Семейная жизнь генералиссимуса Суворова
«Всегда найдутся неложные свидетели истины»
В Петербург генералиссимус Суворов в последний раз въехал 20 апреля 1800 года. Въехал в самом обыкновенном дорожном возке под покровом сумерек, остановившись в доме № 23 у мужа своей племянницы Дмитрия Хвостова на Крюковом канале. Въехал будто бы тайком и очень медленно протащился по сонным столичным улицам. В доме Хвостова ему была оставлена князем Долгоруким записка, в которой говорилось, что Суворову запрещено являться к государю. Имя полководца исчезнет со страниц газет. У него заберут любимых и преданных адъютантов. Все это не могло не сказаться на здоровье семидесятилетнего человека. Его дни сократит именно эта опала. Заболев еще в дороге, он сляжет.
Когда граф Кутайсов, любимец самого императора, потребует отчета в его действиях, Александр Васильевич ответит без утайки:
– Я готовлюсь отдать отчет богу, а о государе я теперь думать не хочу…
А ведь еще вчера Суворову рукоплескала вся Европа! Еще вчера ему готовился в столице торжественный прием. «Для него были отведены комнаты в Зимнем дворце. В Гатчине его должен был встретить флигель-адъютант с письмом от государя. Войска предполагалось выстроить шпалерами по обеим сторонам улиц Петербурга. Солдатам предписывалось встречать генералиссимуса барабанным боем и криками “ура”, при пушечной пальбе и колокольном звоне, а вечером приказано было зажечь иллюминацию. Но…
В России Суворова ждал не триумф, а опала», – констатирует Михаил Сафонов.
И после чего. После того, как Итальянский и Швейцарский походы Суворова в 1799 года – это поистине та самая вершина полководческого искусства Александра Васильевича Суворова, к которой он шел более пятидесяти лет своей военной службы, участвуя в семи войнах и проведя более шестидесяти сражений, не проиграв не одного.
Например, последним крупным сражением в ходе Итальянского похода стало сражение при Нови. А результатом: освобождение в короткие сроки Северной Италии от французского господства. Именно за эту победу русского оружия император Павел I повелел оказывать Суворову такие же почести, какие до этого оказывались только императору.
Швейцарский поход по своему размаху и продолжительности стал одним из крупнейших для своего времени военных событий на горном театре военных действий. В этом походе проявились как полководческий гений Суворова, так и тактическое мастерство русских командиров. И на этот раз император Павел не отказал себе в удовольствии высоко оценить действия полководца: «Побеждая всюду и во всю Вашу жизнь врагов Отечества, Вам не доставало одного – преодолеть и самую природу, но Вы и над нею одержали верх». А уж почестям полководцу от императора бы не счесть…
Как пишет Михаил Сафонов, пока Суворов «на глазах изумленной Европы вписывал одну из замечательных страниц в историю военного искусства, Павел оказывал неизменное благоволение полководцу: 8 августа возвел его в княжеское достоинство, 24-го приказал отдавать военные почести, подобные отдаваемым особе государя, 28 октября присвоил ему звание генералиссимуса, повелел подготовить проект статуи, прославляющей суворовские победы».
Но, вместо более чем заслуженного триумфа, все закончилось новой и последней жестокой опалой. До сих пор поводом к ней называли и называют достаточно банальную причину. Якобы в Итальянском и Швейцарском походах Александр Васильевич держал при себе дежурного генерала, что полагалось иметь только монарху. Однако существует и другая версия, более подлинная. Будто бы еще при воцарении императора Павла в ближайшем окружении генералиссимуса вынашивались планы государственного переворота. Военные преобразования царя вполне заслуженно встретили резкое сопротивление в военных кругах. И особенно в окружении Суворова, который всегда открыто выражал Павлу свою оппозиционность. Парадоксально, но факт, когда над головой полководца сгустились тучи, его назначили главнокомандующим армией, действующей в Италии.
Новую опалу сократила смерть… Он умирал, и придворный врач Гриф тер генералиссимусу виски спиртом. На смертном одре он то бредил, то уходил в забытье. Одни голубые глаза еще продолжали жить на восковом лице, когда он их с трудом открывал.
Незадолго до кончины Суворов пожелал видеть поэта Гавриила Романовича Державина и, улыбнувшись, спросил его:
– Ну, какую же ты мне напишешь эпитафию?
– По-моему, – ответил тот, – слов много не нужно: «Тут лежит Суворов!».
Глаза Суворова засияли:
– Помилуй бог, как хорошо!
6 мая во втором часу дня он скончался. Этот майский день был ясным, не по-петербургски погожим. Вынос тела состоялся 12 мая в 9 часов утра… «Хоронили его как фельдмаршала, а не как генералиссимуса, – уточняет М. Сафонов. – За гробом шли только три армейских полка. Гвардию, за исключением конногвардейцев, не нарядили на похороны под предлогом усталости после парада. Зато весь Петербург вышел на улицы попрощаться с полководцем. Писатель Н. Греч вспоминал, что невозможно было добраться до дома Суворова: улицы загромоздили экипажи и заполнил народ.
При отпевании в Александро-Невском монастыре произошла любопытная сцена. Лестница, ведущая в верхнюю церковь, оказалась слишком узкой, и гроб не проходил. Но гренадеры, служившие под начальством Суворова, поставили гроб на головы и со словами “Суворов везде пройдет” отнесли его наверх…
Ни царь, ни двор, ни знать на похоронах не присутствовали – никто не желал рисковать своей карьерой. Греч был прав, когда писал: “Не правительство, а Россия оплакивала Суворова”».
Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысяча воинств, стен и затворов;
С горстью россиян все побеждать?
Быть везде первым в мужестве строгом,
Шутками зависть, злобу штыком,
Рок низлагать молитвой и Богом,
Скиптры давая, зваться рабом,
Доблестей быв страдалец единых,
Жить для царей, себя изнурять?
Нет теперь мужа в свете столь славна:
Полно петь песню военну, снигирь!
Брана музыка днесь не забавна,
Слышен отвсюду томный вой лир;
Львиного сердца, крыльев орлиных
Нет уже с нами! – что воевать?
Именно таким стихотворением «Снигирь» Державин отозвался на смерть величайшего русского полководца, скончавшегося в его присутствии. К слову сказать, у поэта в клетке жила птичка, которая научилась петь одно колено военного марша. Под гиеной Державин подразумевал революционный дух Франции. Таким образом, помимо всего прочего, отразив в своем произведении еще и оппозиционный дух.
Полководец был погребен в Нижней Благовещенской церкви Александра-Невской лавры. Вначале на месте погребения положили плиту с длинной витиеватой надписью, которую через пятьдесят лет заменили на более короткую: «Здесь лежит Суворов».
Такая скромная надпись вполне соответствует масштабу личности Суворова, вошедшего в мировую историю, как выдающегося полководца и военного мыслителя. Одного из образованнейших людей своего времени, обладавшего обширными познаниями не только в военных науках, но и в других областях знаний. Оставившего огромное военно-теоретическое и практическое наследие, обогатившего все области военного дела новейшими выводами и положениями.
Отбросив устаревшие принципы кордонной стратегии и линейной тактики, Суворов сумел разработать и применить в полководческой практике более совершенные формы и способы ведения вооруженной борьбы, которые намного опередили свою эпоху, обеспечив русскому военному искусству ведущее место.
