Генерал Скобелев: семья или баталии?
Суворову равный
В январе 1881 года генерал М. Д. Скобелев одержал свою последнюю военную победу, взяв туркменскую крепость Геок-Тепе (Денгиль-Тепе), таким образом, присоединив Ахалтекинский оазис к России и укрепив ее позиции в Средней Азии.
Поход через пески был неимоверно тяжелым, но русские войска все же осадили крепость. Геок-Тепе представляла собой неправильный четырехугольник, ее стены имели в длину 300–500 метров с множеством выходов. Толщина стен доходила до 10 метров в основании, а ширина коридора между ними – до 6 метров. Внутри крепости было сосредоточено от 25 до 40 тысяч ее защитников, в том числе от 7 до 10 тысяч конных. Словом, Скобелеву стало понятно сразу, что взять ее без строительства осадных сооружений будет невозможно. И работа закипела…
Штурм Михаил Дмитриевич назначил на 12 января, на понедельник, день тяжелый и Татьянин день. В ночь перед ним генерал, как и положено, в таких случаях, сделал все необходимые боевые распоряжения и приказы, затем велел приготовить парадную форму с эполетами и орденами. Оставшееся время он провел в беседе с личным врачом О. Ф. Гейфельдом о философских проблемах войны и мира.
В предрассветном тумане Скобелев объехал свои войска, здороваясь с одними и ободряя других. Но с боем он поздравлял всех, предупредив, что отступления не будет…
«В 11 часов 20 минут дня был произведен взрыв мины. Последовал глухой подземный удар, задрожала почва и огромный столб земли и кусков стены высоко поднялся над землею и медленно упал, засыпав ближайшие окопы. Восточная стена упала на 9 саженей и образовала удободоступный обвал. Находившиеся здесь текинцы погибли. Взрыв еще не успел улечься, как части колонны полковника Куропаткина вышли из-за близ лежавшей плотины и бросились на обвал с криком «ура». Колонна полковника Козелкова была поддержана батальонами из резерва и овладела брешью. Другой батальон из резерва составил связь между этими двумя колоннами. Скобелев располагал еще резервом из 13 рот, 5 эскадронов и сотен и 18 орудий. Он своевременно выдвинул, на смену штурмовавших, к бреши 8 рот. На обвале было поставлено 4 орудия. Подполковник Гайдаров, овладев участком западной стены, двинулся на север и вошел в связь с полковником Куропаткиным, части колонны которого являлись направляющими и следовали впереди других, вместе с двумя ротами из левой колонны. Войска наши теснили неприятеля, который однако оказал отчаянное сопротивление. Долго в крепости кипел ожесточенный бой, но искусство вождей со Скобелевым во главе и храбрость солдат сломили наконец текинцев, обратившихся в бегство через северные проходы, за исключением небольшой части, которая осталась в крепости и, сражаясь, погибла. Наши войска преследовали отступающего врага частью огнем, частью следуя за ним по пятам; сам Скобелев при этом опередил пехоту с 4 эскадронами и сотнями при 2 орудиях; преследование и рубка продолжалась на протяжении 15 верст. Наши потери за всю осаду со штурмом доходили до 1104 человек, а во время штурма составляли 398 человек (в том числе 34 офицера). Внутри крепости были взяты: до 5000 женщин, 500 персиян рабов и добыча, оцененная в 6 000 000 рублей» (Большая биографическая энциклопедия).
Уже через несколько часов после начала штурма, покрывая шум боя, над крепостью пронеслось громовое «ура». Скобелев услышал победу, и тогда его лицо прояснилось, а на тонких губах заиграла улыбка.
Благодаря полководческому таланту Скобелева вся экспедиция обошлась России всего в 13 миллионов рублей и была закончена в 9 месяцев вместо предполагаемых двух лет. Оценочные потери текинцев – 6–8 тысяч человек. Михаил Дмитриевич не раз говорил: «Избегать поэзии на войне». И на этот раз ему удалось ее избежать, рассчитав всю операцию до мельчайших деталей.
Что и говорить, Скобелев был по-настоящему счастлив. А его полководческие успехи были оценены по достоинству: в январе его произвели в генералы от инфантерии и наградили орденом Св. Георгия 2-й степени. В Россию Скобелев возвращался триумфатором, где его встречали как народного героя. Только в одной Москве на площади перед вокзалом в ожидании «белого генерала» собрались десятки тысяч людей…
Боевой путь генерала от инфантерии Скобелева уложился всего в 18 лет из 20 лет беспорочной службы. За 18 лет – шесть военных кампаний. Семьдесят боев и крупных сражений, в которых вышел победителем. А ведь достиг Михаил Дмитриевич высоких отличий и высшего военного чина в том возрасте, в каком его сверстники командовали ротами, батальонами, а в лучшем случае – полками.
