Глава вторая
Порой снится много всякой чепухи. Как, например, тот голос, который бормотал Кедрину что-то про Велигая и Гончего пса.
А между тем «Гончий пес» существует. Правда, находится он далеко: где-то на орбите Трансцербера. На так называемой орбите так называемого Трансцербера.
На так называемой – потому что еще неизвестно, существует ли сам Трансцербер, небесное тело за орбитой Цербера (десятой планеты Солнечной системы). Может быть, смиренного мудреца Герна на сей раз просто подвела аппаратура.
Что же, и это не исключено. А пока что «Гончий пес» идет по следу. Ученые возятся у приборов, пилоты устроились за шахматным столиком, капитан Лобов для собственного удовольствия крутит в кают-компании старые фильмы, а инженер Риекст сидит боком к пульту и старается хоть на миг уловить голос диагравионных двигателей, которые, как всем известно, работают совершенно бесшумно. Что же, у всякого свои странности.
Одним словом, все в порядке, и с того момента, как Герну удалось наладить канал связи, капитан Лобов регулярно уведомляет Землю о полном благополучии. Конечно, сказываются условия необычно долгого рейса. Ученые – очень милые люди, хотя и не очень слетанные – успели разделиться на две группы и сидят у приборов спиной друг к другу. Спины одной группы выражают непреклонную уверенность в том, что Трансцербер уже где-то почти в сфере действия приборов. Спины второй группы – что поименованное небесное тело вообще существует лишь в воображении Герна. Что выразила бы спина самого Герна – неизвестно, ибо достойный ученый пребывает в Приземелье, на расстоянии двенадцати с половиной миллиардов километров от «Гончего пса».
Кончается еще один условный день полета. Капитан Лобов досмотрел очередной фильм и теперь пьет чай, поглаживает щеку и поглядывает на ящичек, в котором лежит бритва. Инженер Риекст перестал прислушиваться и направился к контрольной системе. Вероятно, он вспомнил поговорку: лучше один раз увидеть, чем сто – услышать.
Что касается пилотов, то каждый из них лишился двух пешек и одной легкой фигуры. Белые получили несколько лучшую позицию, но черные исполнены оптимизма и вскрывают центр.
– Держитесь, гроссмейстер, – говорят черные.
– Ай-ай-ай… – произносят белые, и голос их полон сарказма.
Потом наступает тишина.
Тишина звенела в ушах. Кедрин выдохнул воздух – белые пузырьки заторопились вверх. Но Кедрин, сильно оттолкнувшись ногами, обогнал их и первым взлетел над неровной, постоянно меняющейся поверхностью.
Вокруг изламывались волны. Их гребни, торопясь, опережали основания и, не сумев удержаться на весу, обрушивались, разбивались и таяли, оставляя в воздухе радужный туман и колючую водяную пыль.
Остров то скрывался в этом тумане, то выныривал. Он расталкивал мятущуюся воду крутыми боками конической, с усеченной вершиной, горы. Остров медленно приближался.
Волна подтолкнула к Кедрину доску. Он вцепился пальцами в ее края. Доска была очень кстати. Сзади наползал вал, мрачный как туча. Он был еще монолитен, молекулы его двигались в полном согласии, и тем страшнее казался вал снизу, из зыбкой водяной долины.
Кедрин медленно заполз на доску. Волна, притворяясь пологой и смирной, исподтишка подлезала под нее, словно невзначай поднимая Кедрина все выше. Остров рос на глазах. Тогда Кедрин, подобрав ноги, встал на четвереньки. Волна понесла его вперед, все убыстряя бег. Кедрин неторопливо распрямил колени, встал во весь рост. Он раскинул руки и полетел, балансируя на доске, помчался сквозь мириады клубящихся водинок, сквозь радужный блеск, сквозь свой торжествующий, никому не слышный крик. Земля!
Это была стоящая вещь – схватка один на один с природой. Кедрин громко смеялся. В следующий миг доска, неожиданно вильнув, вырвалась из-под ног, Кедрин снова очутился в воде.
Он сделал несколько судорожных движений и вынырнул, показавшись над морем почти по грудь. Но волна ударила его в лицо и заставила опять уйти на глубину.