Суворов стал одним из трех георгиевских кавалеров за всю историю ордена, награжденных с 3-й по 1-ю степень:
3-я степень – генерал-майор – 19.08.1771 г.
«За храбрость и мужественные подвиги, оказанные 1770 и 1771 годов с вверенным ему деташаментом противу польских возмутителей, когда он благоразумными распоряжениями в случившихся сражениях, поражая везде их партии, одержал над ними победы».
2-я степень – генерал-майор, начальник отряда – 30.07.1773 г.
«За произведенное храброе и мужественное дело с вверенным его руководству деташаментом при атаке на Туртукай».
1-я степень – генерал-аншеф, начальник дивизии – 18.10.1789 г.
«Во всемилостивейшем уважении на особливое усердие, которым долговременная его служба была сопровождаема, радение и точность в исполнении предложений главного начальства, неутомимость в трудах, предприимчивость, превосходное искусство и отличное мужество во всяком случае, наипаче же при атаке многочисленных турецких сил, верховным визирем предводимых в 11 день сентября на реке Рымник оказанное, где он с войсками Российскими и с корпусом союзника России, Его Величества Императора Римского, под командою принца Сакен-Кобургского находящимся, совершенную над неприятелем одержал победу».
Уверенный и твердый во всех своих сражениях, Александр Васильевич оставался уверенным и твердым в обычной жизни. И потому однажды написал: «Жизнь столь открытая и известная, какова моя, никаким биографом искажена быть не может. Всегда найдутся неложные свидетели истины».
«…Таких людей нельзя оправдывать, их можно только прощать»
Генерал-майору Суворову было 43 года, когда он отпросился в отпуск в Москву, навестить престарелого и больного отца – генерал-аншефа и сенатора, что проживал близ Никитских ворот. Не виделись они целых четыре года. Сестры Александра Васильевича были давно замужем и пристроены, оставался он один, продолжающий жить бобылем, которого, что называется, не «проженишь». Сам Суворов-старший женился рано и поэтому сильно переживал, что его единственный сын, воспитанный в строгих понятиях христианской морали, не продолжит рода по мужской линии. Потому и старательно побеспокоился, подыскав ему молодую невесту – дочку отставного генерал-аншефа князя Ивана Андреевича Прозоровского. Собственно, и Александра именно с этой целью он настойчиво вызвал в отпуск сам.
Жених хоть и имел на тот момент высокие награды, генеральский чин, хоть и успешно повоевал с польскими конфедератами и турками, все же выглядел не ахти как.
«Александр Васильевич Суворов сызмальства относился весьма скептично к представительницам лучшей половины человечества, не без оснований полагая их препоной в бурной военной жизни, которой он посвятил себя с младых ногтей, – пишет А. Крылов. – Ему уже минул сорок третий год, но горячего желания отягощать себя брачными узами он не проявлял. Привычка к скромному бивуачному быту, простой еде и одежде, постоянная походная жизнь позволяли предположить, что свой век он скоротает бобылем. Внешность Суворова также мало способствовала успехам на любовном фронте: маленького роста, сухопарый, с резким морщинистым лицом и скромной шевелюрой. Не компенсировал внешних недостатков и холерический темперамент, послуживший причиной бесчисленного количества анекдотов. Нетерпеливый, горячий до вспышек бешенства, неуступчивый Суворов при всех усилиях не всегда мог сдержаться в рамках приличия. Способный на едкое словечко в царских апартаментах, в быту он становился настоящим деспотом.
Он уже много добился в жизни, познав и огонь, и воды, и блеск медных труб». Этот портрет можно вполне дополнить некоторыми штрихами из книги «Суворов» О. Михайлова:
«Суворов никак не мог понравиться – сутуловатый, прихрамывающий, маленького роста, с подвижным, но морщинистым лицом, высоко поднятыми бровями и неправильным носом, с редкими, ставшими скоро седыми волосами…
Он – человек глубокого ума, один из образованнейших русских людей своего времени, поразительно начитанный…
Он – бережливый, иногда до скупости, заклятый враг роскоши…
Он – человек набожный, строго и серьезно относящийся к своим брачным обязанностям…»
А еще ему сильно вредила репутация чудака.
Невесте – Варваре Ивановне Прозоровской было 23 года. По словам Вигеля, она была «красавица в русском вкусе, румяна и полна, но ума невысокого и воспитания старинного». Ее род прослеживается от самого святого князя Владимира, крестившего Русь. В «Разводе по-суворовски» А. Крылов описывает ее так: «…Варвара Ивановна была хороша особой русской красотой: высокая, русоволосая, зеленоглазая, она, как любая девушка ее возраста, желала любить и быть любимой. По меркам того времени считалось, что княжна засиделась в девках. Заневестилась. Привели к такому печальному положению дел стесненные обстоятельства ее отца.
Подобно многим русским вельможам, князь держал открытый дом, привык выезжать на псовую охоту в окружении толпы гостей и челяди, был щедр, любил балы и развлечения.
Поиздержавшийся Прозоровский мог дать дочери более чем скромное приданое. Конечно, воздыхателей у красивой девушки было немало, но гордость не позволяла княжеской семье родниться с каким-нибудь худородным коллежским советником. Иное дело генерал-майор и кавалер…
Историки нередко упрекают Варвару Ивановну в плохом образовании и воспитании. Вряд ли молоденькая княжна являла в этом смысле что-то из ряда вон выходящее. Княгиня Дашкова, принадлежавшая к тому же кругу, что и Варенька Прозоровская, вспоминала: “Мы учились четырем языкам: по-французски говорили бегло; один статский советник давал нам уроки итальянского языка, а г. Бекетов занимался с нами по-русски, впрочем, только когда мы удостаивали его своим вниманием (кроме учились по-немецки). В танцах мы сделали большие успехи и несколько умели танцевать”.
Любое воспитание приносит хорошие плоды, только если сочетается с природным здравым смыслом, способностями, желанием учиться. Не подлежит сомнению, что в сравнении со своим женихом, одним из самых образованных и талантливых людей эпохи, Варенька Прозоровская блистать остроумием и ученостью не могла. Да что греха таить, они были полной противоположностью. Легкомысленная, привычная к светскому блеску, развлечениям, далекая от прозы жизни, княжна никак не вписывалась в образ “офицерской жены”, столь привычный для русских женщин трех последних столетий».
Светская девица Варвара Ивановна не просто любила общество, а буквально растворялась в нем, получив необычное прозвище «Мусие-мадаме». Как считает М. Скачидуб, «она стала лакомой ягодкой для блистательных повес. Княжна полюбила балы. Эти “мазурки”, “польки”, блески свечей в зеркалах, золотое шитье мундиров, эполеты кавалергардов, гвардейских офицеров, их нежные прикосновения и горячий шепот кружили голову!»
Несмотря на все эти противоречия, практически во всем, никто никого не спрашивал. Старые генералы, как отцы приличных и уважаемых семейств, договорились меж собой, ударили по рукам и сосватали своих детей.
Прижимистый Суворов-старший, начавший свою службу денщиком у Петра I, сколотил достойное состояние и на старости лет мечтал лишь об одном: женить сына и дождаться на свет появления внука – наследника рода Суворовых.
Князья Прозоровские хоть и принадлежали к высшим кругам московской знати, имея в ней обширные и прочные связи, все же в поместном и имущественном отношении были, что называется, захудалы.
