Любовь нельзя убить. роман. Как все начиналось (Александр Кваченюк-Борецкий)

1

Отец у Клима был лесником. И, конечно же, это не приносило ему желаемого дохода. Поэтому жили Устюжанины довольно бедно, как и большинство селян в Егорьевке. Степан Иванович, как ни старался, не мог, как следует, обеспечивать семью. Из-за этого чаще, чем нужно в рюмку заглядывал и ссорился с женой Лукерьей Захаровной.

– Вон, смотри! Петька Сафронкин грузовичок себе прикупил! Комбикорма в село возит, соседям продает. Одно загляденье, как крышу поправил! Аж, красной черепицей покрыл… А – ты!.. – чужим благополучием колола она глаза супругу.

– Ну, и покрыл! Что – с того? Повеситься мне теперь с горя, что ли?

– Дурак – совсем? О детях подумай!

– Я и думаю! А ты рот закрой, а то я тебе кляп в него засуну!

– Себе засунь, Леший!

– Баба Яга, тоже мне тут выискалась! – не оставался в долгу Степан.

Обычно, после подобного, весьма немногословного, но на редкость красноречивого диалога со своей благоверной, схватив ружье, он отправлялся в лес. Все-таки егерем был, а никаким-то купи-продай, как Петька и ему подобные. По дороге он заходил в сельмаг. Брал литру водки и что-нибудь из съестного подешевле.

Чрезмерную сварливость жены он особенно не осуждал. Понимал, в чем крылась ее истинная причина. Но и не приветствовал. К чести его сказать, сколько бы он не оправдывал поведение Лукерьи Захаровны, злости и обиды у него от этого не убавлялось, а, скорее, наоборот. К тому же, ревновала она его ко всем без разбору. То есть, ко всему слабому полу. И, в первую очередь, к незамужним бабам, которых в деревне было немало. Оправданной являлась ее ревность или нет, никто не знал. А сам Степан Иванович, естественно, не собирался своей жене ни в чем признаваться. Делал вид, что все ее подозрения – пустые! Но Лукерья Захаровна не унималась и частенько пытала его:

– Ты чего опять к соседке по утру наведывался?

– Это – к Анне, что ли?

– А – к кому ж, еще?

– Так, сама ж сказала, сахару дома нет! Вот я и зашел горсточку одолжить! В магазин-то идти, на другой край села, далече… Да, и денег у меня – нема!

– Вот – брехун! – ерепенилась Лукерья Захаровна. – Как – на пол-литру, так, всегда находишь, а, как – на что другое, сразу – денег «нема»!

В общем, от пустого крику жены и ее нелюбезного к нему отношения, Степан Иванович еще больше сердился, если не сказать, просто в бешенство приходил. Наверно, оттого он и беспощаден был к браконьерам. И недовольство семейной жизнью и досаду на весь белый свет, представления о котором легко умещались в пределах четырех стен бревенчатой избы, где он жил, и на полутора десятках гектаров вверенного ему для охраны леса, на тех, кто в него приходил отнюдь не красотами полюбоваться, вымещал!.. Если же, пострельщики и расхитители общественного добра чересчур наглели, принимал жесткие меры. А хулиганили, давал сдачу. С процентами.

За это на него жалобы писали. Мол, превышает полномочия егерь. Беспредельничает. Но начальство всегда за него горой стояло. Понимало, как непросто быть лесничим. Тем более, что никто на эту должность особенно не рвался.

За крутой нрав и несговорчивость сбытчики краденного леса однажды решили жестоко проучить Устюжанина. Затеяли шум, гам, как будто лес валят в неположенном месте. Ну, егерь-то и клюнул! Объявился тут, как тут, словно по волшебству. Ружьишко, что за спиной на ремне болталось, на изготовку взял, да, как шарахнет из обоих стволов поверх голов контрабандистов. Те притихли. Перестали пилами да топорами тайгу оглушать.

– Вы чо, уроды, лес калечите? – спрашивает.

А сам в ружье патроны досылает.

– Может, вас порешить прям здесь и концы – в бубенцы? А? Чо молчите?