Кедрин сильно отталкивал воду руками, стремясь забраться поглубже. Надо уметь плавать, иметь запас воздуха в легких – и никакое море нам не страшно. Тут-то уж мы обойдемся без автоматов, Глубже! Глубже! Еще!..
В темной воде под ним вспыхнул тусклый красный огонь. Он прерывисто мигал. Потом Кедрин услышал голос. «Глубже не ныряйте, – заботливо сказал кто-то невидимый. – Поднимайтесь. Вам может не хватить воздуха». Кедрин перестал грести, и вода подтолкнула его вверх.
Внезапно он насторожился. Слева и чуть ниже промелькнуло темное тело. Акула? Кедрин невольно усмехнулся и почувствовал на языке соль. Какие уж тут акулы! Это автомат-спасатель пристроился за ним, как только Кедрин достиг запретной глубины. Теперь он не отстанет до самого мелководья.
Это почему-то не понравилось Кедрину. Он попробовал перехитрить автомат, резко меняя направление. Акула из пластика и металла не оставляла преследования, все время держась метрах в трех позади. Порывистые движения истощили запас воздуха в легких, и Кедрину пришлось устремиться вверх и пробить головой плоскость, отделяющую море от мира солнца и ветра.
Он пробыл под водой не больше минуты. И все же Служба Жизни успела предпринять все необходимое на случай, если Кедрин будет нуждаться в помощи. Искатель спасательной станции был уже направлен на него и едва заметно поворачивался, провожая Кедрина, пока он приближался к берегу. Кедрин покачал головой; он не мог понять: хотелось ему, чтобы его провожали, или нет.
Последняя волна отхлынула, оставив Кедрина на песке. Он лежал ничком, потом перевернулся на спину. В вышине быстро проплывали облака. Воздух был свеж и прозрачен.
Так все-таки: хорошо это было, или нет? Интересно, нырнул бы он с такой же уверенностью, не знай он, что за ним следят, что кто-то непрестанно заботится о его здоровье и жизни? Эти воды кишмя кишат предупреждающими и спасательными автоматами. Машины приучены лишь не попадаться людям на глаза, пока в этом нет необходимости. Служба Жизни постоянно начеку, крупнейшая служба человечества. Наверное, это хорошо.
Но, значит, это всего лишь иллюзия – думать, что ты вступаешь в единоборство с природой. На самом деле тебя ведут на поводке, как ребенка. И стоит тебе шагнуть в сторону, как сразу же следует оклик. Не шали, мальчик! Но не потому ли и стремятся люди туда, где никто не был? С другой стороны, остаться одному, без опеки надежных защитников – машин… Меркулин прав: это ушло. Здесь есть автоматы – но есть и море, плавать в котором чудесно.
Кедрин сел. К берегу приближался еще один вал. Пришлось подняться. Он нашел свою куртку, набросил на плечи. К кармашку был прицеплен маленький значок, тот самый, найденный под рефлектором «Джордано». Кедрин носил его с собой, чтобы многочисленные люди и пейзажи не заставили его забыть о причине этого неожиданного путешествия. Кроме того, значок был красив. И сейчас Кедрин с удовольствием посмотрел на его гладкую поверхность, на которой голубой кружок был охвачен множеством совсем маленьких красных точек.
Потом Кедрин перевел взгляд на океан.
Волны все так же катились, подгоняемые молодым ветром. Они изламывались, падали и снова вздымались. На досках, на аквапланах и лыжах, на размашистых катамаранах, в прозрачных шарах, на вогнутых платформах, на узких лодках с яркими, развевающимися, хлопающими и надувающимися парусами – на всем, что могло держаться на воде и взлетать на гребень волны, от берега и к берегу мчались, стремились неслышно кричащие, ликующие люди. Они выносились на песок и, отдышавшись, снова устремлялись в океан.
Кедрин глядел и улыбался. Потом неторопливо пошел по берегу.
Нет, это все-таки очень хорошо, что Служба Жизни внимательна. Разве в ином случае люди могли бы так безмятежно веселиться над бездной? Наверное, нет. И страшно подумать, что получится, если Служба Жизни однажды прекратит работу.
«Не прекратит, – подумал Кедрин. – С чего бы?»