Потому этот брак был выгоден обоим семействам: «…Иван Андреевич Прозоровский любил жить на широкую ногу, беззаботно, хлебосольно и в результате совершенно промотался. Невеста получила в приданое каких-нибудь пять-шесть тысяч рублей, да еще вопрос, дали ли эти деньги обедневшие Прозоровские или богатые Голицыны. Между тем отец Суворова имел уже около двух тысяч крепостных “мужска полу”, не считая денег и прочей собственности. Кроме того, за сыном было весьма недурное “приданое” – Орехово, Ландскрона, Столовичи, Туртукай, Гирсово. Дворянская знать, высоко чтившая военную службу, не могла не оценить заслуг боевого генерала» (О. Михайлов).
В декабре 1773 года Александр Васильевич пишет фельдмаршалу П. А. Румянцеву: «Вчера имел я неожиданное мною благополучие – быть обрученным с Варварою Ивановною Прозоровскою». Помолвка состоялась 18 декабря 1773 года, обручение – 22 декабря, а 16 января 1774 года – свадьба. Венчались молодые в церкви Федора Студита, той самой, где в свое время крестили Александра. Был и медовый месяц, который проходил в доме отца на Большой Никитской. А в середине февраля Суворов возвращается в армию, на театр военных действий в свою привычную среду. Молодая жена остается в Москве. Остается на время, потому что потом ей придется вкусить всей прелести жены военачальника, произведенного в марте в чин «генерал-поручика».
Как подчеркивает Олег Михайлов, «Варваре Ивановне приходилось все эти годы нелегко. Она то живала в Опошне под Полтавою, то следовала за своим генерал-поручиком. Бесконечные путешествия, очевидно, не прошли ей даром: из-за тряски по ужасным дорогам в 1776–1777 годах она дважды выкинула. В Крыму, в нездоровом климате, восемь месяцев не вставала с постели из-за лихорадки. Заваленный по горло делами, Суворов по полгода не видел жену. Молодая красивая женщина, не имевшая к тому же твердых нравственных понятий, поддалась искушению».
Стоит отметить, что Варвара Ивановна, следуя за своим мужем, побывала и в Таганроге, и в Астрахани, и Крыму, и на Украине, то есть там, где для нее муж мог создать более или менее сносные бытовые условия. Временами он просто не отпускал ее от себя. Вот только не всегда это было возможно.
По свидетельству французского маркиза Дюбокажа, Александр Васильевич «…не любил женщин, считая их помехою славы для военного человека, расстраивающих здоровье, действующих на нравы и отнимающие бодрость». На брачный союз он смотрел, как на обязанность: «Меня родил отец, и я должен родить, чтобы отблагодарить отца за рождение». «Богу неугодно, – говорил он, – что не множатся люди». Однако, женившись, был по-своему счастлив, и свой брак называл не иначе, как «неожиданным благополучием». Например, в апреле 1775-го он не без удовольствия писал другу, что душа его летает часто в Киев, туда, где в это время находилась его супруга. А 1 августа 1775 года Варвара Ивановна Суворова родила дочь Наталью. Александр Васильевич был на седьмом небе от счастья, встретив это известие как самое великое событие в своей жизни.
Жену он любит, жалеет, постоянно думает о ней, проявляя заботу и беспокойство, о чем периодически сообщает своему другу П. И. Турчанинову в сентябре 1778 года:
«Жена родит, коли будет жива, в исходе ноября…» и на следующий день:
«Томящуюся в болезни чреватую жену, равно мою девчонку, себя – забываю, помня себя в единственной части – высочайшей службы, где бы она ни была, хоть в бездне океана. Бог да подкрепит мои силы».
«…но жене – 8-й месяц, в постели; снова напала на нее жестокая горячешная лихорадка… на сих первых днях едет к Полтаве. Дочь же почти еще в горшей опасности. Если Бог даст благополучно, надо бы мне было к жениным родинам на краткий час приехать к ним…» – напишет Суворов в октябре.
В Полтаву жену с дочерью он отправляет в сопровождении своего племянника, Николая Сергеевича Суворова. А уже в декабре с сожалением отмечает:
«От Варвары Ивановны с прочими в Полтаву слуху нет…» Молчание жены было странным, но абсолютно не случайным. Все выяснится очень скоро…
«Николай Суворов под начальством своего дяди служил в Польше и был тяжело ранен в руку, – рассказывает про родственника полководца М. Скачидуб. – Суворов протежировал племяннику и просил своего благодетеля Г. А. Потемкина оказать милость и благоволение Николаю… «беспомощного секунд-майора»: – «Воззрите на него, Светлейший князь, как на несчастного по службе».
Просьба была уважена, и Николай Суворов был зачислен секунд-майором в Санкт-Петербургский драгунский полк. Однако служил при дяде «приставом при Светлости Хане и употреблен от меня к важнейшему ему поручениям в выводе христьян». И снова дядя Александр Васильевич просит Г. А. Потемкина милостей для племянника, посылая его в Петербург. Вновь повышение…
В самом начале июня 1779 года А. В. Суворов с кратким отпуском из Крыма примчался в Полтаву навестить давно не подающую о себе вестей жену и, к своему ужасу, с поличным застукивает ее в любовной связи с племянником, Николаем Суворовым.
В громе и молниях разгневанный, в ярости муж ускакал в военный лагерь на реке Малый Карасу, откуда полетело грозное письмо управляющему его делами И. К. Канищеву:
«Канищев! Бывшей моей… весьма мне хочетца ведать похождение в девках, с кем… и с кем родила, как?… Ежели ее поступки в Москве будут такие ж непотребные, то тебе меня тотчас уведомить… Не думай на одного Николая Суворова: ей иногда всякий ровен… Она очень лукава, однако видали Николая Суворова, как к ней по ночам в плаще белом гуливал… Его ко мне на двор не пускать, а других таких, сколько можно. Только то и мудрено: она будет видатца с такими по церквам, на гульбищах, в чужих домах, как бы хотя и мои служители то ни присматривали… О девичьих поступках мусие-мадаминых должно знать…»
Скандал разгорелся нешуточный. Однако Суворов, несмотря на кривотолки, сплетни и прочие разговоры, решил твердо: добиваться развода. Хотя в те времена это было не очень-то и просто.
В сентябре 1779 года полководец подает прошение в Духовную консисторию, в котором объясняет все без утайки:
«…Но когда в 1777 году по болезни находился в местечке Опошне, сперва оная Варвара, отлучась своевольно от меня, употребляла тогда развратные и соблазнительные обхождения, неприличные чести ее, почему со всякою пристойностью отводил я от таких поступков напоминаем страха Божия, закона и долга супружества; но не уважая сего, наконец презрев закон христианский и страх Божий, предалась неистовым беззакониям явно с двоюродным племянником моим С.-Петербургского полка премьер-майором Николаем Сергеевым сыном Суворовым, таскаясь днем и ночью, под видом якобы прогуливания, без служителей, а с одним означенным племянником одна по дворам, пустым садам и другим глухим местам…»
Несложно понять душевную боль великого полководца, чистого и прямодушного человека, которого предали сразу два близких человека.
В описании того самого соблазнителя О. Михайлов краток, но более точен:
«Внук Ивана Ивановича Суворова, сводного брата Василия Ивановича, он приходился великому полководцу внучатым племянником и пользовался долгое время его расположением. Под началом А. В. Суворова он служил в Суздальском полку и высказал недюжинную храбрость при Ландскроне и осаде Кракова. В 1778 году Николай Суворов находился в Крыму в качестве пристава при Шагин-Гирее. Услужливые люди поспешили во всех подробностях расписать потаенные отношения Варвары Ивановны и Николая Суворова».