Те – все матерые мужики. Видать, пуганые. Притихли же, с умыслом!.. Вот Степаныч и не заметил, как сзади к нему двое хмырей втихаря подкрались. Один в ружье вцепился, другой – со спины обхватил так, что не шелохнуться. Прилип, как подошва башмака к плавленому асфальту. Словно по рукам и ногам связал. Вырвали у него двустволку, самого в сугроб швырнули. Егерь, не будь дураком, вскочил на ноги и тикать в лес. Они – за ним. Хорошо, Степан Иванович каждую тропинку в том лесу, как свои пять пальцев, знал. Капканы на них то там, то сям ставил для отлову зверья. Какого много было, на мясо и шкуры приходовал. Какого мало водилось, метил на свой лад и отпускал. В общем, вовремя вспомнил он про капканную тропу, какую совсем недавно в тех местах соорудил и драпанул по ней, не мешкая. Сам-то через иные поставушки перепрыгивает, прочие, аккуратно так, минует, а тем, кто – за ним по пятам, его маневры – невдомек. Минут через пять слышит, матерки ему вдогонку посыпались, и выстрелы загремели.

– Ну, погоди, сволочь! Все равно поймаем…

Прямо, как в мультике про волка и зайца… И – то, тем сериям конец пришел!.. А конфликту меж лесничим и браконьерами, конца и краю не было видно. К тому же, двустволку, которую те у него отняли, Степану Ивановичу было до слез жалко. Но у егеря еще одна про запас имелась.

Братки, которые всей этой грязной кухней заведовали, через третьих лиц пригрозили Устюжанину местью. И он понимал, что это – не пустые слова… Но, что Степан Иванович мог поделать? Бросить работу? Что, если его жена права была? И быть егерем, себе – дороже. Не профессия, а наказание!..

В довершение в семье разных хлопот не убывало…

Как-то старший сын Клим расстроенный со школы пришел.

– Что случилось? – спросил глава семейства.

– Да, ничего особенного! Отстань! – огрызнулся Клим.

– Как – это, ничего? Лица на тебе нет! Сказывай, говорю, в чем – закавыка?

Клим помялся немного, поскольку ябедничать не любил…

– Не пойду я больше в школу! Вот и – весь сказ!

– Это – почему? – удивился егерь.

– Да, потому! Не хочу, чтоб меня сыном Лешего дразнили! А все – из-за тебя…

– Ну, если – из-за меня!.. – вздохнул Степан, – так, я и решу этот вопрос! Не сомневайся…

И, впрямь, лесник сдержал свое слово. После короткой беседы с глазу на глаз между ним и директором школы, где учился Клим, к крайнему удивлению последнего, никто из ребят сыном Лешего его больше не обзывал. Но дружить со сверстниками, как прежде, он уже не мог. Обходили они его стороной. При встрече не здоровались даже.

– Ну, и черт – с вами! – сквозь зубы бросал им вслед Клим.

– Больно надо!

Занимаясь основной профессией, Степан Иванович Устюжанин помимо этого замыслил соорудить собственную пилораму. В этом случае, если бы все пошло, как надо, плаху и доски можно было бы продавать по выгодной цене. И ему – по душе занятие, и семье – достаток! Тем более, что два сына егеря, Клим и младший Фрол, подрастали и со временем могли бы стать незаменимыми помощниками для него. Вот Степан и думал: откроет свой бизнес, и завяжет с прежним ремеслом, пока не поздно!

Но так случилось, что, когда пилорама была уже готова, и Устюжанин, так и этак, прикидывал кому повыгоднее сбыть первую партию лесоматериалов, к нему на хату, нагрянули уже знакомые ему бандюги, крышевавшие браконьеров, и загодя стали требовать свои проценты. То есть, делить с охотником шкуру пока что не убитого им медведя. Степан Иванович, не долго думая, послал их такой-то матери. Примерно, через месяц после этого его пилораму сожгли. А на месте пепелища нашли обгоревший труп ее хозяина.

2

Те, кто сотворил такое зло, как в воду канули. А, скорее всего, их просто не искали! Кому это надо-то было?

