Глава 2
– Сделайте мне одолжение, доктор, и бросьте свои вечные причитания! Говорю вам, парня не исправить! Я уже достаточно пробовал, шесть гувернеров один за другим помогали мне в этом, и все мы ничего не могли с ним поделать; вам же и подавно не удастся это, а потому предоставьте ему свободу!
С этой речью, произнесенной очень энергичным тоном, помещик Витольд обратился к учителю своего воспитанника.
Разговор происходил в угловой комнате помещичьего дома. Хозяин сидел в кресле у открытого окна, весь окутанный густыми облаками табачного дыма, который он выпускал из красивой трубки. Витольду было лет под шестьдесят, но вид у него был еще очень моложавый. При очень высоком росте и значительной полноте он производил впечатление человека в полном расцвете сил и здоровья, и его мощная фигура и голос представляли резкий контраст с тщедушной фигуркой наставника его воспитанника.
Доктору филологии Фабиану было лет за тридцать; его нельзя было назвать некрасивым, но его лицо носило слишком ясные следы болезненности и тяжелой жизни. Во всем его существе выражались робость и боязливость, которые являлись следствием его подчиненного положения и слышались также в голосе, когда он тихо проговорил:
– Вы знаете, что я обращаюсь к вам лишь в крайних случаях, но на этот раз вынужден прибегнуть к вашему авторитету, потому что совершенно не знаю, как быть.
– Что же опять натворил Вольдемар? О том, что он необуздан, я знаю так же хорошо, как и вы, но решительно не могу помочь вам! Что он убегает от ваших книг и предпочитает охотиться… э… в молодости я делал то же самое. Вся эта премудрость тоже не умещалась в моей голове. Что у него нет манер – ну так их вовсе и не нужно; мы тут все свои люди, а если когда и приедут соседи, то тоже не соблюдают особых церемоний. Вы это прекрасно знаете и всегда удираете от нашей компании.
– Но подумайте только, – возразил наставник, – если Вольдемар со своим необузданным нравом попадет со временем в другие условия жизни, если он, например, женится…
– Женится! – воскликнул Витольд, прямо-таки оскорбленный подобным предположением. – Он никогда не сделает этого. Зачем ему жениться? Я остался холостяком и чувствую себя прекрасно, а покойный Нордек тоже сделал бы гораздо лучше, если бы не женился. Ну, со стороны Вольдемара, слава богу, бояться нечего; он избегает всего, что называется женщиной… и очень хорошо делает.
Фабиан подошел на шаг ближе и произнес:
– Вернемся к началу нашего разговора. Вы сами согласны с тем, что мой воспитанник уже давно перерос вас и меня; необходимо отправить его в университет.
– Так и знал! Уже целый месяц ничего другого от вас не слышу. Да что делать Вольдемару в университете? Набивать голову всякой премудростью? Он изучил все, что необходимо порядочному помещику. В поле и во дворе он сумеет разобраться не хуже, чем мой управляющий, а с людьми справляется гораздо лучше меня. Что касается верховой езды и охоты, так за ним никто не угонится. Он у меня молодчина!
Наставник, по-видимому, вовсе не разделял этого восторженного мнения Витольда о своем воспитаннике. Конечно, он не смел высказать это вслух, однако все же возразил:
– Но к наследнику Вилицы все-таки могут быть предъявлены большие требования, чем к хорошему управляющему. Мне кажется, что высшее образование для него необходимо.
– А я этого вовсе не нахожу! Разве не довольно того, что мне придется впоследствии отпустить от себя этого молодца, потому что его имения находятся в Польше? А вы хотите, чтобы я ни с того ни с сего расстался с ним теперь, чтобы отправить его в университет, куда он вовсе не желает поступать? Этому не бывать! Ни в коем случае! Он останется здесь, пока не переедет в Вилицу!
Помещик сделал несколько таких энергичных затяжек из своей трубки, что его лицо на некоторое время совершенно скрылось за густыми облаками табачного дыма.
Наставник тяжело вздохнул и замолчал, но именно эта тихая покорность, казалось, тронула Витольда.
– Отложите разговоры об университете! – проговорил он совершенно другим тоном. – Вы никогда не добьетесь этого от Вольдемара, да и для вас это гораздо лучше, потому что вы останетесь в Альтенгофе. Здесь вы сидите среди всех ваших курганов и рун или… как там называется вся эта музыка, с которой вы целыми днями возитесь. Я вовсе не понимаю, что хорошего вы находите во всем этом языческом хламе, но у каждого человека должно быть свое удовольствие в жизни, и я от души рад за вас, так как Вольдемар достаточно часто отравляет вам жизнь, да и я тоже.
Наставник сконфузился и сделал отрицательный жест.
– Не смущайтесь! – добродушно произнес Витольд. – Я прекрасно знаю, что вы считаете нашу жизнь здесь совсем бестолковой и давно сбежали бы отсюда, если бы не старый языческий хлам, которому вы преданны всей душой и с которым не можете расстаться. Собственно говоря, если вы постоянно витаете где-то среди древних германцев, то вам должно было бы очень нравиться у нас, ведь они тоже не отличались особыми «манерами».
– Но позвольте, господин Витольд…
Фабиану не пришлось продолжать своего возражения, потому что в эту минуту около окна раздался выстрел. Пуля со свистом пролетела по комнате, и большие оленьи рога, висевшие над письменным столом, с грохотом упали на пол.
Помещик вскочил.