Начав военную службу в Кавалергардском полку осенью 1861 года в восемнадцать лет, Скобелев становится корнетом в 20. В 21 год – поручик, в 25 – штаб-ротмистр, в 29 – капитан и подполковник, в 31 год – полковник, в 32 года – генерал-майор, в 34 года – генерал-лейтенант, в 35 – генерал-адъютант и в 38 лет – генерал от инфантерии.
Семь русских орденов и с мечами, и за храбрость, в том числе три ордена Святого Георгия:
4-й степени – подполковник Генерального штаба – 1873 г. «За разведку»;
3-й степени – генерал-лейтенант, состоящий при генерал инспекторе кавалерии – 30.08.1878 г. «В награду отличного мужества и храбрости, оказанных в делах с турками во время войны 1877–1878 годов»;
2-й степени – генерал-адъютант, генерал-инфантерии, командир 4-го армейского корпуса – 14.01.1881 г. «За покорение Ахал-Теке».
Две золотых шпаги «За храбрость» с алмазами и одна золотая сабля «За храбрость».
«Он знал, что ведет на смерть, и без колебаний не посылал, а вел за собой. Первая пуля – ему, первая встреча с неприятелем была его, – напишет военный корреспондент В. И. Немирович-Данченко. – Дело требует жертв, и, раз решив необходимость этого дела, он не отступил бы ни от каких жертв.
Полководец, плачущий перед фронтом солдат, потому что им сейчас же придется идти в огонь, едва ли поднял бы дух своего отряда. Скобелев иногда прямо говорил людям: “Я посылаю вас на смерть, братцы. Вон видите эту позицию? Взять ее нельзя, да и брать ее я не думаю. Нужно, чтобы турки бросили туда все свои силы, а я тем временем подберусь к ним вот оттуда. Вас перебьют – зато вы дадите победу всему моему отряду. Смерть ваша будет честной и славной смертью”, – и надо было слышать, каким “ура”отвечали своему вождю эти посылавшиеся им на смерть люди».
Это было действительно так, ведь он сам был безусловно храбрым офицером. Например, 5 мая 1873 года, принимая участие в хивинском походе в качестве офицера генерального штаба, Михаил Дмитриевич с отрядом из 10 всадников встретил караван перешедших на сторону Хивы казахов. Несмотря на численный перевес противника, Скобелев вступил в бой, в котором получил 7 ран пиками и шашками и до 20 мая не мог сидеть в седле.
Под Плевной в 1877 году, где он, кстати сказать, стал кумиром солдат, Михаил Дмитриевич был контужен дважды. В первый раз его легко контузило неприятельской пулей, и он, смеясь, обвинил в этом свой черный полушубок. А через несколько дней он снова был контужен в спину. На этот раз контузия оказалась сильной. Генерал не смог устоять на ногах, упал, и его лицо резко побледнело.
Что говорить, если за все время на театрах военных действий под «белым генералом» было убито пять лошадей!
Немирович-Данченко часто будет вспоминать случай, происшедший во время рекогносцировки:
«Повернули коней кружком головами один к другому и начали обсуждать выгоды или невыгоды данной местности. Скобелев, так как тут был военный агент-иностранец, по-французски излагал свое мнение… В это время послышался какой-то грохот… Граната упала посередине круга, с визгом разорвалась, взрыла вверх целую тучу земли, обдала комьями лица совещавшихся. И в то мгновение, когда каждому приходил в голову неизбежный вопрос: цел ли я, целы ли товарищи, – послышался нимало не изменившийся, спокойный голос Скобелева.
– Et bien, messieurs, resumons!.. (Хорошо, господа, сделаем вывод!.. – фр.).
И он с той же ясностью начал излагать свои выводы, как будто бы только что ничего не случилось, точно ветка хрустнула под копытом коня…»
Одетый в белый мундир, на белом коне Михаил Дмитриевич в самых жарких сражениях и боях всегда оставался целым и невредимым. Он и сам искренно верил в защитную силу белого цвета. Он его обожал! Случалось, едва завидев «белого генерала», турки прекращали вести пальбу.
Ординарец генерала П. Дукмасов в своих мемуарах напишет:
«Благоразумные люди ставили в упрек Скобелеву его безоглядную храбрость. Они говорили, что “он ведет себя, как мальчишка”, что он рвется вперед, как прапорщик, и что, наконец, рискуя “без нужды”, он подвергает солдат опасности остаться без высшего командования, и т. д.». Но ведь таким Михаил Дмитриевич был всегда!
Еще молоденьким корнетом Кавалергардского полка, находясь в отпуске у своего отца в Польше, Скобелев случайно встретился в Августовской губернии с лейб-гвардии Преображенским полком, преследовавшим одну из банд. И вместо отдыха он проводит весь свой отпуск в качестве волонтера в этом полку в погоне за бандой. После чего настоятельно ходатайствует о переводе из Кавалергардского полка в лейб-гвардии Гродненский гусарский, чтобы принять участие в подавлении Польского восстания.