«После короткого и бурного объяснения Суворовы разъехались: Варвара Ивановна с Наташей отправилась в Москву, в дом на Большой Никитской. Опережая ее, в первопрестольную летели письма Суворова его присным, вроде отставного капитана Ивана Дмитриевича Канищева. Растравливая себя, генерал-поручик сообщал подробности измены, бывшей для него именно изменой, равноценной предательству в бою. В ослеплении он даже готов наговорить на Варюту лишку, возможно, желая очернить ее не только в глазах какого-то Канищева или московских тетушек Варвары Ивановны, сколько в своих собственных. Он хочет окончательно убедить себя в вероломстве и испорченности ее натуры». И тем не менее он настойчив.
Прекрасно понимая, что получить разрешение на расторжение брака будет весьма и весьма сложно, Александр Васильевич обращается за поддержкой к самому Г. А. Потемкину:
«Светлейший Князь! Милостивый Государь!
По благополучном окончании военных действий, когда все в том подвиги воспринявшие наслаждаются покоем, надеялся и я вкусить от плодов оного; но среди того постигли меня толь горестные обстоятельства, коих воспоминание желал бы я скрыть навсегда от света, если б честь и достояние звания моего не исторгали от меня поминутно их признания. Обесчестен будучи беззаконным и поносным поведением второй половины. Молчание было бы знаком моего в том соучастия… удостойте, Светлейший Князь! Высокого внимания Вашего, будьте представителем у Высочайшего престола к изъявлению моей невинности, в справедливое же возмездие виновнице, к освобождению меня в вечность от уз бывшего с нею союза, коего и память имеет уже быть во мне истреблена, не нахожу иного способа к моему успокоению, и нет посредства к прежнему присоединению; ибо сему преимущественно смерть, яко единый конец моего злоключения, предпочесть я долженствую…»
Но на этот раз все усилия полководца оказались тщетными. В декабре 1779 года не без помощи Потемкина Суворова пригласили на торжественный прием в Зимний дворец.
Сама императрица Екатерина, осведомленная о твердом желании полководца расторгнуть брак, вмешалась в ссору и в приватной беседе дала понять – развода не будет. Нет сомнения в том, что именно она настояла на примирении. И оно состоялось…
С женой Суворов встретился в январе 1789 года в Москве, где получил секретный приказ немедленно отправиться в Астрахань для подготовки военной экспедиции на Каспий.
«Суворов отзывает свое прошение и берет на себя заботы по “благоприведению к концу спасительного покаяния и очищения обличительного страшного греха”, – пишет А. Крылов. – Помирившиеся супруги выезжают к месту службы Суворова в Астрахань. Здесь произошло театрализованное действо церковного примирения. Генерал в простом солдатском мундире и Варвара Ивановна в скромном платье явились в храм, где их встретил священник. Во время службы супруги обливались слезами. Суворов подошел к настоятелю и, рухнув на колени, просил: “Прости меня с моею женою, разреши от томительства моей совести!”»
В общем в семье полководца наступила временная идиллия, а он сам занялся своим любимым делом, проживая в этот период, то в Астрахани, то в Спасском монастыре, то в богатом имении села Началова «Черепахе», принадлежащем Н. А. Бекетову.
В Семилетнюю войну этот красавец загубил свой гренадерский полк в сражении при Цорндорфе, а сам попал в плен. Как-то выкрутился и с 1763 по 1773 год был астраханским губернатором.
Оставляя свою жену в прекрасном господском доме Бекетова, Суворов даже не предполагал, что хозяин имения «Черепаха» и его ровесник будет обхаживать Варвару Ивановну в дни его отсутствия. Известно, что красивых женщин Никита Афанасьевич обхаживал особенно нежно и настойчиво. Тем более что в данном случае он делал это, прикрываясь самым активным участием в семейных делах Суворова.
Уже в марте Варвара Ивановна поведала мужу о том, что некий «ризомаратель» напал на нее и, угрожая двумя пистолетами, овладел ею. Кто был этот самый «ризомаратель» и по сей день неизвестно. Судя по всему, жене полководца эта история понадобилась, чтобы избежать вопросов при определенном положении. А виновником его мог быть только тот самый Бекетов.
На этот раз откровение жены Александр Васильевич принял за чистую монету и даже старался оправдать ее – «чрезвычайностью обстоятельств, угрозой и насилием». Как подчеркивает О. Михайлов, «тут прорывается его чувство к жене; тут проявляется трогательная человечность Суворова».
«Сжальтесь над бедною Варварою Ивановною, которая мне дороже жизни моей, иначе вас накажет господь бог! Зря на ее положение, я слез не отираю. Обороните ее честь. Сатирик сказал бы, что то могло быть романичество; но гордость, мать самодеяния, притворство, покров недостатков – части ее безумного воспитания. Оставляли ее без малейшего просвещения в добродетелях и пороках, и тут вышесказанное разумела ли она различить от истины? Нет, есть то истинное насилие, достойное наказания и по воинским артикулам! Оппонировать: что она “после уже последовала сама…”. Примечу: страх открытия, поношение, опасность убийства, – далеко отстоящие от женских слабостей. Накажите сего изверга по приметной строгости духовных и светских законов, отвратите народные соблазны, спасите честь вернейшаго раба нашей Матери, в отечественной службе едва не соракалетнего”».
Так наивно и легкомысленно великий полководец убеждал своего покровителя и начальника канцелярии Потемкина, Турчанинова. Убеждал и других, не замечая под носом ровным счетом ничего подозрительного. Сама же Варвара Ивановна с появлением в ее жизни Бекетова, все того же П. И. Турчанинова просила об одном: «А что касается до злодея проклятого, то, пожалуй, батюшка Петр Иванович, постарайся ради Бога, упечь его поскорее». Речь шла о бывшем возлюбленном Николае Суворове, которого просто перевели из столичного драгунского полка в Таганрогский драгунский.
21 апреля 1784 года генерал-поручик приезжает в Москву и почему-то останавливается в доме генерал-губернатора графа З. Г. Чернышева. Варвара Ивановна, ожидавшая второго ребенка, находится в доме его отца у Никитских ворот. Причина нового разрыва становится ясной лишь 21 мая, когда в коротенькой записке на французском языке Суворов пишет: «Мне наставил рога Сырохнев. Поверите ли?»
Следует отметить, что роман Варвары Ивановны с секунд-майором Белозерского полка Иваном Ефремовичем Сырохневым стал последним в семейной жизни четы Суворовых. В Москве полководец подал прошение о разводе в Синод, обвинив жену в связи с этим офицером и пообещав представить «обличающее ее свидетельство». 29 мая он уже в Санкт-Петербурге. Посещает преосвященного митрополита Гавриила…
«Будучи же там, узнал, что прежнее бешенство в семейных делах его не токмо возобновилось, но и превзошло всякие меры. Влодимерской дивизией он весьма доволен и благодарен. Впрочем, кроме семейных огорчений, ни о чем он не говорил и уехал довольный», – уведомит Потемкина Турчанинов.