Но раз кто-то не только не отказывается от риска, но заранее примиряется с возможностью очутиться в таком месте, на которое деятельность Службы Жизни не распространяется?..
Да полно, есть ли такие места?
Кедрин попытался – не вспомнить, нет, а хотя бы теоретически представить себе, есть ли такие места. Но и теория не помогла ему. Нет, Служба Жизни – это механизм настолько совершенный, так хорошо оснащенный, так точно работающий, что таких мест нет ни на земле, ни на воде, ни под ними, ни в воздухе, ни за ним. Нигде, ни в одном месте, в котором может оказаться человек.
Даже в космосе, куда уходят корабли. Меркулин любит повторять, что машины способны охранять нас от всех мыслимых бедствий.
Это очень мудро устроено. Техника – наше создание. Ты ее проектируешь и рассчитываешь. В конечном итоге – сам охраняешь себя.
Это звучало убедительно. Кедрин усмехнулся и зашагал чуть вразвалку. Примерно так, как, по его мнению, должен был шагать всемогущий человек.
Вот так. И хватит думать об этом.
Команда была внушительной, ее следовало выполнить без прекословия. Кедрин так и сделал; и какая-то юркая мыслишка, попытавшаяся получить слово, была с негодованием изгнана. Она успела лишь пискнуть что-то вроде: «Не знать или победить…» Конец мысли так и не прозвучал.
А в следующую секунду Кедрин забыл обо всем на свете… Женщина обогнала его. Она прошла мимо не оглядываясь, быстрым, упругим шагом и теперь уходила все дальше. Кедрин глядел ей вслед. Воздуха не хватило, он стал дышать ртом, и в груди стало горячо.
Она уже уходила вот так когда-то. Сколько лет тому назад? А что значит – сколько лет? Пустые слова. Если тебе двадцать пять, и с тех пор прошло пять лет – значит, миновало очень много времени. Пятая часть жизни.
Она уходила вот так же, не оглядываясь, и уносила с собой и эти пять лет, и еще неизвестно сколько. А он и тогда стоял и не мог догнать ее.
Хотя это сейчас – не мог. Тогда – не хотел.
Он не хотел, потому что Ирэн была не права. А можно ли жертвовать своей правотой, хотя бы и ради чего-то очень большого?
Нельзя. А прав был он.
Что говорила она? Что-то она такое сказала… Да! Что Меркулин – страус. Вот. Страус, зарывший голову в песок.
Меркулин не страус. Он был и всегда останется большим ученым. Учителем многих и многих. И человеком. Уже одно такое сочетание дает право не выслушивать грубостей.
Правда, Меркулин их не слышал. Это было сказано Кедрину. Но тем обиднее: неужели она думает, что он, Кедрин, не уважает Учителя?
Она тогда говорила что-то похожее на: он воспитывает вас не только творцами машин, но и их жрецами. Вы горды; за спинами автоматов вы не знаете страха. А ведь у машин есть предел прочности, только у человека его нет. Нельзя не знать страха. Надо знать – и уметь одержать над ним победу.
«О чем-то таком я только что собирался подумать, – вспомнил Кедрин. – Собирался, но не позволил себе».
А она сказала это еще тогда.
Ну что же, сказала. Разве из-за этого?..
Да. Об этом они говорили часто. Сначала – днем. Потом дней стало не хватать. Они говорили ночами.
Кедрин мотнул головой.
А потом она ушла. Из института. От тебя. Вообще.
А ты не искал. Ты был обижен. А кроме того, в двадцать лет кажется, что впереди еще много других Ирэн.
Может быть, у кого-нибудь и получается так.
Ты тосковал? Да, наверно, это и была тоска. Но ты утешал себя. А кроме того…
Ну да, ты просто надеялся, что она поймет – и вернется. Придет и скажет: я была не права. Он знал: если она убедится в этом – придет и скажет. Ведь и он сделал бы то же самое.
А она?
Она только что прошла мимо – и не оглянулась.
И вдруг что-то толкнуло Кедрина: она не оглянулась! Да она просто не узнала тебя! Ведь кто знает, смотрят ли женщины на нас со спины так же внимательно, как мы на них?