Скажем так, все это было абсолютно не характерно для сына и внука русских генералов. Да, собственно, и генералами Скобелевы были необычными. Как писал С. Л. Марков, «Скобелев-дед сыграл большую роль в жизни своего внука. Он первый заронил в душу мальчика идею долга перед Родиной, зажег в нем любовь к солдату, научил Скобелева говорить языком, близким и понятным солдату. Сопоставляя приказы Скобелева, отданные им под Плевной, в Фергане и по 4-му армейскому корпусу, с приказами и литературными трудами Скобелева-деда, становится ясно, кто был образцом для Михаила Дмитриевича и чье влияние захватило его.
Скобелев-отец, человек довольно суровый, скупой и старых взглядов, имел меньшее влияние на своего сына. Георгиевские кресты как деда, так и отца с детских лет служили путеводной звездой для Скобелева-ребенка и определили его карьеру. Дед, Иван Никитич Скобелев, заработал свои два Георгиевских креста при взятии Парижа и Варшавы. 25 июня 1807 года, в сражении под Фридландом, он был ранен пулею навылет в правую ногу. 20 августа 1808 года, при завоевании Финляндии, ему оторвало два пальца правой руки и контузило грудь. 18 марта 1814 года под Парижем он был ранен в левую руку, а 14 апреля 1831 года в сражении с польскими мятежниками Ивану Никитичу ядром оторвало кисть левой руки. Образ израненного героя-деда не мог не захватить впечатлительного мальчика.
Отец, Дмитрий Скобелев, ездил за своими двумя Георгиями на Кавказ, а затем в Турцию».
Несмотря на свое домашнее образование, через пять лет военной службы Михаил Дмитриевич поступает в Николаевскую академию генерального штаба. Известно, что будущий полководец отличником в академии не стал. У Скобелева были неблестящие успехи по военной статистике и съемке, и особенно по геодезии, но это исправлялось тем, что по предметам военного искусства он был вторым, а по военной истории первым во всем выпуске. В числе первых шел он как по иностранным и русскому языкам, так и по политической истории. То, что Скобелев закончил академию всего лишь по второму разряду и стал 13-м из 26 офицеров, причисленных к генеральному штабу, вовсе не помешало ему стать военачальником первой величины.
«Едет он как-то в коляске, – вспоминал Немирович-Данченко. – Жара невыносимая, солнце жжет… Видит, впереди едва-едва ковыляет солдат, чуть не сгибающийся под тяжестью ранца…
– Что, брат, трудно идти?
– Трудно, ваш-ство…
– Ехать-то лучше… Генерал вон едет, полегче тебя одетый, а ты с ранцем-то идешь, это не порядок… Не порядок ведь?
Солдат мнется.
– Ну, садись ко мне…
Солдат колеблется… шутит, что ли, генерал…
– Садись, тебе говорят…
Обрадованный кирилка (так мы называли малорослых армейцев) лезет в коляску…
– Ну что, хорошо?
– Чудесно, ваш-ство.
– Вот дослужись до генерала, и ты будешь ездить так же.
– Где нам.
– Да вот мой дед таким же солдатом начал – а генералом кончил…»
Любопытна оценка, данная Скобелеву в «Отечественных записках», издаваемых М. Е. Салтыковым-Щедриным:
«Если у Скобелева не было, как у других полководцев, особенно громких побед и никто не знал его заветных дум и идеалов, то все-таки у него были несомненные, в особенности для нашего времени, достоинства, которые и делали его популярным как среди солдат, так и в обществе; он не гнался за земными благами, не выпрашивал подачек и не захватывал казенных земель, не занимался гешефтами, мог спать и, по-видимому, даже предпочитал спать в траншее, а не на мягком тюфяке, он относился к солдату внимательно, не крал его сухарей и, подставляя его грудь под пули, подставлял рядом и свою. Это несомненные в наши дни достоинства, которым большинство даже удивляется. Скобелев – это какая-то в высшей степени непосредственная и в то же время что-то таившая в себе натура, натура недовольная и несчастная при всем видимом счастье, натура отчасти романтическая и склонная к мистицизму, способная уложить более 20 тысяч в одну кампанию и плакать перед картиной сражения при Гравелотте, натура то разочарованная и не ставившая жизнь ни в копейку, то думавшая о будущем счастье, даже собиравшаяся помогать мужику, то тяготевшая к Москве, то говорившая о свободе народов».