В конце июля Суворов принимает решение забрать все свое имущество из Москвы в село Ундол. Как он пишет в одном из своих писем, «т. е. тамошнего моего дома: людей, вещи, бриллианты и письма». Дело в том, что к этому времени Суворов получил ответ на свое прошение о разводе. Синод отказал ему и на этот раз, усмотрев в данном случае отсутствие надлежащих свидетельств и «иных крепких доводов» и предложил начать бракоразводное дело в низшей инстанции.
«Ныне развод не в моде. Об отрицании брака, думаю, нечего и помышлять», – убежден в своем проигрыше Суворов. Однако ни о каком примирении на этот раз речи быть не могло: «…третичного брака быть не может». Полководец тверд в своем решении, а получив известие о намерении тестя «поворотить жену к мужу», категорично заявляет: «нет»!
4 августа 1784 года Варвара Ивановна рожает сына Аркадия, однако Александр Васильевич категорически отрицает свое отцовство и открещивается от него всеми руками и ногами. Видимо, у полководца были для этого достаточные веские основания и причины. Уж чего-чего, а считать и думать он умел.
После долгих уговоров и раздумий, в конце декабря Суворов просит одного из своих родственников: «Супругу Варвару Ивановну довольствовать регулярно из моего жалованья». Сначала он назначил жене пенсию в 1200 рублей в год и только потом увеличил ее до 3000 рублей. А когда ему говорили: «Помилуйте, граф, это сущий пустяк! Сейчас любовниц, отправляемых в отставку, награждают поместьями, приносящими 80 000 дохода», он откровенно обижался.
Брошенная мужем Варвара Ивановна сначала проживала у своего отца, потом в Москве у брата. Жила бедно и почти не показывалась на людях. Оставшись одна и находясь в стесненных материальных обстоятельствах, она решается написать своему мужу отчаянное письмо:
«Милостливый государь мой граф Александр Васильевич!
Крайность моя принудила беспокоить вас моей просьбой. Тринадцати лет я вас ничем не беспокоила, воспитывала нашего сына в страхе Божием, внушала ему почтение, повиновение, послушание, привязанность и все сердечные чувства, которыми он обязан родителям, надеясь, что Бог столь милосерд, преклонит ваше к добру расположенное сердце; вы, видя детей ваших, вспомните и несчастную их мать, в каком она недостатке, получая в разные годы и разную малую пенсию, воспитывала сына, вошла в долг до 22 000 рублей, о которых прошу милость сделать заплатить.
Не имея дома, экипажа, услуги и к тому принадлежащее к домашней всей генеральской надобности, живу у брата… Но уже, милостливый государь мой, пора мне оставить его от оной тягости с покоем. И так рассуди милостливо при дряхлости и старости, каково мне прискорбно, не имев себе пристанища верного, и скитаться по чужим углам; войдите, милостливый государь мой, в мое состояние, не оставьте мою просьбу.
Еще скажу вам, милостливый государь, развяжите мою душу, прикажите дочери нашей меня, меня, несчастную мать, знать, как Богом указано, в чем надеюсь, что великодушно поступите во всем моем прошении, о чем я всеискренно прошу вас, милостливый государь мой, остаюсь в надежде неоставления твоей ко мне милости».
Полководец в своем ответе был краток и неприступен: сам в долгах, а потому помочь ей ничем не в состоянии. Тогда за Варвару Ивановну вступился император Павел, который повелел провести ревизию всего имущества Суворова. Очень скоро ему доложили, что у Суворова каменный дом в Москве, 9080 душ крестьян, с которых он имеет 50 000 в год оброку, и на сто тысяч всяких алмазных вещей. Услышав эти цифры, император сказал: «Передайте Суворову, чтобы снизошел к нуждам жены».
– Мне сие постороннее, – ответил великий полководец, но с Павлом шутить не стал. И подчиняясь монаршей воле, отдал Варваре Ивановне свой московский дом и поднял ежегодное содержание до 8000 рублей. Погасить же долги жены генералиссимуса так и не смогли заставить.
Умерла жена полководца в возрасте 55 лет 8 мая 1806 года, пережив своего великого супруга всего на 6 лет. Ее похоронили в Новоиерусалимском монастыре, под Москвой. Говорят, после воцарения Александра I о ней как вдове генералиссимуса Суворова вспомнили. Сам император пожаловал ей титул статс-дамы и наградил орденом Святой Екатерины первой степени. Но все эти почести оказались слабым утешением для больной и брошенной женщины.
«Судьба судила этой женщине быть женой гениального полководца, и она не может пройти незамеченной, – писал один из исследователей жизни Суворова В. А. Алексеев. – Она, как Екатерина при Петре, светила не собственным светом, но заимствованным от великого человека, которого она была спутницей. Своего жребия она не поняла и не умела им воспользоваться, в значительной степени по своей вине, а таких людей нельзя оправдывать, их можно только прощать».
«Душа моя Наташа!»
«Суворов всегда слыл чудаком, но после разрыва с женой он стал выкидывать уже совсем странные штуки, – утверждает Ирина Стрельникова. – Посреди важного разговора мог запрыгать на одной ноге, запеть петухом. Однажды в Вене, на улице, вышел из кареты и при дамах стал оправляться, будто он со своими солдатами в походе. Если кто-то не нравился – удержу не было никакого. Некий штаб-офицер Энгельгардт за обедом у Александра Васильевича неосторожно усмехнулся, глядя, как по старинке разносятся гостям блюда – по чинам. Суворов заметил, вскочил из-за стола, стал кричать: “Воняет, откройте окна! За столом – вонючка!” Однажды за что-то подобное Суворова даже вызвал на дуэль граф Нащокин, а когда Александр Васильевич отказался, назвав дуэль глупостью, дал пощечину. С тех пор Суворов, встречая Нащокина, всякий раз делал вид, что хочет убежать, и вопил: “Боюсь, боюсь, он сердитый, дерется”. Придворных Суворов обожал расспрашивать, за что им дан тот или иной орден, и с нарочитым удивлением качал головой: “Не слыхивал о таком подвиге, не слыхивал…” То вдруг принимался раскланиваться с дворцовым истопником, поясняя, что заводит полезные связи: “Сегодня он истопник, а завтра может бог знает чем!” Все это с мудрым смирением переносила Екатерина, но когда ее не стало и императором сделался Павел, дела Суворова пошли плохо».
Объяснение этим выходкам дает в своей книге о полководце Олег Михайлов:
«Жизнерадостный, простецкий и по-мальчишески озорной, он был на редкость цельной натурой. Все резкие выходки, проявления неудовольствия, зависти, неприязни были лишь узорами на поверхности его доброго и отзывчивого характера».
Истинные привычки Суворова были в другом:
«Вставал Суворов, как всегда, очень рано. Камердинеру Прохору приказано было тащить генерала за ногу, коли тот поленится. После этого бегал он по комнатам или по саду неодетый, заучивая по тетрадке финские, турецкие и татарские слова и фразы. Затем умывался, обливался водой, пил чай, после которого следовало пение духовных кантов по нотам. Воротившись с развода, он принимался за дела и чтение газет. Перед обедом непременно выпивал рюмку тминной водки и закусывал редькой. Не любил есть один. Фрукты и лакомства не уважал, вина пил немного, в торжественные дни угощал шампанским. В великий пост в его комнате почти ежедневно отправлялась церковная служба, причем генерал-аншеф исполнял обязанности дьячка. Спал на сене, с двумя пуховыми подушками под головой, укрывался простыней, а когда холодно – синим форменным плащом. Не носил ни фуфаек, ни перчаток; в комнатах своих обожал почти банную теплынь; парился в страшном жару и окачивался ледяной водой. Любил животных, хотя дома их не держал. Иногда при встрече с собакой лаял, а с кошкой – мяукал.