После гибели мужа его супруга, до сих пор и без того кое-как сводившая концы с концами, теперь, что называется, основательно села на мель. Работать ей приходилось с утра и до ночи, без выходных, на ферме да плюс к тому заниматься собственным хозяйством, чтобы выкарабкаться из нужды и вопреки всему поднять сыновей на ноги.

Дети видели, как Лукерья Захаровна надрывалась и, как могли, пособляли ей…

А потом из районного суда пришла бумага. Точнее, две. Согласно одной Устюжаниным предлагалось добровольно выплатить сельскому департаменту штраф за причинение ущерба лесному хозяйству. Другая ставила ответчика в известность о том, что местный леспромхоз, который неподалеку от бывшей пилорамы выкупил деляну для вырубки леса, предъявил Устюжаниным иск о возмещении материального убытка, так как деляна на треть выгорела. После состоялся суд. Но, так как денег, которые по его решению вдова лесника должна была выплатить истцу, у нее отродясь не водилось, участок земли и дом, где жили Устюжанины, стряпчие выставили для продажи с аукциона, чтобы, таким образом, компенсировать тот самый ущерб.

Лукерья Захаровна пыталась обжаловать несправедливое решение суда, почему она должна отвечать за то, чего не делала? Ведь, не она подожгла пилораму! Будь оно все неладно! К тому же, кто ей и ее детям вернет погибшего кормильца? Но на кассационное заявление ей пришел ответ, что наравне с погибшим мужем она также является собственницей пилорамы и потому обязана отвечать перед законом, так как в суде не было доказано, что причиной пожара явился поджег, а не халатное отношение к мерам безопасности и несоблюдение условий строительных норм и правил при сооружении производственного объекта.

– Вот же сволочи, что творят! Меня с детьми из собственного дому выгоняют нелюди эти! – со слезами на глазах возмущалась Лукерья Захаровна. – Что теперь делать-то, а? И впрямь, хоть в петлю полезай!

Наверное, она так бы и сделала, если бы не сочувствие и посильная помощь от добрых людей…

Глядя, как убивается от горя мать, Клим также долго не мог смириться со смертью отца, которого, не смотря на его тягу к выпивке из-за тяжелой жизни и нередких семейных ссор, сильно любил. Про себя он решил, что, когда вырастет, найдет его убийц и отомстит. А, также, накажет и тех, кто лишил его, мать и брата родного крова! Но, трезво оценивая собственные силы, он также понимал, что без денег и известного положения в обществе, вряд ли, сможет осуществить свою месть. Поэтому еще тогда, в отрочестве поставил себе целью, что обязательно станет богатым, а, значит, удачливым и, хоть, кровь – износу, но преуспеет в том, в чем оказался совершенно беспомощен и неудачлив его родитель!.. Лишив Степана Ивановича жизни, какие-то законченные отморозки помешали ему претворить в жизнь задуманное…

– Почему милиция их не нашла и не наказала? – размазывая слезы по щекам, спрашивал он, то ли у самого себя, то ли у сидевшего напротив него в их детской комнате Фрола.

Фрол жалостливыми глазами смотрел на Клима и сам готов был вот-вот заплакать. Ему, так же, как и старшему брату, не нравилось, что учителя в школе, да и многие из ребят, словно нарочно, неуклюже наступая на больную мозоль, докучали им чрезмерным сочувствием, так, что от этого становилось еще горше, а про меж собой, называли сиротами Лешего. Но одним сочувствием сыт не будешь. Однажды, подслушав такой разговор, Фрол рассказал о нем Климу.

– Да, пошли они все, недоумки! Нет, чтоб реально чем-то помочь! – взорвался тот, негодуя на сверстников.