И вот она уходит. А ты стоишь. И подумать только, что завтра ты улетел бы отсюда, и, может быть, никогда…
Кедрин кинулся вперед. Вдогонку.
Чего доброго, она ускользнет. Она всегда была странным человеком, человеком непонятных желаний и мгновенных решений. Привыкнуть к этому было очень трудно. Потому-то они и прожили вместе так недолго.
Кедрин торопился, почти бежал. Ирэн успела скрыться за изгибом берега, а там – кто знает, куда ей вдруг придет в голову повернуть? Недаром она принадлежала к тем немногим, кто, услышав предупреждение Службы Жизни, не только не поспешат вынырнуть, но и ухитрятся как-то провести бдительный автомат, чтобы он не тащился за ними.
У таких, как она, обычно беспощадные приговоры. И память, умеющая выбрасывать ненужное. И как знать, осталось ли еще место для Кедрина в ее памяти?..
Он шагал широко. И вдруг остановился как вкопанный.
Жалобный звук, похожий на болезненный вскрик, раздался совсем рядом. Кедрин огляделся. Вскрик повторился; он слышался, казалось, под ногами, и Кедрин отпрянул, затем нагнулся: полузасыпанный песком матовый купол жаловался на свою скучную судьбу. Кедрин шумно выдохнул воздух. Это был всего лишь прибор штормовой защиты, забытый здесь давно и так же основательно, как и сами штормы. Скоро песок занесет его совсем, вместе с рожками антенн… Кто знает, не занесло ли меня вот так в ее памяти?
Кедрину стало жалко автомат и еще больше – себя. Но надо было торопиться. Ему необычайно повезло: ведь только приехав на Архипелаг, он понял, какой глупой была затея. Чтобы осуществить ее, надо было бы подходить к каждой женщине и спрашивать, не зовут ли ее Ирэн, чтобы таким образом убедиться в своей ошибке. И вдруг – откровенно говоря, неожиданно для него – она и вправду оказалась здесь. И можно подойти к ней и сказать: Ирэн, мне нужна ясность, кажется, я утратил ее. И я искал тебя не только потому, что… что… словом, не только потому, но и ради этой ясности. Помоги мне…
Он оборвал себя: «Это потом, потом. Торопись».
Вскоре ему удалось нагнать ее; теперь он шел лишь в нескольких метрах сзади, песок заглушал шаги. Он смотрел на Ирэн, но не видел ее: не видел просто женщину, одну из многих, – перед глазами стояло что-то гораздо большее, для чего существовали лишь очень неточные определения: жизнь, счастье, любовь… Ведь все это начиналось, могло быть… Сейчас я обгоню тебя и упаду тебе под ноги; наступи на меня, и я буду счастлив.
– Какая ерунда! – пробормотал Кедрин-логик. – Нет, молчи, тебя нет, ты остался в институте, ты ничего не понимаешь. Это из-за тебя я не пробовал найти ее, написать… вызвать по связи… Ты ждал, но как? Неторопливо, как поджидают старость. Глупец! А она – ждала?
Сейчас просто невозможно было думать, что – не ждала. И надо было идти еще быстрее: может быть, именно сейчас истекает ее терпение; она еще ждет тебя, но через минуту перестанет…
Но Кедрин не решался преодолеть то небольшое расстояние, что еще оставалось между ними. Что-то мешало ему, и он не сознавал, что это – чувство вины. Если бы они столкнулись случайно… А сейчас – он остановит ее, но она взглянет равнодушно и обойдет его, как пень, как камень…
Он едва не пропустил момент, когда Ирэн свернула с тропинки и начала подниматься вверх по склону. Кедрин оглянулся: поблизости не было ни одного эскалатора. Тогда он последовал за нею, боясь потерять ее в лесу, которым порос склон.
Внезапно она остановилась, и он испугался, что Ирэн оглянется, увидит его и поймет, что он ее преследует. Он отступил и встал за деревом. В следующий миг он понял: это и была бы та случайность…
Но выходить было поздно. Ирэн начала одеваться. Кедрин отвернулся; он не хотел быть нескромным. Хотя странно: только что на нее можно было смотреть, не рискуя заслужить упрек, но достаточно ей начать надевать платье, как такой взгляд становится запретным. И, конечно, ей это не понравилось бы… Ну, готова?