Он питал пристрастие к стародавним обычаям.
На праздники велел он ставить близ своего дома разного рода качели, целовался со всеми в церкви, после чего офицеры и чиновники приглашались к нему разговеться. Вскоре гости разъезжались, а генерал-аншеф ложился соснуть. В десять утра в полном мундире являлся он под качели, где уже толпился народ. Тут были полковые музыканты и песенники. Суворов обходил качели и, покачавшись с чиновниками и купчихами, звал их с мужьями на чай к вечеру».
Несчастливый в семейной жизни Александр Васильевич всю свою привязанность, всю свою душевную любовь обратил на дочь, которую ласково называл «Суворочкой». Еще после первой серьезной размолвки в семье ее определили в Смольный институт благородных девиц в Петербурге. До наших дней дошли письма, которые великий полководец писал своей дочери. Они не только назидательны, но прежде всего добры, трогательны, а самое главное, наполнены искренней любовью…
«Кинбурн. 20 декабря 1787 г.
Любезная Наташа!
Ты меня порадовала письмом от 9 ноября. Больше порадуешь, когда на тебя наденут белое платье; и того больше, как будем жить вместе. Будь благочестива, благонравна, почитай свою матушку Софью Ивановну; или она тебя выдерит за уши да посадит за сухарик с водицею. Желаю тебе благополучно препроводить Святки; Христос Спаситель тебя соблюди Новой и многие годы! Я твоего прежнего письма не читал за недосугом; отослал к сестре Анне Васильевне. У нас все были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцевали, то я с балету вышел – в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили: насилу часов чрез восемь отпустили с театру в камеру. Я теперь только что поворотился; выездил около пятисот верст верхом, в шесть дней, а не ночью. Как же весело на Черном море, на Лимане! Везде поют лебеди, утки, кулики; по полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерлядки, осетры: пропасть! Прости, мой друг Наташа; я чаю, ты знаешь, что мне моя Матушка Государыня пожаловала Андреевскую ленту “За веру и верность”. Целую тебя. Божье благословление с тобою.
Отец твой Александр Суворов».
«Кинбурн. 16 марта 1788 г.
Милая моя Суворочка!
Письмо твое от 31 января получил. Ты меня так утешила, что я по обычаю моему от утехи заплакал. Кто-то тебя, мой друг, учит такому красному слогу, что я завидую, чтоб ты меня не перещеголяла. Милостивой Государыне Софье Ивановне мое покорнейшее почтение! О! ай да Суворочка, как же у нас много полевого салата, птиц, жаворонков, стерлядей, воробьев, полевых цветков! Морские волны бьют в берега, как у Вас в крепости из пушек. От нас в Очакове слышно, как собачки лают, как петухи поют. Когда бы я, матушка, посмотрел теперь тебя в белом платье! Как-то ты растешь! Как увидимся, не забудь мне рассказать, какую приятную историю о твоих великих мужах древности. Поклонись от меня сестрицам. Благословение Божие тобою!
Отец твой Александр Суворов».
«Кинбурн. 29 мая 1788 г.
Любезная Суворочка, здравствуй!
Кланяйся от меня всем сестрицам. У нас уж давно поспели дикие молодые зайчики, уточки, кулички. Благодарю, мой друг, за твое письмо от 6 марта; я оное сего дня получил. Не ошиблась ли ты уж в месяце? Тут же письмо получил от Елисаветы Ивановны Горехвостной. Правда, это попозже писано, 15 марта. Кланяйся ей от меня, и обеим вам благословение Божие! Недосуг много писать: около нас сто корабликов; иной такой большой, как Смольный. Я на них смотрю и купаюсь в Черном море с солдатами. Вода очень студена и так солона, что барашков можно солить. Когда буря, то нас выбрасывает волнами на берег.
Прощай душа моя!
Отец твой Александр Суворов».
«Кинбурн. 2 июня 1788 г.
Голубушка Суворочка, целую тебя!
Ты меня еще потешила письмом от 30 апреля. На одно я вчера тебе отвечал. Коли, Бог даст, будем живы, здоровы и увидимся. Рад я с тобою говорить о старых и новых героях, лишь научи меня, чтоб им последовал. Ай-да Суворочка, здравствуй, душа моя, в белом платье. Носи на здоровье, расти велика. Милостливой Государыне Софье Ивановне нижайшее мое почтение. Уж теперь-то, Наташа, какой же у них по ночам в Очакове вой, – собачки поют волками, коровы лают, кошки блеют, козы ревут! Я сплю на косе; она так далеко в море, в лиман ушла. Как гуляю слышно, что они говорят: они так около нас, очень много, на таких превеликих лодках, – шесты большие, к облакам, полотны на них на версту. Видно как табак курят, песни поют заунывные. На иной лодке их больше, чем у вас во всем Смольном мух, – красненькие, зелененькие, синенькие, серенькие. Ружья у них такие большие как камера, где ты спишь с сестрицами. Божие благословение с тобою!
Отец твой Александр Суворов».
«Кинбурн. 21 июля 1789 г.
Ma chere Soeur!
Baises pour moi mes autres amies, et la main a Софья Ивановна! (Моя любезная сестрица! Поцелуй за меня моих приятельниц и ручку Софье Ивановне). В Ильин и на другой день мы были в Refectoire (попировали) с турками. Ай да ох! Как же мы потчевались! Играли, бросали свинцовым большим горохом да железными кеглями в твою голову величины. У нас были такие длинные булавки, да ножницы кривые и прямые: рука не попадайся, тотчас отрежут, хоть голову. Ну, полно с тебя, заврались!
Кончилось иллюминациею, фейерверком. Хастатов весь исцарапан.
С Festin (пиршества) турки ушли, ой далеко! Богу молиться по-своему, и только: больше нет ничего. Прости душа моя. Христос Спаситель с тобою.
Отец твой Александр Суворов».
«Берлад. 21 августа 1789 г.
Суворочка душа моя, здравствуй!
Mes baisemains а (целую ручки) Софье Ивановне. Поцалуй за меня сестриц. У нас стрепеты поют, зайцы летят, скворцы прыгают на воздухе по возрастам: я одного поймал из гнезда, кормили из рота, а он и ушел домой. Поспели в лесу грецкие и Волоцкие орехи. Пиши ко мне изредка. Хоть мне недосуг, да я буду твои письма читать. Молись Богу, чтобы мы с тобой увиделись. Я пишу к тебе орлиным пером: у меня один живет, ест из рук. Помнишь, после того уж я ни разу не танцевал. Прыгаем на коньках, играем такими большими кеглями железными, насилу поднимешь, да свинцовым горохом: когда в глаз попадет, так и лоб прошибет. Прислал бы к тебе полевых цветков, очень хороши, да дорогой высохнут. Прости, голубушка сестрица, Христос Спаситель с тобою.
Отец твой Александр Суворов».
«22 сентября 1789 г. Речка Рымник в Валахии, место сражения.