По его мнению, их жалость в сочетании со злоречием представляла собой гремучую смесь, подобную яду болотной гадюки, чей укус однажды мог стать смертельным для того, кому предназначался. Поэтому Клим пришел к мало утешительному выводу о том, что не вырвав с корнем жала, нельзя изменить природу человеческой низменности и коварства. В свое время это тщетно пытался сделать покойный Степан Иванович… Как оказалось, после назидания директора школы, прекратив дразнить Клима сыном Лешего, его однокашники лишь затаились на время!.. До сих пор изредка он общался с некоторыми из них. После же гибели отца стал вполне осознанно сторониться бывших друзей, словно чумы, и смотреть на всех без разбору с откровенным презрением и, к тому же, сверху вниз. Он, словно наперед знал, что после школы каждый из его товарищей пойдет по жизни своей дорогой, и их пути никогда не сойдутся вновь. Он – птица более высокого полета, а они… Но кто – они, ему было все равно. Лишь бы под ногами у него не путались! И за то – спасибо!

К Устюжаниным в дом часто приходила соседская Иринка. Так случилось, что мать ее, Анна Дмитриевна Уварова, без мужа жила. Гибель Степана Ивановича не могла не вызвать глубокого сопереживания в сердце доброй женщины. Это-то и сблизило ее с Лукерьей Захаровной. Дома их располагались рядом, а усадьбы разделял ветхий забор. Соседки часто виделись, и, как могли, морально поддерживали друг дружку. Они были не против того, чтобы их дети также проводили свой досуг сообща. Иринка была девчонка бойкая и живая. С длинной косой и большими во все лицо глазами. Она и Фрол очень хорошо ладили между собой и потому почти никогда не ссорились. Но, как только, придя со школы, в доме появлялся Клим, Иринка вдруг переставала обращать внимание на Фрола. Сидя на старом, расшатанном до предела, табурете, который, казалось, вот-вот развалится под ней, она украдкой стреляла глазками в Клима. Уж, очень сильно он ей нравился. Его решительно сдвинутые брови, колдовской взгляд, от которого, казалось, буквально кругом шла голова, не могли не впечатлить ее наивную и доверчивую душу.

Как-то Фрол с обидой спросил у нее:

– Чего ты на него уставилась? Влюбилась, что ли?

Но Иринка, потупив взор, ничего не ответила.

– А тебе – что, жалко? – неожиданно вступился за нее Клим.

– Жалко – у жужжалки! – не растерялся Фрол. И запальчиво добавил: – Это – моя девушка! Я, когда вырасту, на ней женюсь!

– А, если она не тебя в женихи выберет, а – меня? Что тогда делать будешь, бедолага? – то ли в шутку, то ли всерьез спросил Клим.

Фрол внимательно посмотрел на него и сказал:

– Сам ты – бедолага! Зуб даю! Не выйдет у тебя ничего с ней!

– Это – отчего же, не выйдет?

– Оттого… Оттого, что ты никого, кроме себя не любишь! Ты – эгоист! Черствый эгоист! Все в классе тебя презирают! Поэтому ни одна девчонка в твою сторону… И не смотрит!

– Зато Иринка, глядя на меня, все глаза себе промозолила! – ехидно возразил Клим. – Ты ее не интересуешь! И знаешь, почему?

– Почему? – скорее автоматически, чем из желания узнать ответ на вопрос, спросил Фрол.

– Потому, что у тебя кое в каком месте до сих пор ничего интересного не выросло!

И он громко рассмеялся.

Но Иринка была девчонка с характером. Сделавшись от стыда пунцовой, в ответ она в сердцах топнула ножкой.

– Меня не волнует, на чьей грядке морковка поспела, а у кого из нее торчит, пока что, лишь одна ботва!.. Даже не рассчитывайте на это!

И, сердито насупившись, добавила:

– И потом, с чего это вы оба решили, что я за кого-то из вас замуж выйду? Вот Лукерья Захаровна услышит, о чем вы тут речь ведете, так она запретит мне приходить к вам в гости! Еще и моей родительнице обо всем расскажет… Тогда, пиши пропало! Сечете поляну, придурки?

Но Клим, не обращая внимания на ее слова, и, видя, как злится Фрол, продолжал издевательски похихикивать.

Но это был смех не к добру.

Через месяц в дом к Устюжаниным пришли приставы и потребовали немедленно покинуть его.

– Да, куда? Куда я с двумя детьми пойду, скажите на милость? К тому же, на дворе – не май месяц!..

И Лукерья Захаровна указала на окно, за которым подвывала декабрьская вьюга.