О громадной мощи личности Скобелева говорит и письмо обер-прокурора Священного синода К. П. Победоносцева, в котором тот настойчиво советует императору Александру III постараться привлечь на свою сторону «белого генерала»:
«Вот теперь будто бы некоторые нерасположенные к вашему величеству и считающие себя обиженными шепчут Скобелеву: “Посмотри, ведь мы говорили, что он не ценит прежних заслуг и достоинств”. Надобно сделать так, чтобы это лукавое слово оказалось ложью не только к Скобелеву, но и ко всем, кто заявил себя действительным умением вести дело и подвигами в минувшую войну. Если к некоторым из этих людей, ваше величество, имеете нерасположение, ради бога, погасите его в себе; с 1 марта вы принадлежите со своими впечатлениями и вкусами не себе, но России и своему великому служению. Нерасположение может происходить от впечатлений, впечатления могли быть навеяны толками, рассказами, анекдотами, иногда легкомысленными и преувеличенными. Пускай Скобелев, как говорят, человек безнравственный. Вспомните, ваше величество, много ли в истории великих деятелей, полководцев, которых можно было бы назвать нравственными людьми, а ими двигались и решались события. Можно быть лично и безнравственным человеком, но в то же время быть носителем великой нравственной силы. И иметь громадное нравственное влияние на массу. Скобелев, опять скажу, стал великой силой и приобрел на массу громадное нравственное влияние, т. е. люди ему верят и за ним следуют. Это ужасно важно и теперь важнее, чем когда-нибудь…»
В конце января 1882 года, взяв по настоянию правительства заграничный отпуск. М. Д. Скобелев выехал в Париж. А уже в начале февраля во Францию ушло распоряжение, приказывающее Михаилу Дмитриевичу немедленно вернуться в Петербург. «Белый генерал» имел неосторожность не только встретиться с жившими в Париже сербскими студентами, но и обратиться к ним с речью, в которой он был, как всегда, предельно откровенен:
«Я вам скажу, я открою вам, почему Россия не всегда на высоте своих патриотических обязанностей вообще и своей славянской миссии в частности. Это происходит потому, что как во внутренних, так и во внешних своих делах она в зависимости от иностранного влияния. У себя мы не у себя. Да! Чужестранец проник всюду! Во всем его рука! Он одурачивает нас своей политикой, мы жертва его интриг, рабы его могущества. Мы настолько подчинены и парализованы его бесконечным, гибельным влиянием, что если когда-нибудь, рано или поздно, мы освободимся от него, – на что я надеюсь, – мы сможем это сделать не иначе как с оружием в руках!
Если вы хотите, чтобы я назвал вам этого чужака, этого самозванца, этого интригана, этого врага, столь опасного для России и для славян… я назову вам его.
Это автор “натиска на Восток” – он всем вам знаком – это Германия. Повторяю вам и прошу не забыть этого: враг – это Германия. Борьба между славянством и тевтонством неизбежна».
На следующий день Скобелева посетил корреспондент одной из французских газет, в беседе с которым русский генерал вновь подтвердил свою политическую позицию. А произнесенная речь перед сербскими студентами вызвала небывалый отклик во всей Европе.
Русский посол в Париже князь Орлов тут же отправил донесение в Петербург:
«Посылаю вам почтой речь генерала Скобелева с кратким донесением. Генерал тот в своих выступлениях открыто изображает из себя Гарибальди. Необходимо строгое воздействие, доказать, что за пределами России генерал не может безнаказанно произносить подобные речи и что один лишь государь волен вести войну или сохранить мир. Двойная игра во всех отношениях была бы гибельна. Московская его речь не была столь определенна, как обращение к сербским студентам в Париже».
Обратно в Россию Скобелев добирался через Голландию и Швецию, как ему было указано русскими дипломатами. Их опасения были не напрасными, так как общественное мнение Германии было настроено против Скобелева. И если французская общественность откровенно радовалась смелым словам русского генерала, то в Берлине его имя слышалось совершенно в ином контексте.
«Меня вызвали по высочайшему повелению в Петербург, о чем, конечно, поспешили опубликовать по всей Европе, предварительно сообщив, как ныне оказывается, маститому и единственному надежному защитнику нашего родного русского царского дома – кн. Бисмарку…» – с сарказмом писал в дороге Михаил Дмитриевич.
Обреченный на безбрачие
«В одном месте, по пути, Скобелеву прислали букет неведомо как собранных цветов… – отметит в своей книге Немирович-Данченко. – Еще не пришла их пора, и таких в окрестностях не было.
– Откуда это?
– Благодарность… От турецких женщин…
– От каких турецких женщин? – изумился он.
– От женщин Казанлыка, Ески-Загры и Адрианополя… За то, что честь их не была нарушена, за то, что неприкосновенность гаремов свято соблюдалась вашими войсками.
“Совершенно напрасно, – был ответ, – русские ведь с женщинами не воюют!..”