Сего дня победил я Огинского… Я и принц Саксен–Кобургской соединенными силами разбили и обратили в бегство большую армию неверных в количестве от 80 до 90 000 или больше. Сражение продолжалось целый день. Наш урон не велик. Турок положено на месте 5000. Мы захватили три лагеря и все их обозы. Трофеи: от 50 до 100 штандартов и знамен, пушек и мортир 78, то есть вся их артиллерия. Поздравляю тебя, душа моя, с сею знаменитою победою.
Отец твой Александр Суворов
P.S. Великий Визирь сам начальствовал, 81 пушка со всею упряжью и амунициею, вьючного скота 20 быков. Благодарение Богу! Я здоров, лихорадка была, да во время похода отступила».
«Берлад. 24 октября 1789 г.
Душа моя, сестрица Суворочка!
Целую руки милостивой государыне Софье Ивановне, нижайше кланяюсь любезным сестрицам. Твое письмо от 7 сентября только ныне получил и благодарствую.
У нас сей ночи был большой гром, и случаются малые землетрясения. Ох, какая ж у меня была горячка: так без памяти и упаду на траву, и по всему телу все пятна. Теперь очень здоров. Дичины, фруктов очень много, рыбы пропасть, такой у вас нет – прудах, озерах, реках и на Дунае; диких свиней, коз, цыплят, телят, гусят, утят, яблоков, груш, винограду. Орехи грецкие и Волоцкие поспели. С кофеем пьем буйволое и овечье молоко. Лебеди, тетеревы, куропатки живые такие, жирные, синички ко мне в спальню летают. Знаешь ли рой пчелиный? У меня один рой отпустил четыре роя.
Будь благочестива, благонравна и здорова. Христа Спасителя благословение с тобою!
Отец твой Граф А.С.Р.».
«Берлад. 3 ноября 1789 г.
Ай да любезная сестрица. Ich kusse die Hande meiner gnädigster (целую ручки почтеннейшей) Софьи Ивановны, она твоя матушка. Je salue tres respectueusement aves devotion mes tres cheres soeurs (Почтительнейше и благоговейно приветствую моих любезнейших сестриц). У меня козочки, гуси, утки, индейки, петухи, тетерьки, зайцы; чижик умер. Я их выпустил домой. У нас еще листки не упали и зеленая трава. Гостинцев много: наливные яблоки, дули, персики, винограду на зиму запас. Сестрицы, приезжайте ко мне, есть чем подчевать: и гривенники, и червонцы есть. Что хорошего, душа моя сестрица? Мне очень тошно; я уж от тебя и не помню, когда писем не видал. Мне теперь досуг, я бы их читать стал. Знаешь, что ты мне мила; полетел бы в Смольный на тебя посмотреть, да крыльев нет. Куда, право, какая. Еще тебя ждать 16 месяцев, а там пойдешь домой. А как же долго! Нет, уже долго. Привози сама гостинцу, я для тебя сделаю бал. Кланяйся, как увидишь, Катерине Ивановне и обеим. Adieu, ma chere Comtesse (Прощай, моя любезная Графиня) Суворочка. Целую тебя, душа моя. Божие благословение с тобою.
Отец твой Граф
Александр Суворов-Рымникский».
«Берлад. 8 ноября 1789 г.
Comtesse de deux empires (Графиня двух Империй), любезная Наташа-Суворочка! В этом ай да надобно тебе всегда благочестие, благонравие, добродетель. Скажи Софье Ивановне и сестрицам: у меня горячка в мозгу, да кто и выдержит. Слышала, сестрица душа моя, еще de magnanime Mere (От моей Высочайшей Матери, т. е. от Императрицы) рескрипт на полулисте будто Александру Македонскому. Знаки Св. Андрея тысяч в пятьдесят, да выше всего, голубушка, Первый класс Св. Георгия. Вот таков твой папенька. За доброе сердце, чуть право от радости не умер. Божие благословенье с тобою.
Отец твой Граф
Александр Суворов-Рымникский».
«Май 1790 г.
… Сберегай в себе природную невинность, покамест не окончится твое учение. На счет судьбы своей предай себя вполне промыслу Всемогущего и, насколько дозволит тебе твое положение, храни неукоснительно верность Великой нашей Монархине. Я ея солдат, я умираю за мое отечество. Чем выше возводит меня ея милость, тем слаще мне пожертвовать собою для нея. Смелым шагом приближаюсь к могиле, совесть моя не запятнана. Мне шестьдесят лет, тело мое изувечено ранами, но Господь дарует мне жизнь для блага государства. Обязан и не замедлю явиться пред Его судилище и дать за то ответ. Вот сколько разглагольствований, несравненная моя Суворочка, я бы запамятовал, что я ничтожный прах и в прах обращусь. Нет, милая моя сестрица, я больше не видал Золотухина, быть может, с письмом твоим блуждает он средь морских просторов, бурных и коварных. Деньги, данные на гостинцы, ты могла бы употребить на фортепьяны, если Софья Ивановна не будет против. Да, душа моя, тебе пойти будет домой. Тогда, коли жив буду, я тебе куплю лучше с яблоками и французские конфеты. Я больше живу, голубушка сестрица, на форпостах, коли высочайшая служба не мешает, как прошлого году, а в этом еще не играли свинцовым горохом. Прости, матушка!
Милость Спасителя нашего над тобою.
Отец твой Г.А.С.Р.».
«Берлад. 20 мая 1790 г.
И я, любезная сестрица Суворочка, был тож в высокой скуке, да и такой черной, как у старцев кавалерские ребронды (Длинное платье с накидкой темных тонов). Ты меня своим крайним письмом от 17 апреля так утешила, что у меня и теперь из глаз течет. Ох, как же я рад, сестрица, что Софья Ивановна, слава Богу, здорова! Куда как она умна, что здорова. Поцелуй ей за меня ручки. Вот еще, душа моя, по твоему письму: ты уж умеешь рассуждать, располагать, намерять, решить, утверждать в Благочестии, Благонравии, добродушии и просвещении от наук: знать, тебя много Софья Ивановна много хорошо сечет. У тебя другой батюшка, мой дядюшка Петр Васильевич. Как будешь видеть, ему руку поцелуй. Здравствуйте, мое солнце, мои звезды сестрицы. У нас в поле и в лесу дикая петрушка, пастернак, свекла, морковь, салаты, трава – зеленые спаржи и иного очень много. Великие овощи еще не поспели и фрукты. Гуси маленькие ай да такие выросли большие! Караси белые большие скрыпки, стрепеты да дунайские стерляди и овечье толстое молоко. Прости, сестрица Суворочка, Христос Спаситель с тобою.
Отец твой Г.А.С.Р.».
«Начало февраля 1791 г.
Да хранит тебя вечно богиня невинности. Положение твое переменяется. Помни, что вольность в обхождении рождает пренебрежение; остерегайся сего; привыкай к естественной вежливости, избегай подруг, острых на язык; где злословие, там, глядишь, и разврат. Будь сурова и немногословна с мужчинами. А когда они станут с тобой заговаривать, отвечай на похвалы их скромным молчанием. Уповай на провидение! Оно не замедлит утвердить судьбу твою… Я за это ручаюсь. Будешь ты бывать при Дворе и, если случится, что обступят тебя старики, покажи вид, что хочешь поцеловать у них руку, но своей не давай. Эти: Князь Потемкин, И. И. Шувалов, Графы Салтыковы, старики Нарышкины, старый Князь Вяземский, также Граф Безбородко, Завадовский, гофмейстеры, старый Граф Чернышев и другие».