– Дайте, хотя бы, перезимовать в собственном доме, а уж потом…

Приставы, видимо, пожалев бедную женщину и ее детей, ушли, но напоследок предупредили, что вскоре придут вновь.

Только Лукерья Захаровна хотела запереть за ними дверь, как с холода в сенцы юркнула соседская Иринка.

– Теть Луш, теть Луш! Вас выселяют, да? – затараторила она без умолку.

Устюжанина раздраженно буркнула в ответ что-то невнятное.

– Мама сказала, что вы можете у нас жить, сколько хотите! У нас, все одно, дом – наполовину пустой. А – вместе, веселее будет! И – потом, со временем, глядишь, совхоз вам новое жилье построит!

– Как же! Построят они… Голытьба чухонская!.. Держи карман шире!

Поворчала, поворчала Лукерья Захаровна, но делать нечего. Через неделю переехала с сыновьями в дом к Уваровым, и прежние соседи стали жить в нем двумя семьями… К слову сказать, так продолжалось до тех пор, пока дети не стали заметно подрастать. Разнополые они были, и потому в одной комнатке им было спать не с руки. Иринка, формы которой заметно округлились и приобрели девическую привлекательность, вдруг стала сильно смущаться парней, в особенности Клима, который настолько возмужал, что в свои четырнадцать лет выглядел значительно старше. Она часто убегала из дому, пропадая целыми днями у соседских подруг, или бесцельно болталась по улице.

В свою очередь, Клим не то, чтобы приставал к Иринке, нет! Но, когда он находился рядом с ней, зрачки его глаз становились темней, ноздри расширялись, а дыхание учащалось. Ему хотелось схватить ее за плечи и поцеловать прямо в губы. Клим с трудом удерживался от этого необъяснимого желания. Ведь никаких особенных чувств к Иринке он не испытывал.

Как-то, подкараулив момент, когда они были в доме совсем одни, Клим предложил:

– А, пошли на сеновал!

Иринка хитро посмотрела на него.

– А денег сколько заплатишь?

– Денег? – растерялся Клим. – Да, нет у меня никаких денег! Сама знаешь…

Иринка ехидно усмехнулась:

– Вот когда будут, тогда я и подумаю насчет сеновала!

Но Клим был упрямый хлопец. Если, что в голову себе втемяшит, так уж клещами эту его затею потом оттуда не вытащишь. Лукерья Захаровна, когда на работу по утру уходила, то малость деньжат ему оставляла. Хлеба прикупить или еще чего там. Сдача с тех денег мизерная оставалась, и Устюжанина возвращать ее никогда не требовала. Потихоньку, полегоньку Клим прикопил деньжат. Сумма получилась не ахти какая, но этого показалось ему достаточным, чтобы возобновить с Иринкой их прошлый разговор насчет сеновала.

Иринка не сразу, но, все ж таки, уступила Климу. Но с одной оговоркой: к ней не приставать. Иначе, она мамке своей и Лукерье Захаровне все расскажет. Клим пообещал, что не станет ее трогать ни при каких обстоятельствах.

– Ладно! Тогда пошли! – согласилась Иринка и взяла деньги.

Но когда они зашли в сарай и плюхнулись в сено, Клим спросил:

– А сколько тебе нужно денег, чтобы ты потрогать себя разрешила?

Иринка вначале сильно смутилась, а потом подумала и сказала.

– Много! Очень много!

– Ну, хорошо! – сказал Клим. – Я согласен тебе их дать! Только, когда вырасту и пойду работать…

Иринка округлив глаза, с удивлением посмотрела на него.

– Я – не банк и кредитов не выдаю! И, к тому же… Где – гарантия, что ты действительно вернешь мне потом деньги? А – вдруг, ты уедешь из села, и мы больше никогда не увидимся?

– Увидимся! – уверенно возразил ей Клим. – Чует мое сердце, что увидимся! Так, что зря не паникуй!

– А я и не пани…

Но Клим, не дав ей рта раскрыть, вдруг обнял ее и поцеловал взасос. Иринка вначале опешила. Но, когда ощутила его руку на том месте, где ей недозволенно было быть, дико завизжала.