Ох, уж эти женщины! В жизни такого великого человека их было немало…»
«Все придворные сплетни о «белом генерале» сводились к двум обвинениям: Скобелев хвастун, он преувеличивал свои воинские заслуги, второе – ведет чудовищно безнравственную жизнь. Конечно, мало кто из ядовитых языков был аскетом, но у светского блуда были свои правила игры: мы грешим тихо и при этом стыдимся и сознаем свою вину. Скобелев грешил громко и виноватым себя не считал. К женщинам он был неравнодушен, что всегда являлось темой кривотолков и сплетен. Слава воспетого героя и слава опального военачальника одинаково работала на его популярность. При этом сам Михаил Дмитриевич женского общества не искал, даже избегал. Он не любил салонной болтовни, приемов и балов. С детства стеснялся танцев», – рассказывает о личной жизни полководца С. Парамонов.
Будучи молодым гвардейским офицером, Скобелев слыл весьма темпераментным мужчиной, которому француженки или иные барышни искусства иной раз мешали учиться в академии. В своих знаменитых походах он также не расставался с дамами, заботясь не только о себе. Историк А. Б. Широкорад в своей статье приводит такой пример:
«При подготовке похода генерал Скобелев не забывал ни о спорте, ни о… проститутках. На полях доклада санитарного врача он написал: “Прошу сделать распоряжение теперь же, в счет экстраординарной суммы, выписать скорее игры для солдат по числу укреплений на обеих коммуникационных линиях и в оазисе. Полезными играми я признаю игру в мяч, причем необходимы мячи различных размеров, прочные и красивые. Кегли можно устроить почти везде на месте, и надо выписать лишь несколько деревянных или костяных шаров… У нас солдат молодой…
Вопрос о публичных женщинах является очень важным. Необходимо иметь прачек и вообще практиканток в тыловых укреплениях для солдат. А для этого нужно их достаточное количество. Буду ожидать доклада начальника штаба”.
На вербовку «практиканток» было затрачено 3 тыс. руб».
Но вернемся к рассказу С. Парамонова:
«Однополчане Скобелева, безмерно его уважая, неохотно делились сведениями о военно-полевых романах генерала.
Поговаривали, что в турецкую кампанию дочь вражеского паши, Севиль, воспылав страстью к русскому герою, пыталась пробраться в его стан в платье болгарки. Женщин будто затягивало в воронку его противоречивого обаяния. Многие не могли понять, что привлекает их в Скобелеве. Он не был дамским угодником: покоряя, оставался высокомерен и ироничен. Безудержный темперамент? Тем обиднее было оказаться вдруг забытой и не знать почему. А Скобелев так и обрывал свои связи – без объяснения причин и выяснения отношений.
Именно таким был бурный и короткий роман с актрисой Алябьевой. Однажды у любовников вышла размолвка. Алябьева, игравшая в тот вечер, все первое отделение высматривала в зале своего вспыльчивого друга. Скобелев появляется только в антракте, пробирается в гримерку и, не обращая внимания на протесты актрисы, которой скоро опять на сцену, овладевает ею прямо за туалетным столиком. “Кавалерист всегда успеет”, – усмехается он. Во втором отделении Алябьева вновь ищет своего героя глазами, злится: “успел” и ушел.
И тут к ее ногам летит огромный букет роз, продетый в дорогой жемчужный браслет. Это Скобелев, и сцена в его духе».
Зимой 1873–1874 годов Михаил Дмитриевич был в отпуске, который провел в основном в Южной Франции. Узнав о междоусобной войне в Испании, он пробирается в расположение карлистов и пристально наблюдает за несколькими сражениями со стороны.
В феврале 1874 года его производят в чин полковника, в апреле назначают флигель-адъютантом с зачислением в свиту Его Императорского Величества, а летом он венчается с фрейлиной императрицы княжной Марией Николаевной Гагариной (1850–1906), племянницей князя Меньшикова.
Как отмечает Б. А. Костин, «княжна не блистала красотой, но ровный, выдержанный и спокойный характер, проявившийся в ее мягком женском облике и неспешной, распевной речи, должны были наконец, по мнению Дмитрия Ивановича и Ольги Николаевны, «обуздать порыв». И, кажется, в первые месяцы это удавалось, иначе в письме к отцу не было бы таких слов: «Спокойствие есть почти целое счастье на земле».
Своего удовлетворения Дмитрий Иванович не скрывает. Сын, принесший столько хлопот в улаживании его постоянных конфликтов и долгов, обрел семейную пристань. «Радуюсь твоему настоящему степенству, – пишет он Михаилу, попутно делая комплимент его молодой жене, – радовался радостью твоей жены, она накупила удачно тебе в кабинет ковров…»
Внешне Скобелев действительно изменился, но мечты о жизни иной, деятельной, боевой, где властвуют удаль, хождение между жизнью и смертью, увлекали его сильнее, чем устланная мягкими коврами тахта и спокойствие и ровное потрескивание свечей в уютной квартире.
