности для питания Установки. После катастрофы и Темных дней восстановили не все – численность населения сократилась, и многие помещения пустуют до сих пор, – но сами бетонные здания пережили все неприятности и стали несущим каркасом здешнего быта.

Артем спустился на лифте в подвал – лаборатория Воронцова была из числа «старых», базовых, в которых велись исследования еще до Катастрофы, поэтому располагалась недалеко от Установки.

– Доброе утро, Сергей Яковлевич, – поздоровался он, надевая халат.

– Утро? – усомнился профессор. – А, ну, может быть. Здравствуйте, Артем.

Как и все Первые, кто начал принимать Вещество на исходе естественного жизненного срока, профессор выглядел человеком без возраста. «Старость отпустила, но молодость не приняла», – шутил он. Гладкое лицо без морщин, волосы без седины, никаких признаков дряхлости в теле – и все же при беглом взгляде производит впечатление пожилого человека. То ли что-то в глазах, то ли в осторожной моторике тела… Работать с ним было, тем не менее, легко и приятно. Сначала Артем чувствовал себя скорее подопытным хомячком, чем сотрудником, но потом проникся задачей, втянулся и понял, что его видят в качестве коллеги, равного, хоть и обладающего уникальными способностями. Умение использовать любой кадровый ресурс оптимально и на всю катушку – еще один уникальный скилл руководства Коммуны. Кроме того, почти сразу выяснилось, что лаборатория, где он востребован как потенциальный носитель требующего развития таланта мультипространственного оператора, отнюдь не главная его работа в новом мире.

Неожиданно он пригодился здесь как бывший радиоинженер, которым являлся по образованию. Преемственность советского преподавания оказалась настолько велика, что полученные на первых курсах знания о ламповой и дискретной схемотехнике вполне органично всплыли при работе со здешним оборудованием, представляющем собой удивительно эклектичный сплав базовых технологий 60-х с напластованием заимствованных решений более поздних эпох. Только столкнувшись с этим вплотную, Артем понял, какой мегаприз принесла сюда в клювике его Ольга, выхватив из среза Земля целый современный город. Это ведь не только оружие, про которое он подумал первым делом, это в том числе и огромное количество современной электроники, которой в мире Артема набит каждый дом. Огромная БЭСМ, на которой здесь вели все расчеты изначально, давно доработала свой срок, и к моменту появления Артема вычислительный центр представлял собой причудливый винегрет из обретенных неведомыми путями вычислительных мощностей – от антикварных советских ДВК-шек, до первого, размером с два кирпича, макбука. Все это каким-то немыслимым колдунством местных спецов работало в единой сети и решало задачи удивительной для таких ресурсов масштабности. Для здешних, не избалованных гигагерцами и гигабайтами программистов и такой уровень железа был более чем хорош. Но все это старье, к сожалению, часто ломалось и испытывало серьезнейший дефицит запасных частей. В результате Артем постепенно стал незаменимым специалистом – интегратором современной техники в инфраструктуру возрастом полвека. Отработав очередной эксперимент в лаборатории Воронцова, он бежал в радиоцентр, помогать собирать нечто вроде системы сотовой связи, покрывающей местные нужды в оперативной коммуникации, до сих пор реализуемой через коротковолновые рации размером с чемодан. В городе, оказавшемся чуть ли не на обратной стороне здешнего «глобуса», выгребали телефоны, демонтировали базовые станции, разбирали серверные и сматывали оптику – периодически Артем мотался туда, перемещаясь то на безрельсовом паровом поезде, когда-то так удивившем их с Борухом, то на небольших старых грузовичках с фанерными кабинами без боковых стекол. Часть из них бегала на каком-то биогорючем – получаемом из растительного сырья топливе, – и пахла картошкой фри, часть была переделана на электротягу и пахла тайной.

Одна из досадных сторон здешней жизни – монтируя системы двадцать первого века в интерьерах середины двадцатого, Артем точно знал, что в Коммуне есть технологии на несколько ступеней выше. Однако никакой информации о них получить было нельзя. Ламповые радиостанции, установленные на фермах, дребезжащие деревянными бортами «полуторки», эбонитовые ручки пакетных переключателей, тускловатые лампы накаливания… И небольшой цилиндрик УИна – фантастического инструмента, выданного ему для демонтажа и монтажа оборудования. Устройство размером с электрический фонарик разрезало регулируемым лучом все, что угодно, без всякого внешнего эффекта переводя в ничто любой материал, и так же бесшовно соединяло его в другом режиме. Им можно было порезать дольками алмаз или колбасу, а потом соединить алмаз с колбасой в неразделимый на молекулярном уровне бутерброд.