– Закрой рот дура! Иначе, все село сюда сбежится! Тебе же потом хуже будет! Насмерть засмеют…

Наверно, испугавшись огласки, та сразу притихла. А Клим, воспользовавшись этим, начал стягивать с нее одежонку. Иринка вначале изо всех сил противилась ему. Но Клим был гораздо сильнее.

– Уймись! Уймись, говорю! – как змей подколодный, шипел он ей прямо в самое ухо.

Но Иринка не выдержала и от отчаяния взвизгнула вновь.

Неожиданно дверь в сарай отворилась, и в ее проеме показался… Фрол!

– Кто – здесь? – сердито спросил он, напряженно вглядываясь во тьму.

Зарывшись с головой в сено, Клим и Иринка сразу затихли, чтобы нечаянно ни чем не выдать себя.

– Клим! Это – ты? Выходи! Я знаю, что ты – здесь!

Прошло какое-то время прежде, чем сено зашуршало и в сумрачной глубине обозначился силуэт.

– Ты – что? Следишь за мной, сопляк?

– Больно надо! – возразил Фрол. – Просто, я шел мимо… Слышу, в сарае – возня какая-то… Вот я и подумал, дай, зайду! Вдруг там сено воруют! Хозяйке чем потом скотину кормить?..

– Будет врать-то!.. И – вообще… Вали отсюда, пока цел!

– И свалю!.. Только ответь, ты Иринку случаем нигде не видел? Анна Дмитриевна еще с утра наказывала, со школы вернусь, чтоб задачку одну по математике ей помог решить… Портфель-то Иринкин на скамье возле печи валяется, а сама она, словно сквозь землю провалилась!..

И Фрол ушел…

– Даже не знаю, как тебе это объяснить… – как-то затеяла Анна Дмитриевна давно назревший разговор с подругой.

– А ты ничего не говори! Чего попусту воздух сотрясать? Я – не слепая, сама все вижу. Дай нам еще месяц у тебя пожить, а там уже навсегда распрощаемся…

3

Через месяц Лукерья Захаровна вместе с сыновьями и впрямь покинула гостеприимную хату своей подруги. Клима и Фрола она на рейсовом автобусе отвезла в район, где располагался сельский интернат. После чего отправилась в соседнее село. Там в совхозе, как раз, доярок не хватало. Новый председатель ей обещал через год хату новую поставить, если Лукерья Захаровна работать на совесть будет. То есть, с утра и до позднего вечера за копеечную зарплату. А пока предложил пожить во времянке, что стояла в его усадьбе рядом с трехэтажным кирпичным особняком.

Деваться Устюжаниной было некуда, поэтому на любые условия она была согласна…

К чести председателя сказать, он оказался человеком слова и ровно через год и вправду срубил ей новую избу. Едва переступив ее порог, Лукерья Захаровна бросила скудные пожитки и отправилась за сыновьями в район, чтобы вытребовать у интерната детей назад. С опекунским советом на этот счет она заранее все обговорила и бумаги нужные, где надо подписями ответственных людей заверила. С месяцок или два она еще помыкалась по дурацким инстанциям, но детей все же себе вернула. С тех пор Устюжанина и двое ее ненаглядных чад вновь стали жить все вместе под одной крышей, не беспокоясь за завтрашний день. Сыновья ее стали посещать местную школу и учителя хвалили их за усидчивость и старание. В особенности, Клима. Жаловались лишь на то, что, несмотря на большие способности, он был очень замкнут в себе и плохо находил общий язык с товарищами. На замечания по этому поводу никак не реагировал. Словно эти самые замечания и не ему вовсе предназначались. А с выпускного вечера, едва получив аттестат, и вовсе ушел. Так, что его исчезновения никто даже и не заметил…

Вскоре Клим поступил в лесной институт, и, закончив, стал понемногу торговать лесом. Не все гладко у него поначалу выходило, но он не отчаивался, словно наперед знал, что задуманное у него, в конце концов, получится, как надо.