Он осторожно выглянул. Ирэн была далеко, она справилась куда быстрее, чем он со своими мыслями. Пришлось карабкаться дальше. Куда она идет? К поселку не свернула. Может быть, на станцию связи? Ирэн прошла и этот поворот. Ага, она просто идет ужинать.
Это открытие повергло Кедрина в смятение. Идти за ней ужинать? Ирэн не любила небрежности в одежде. Кроме того, если он появится сразу за нею – она поймет… Бежать одеться? А если она за это время уйдет?
Оставалось надеяться лишь на быстроту ног. И он решился. Убедившись, что Ирэн не изменяет направления, Кедрин повернул на тропу, ведущую к поселку, и сразу же побежал, размеренно выбрасывая ноги.
Бег заставил его дышать ритмично. Вместе с дыханием пришла и уверенность, что она никуда не уйдет. Сейчас. И потом тоже.
В ярком спортивном костюме, со значком в петлице, Кедрин поднялся на площадку. Не успел он ступить на нее, как день погас и мгновенно спустились сумерки.
На площадке были столики. Кедрин остановился возле свободного, у самой балюстрады, и начал глазами искать Ирэн.
Она скользила между низкими столиками, поднимая загорелые руки. Танец был незатейлив и радостен. Кедрин улыбался. Ему показалось, что Ирэн заметила его.
Она внезапно прервала танец и вышла из круга. Обычные щедрые пожелания счастья провожали ее. Все еще звучала негромкая музыка. Кедрин в ожидании откинулся на спинку кресла.
Но Ирэн не дошла до него. Она села неподалеку за двухместный столик. Протянула руки, и ее пальцы легли на чужие, неподвижно отдыхавшие на столе. Кедрин тоже тронул эти пальцы – взглядом, и затем медленно поднял его по рукам – к лицу.
Он был немолод, ее спутник. Если сама она была бронзовой от загара, то его лицо казалось высеченным из северного камня. Не морщинистым, а именно высеченным. В оставшихся от резца бороздах лежали холодные тени.
Но камень внезапно ожил. Пальцы дрогнули, человек улыбнулся и что-то сказал. Вернее, губы его шевельнулись, но Кедрин не услышал звука голоса, хотя и желал этого. Он хотел знать все об этом человеке. Но это не было главным. Самое важное – узнать об Ирэн.
Ну что ж – у каждого есть право подойти и хотя бы пригласить женщину на танец. Но Кедрин знал, что не подойдет: при одной мысли о разговоре с нею у него от внезапного волнения начали дрожать пальцы.
Кедрин начал думать, как протекал бы этот разговор, если бы ему все-таки было суждено состояться. В краткое время молодому ученому удалось построить четырнадцать первоначальных вариантов, а затем и подсчитать (в первом приближении) количество возможных вариантов вообще. Их оказалось чрезвычайно много. Не хватило бы жизни, чтобы исследовать все возможные разветвления разговора даже при помощи Элмо.
Тогда он отвернулся и стал смотреть в ночь.
Светлую площадку окружала темнота. Она была густой, как хороший кофе, какой Кедрин обычно пил перед работой или отдыхая с друзьями. Но темнота была ленивой; она располагала не к действию, а лишь к неторопливым размышлениям. Впрочем, можно было даже и не размышлять, а просто смотреть на людей или на лес, занимавший почти всю плоскую вершину горы.
Люди носили яркие одежды. Негромкие голоса и смех растворялись в говоре ночи.
Лес сдержанно шумел. Широкие листья деревьев отблескивали коротко и таинственно.