С. Парамонов лишь добавляет детали в эту историю:
«Этот брак давал надежду на расположение двора, на нем настаивали родители Скобелева. Но через несколько месяцев после свадьбы Скобелев к ней охладел. Даже в день венчания он повел себя странно. Вечером молодые собирались устроить ужин в доме дяди Марии. Гости нашли там лишь одну невесту, а сам Скобелев куда-то исчез».
Осенью этого же года Михаила Дмитриевича направляют в Пермскую губернию для участия во введении в действие приказа о воинской повинности, а в апреле 1875-го он возвращается в Ташкент, где будет назначен начальником военной части российского посольства, отправляемого в Кашгар. Это назначение он, говоря простым языком, буквально вымаливает. Но именно отъезд в Туркестан становится первым шагом к разрыву с женой…
Оттуда он откровенно напишет своему дяде: «Жить моей жизнью, сознаюсь, для женщины нелестно». А своим близким друзьям он не раз скажет: «Игнатий Лойола только потому и был велик, что не знал женщин и семьи…»
Что ж, видимо, одна холостяцкая жизнь больше подходила Михаилу Дмитриевичу. Ведь и женщин он любил, как-то по-своему, по-скобелевски… «Он не давал им ничего из своего я, полагая, что настоящий военный не должен чрезмерно привязываться к женщинам и даже заводить семью». Если у него и были в этом плане какие – то колебания, то недолгие… «…Двум богам нет места в сердце. Война и семья – понятия не совместимые». Кто знает, может быть, его единственная жена Мария Николаевна Гагарина (Скобелева) олицетворяла его другую, несостоявшуюся судьбу. Но ведь он сам не пожелал ломать чужую и очень хрупкую жизнь.
Через два года несостоявшаяся жена генерала напишет ему письмо, в котором потребует развода. И в этом единственном бракоразводном процессе, который в те времена был весьма и весьма сложен, Михаил Дмитриевич взял всю вину на себя и таким образом по приговору был осужден на безбрачие. Современники говорили, что женитьба была самым больным местом Скобелева: «В нем несомненно было сильное стремление к семейной жизни, хотя он энергично это отрицал».
«Необходимо только, – сказал ему Верещагин, – чтобы жена ваша была умна и взяла вас в руки.
– Это верно, – заметил Скобелев.
Еще под Плевной Верещагин пророчил Скобелеву, который страстно любил детей, что у него явятся “скобелята”, которые будут таскать его за бакены».
После развода со Скобелевым Мария Николаевна покинула Россию и жила в Баден-Бадене с родителями, где и скончалась, так и не выйдя замуж во второй раз.
К слову сказать, в XVIII веке благодаря женитьбе русского наследника трона Александра Павловича на баденской принцессе Луизе Баден-Баден стал излюбленным курортом русской аристократии. В «Летнюю столицу Европы» часто приезжали князья Гагарины, Волконские, Меньшиковы, Вяземские, Трубецкие, а также великие русские писатели Гоголь, Толстой, Тургенев, Достоевский. Здесь не просто отдыхали, здесь поправляли здоровье, пили лечебную воду и развлекались. Так что выбор места жительства Марии Николаевны был не случаен…
И все же такой холостяк, как Михаил Дмитриевич, в глубине своей души мечтал жениться «на бедной образованной девушке».
В Минске, где стоял его 4-й армейский корпус, Скобелев поселился в скромном доме на улице Батальонной. Здесь же находился и штаб. В этом городе генерал полюбил 19-летнюю эмансипированную либералку, преподавательницу местной гимназии Екатерину Головкину. Говорят, она хоть и не блистала красотой, но была очень сильной личностью. Что, безусловно, не могло не импонировать Михаилу Дмитриевичу. Произошла эта встреча до его последней экспедиции… В 1882 году он ненадолго навестит Минск, чтобы отправиться к друзьям в Москву.
Валентин Пикуль, в свойственной ему манере, описал знакомство с Головкиной так:
«Дукмасов заметил, что Скобелев, поглядывая в окно штаба, часто провожает глазами строгую девушку, выходящую из женской гимназии. Адъютант велел узнать, кто такая?
– Екатерина Александровна Головкина, – вскоре доложил Дукмасов. – Учительница, как вы хотели. Живет бедно, одним скудным жалованьем. Ни в каких шашнях не замечена.
Скобелев нагнал барышню на улице, и Головкина, стыдясь, сжала руку в кулачок, чтобы скрыть штопаную перчатку.
– Екатерина Александровна, – заявил Скобелев, – не будем откладывать дела в долгий ящик: вы должны стать моей женою.
– Вы с ума сошли.
– Так все говорят, когда я начинаю новую боевую кампанию.
– Я буду жаловаться, городового позову!
– А хоть самому царю жалуйтесь, у него в кабинете столько доносов на меня лежит, что лишний не помешает.