«15 июля 1791 г.
Душа моя Наташа!
Божие благословение с тобою! Будь благочестива, благонравна и в праздности не будь. Благодарю тебя за письмо с дядюшкой. Тетушке кланяйся. Как будто мое сердце я у тебя покинул. Ай да здесь у нас великое катанье на воде, в лесу на Каменных горах, и много очень хороших вещей: рыбы, диких птиц, цветов, маленьких цыплят жаль. Как наш колдун приехал к нам в гости, то и время теперь хорошее. Поют ласточки, соловьи и много птиц. Мы вчера кушали на острову. Завтре хотим плавать на немецкую обедню, а там пойдем далеко. Я везде буду тебя за глаза целовать. Кланяйся Софье Ивановне и Маргарите Яковлевне. Как пойдешь куда гулять и придешь назад домой и будешь скакать дома, то помни меня, как я тебя помню.
Отец твой Г. Александр Суворов-Рымникский».
В феврале 1791 года дочь великого полководца закончила курс обучения в Смольном институте и временно была помещена у Агафьи Ивановны Хвостовой, своей двоюродной сестры. Но уже в марте ее назначили фрейлиной к самой императрице с содержанием 600 рублей в год. Поместили дочь Суворова там же, во дворце. Ужас охватил отца, и он обращается к дочери с наставлениями, разработав для нее целый кодекс правил. О чем говорится в его письмах.
Как пишет О. Михайлов, «появившись в столице в июле 1791 года, генерал-аншеф решил вытащить Наташу из дворца под тем предлогом, что желает ее видеть подле себя. Екатерина, хотя и с видимым неудовольствием, позволила ему забрать дочь – в этом поступке заметно было пренебрежительное отношение полководца к высшему свету. Затем Суворов вызвал из вологодской деревни сестру Марию Васильевну Олешеву и поместил с ней дочь в собственном доме на Итальянской улице. Он уже тогда задумал выдать Наташу замуж. К этому времени она была вполне богатой невестой: по духовной Суворов завещал ей все приобретенные имения, восемьсот тридцать четыре души крестьян мужского пола, “тако же все наличные деньги, сколько числом явится”».
Не мудрено, что у дочери такого известного военачальника, как Суворов, притом, что красавицей она не была, женихов было множество. Александр Васильевич и сам пытался выбрать будущего зятя, но, как обычно это бывает, дело это проморгал.
«Суворочка стала женой тридцатидвухлетнего генерал-поручика Николая Зубова, брата екатерининского фаворита.
Зубова не было в числе претендентов. Еще в 1793 году среди возможных женихов Наташи фигурировали молодой полковник граф Эльмпт, сын генерал-аншефа и боевого товарища Суворова, и князь Трубецкой, единственный наследник отставного генерал-поручика, владельца семи тысяч душ. Последнему Суворов скоро дал отставку, прослышав, что “князь А. Трубецкой пьет, его отец пьет и в долгах, родня строптивая, но паче мать его родная тетка Наташе двоюродная”. Оставался Эльмпт, к которому Суворов все более благоволил: “Он спокоен, не роскошен и не забияка; больше застенчив по строгому воспитанию, но умен и достоин; только по наружности стоит иногда фертом по-немецкому”.
Однако Эльмпт был устранен внезапным вмешательством двора, якобы по причине протестантского его исповедания. Суворов получил письмо от Платона Зубова, где говорилось, что императрице может показаться неприличным, если дочь знаменитого русского полководца, слывущего столь привязанным к вере и отечеству, будет выдана за иностранного иноверца. Истинная причина крылась в ином: вместе со славой Суворова вырастала и значимость его дочери, на которую зарились уже Зубовы. Сама императрица выступила свахой. Торжественное обручение Николая Зубова и Натальи Суворовой совершилось 8 февраля 1795 года в Таврическом дворце, а 29 апреля молодые были обвенчаны» (О. Михайлов).
Известно, что Суворов очень скоро разочаровался в своем зяте, а потому взаимоотношения между ними складывались не простые. В одном из писем Хвостову полководец отметит: «Наташа отдана мужу, тако с ним имеет связь; он ко мне не пишет, я к ним не пишу, – Божие благословение с ними! Естественно, муж имеет связь с братьями; обоюдно для брака муж и я имели связь, по совершении его она кончилась. Родство и свойство мое с долгом моим: Бог, Государь и Отечество».
Сын полководца Аркадий недолго воспитывался у матери. Впоследствии Александр Васильевич признал его, отметив чересчур уж большое сходство. По его настоянию мальчик был определен в семью своей сестры Натальи. Известно, что она искренне заботилась о своем брате, однако тот хорошего образования не получил. Первая встреча отца с сыном состоялась летом 1797 года, когда графиня Наталья Зубова добилась разрешения на поездку в Кончанское, где жил опальный полководец.
Еще при императрице Екатерине Аркадий был зачислен в гвардию и назначен камер-юнкером к великому князю Константину Павловичу. При Павле четырнадцатилетнего юношу пожаловали в камергеры. В пятнадцать лет Аркадий прибыл в свите великого князя Константина на театр военных действий во время Итальянского похода отца, после чего и началась его военная карьера.
Как подчеркивает В. Рогоза, «наставники из числа офицеров в невысоких чинах, которых приставлял к нему отец, по-настоящему подготовить его к офицерской службе не смогли, ему пришлось постигать военную науку уже надев эполеты. Отсутствие отцовского влияния на воспитание сына сказывалось постоянно. Аркадий, имея похожий на отцовский взрывной характер, сильную волю и физическую крепость, не обладал отцовской принципиальностью и целеустремленностью, любил кутежи и картежную игру. За ним постоянно тянулись карточные долги, что чрезвычайно огорчало отца, не раз твердившего сыну: «Не подло бедно жить, а подло должну быть».
И все же наставления великого полководца, его настойчивость в воспитании сына оказались не напрасными. Еще при императоре Павле Аркадий Александрович был пожалован в генерал-адъютанты. Складом своего ума, характером и воинскими дарованиями он очень скоро стал напоминать своего отца. Более того, он обладал точно такой же способностью привязывать к себе солдат, точно такой же неустрашимостью и настойчивостью. Аркадию Александровичу предрекали великое будущее, но все оказалось намного прозаичнее. 13 апреля 1811 года командир дивизии генерал-лейтенант Суворов бросился в бурную реку Рымник, чтобы спасти своего утопавшего кучера. Однако, повредив себе руку, не смог выплыть и утонул в той самой реке, на берегах которой его отец одержал одну из самых блистательных побед. Ему было всего 26 полных лет. Благо после него остались два сына.
Муж Натальи Александровны и зять генералиссимуса Николай Зубов впоследствии стал активным участником заговора 1801 года. Это он нанес первый удар императору Павлу в висок – тяжелой золотой табакеркой. Прожил он недолго и умер в 1806 году, оставив вдову с шестью детьми.
В 1812 году дочь полководца покидала Москву и была остановлена французским патрулем. Когда те узнали, что она дочь великого Суворова, то не только пропустили ее, но и отдали ей – женщине – воинские почести.
Наталья Александровна умерла в Москве 30 марта 1844 года.
Примечательно, что внуки Александра Васильевича свято хранили память о нем. Именно внуками Суворова было собрано значительное количество подлинных материалов, отражающих жизнь и боевую деятельность своего великого деда.