Взгляд, блуждая, направился вверх, потом вниз. Гроздья звезд висели совсем близко. Может быть, они росли на деревьях? Внизу дремала бухта. Там, чуть покачиваясь, на фосфоресцирующей воде лежал «Магеллан». Океанский прогулочный лайнер, старомодный и поэтому трогательный, словно набирался сил, чтобы завтра, взлетев над водой и опираясь на нее лишь стройными, обтекаемыми лапами, рвануться в Александрию – странный город, наполовину ушедший в море, аванпорт Средиземсахарского канала, город, где самое солнце казалось смуглым. Сейчас в Александрии был еще ранний вечер…
А на Архипелаге настала ночь. Люди съехались сюда со всех концов планеты, чтобы отдохнуть, они собирались на площадке, где были друзья, свет и прозрачный звон, летящий от звезд. Иные звуки не нарушали тишины: архипелаг был возведен, поднят с морского дна вдалеке от больших дорог, и еще дальше – от людных берегов, где порой сама земля содрогалась от мощных движений машин и сдержанного гула титанических термоцентралей. Отсюда эти берега казались смутными, как вчерашние сны, и только сами люди подтверждали их реальность.
Люди входили, улыбаясь и раздавая слова привета, на ходу знакомились, и по их немногим словам даже инопланетец мог бы составить достаточно точное представление о географии Земли и разнообразии земных профессий. Где же на этой обширной планете постоянно живет Ирэн и какая профессия заставляет ее сталкиваться с такими странными людьми, как ее теперешний спутник?
Людей становилось все больше. Уже не оставалось свободных мест; только к столику, за которым сидел Кедрин, не подошел еще никто. Не было принято нарушать покой человека, ушедшего в свои мысли, а Кедрин со стороны казался именно таким. И в самом деле, сейчас он напряженно искал – и находил – все новые доказательства того, что нужно, поборов стеснительность, просто подойти к ним. К сожалению, их столик двухместный. Но, может быть, если он перенесет туда свой стул, это не покажется невежливым?
Решая эту сложную проблему, Кедрин опустил голову. Затем снова поднял ее, почувствовав чей-то взгляд.
Три человека в нерешительности стояли у входа на площадку и смотрели на его столик – единственный, за которым еще были места.
Они были одеты как все; но казалось, что обычная одежда стесняет их движения. Может быть, поэтому они и стояли так долго на месте, не рискуя сделать шаг вперед.
Но вот они наконец решились. Глаза их щурились от света. Лавируя между столиками, все трое чуть раскачивались; такая походка (если верить литературе) была в старину у моряков, плававших на тогдашних тихоходных, подверженных всем причудам моря судах. Может быть, именно благодаря этой ассоциации Кедрин решил, что это моряки. Люди со старого «Магеллана».
Шедший в середине что-то сказал, и все они разом повернули головы туда, где, увлеченная разговором, сидела Ирэн со своим соседом. Кедрин насупился и осуждающе взглянул на моряков, словно бы они не имели права смотреть на Ирэн.
Они подошли к столику Кедрина. Средний спросил разрешения. Кедрин равнодушно кивнул, и они сели, плавно, как будто остерегаясь резким движением повредить кресла. Кедрин стал исподтишка разглядывать новых соседей.
В них было что-то одинаковое, хотя они совсем не походили друг на друга. Сидевший слева был невысок ростом и шире остальных в плечах. На лице его выделялись крутые дуги скул, глаза были полузакрыты. Он производил впечатление человека, замершего в ожидании чего-то и в каждый миг времени готового к этому «чему-то». Казалось, нервы его натянуты как пружина, и от сложных причин зависело – будет ли пружина раскручиваться долго и равномерно, приводя в движение механизмы, или же развернется вдруг, разнося все вокруг, подобно взрыву.
Кедрину захотелось узнать причину этой напряженности. Но вдруг он почувствовал себя вынужденным перевести глаза, чтобы встретить взгляд человека, чье молчаливое приказание он ощутил.
Это был средний – чуть ли не на голову выше соседа, с худым лицом, на котором губы, казалось, все время с трудом удерживались от того, чтобы сложиться в насмешливую улыбку. Человек этот секунду смотрел в глаза Кедрину, и Кедрин испытал вдруг такое ощущение, как будто его мгновенно, со сноровкой, недоступной и лучшим автоматам, разобрали на мельчайшие части, тщательно осмотрели и ощупали каждую из них – и вновь безошибочно собрали, так что механизм не успел даже потерять инерции движения… Кедрин зябко повел плечами и опустил руки, перестав подпирать ладонями подбородок, как делал обычно, размышляя. Взгляд долговязого моряка был по крайней мере нескромным; а кроме того, только что человек этот смотрел и на Ирэн. И Кедрин в свою очередь стал пристально смотреть на моряка, стараясь передать этим взглядом возникшую неприязнь.