И самое главное – это не был штучный высокотехнологический импорт, наоборот. Техника совершенно точно производилась здесь – в закрытых цехах, куда ему не было доступа. По случайным обмолвкам Артем понял, что Коммуна экспортирует такого рода устройства, обменивая их на некоторые критичные для выживания ресурсы. Черт бы с ним, с доступом – не такой уж он любитель чужих секретов, – но как это сочеталось с остальным уровнем? Не притворялись же здешние инженеры по вычислительной технике, когда удивленно выдохнули: «Ох и ни хуя ж себе!» – услышав от Артема технические данные довольно рядового сервера?

Особо размышлять над этим Артему было некогда – он помогал собирать новый вычислительный центр, от которого программисты обещали добиться чего-то совершенно космического – «на таких-то мощностях! Да мы сейчас….». Читал лекции для инженеров по современной схемотехнике и архитектуре вычислительных систем, просиживая ночами над найденными в городе учебниками и файлами, потому что собственных знаний категорически не хватало. Читал лекции в техникуме-институте, показывая практические аспекты работы с современной электроникой… В общем, Артем был занят так, что на посторонние мысли времени не оставалось, и это новое чувство – собственной нужности и востребованности, – ему нравилось.

В лаборатории Воронцова Артем проводил ежедневно не больше пары часов, но выматывало это сильнее, чем монтаж серверных стоек. Эксперименты профессора были причудливы и порой небезопасны, но на них возлагались большие надежды. Вообще, Артем иногда думал, что если бы не теория Воронцова о том, что все СПЛ6 – потенциальные операторы Мультиверсума, – его статус в Коммуне был бы куда ниже. Если вообще был бы. Пристрелили бы еще в городе, да и дело с концом… Но потенциальный проводник, или, в местных терминах, «м-оператор», представлял для Коммуны критическую ценность. Циническая часть Артема (а это довольно большой процент его личности) была где-то там, в глубине себя, уверена, что и Ольгу держит с ним не романтика и не постель, а то, что ей позарез нужен свой карманный «м-оператор». Оператор, лояльный лично ей, а не Совету Первых. То, что он случайно подслушал когда-то ночью в гостиной Рыжего Замка, не давало ему покоя – но только когда Ольги не было рядом. Стоило увидеть рыжий ежик ее волос и открытую задорную улыбку – любые посторонние мысли выдувало из головы как ракетным соплом. Так и жили. Не самой плохой жизнью, кстати.

– Сегодня у нас мало времени, – недовольно сказал Воронцов, когда Артем надел халат.

Аксиома «в лаборатории все должны быть в халатах» была одним из священных правил профессора. Артем не раз думал, что, если что-то пойдет не так, то он, вывалившись в каком-нибудь «сером» срезе, будет довольно глупо выглядеть в белом халате. Но он не спорил, только всегда цеплял к поясному ремню цилиндрический кожаный чехол с УИн-ом. Под халатом его не было видно, профессор не возражал, а вера в могущество этого артефакта успокаивала. «Привяжу, если что, шнурками от ботинок к палке, будет самое высокотехнологичное в Мультиверсуме копье…»

– Давайте в камеру, – поторопил профессор. – Через полчаса вас ждут на каком-то там совещании, просили не задерживать.

Артем вздохнул и прошел в камеру – сооружение из стекла и металла размером чуть больше телефонной будки. Сев на деревянный, с написанным краской инвентарным номером стул, он включил лежащий перед ним на столе прибор. Про себя он называл его «планшетом», но только про себя. В Коммуне, не знавшей бытовой электроники, «планшетками» называли офицерские сумки для документов. Оправленная в темный металл пластина черного, с матовым жирным блеском камня, до смешного напоминала какой-нибудь айпад, только была толще раза в три и неожиданно тяжелой. Материал «экрана» был немного неприятным на ощупь – не холодным и не теплым, идеально скользким и каким-то неестественным. Профессор как-то обмолвился, что это вообще не камень и даже, некоторым образом, не вполне материя… Артем не понял, как то, что держишь в руках, может не быть материей, но до объяснений ученый не снизошел.

– Сегодня заканчиваем персонализацию, – сказал Воронцов. – Я бы погонял вас еще, вы пока очень слабый оператор, но, увы, нас торопят.

Артем взял планшет и, преодолевая инстинктивное желание отдернуть руку от неприятного на ощупь предмета, приложил пальцы к экрану. В толще камня загорелась россыпь белых точек и линий, формирующих сложную трехмерную структуру…

Полтора часа пролетели незаметно.