Когда знакомство с девушкой перешло в дружбу, а затем появилось и сердечное чувство, Головкина сказала:
– Непутевый вы человек! Не скрою, мне весьма лестно предложение столь знаменитого человека, как вы. Но я боюсь.
– Чего боитесь?
– Вашей славы. Вы к ней уже привыкли, а мне быть женою такого полководца страшно и опасно. Давайте подождем.
– Опять в долгий ящик? – возмутился Скобелев».
Конечно, все было не совсем так. Этот диалог не отражает всей драмы тех отношений молоденькой девицы и состоявшегося мужчины: учительницы и генерала.
Как рассказывает Б. А. Костин, «возвращение в Минск радости не принесло. Мечта иметь свой семейный очаг была близка и осуществима. Екатерина Александровна Головкина – незнатная, но обаятельная и интеллигентная девушка, вызвала у Скобелева искреннее, доброе чувство, несхожее с мимолетными увлечениями. Оно нуждалось в ответе искреннем и душевном. Но это были годы, когда вихрь эмансипации ворвался в Россию, изломав и искалечив немало юных судеб. Мечты о равенстве, желание властвовать над представителями сильного пола, вызывая в них муки и страдания, порождали безмерный эгоизм. Строки одного из писем Е. А. Головкиной в достаточной мере подтверждают это: “Михаил Дмитриевич… я осознаю, что идя рука об руку с вами, я могу быть полезным человеком, а не слабым существом. Дайте мне право над вами, полное, бесконечное, я дам вам счастье…”
Да разве Скобелев, горячо любя, был способен на расчет, а тем более на сделку?! Конечно нет! Попытайся Катя Головкина хоть на толику проникнуть в душу Михаила Дмитриевича, отбросить кривотолки и сплетни, которыми был окружен почитатель ее красоты, и все сложилось бы по-иному. Увы, Господь обошел девицу чувствительностью и той искренней добротой, которой славилась русская женщина, она не способна была оценить величие души человека, который уже при жизни стал принадлежать Истории. Возможность сохранить его существовала, но Катя Головкина так и не сумела наступить на горло собственной гордыне и предоставила судьбе рассудить, кто прав, а кто виноват в разрыве. Скобелев захандрил, стал раздражительным и, чтобы облегчить груз переживаний, весь ушел в служебные дела».
Душевную драму «белый генерал» переживал мучительно, хотя абсолютно ни с кем не делился своим сокровенным. Даже с самыми близкими ему людьми. А ведь он сильно подавлен и разочарован. Холостяцкая жизнь сыграет со Скобелевым роковую роль, но изменить что-либо он уже не мог. Единственная и последняя надежда на спасительный для него брак рухнула в одночасье. До конца он всю свою любовь будет отдавать племянникам, часто навещая их в имении Шереметевых в Юрино.
В июне 1882 года Михаил Дмитриевич напишет черновик ответа Екатерине Александровне Головкиной, на тот момент покинувшей Минск. В этом же месяце, но чуть позже он поручит И. И. Маслову (он вел все его хозяйственные дела), отправить ей полторы тысячи рублей золотом…
Кто знает, о чем думал великий человек тогда? Но факт остается фактом: таких женщин, как его мать Ольга Николаевна Скобелева, ему встретить так и не довелось. Возможно, в этом и заключалась трагедия его личной жизни…
Ольга Николаевна была женщиной большого петербургского света, но обладая редким умом и честолюбием, она не только довольствовалась этой ролью. Мать «белого генерала» принимала самое живое участие во многих предприятиях своего сына.
«Ольга Николаевна была очень интересной женщиной, с характером властным и настойчивым. Она очень любила своего единственного сына, посещала его даже в походной обстановке и своей широкой благотворительной деятельностью поддерживала его политику в славянском вопросе», – так ее оценит барон Н. Н. Кнорринг.
Когда умер отец Михаила Дмитриевича, его мать всю себя посвятила помощи больным и раненым и на Балканах возглавила отдел общества Красного Креста. Она много сделала для организации снабжения госпиталей Болгарии и Восточной Румелии, основала в Филиппополе приют для сирот, а также организовала еще в нескольких городах приюты и школы.