Но он больше не смог встретиться с глазами долговязого: тот внимательно (и, кажется, даже несколько удивленно) смотрел в эту минуту на значок Кедрина, раньше закрытый рукавом. Кедрин нахмурился, но средний уже повернулся к соседу справа – высокому и плотному, с лицом круглым и незатейливым, как яблоко. Лишь взглянув на третьего, Кедрин понял, что в них казалось одинаковым: неподвижность лиц, прищур глаз и точно от легкой боли сдвинутые брови. Сосед справа усмехнулся и пожал плечами, и это движение тоже показалось Кедрину обидным.
Долговязый снова повернулся к Кедрину, улыбаясь очень дружелюбно.
– Второй? – спросил он. – Или шестерка?
Это походило на начало математической головоломки, но Кедрин в эту минуту не был расположен к развлечениям.
– Десятый! – вызывающе ответил он – Кедрин любил круглые числа. К его удивлению, трое не обиделись, они кивнули – кажется, даже с уважением.
– Примите нашу благодарность, – сказал долговязый, и Кедрин при всем желании не смог бы уловить в его голосе и намека на насмешку. – Если учесть…
– Открываю счет, – перебил его сидящий справа. – Ты провинился, Гур; условия были ясны: деловые разговоры с собой не брать.
Длинный Гур насмешливо-покорно склонил голову.
– Хорошо, – сказал он. – Я нем. Но хотелось бы знать, кто в таком случае будет поддерживать оживленную и остроумную застольную беседу? Мистер Дуглас, сэр, не угодно ли вам?
– Нет! – хладнокровно ответил круглолицый. – Но я полагаю, что имею право отдохнуть и от вашего остроумия, поскольку избавлю вас от своего.
Он достал из кармана трубку, разнял ее и посмотрел в мундштук серьезно, как в телескоп.
– Помолчим! – сказал третий и снова замер.
Кедрин мысленно поблагодарил его, потому что ему вовсе не улыбалось быть втянутым в пустую, хотя бы и веселую беседу.
Гур только вздохнул. Затем он положил ладонь на середину стола, где из гладкой поверхности выступала клавиатура вкусового комбинатора, хитроумной системы, заменившей кулинаров прошлых столетий. Предвкушая удовольствие, Гур совсем закрыл глаза, пальцы его уверенно нажали несколько клавиш, затем – кнопку заказа. Ответа не было; индикатор приема не вспыхнул. Кедрин успел подумать, что, возможно, именно потому люди не садились за этот столик, ожидая, пока автоматы заменят неисправное устройство.
В следующий момент Дуглас, усмехнувшись, протянул руку, что-то нажал; крышка откинулась, глазам открылась сложная паутина монтажа.
Кедрин смотрел с интересом. Странно, но такой была жизнь: конструируя автоматы, иногда можно найти интересное решение в совершенно другой области производства. Все нельзя и не нужно изобретать заново. Не зря же Меркулин часто предлагал познакомиться с каким-нибудь устройством в натуре, как это было совсем недавно с автоматом «Джордано». Меркулин, конечно, был прав: основная сила человека – способность к отвлеченному мышлению. Меркулин был всегда прав, и сейчас Кедрину уже казалось невероятным, что еще несколько дней назад он мог спорить с Учителем по какому-то принципиальному вопросу. Так или иначе, смотреть на вкусовое устройство было интересно.
Дуглас извлек из гнезда схему; за плотным пакетом печатных плат вылезла короткая антенна, пополз толстый кабель. Дуглас, прищурив один глаз, оглядел схему, точно прицеливаясь. Скуластый взял цветные пластинки из большой ладони Дугласа, указал мизинцем на одну из них. Гур шевельнул губами; сказанное им слово не относилось к похвалам.
Дуглас извлек из кармана крохотный инструмент, в мгновение ока выломал две пластинки и прошелся по схеме; инструмент тихо пощелкивал. Индикатор приема внезапно вспыхнул. Точным движением Дуглас водворил прибор на место, щелкнул крышкой.
– Придется обойтись без острых соусов, – произнес Гур.