– Все, вам пора, – сказал висящий в будке динамик голосом профессора. – Я не вполне удовлетворен, но допуск вам подписываю. Будем считать, что вы отныне полноправный м-оператор.

– Допуск к чему? – удивился Артем.

– Там объяснят… – махнул рукой Воронцов. – Идите и постарайтесь вернуться живым, я потратил на вас много времени.

– Живым? С совещания? – окончательно растерялся Артем.

– Оттуда, куда вас отправят, – ответил раздраженно профессор. – Используйте мозг хоть иногда! Если вас требуют на совещание, а от меня требуют подписать вам операторский допуск, это может означать только одно…

– Что? – брякнул Артем.

– Что вас отправят в Мультиверсум, разумеется! Все, идите, время дорого. И не забудьте расписаться за м-пульт, это теперь ваш персональный инструмент.

Артем понял, что дальше расспрашивать бесполезно и, сняв халат, засунул «планшет» в «планшетку». Персональный, так персональный, придется хранить дома, хотя иногда ему казалось, что веет от этой штуки чем-то зловещим… В коридоре его перехватила выскочившая на минутку из кабинета Ольга, увидела «планшетку», одобрительно кивнула, торопливо поцеловала и быстро проинструктировала:

– Ни о чем не спрашивай – все равно ничего толком не скажут, только время затянешь. Я тебе потом все расскажу, в необходимых пределах.

«В необходимых пределах, ага», – с досадой подумал Артем. Это было, честно говоря, немного обидно, но в этом вся Ольга.

В кабинете для совещаний был тщательно сохранен дух Империи – тяжелые багровые шторы, Т-образный дубовый стол монументальной конструкции, бронзовые настольные лампы с зелеными стеклянными абажурами, деревянные панели на стенах, и только зияло неожиданной пустотой место портрета над головой председательствующего. Стенная панель сохранила более светлый оттенок большого квадрата, но Коммуна, видимо, отказалась от идеологической преемственности с исторической родиной.

– Заходите, товарищи! – поприветствовал их «Палыч» – Арсений Павлович Лебедев, бывший директор ИТИ – Института Терминальных Исследований, ныне председатель Совета Первых. За отсутствие правого глаза и вообще, по совокупности заслуг, имеющий прозвище Вотан.

Артем слегка обалдел. Он не думал, что совещание будет проходить на таком уровне. Это как если бы тебя вызвали на работе в отдел кадров, заходишь – а там Президент России сидит, в окружении силовых министров. Впрочем, учитывая, что с одним из таких «министров» он спит…

Ольга подтолкнула замешкавшегося от неожиданности Артема к столу, и он скромно присел на стул с краю, оглядывая собравшихся. Увы, надежды не оправдались – почти напротив него сидел в вольной позе не кто иной, как «Сутенер» – бывший полковник Карасов. Артема до сих пор бросало в дрожь при виде этого человека. Как ни странно, Борух, который некогда был готов пристрелить полковника без сомнений и колебаний, смирился с его деятельностью в Коммуне достаточно легко: «Гондон, конечно, редкий, но профессионал», – сказал он Артему. Карасов был теперь кем-то вроде консультанта по спецоперациям и заодно занимался организацией чего-то вроде регулярных сил самообороны, если не сказать – армии. Присутствие его на совещании было понятно и ожидаемо, но все же Артему он был сильно неприятен. На месте Совета Первых он не стал бы привлекать такого человека к важным решениям, но он был на своем месте, а Карасов, увы – на своем, причем, если посмотреть непредвзято, более высоком… Почти министр обороны, хотя Артем не очень понимал, от кого.

Карасов зыркнул на Артема холодным взглядом, сидящий рядом с ним Борух, который тоже занимался в Коммуне чем-то по военно-оружейной тематике, кивнул. Остальные не обратили на него никакого внимания, но дружно поприветствовали Ольгу, которая прошла вперед, к президиуму, но села все же не в нем, а у длинной части стола.

– Итак, теперь в части касающейся, – объявил Вотан.

Артем осознал, что обсуждавшееся до этого касалось всех, кроме него. Включая Боруха, с которым они были в равном положении чужаков, и полковника, который вообще совсем недавно был первый враг. Не то, чтобы ему очень хотелось, но все же немного обидно, когда знаешь о происходящем меньше всех.

– В выход пойдут следующие товарищи: всем известная Ольга Громова – как руководитель группы, Борух – это товарищ в наших рядах новый, но себя зарекомендовавший, – как силовая поддержка, и Артем…

Палыч сделал паузу, как бы припоминая, кто это такой и откуда взялся на его голову…

– Да, Артем – наш новый эм-опер. Это его первый выход, но Ольга за него поручилась.