В июне 1880 года ее жестоко убил капитан Узатис. О том, как это произошло, пишет Валерий Ярхо:
«генеральша Скобелева выехала из Филиппополя около девяти вечера, направляясь в Чирпан, где намеревалась посетить госпиталь и передать врачам деньги, собранные благотворителями. На ночь глядя решили ехать из-за несносной дневной жары – дожидались, когда станет прохладнее. В наемном экипаже отправились, помимо кучера-болгарина, сама генеральша, ее горничная Катя и он, Иванов, ехавший на козлах вместе с кучером. Покинув город, фаэтон генеральши покатил вдоль речки Марицы, однако путешественники не миновали и версты, как услыхали, что кто-то по-русски крикнул вознице: “Стой!” – и тот придержал коней…
Человека, окликнувшего возницу, первой узнала горничная Катя: “Капитан Узатис! Как это мило – вы все-таки решили нас проводить?!”… Ни слова не отвечая, капитан приблизился к экипажу. В руках у него была обнаженная черкесская шашка. Иванов, привстав на козлах, увидел, что сзади к фаэтону подкрались еще двое, – и в этот момент они как раз сдернули с козел кучера. Тот инстинктивно вцепился в Иванова и потащил его за собой, чем спас ему жизнь. Узатис, легко шагнув на ступеньку экипажа, рубанул унтера шашкой, целя в голову, но Иванов уже повалился с козел вместе с кучером, а потому удар пришелся по левой руке, отвалив кусок живой плоти по самый локоть. Упавшего на дорогу Иванова пырнули еще кинжалом, и, лежа на земле, он не видел, что творилось в экипаже. Услыхал только исполненный ужаса крик Кати: “Узатис, что вы делаете?!” – потом снова свист шашки, хруст костей, хрипы и стоны жертв. Напуганные лошади дернули с места, но запутались в брошенной упряжке и вожжах, перевернули экипаж, и из фаэтона на дорогу вывалились два трупа: горничной с разрубленной головой и Скобелевой, из рассеченного горла которой хлестал фонтан крови».
Как выяснилось позже, капитан Алексей Узатис убил мать «белого генерала» из-за денег. Все скопленное он вложил в постройку мельницы, но деньги быстро закончились. А для завершения дела ему было необходимо несколько тысяч рублей.
«Когда в Филиппополь приехала Скобелева, по слухам, привезшая свыше ста тысяч рублей, появилась надежда перехватить денег у нее. Узатис обратился к Ольге Николаевне с просьбой и даже возил ее на мельницу, показывал хозяйство, объясняя, сколько и для чего ему нужно. Но светская дама, мало понимавшая в этих делах, отнеслась к его рассказу легкомысленно, посоветовав бросить эту затею и поступить к ней на службу управляющим румелийских имений, которые она рассчитывала основать на приобретаемых землях. Несмотря на весьма заманчивые условия службы, Узатис воспринял ее слова как отказ и решил взять деньги силой, как привык в партизанской войне».
Убеждая своих сообщников, Узатис уверял: «Если убить ее, на меня никто не подумает! Она любит меня как сына. Никто не заподозрит!»
Смерть матери чрезвычайно потрясла Скобелева, который любил ее весьма горячо. Михаил Дмитриевич плакал, как младенец, и не выходил весь день из своей палатки. Ему трудно было понять, как близкий к нему человек мог пойти на такое преступление. Скобелев всегда лично представлял храброго офицера к боевым наградам, а потом долго не мог поверить в то, что георгиевский кавалер запросто стал преступником.
Он собирался жить недолго
В 1882 году генералу от инфантерии Скобелеву было всего-то 39 лет. Его ординарец Петр Дукмасов в своих мемуарах замечает:
«Я внимательно между тем всматривался в лицо дорогого человека. Он заметно изменился за тот короткий срок, в который я его не видел: побледнел, пожелтел, как-то осунулся, выражение глаз стало более серьезно, сосредоточенно. Он как будто делал усилие, чтобы улыбаться, смеяться, тогда как прежде это веселье было совершенно естественно и вполне соответствовало сего сангвинической натуре. Несомненно, что неожиданная смерть матери, хлопоты и труды в тяжелой степной экспедиции и разные мелкие треволнения и неприятности сильно отразились даже на этой крепкой натуре».
В. И. Немирович-Данченко вспоминал о том, как все изумлялись, когда Скобелев спит? «В семь часов он уже был в седле, а в девять вечера садился за работу и, просыпаясь в два-три часа ночи, мы еще видели его за ней».
Врач О. Ф. Гейфельдер в своих записках не однажды упомянул о Скобелеве, как о тяжелом пациенте для своих врачей и что он нередко болел во время кампании:
«Но, с другой стороны, и его смелость и неосторожность не мало тревожили его друзей, и в особенности беспокоили тех, которые считали себя более или менее ответственными за его здоровье и благополучие. Он не знал никакой осторожности, не избегал никакой опасности, напротив того, он искал ее будто нарочно не только перед неприятелем, но и в будничной жизни.
В осенние периоды отдыха в Красноводске Михаил Дмитриевич, как уже сказано, бросил верховую езду и всякое движение, сидел, читал, писал и диктовал. Несколько раз я убеждал его делать какое-либо движение и заручился наконец его обещанием предпринимать после обеда гигиенические прогулки верхом; но каждый раз, когда наступало время исполнить это обещание, то генерал раздумывал и оставался дома».
Конец ознакомительного фрагмента.