– Не терплю острого, – безразлично процедил скуластый. Дуглас сердито проговорил:
– Я тоже; но, независимо от этого, я думаю, что имею право получить острый соус в любое время, когда мне заблагорассудится. Я считаю, что это беспорядок.
– Заказано вино, – сказал Гур.
И в самом деле, люк подачи раскрылся, на стол выдвинулись наполненные бокалы.
– Конечно, – сказал Дуглас. – Это же Земля, чего же можно ожидать.
– Ну, все-таки, мой принципиальный друг, – сказал Гур. – Я вовсе не в обиде на планету. И все, что она в состоянии дать, собираюсь использовать до конца. Завтра и послезавтра, например, буду спать. Потом – купаться. Два дня не стану вылезать из воды. Потом…
– Я бы хотел знать, – произнес Дуглас, – что может Холодовский иметь против такой программы. Он выглядит так, как будто ему только что нанесли оскорбление. Требую разъяснений.
– Ничего, – сказал Холодовский. – Я просто думаю.
– И напрасно, Слава, – сказал Гур. – Если уж сам Велигай находится по соседству, и, кажется, меньше всего думает о делах…
Эта фамилия, названная долговязым Гуром, заставила Кедрина встрепенуться. Здесь, по соседству – Велигай? Тот самый, неправильно мыслящий конструктор?
Кедрин глубоко вздохнул; медленно повернул голову и внимательно, очень внимательно взглянул на человека рядом с Ирэн. Да? Да.
Он снова прислушался к разговору соседей по столику. Но они уже беседовали о ком-то другом.
– Ничего, – говорил Гур. – Через три-четыре недели он будет в строю. Ничего страшного.
– Крепкий череп, – кивнул Дуглас. – Но даже имея такой мощный скелет, я бы не стал вылезать в пространство в момент атаки. Туда, где нет никакой защиты. Ведь необходимости не было.
– Когда-нибудь она возникнет, – сердито сказал Холодовский. – Что тогда? Нет, пусть нас охраняют в той степени, в какой мы сами этого хотим. Но не больше.
– А что думают об этом на десятом? – спросил Гур, оборачиваясь к Кедрину.
– Перестань, – сказал Дуглас. – На десятом они тем более не должны вылезать. Как будто ты не знаешь.
– Десятый есть десятый, – проговорил Холодовский. – Но мы не десятый. У нас свои законы.
– Череп, проломленный в двух местах по нашим собственным законам, – усмехнулся Дуглас. – От этого легче врачам? Или хозяину черепа?
Кедрину не хотелось принимать участие в разговоре о проломленных черепах – да и, откровенно говоря, он совершенно не представлял себе, где и почему это могло случиться. Весь этот разговор отдавал какой-то грубой стариной. А в нескольких метрах отсюда сидит Ирэн, и на нее можно хотя бы смотреть. Ну не глупо ли – терять время на разговоры с людьми, которые даже не случайные знакомые?
Кедрин стал смотреть на Ирэн, изредка переводя взгляд на ее соседа, и уверенность, что он правильно угадал имя этого человека, все крепла. Сон, сон… Как же так, Ирэн?
Кедрин смотрел на нее, стараясь заставить ее оглянуться и увидеть его: возможно, она его все-таки не заметила… И, кажется, он достиг успеха: доселе неподвижная, Ирэн вдруг выпрямилась, стала подниматься. Кедрин зажмурился. В следующую секунду он взглянул снова; стул был пуст, Ирэн быстро шла по направлению к оркестру.
Поднимаясь, Кедрин пытался мгновенно решить вопрос: идти за нею, или же подойти к человеку, который сейчас остался один? Последнее, кажется, было целесообразней: поговорив с ним, он узнает и все об Ирэн. И кто ей этот угрюмый мужчина – тоже станет ясным. Вот тогда он подойдет к ней. И скажет…
Кедрин уже шел. Эти несколько шагов оказались трудными, но их надо было преодолеть.
Угрюмое лицо придвигалось все ближе. Человек за столиком смотрел в ночную тьму, смотрел странно внимательно, словно вглядывался – или вслушивался? – во что-то, что находилось далеко, очень далеко, страшно далеко отсюда…