Все повернулись и посмотрели на Артема. Он молча кивнул, решив, что вставать будет совсем уже по-пионерски.

– Отводы, самоотводы, возражения будут? – обвел Палыч всех единственным глазом.

– Не лучше ли кого-то из наших отправить силовиком? – сказал негромко кто-то незнакомый Артему в Президиуме. – У нас есть специалисты…

– Уровень игры в «Зарницу» у ваших специалистов, – неожиданно высказался Карасов, – детский сад, штаны на лямках.

– Что ж вы их так плохо учите? – съехидничал незнакомый.

– Хорошо учим, – отрезал Карасов. – Но это не курсы изящных манер, без практики они говна не стоят. Все ваше ополчение пока не тянет против одного моего взвода.

– Хватит! – оборвал их Палыч. – В любом случае, нам нужны люди, ориентирующиеся в текущих реалиях Земли и Советс… России, то есть, тьфу. А практики, сами знаете, скоро будет предостаточно. Тогда и посмотрим, кто чего стоит, и кого как учили…

Артему эти его слова сильно не понравились, но спрашивать, о какой такой практике для ополчения идет речь, было сейчас не к месту. По совокупности признаков он давно уже догадался, что Коммуна спешно готовится к обороне от чего-то или кого-то, но эта тема тоже была табу для обсуждения. Он в очередной раз дал себе зарок, что теперь-то Ольга не отвертится, и хоть что-то, да объяснит, хотя уже и сам себе не верил. Она виртуозно умела уходить от конкретики и не отвечать на прямые вопросы. Он против нее был вообще салага.

– Итак, – продолжил Палыч, – резюмирую. В свете сложившейся ситуации, Советом принято решение об ослаблении режима изоляции и налаживании ограниченных… – Подчеркиваю – ограниченных! – контактов с материнским срезом. Задача группы – выйти на контакт с руководством соответствующей службы. Ольге даны полномочия по переговорам в установленных Советом рамках. Никакой самодеятельности!

Палыч пронзил Ольгу суровым взглядом единственного глаза, но она даже не почесалась, мило и очень искренне улыбнувшись в ответ. Артем хорошо знал эту улыбку – кажется, председателя Совета ждали большие сюрпризы…

После совещания кулуарное обсуждение продолжилось в курилке. К удивлению Артема, курили в Коммуне многие – но это, в основном, касалось Первого и Второго поколений. Среди молодежи курящих он не замечал. Хотя, конечно, специально и не присматривался. Однако Ольга поманила Артема и Боруха за собой, и вышли на улицу вместе. Впрочем, сам Артем практически бросил курить еще в том мире, Ольга не курила вообще, а Боруха постепенно дожимала в этом отношении жена. Ее беременность стала последним решающим аргументом – майор сдался и обещал бросить окончательно.

– Ну их, – сказала Ольга. – Ничего нового не скажут, а табаком все провоняем.

– Кому, может, и ничего нового… – недовольно буркнул Артем. – А кто и вообще не в курсе.

– По ходу поймешь, – успокоила его Ольга. – Оно тебе и не нужно пока. Давайте к делу.

– Снаряжение на мне, – не то спросил, не то констатировал Борух.

– Да уж пожалуйста, – подтвердила Ольга. – Проблем не ожидаю, но все же…

– Понял тебя. Пойду пошуршу в закромах… У тебя размер противогаза какой? – спросил он внезапно у Артема.

– Чего-о?

– Шучу, – хлопнул майор по плечу Артема, – не дергайся ты так, пиджак штатский!

– Ох уж мне твой кирзовый юморок…

Борух, смеясь, удалился в сторону хозчасти.

– Мне проложить маршрут заранее? – спросил Артем, вживаясь в роль действующего м-оператора.

– Обязательно, – подтвердила Ольга. – У тебя что по графику на сегодня-завтра?

– Сегодня планировал проверить установку третьей серверной стойки, вечером – лекция в техникуме, завтра с утра – общий урок в школе… – начал перечислять Артем.

– Отбой, – остановила его Ольга. – На сегодня я все отменяю, им сообщат. На завтра… Ладно, урок проведи, детей обламывать не будем, но сразу после будь готов – часиков в двенадцать стартуем.

– А что сегодня? – удивился Артем.

– А сегодня ты ведешь меня гулять, в ресторан и в койку! – Ольга засмеялась своим звонким хрустальным смехом, от которого Артем сразу же забыл про все вопросы и все сомнения.

По этому плану остаток дня и прошел.