Фрол же готовился поступать в медицинский. Он не одобрял стремления брата пойти по стопам отца, и, тем более, его тайной мечты: непомерно разбогатеть.

Когда Клим, учась в столичном институте, приезжал домой на каникулы, а Фрол только заканчивал школу, они, как и прежде, зачастую не находили общего языка между собой, и часто спорили по пустякам. А иногда – на философские темы. Например, что – важнее на этом свете: дружба, связи, престижная профессия или любовь? Можно ли, живя в бедности, быть счастливым? И – так далее!.. Но Клим не придавал подобным спорам особенного значения и всегда придерживался своего особенного мнения, что – деньги, а не хлеб, всему голова!

Каникулы заканчивались, и Клим уезжал в столицу. Учиться в Москве было очень престижно! К тому же, учеба всегда давалась старшему Устюжанину легко. Он посещал все лекции, не пренебрегая ни одной, часами просиживал в библиотеке. Видя заинтересованность Клима в получении знаний, преподы в институте охотно шли на контакт с ним. Устюжанин чем-то необъяснимым умел расположить к себе кандидатов и докторов наук. К тому же, кое-кто из них являлся заведующим той или иной кафедры. Едва Устюжанин с улыбкой объявлялся в аудитории, где принимали зачет, преподаватель без лишних вопросов брал у него зачетную книжку и делал в ней соответствующую пометку. Не успевал Клим открыть рот и сказать два, три предложения, как за экзамен ему безо всякой проволочки ставили «отлично». Он часто заходил в деканат, словно к себе домой, и здоровался за руку с кем-нибудь из профессоров, если это был мужчина. Или слегка касался губами руки очаровательной служительницы Велеса.

Возможно даже, что талант найти правильный подход к тем, от кого зависела его дальнейшая судьба, у Клима превосходил все прочие его достоинства.

Учась на втором курсе, по рекомендации особенно благоволившего к нему доцента кафедры Поповского он устроился на работу в каком-то министерстве мыть полы. После окончания рабочего дня, драя их шваброй, он вдруг нечаянно наткнулся на оброненный кем-то на редкость увесистый бумажник. Помимо долларовых и рублевых ассигнаций в нем, оказалась визитная карточка чересчур рассеянного чиновника. Но, как полагал Клим, с учетом занимаемой владельцем портмоне высокой должности такой недостаток, как рассеянность, вряд ли, хоть сколько-нибудь умалял многочисленные достоинства министерского работника. Тем более, что помимо всего прочего, денег у чиновника, вероятно, было столько, что обнаружив нечаянную пропажу, скорее всего, он даже ее не заметит. И, все же, когда Клим прочел визитку хозяина толстенного бумажника, впечатляющего не только своими габаритами, но и содержанием, ему стало немного не по себе. Это был не какой-нибудь рядовой сотрудник министерства, а, как оказалось, один из тех, кто его возглавлял!

От предчувствия какой-то невероятной удачи, у Клима, аж, скулы свело!

На следующий день он с самого утра караулил «Мерс» этого влиятельнейшего функционера. А, после того, как тот вышел из машины, кинулся вниз по ступенькам парадного крыльца. Завидев несущегося к нему, точно ураган, молодого человека, дородный мужчина в черном костюме, белой рубашке и цветном галстуке остановился, как вкопанный… Какие только мысли, видимо, в тот миг не посетили его бедную голову. Наверно, как никогда на свете, он вдруг пожалел о том, что ездил в министерство без охраны. Но все его сомнения тотчас рассеялись, как только, очутившись шагах в трех от маститого бюрократа, слегка запыхавшийся Клим с его неизменной улыбкой на губах протянул ему бумажник.

– Да, кто – вы такой? – не на шутку рассердился чиновник.

Немного придя в себя после легкого шока, он даже побагровел от злости. И Клим подумал, что, помимо потери портмоне, верно, с самого утра этот дородный дядя, к тому же, сильно повздорил с собственной женой. И, скорее всего, из-за любовницы! Ведь, бывает такое… Клим и сам не знал, почему подобные мысли внезапно пришли ему в голову, но он тотчас прогнал их прочь…

– Кидаетесь тут на добрых людей, как ненормальный! Вам здесь – что, дом для умалишенных или – государственное учреждение?!

– Простите, бога ради! Вы ничего не теряли прошлым вечером?

Мужчина в черном костюме окинул наглеца с ног до головы взбешенным взглядом. Но потом вдруг, переведя его на собственный бумажник, чуть, было, не выронил сверкающий глянцем черный с белыми ободками кейс из потной руки…

– Так, это ж, и впрямь – мой! – наконец, изумленно воскликнул он, не зная радоваться ему неожиданно найденной пропаже, с которой он уже, как видно, смирился, или сделать вид, что ничего особенного не произошло, сохраняя при этом важную невозмутимость. – Где ты его нашел, дружище?

– Возле…

– Впрочем, не важно!

И чиновник, небрежно сунув портмоне в карман брюк, и, даже не удосужившись взглянуть на его содержимое, продолжил свой путь… «Во, дает!» – подумал Устюжанин, обескураженно глядя вслед удалявшемуся сановнику. Но тот, словно угадал его мысли… Взявшись за массивную ручку министерской двери, он вдруг остановился и, неохотно обернувшись, поманил Клима пальцем. Тот, не раздумывая, бросился вверх по лестнице.

– Спасибо, приятель! – вдруг сменив гнев на милость, и, добродушно усмехнувшись, сказал обремененный высокой должностью человек.

Затем, когда бумажник вновь очутился в его руке, он вынул из него ту самую визитку, по которой Клим определил хозяина его случайной находки и спросил:

– Как тебя зовут, парень?

– Клим! Клим Устюжанин! – не раздумывая, выпалил будущий олигарх.

– Что ж, Клим! Скучно будет, звони!..

Клим так и сделал, но уже после окончания института.

На третьем курсе Устюжанин закрутил роман с деканшей кафедры политэкономии. Она была значительно старше его возрастом, но – настолько без ума от поражавшего умом и успехами в учебе студента, что едва не развелась с собственным мужем. На четвертом племянник ректора ВУЗа пригласил Клима стать свидетелем на его свадьбе…

Клим был еще тот гусь!

– Ничего, Фрол! – хвастал он во время очередной встречи с младшим братом. – Скоро я стану богатым и куплю большой дом! Мы поселимся в нем втроем: я, ты и наша мать… Вот тогда и заживем на славу!

– Я не стану жить с тобой под одной крышей! – возразил тот.

– Это еще, что – за новости?

Младший брат, потупив взор, не решался посмотреть в глаза старшему.

– А вдруг его сожгут, как и пилораму нашего отца? Тогда и мы сгорим в нем заживо!

– Что за бред ты несешь, Фрол? Идя в лес, убей не волка, а страх в себе перед волком! – напомнил Клим младшему брату любимое изречение Степана Ивановича.

– Ага! – лишь для вида соглашался тот. – Если я и пойду в тот лес, то лишь с ружьем и патронами, не забыв начинить ими патронташ до отказа… Чтобы законы хозяев тайги, этих нелюдей, на себя вместо охотничьего костюма не примерить!..

– Ну, ты – придурок! – от души смеялся Клим. – Маленький придурок! Всю жизнь нищим решил прожить? Живи, я тебе мешать не стану, уж, это – точно! Завидовать мне еще потом будешь… Помяни мое слово! Конченный ты, люмпен!

– Кто? – не сразу понял Фрол.

– Голодранец, значит! Вот уморил, так уморил!

Но его слова ничуть не обидели Фрола.

– Я врачом буду! Людей буду лечить… Маму! Чтоб до ста лет прожила, не меньше…

– Ха-ха! Тебя самого лечить надо… В таком возрасте, а уже свихнулся!

Лукерья Захаровна не вмешивалась в их спор, хотя знала, что до ста лет ей, вряд ли, дотянуть… Да, и ни чему – это… А на том свете, глядишь, с мужем Степаном удастся свидеться.

Вскоре она и вправду умерла. А братья, кто – куда разъехались. И какое-то время лишь изредка посылали друг другу весточки. А потом… Потом, казалось, и вовсе забыли о существовании друг друга…