– Вольдемар! Что это значит? Этот мальчишка вздумал теперь стрелять в комнате! Постой-ка, я отучу тебя от этого!
Он собирался выбежать, но ему помешал молодой человек, как раз в эту минуту вошедший в комнату в сопровождении большой охотничьей собаки и с шумом захлопнувший за собой дверь. Он был в охотничьем костюме, с разряженным ружьем в руке. Не поклонившись и не извинившись по поводу своего шумного появления, он прямо подошел к Витольду и заявил:
– Ну, кто прав, ты или я?
– Что за манера стрелять над головами у людей? – запальчиво крикнул Витольд. – Нельзя больше быть спокойным за свою жизнь. Тебе, верно, непременно хочется спровадить на тот свет меня и доктора.
– С какой стати? Я только хотел выиграть пари. Ты утверждал вчера, что со двора я не попаду в этот гвоздь. Вон пуля. – И он указал на стену.
Витольд посмотрел в указанном направлении и с восхищением сказал, уже совершенно успокоившись и гордясь своим воспитанником:
– И правда – она там! Доктор, взгляните-ка… но что с вами?
– У доктора Фабиана, вероятно, опять нервный припадок, – презрительно проговорил Вольдемар, поставив ружье в угол и, по-видимому, совершенно не собираясь оказать помощь своему учителю, который в полуобморочном состоянии лежал на диване и от испуга дрожал всем телом.
Добродушный Витольд приподнял наставника и стал уговаривать:
– Придите же в себя! Кто же падает в обморок от малейшего порохового запаха? Ведь вся эта история и гроша ломаного не стоит. Правда, мы поспорили, но как я мог знать, что Вольдемар станет доказывать свою правоту так неблагоразумно? Вам лучше? Слава богу!
Фабиан поднялся и старался побороть свою нервную дрожь, однако это ему плохо удавалось.
– Вы могли бы убить нас, Вольдемар, – произнес он побелевшими губами.
– Нет, сделать это я не мог, – довольно непочтительным тоном ответил Вольдемар. – Вы с дядей стояли у правого окна, а я стрелял в левое, да, кроме того, вы ведь знаете, что я никогда не промахнусь?
– Но впредь ты это брось, – заявил Витольд, делая попытку проявить свой опекунский авторитет. – Я раз и навсегда запрещаю тебе стрельбу во дворе.
– Запрещать ты можешь, дядя, но повиноваться я не стану и все-таки буду стрелять! – возразил молодой человек, упрямо скрестив руки.
Он стоял перед своим приемным отцом как олицетворение упрямства и необузданности. У Вольдемара был чисто германский тип лица, и ни одна черта не указывала на то, что его мать была дочерью другого народа. Он был еще выше ростом, чем Витольд, но его фигура не отличалась пропорциональностью, и все ее линии были угловаты и резки. Густые белокурые волосы ниспадали на лоб, и он время от времени откидывал их нетерпеливым движением. Его голубые глаза имели мрачное, а в минуты раздражения, как теперь, – даже свирепое выражение.
Витольд принадлежал к тем людям, внешность и обращение которых дает возможность предполагать в них энергию, хотя в действительности они ею не обладают. Вместо того чтобы дать решительный отпор своенравию и упрямству своего воспитанника, он счел за лучшее уступить.
– Ведь говорил же я вам, что он совсем отбился от рук, – обратился он к Фабиану.
Вольдемар растянулся на диване, невзирая на то, что его вымокшие в болоте сапоги пачкают обивку. Охотничья собака, по-видимому, тоже побывавшая в воде, последовала примеру своего хозяина и устроилась на ковре.
Наступило молчание. Хозяин дома занялся раскуриванием своей потухшей трубки, а Фабиан приютился у окна. В то время как Витольд отыскивал кисет с табаком, валявшийся на письменном столе среди хлыстов и шпор, ему попался под руку нераспечатанный конверт, и он произнес:
– Да, чуть было не забыл, Вольдемар, тебе письмо. На печати корона и всякое зверье; должно быть, от княгини Баратовской. Давненько ее сиятельство не удостаивала нас милостивым собственноручным посланием!
Молодой Нордек распечатал письмо и пробежал его глазами. По-видимому, оно заключало в себе лишь несколько строк, но тем не менее Вольдемар нахмурился.
– Ну-с, что случилось? – спросил Витольд, – эта компания заговорщиков все еще сидит в Париже?
– Княгиня со своим сыном в С., – ответил Вольдемар, видимо умышленно избегавший слова «мать» и «брат», – и желает видеть меня. Я завтра съезжу туда.
– Нет уж, это ты оставь, – сказал помещик. – Их сиятельствам много лет не было до тебя никакого дела, так нечего начинать теперь! Мы в них не нуждаемся. Ты останешься дома!
– Дядя, да разве я школьник, что на каждом шагу должен спрашивать разрешения! Неужели же я в двадцать один год не имею даже права сам решить вопрос о свидании с матерью? Я уже решил и завтра утром еду в С.
– Ну, ну, незачем сейчас так бесноваться, – проговорил Витольд. – По мне, поезжай куда угодно! Но я не хочу иметь ничего общего с этой компанией, говорю тебе заранее!
Вольдемар упорно молчал, затем, взяв ружье и свистнув собаку, вышел из комнаты. Опекун посмотрел ему вслед, покачивая головой. Вдруг его осенила какая-то мысль. Он взял письмо, оставленное Вольдемаром на столе, и стал читать его. Теперь настала очередь хмуриться ему; на его лбу появились глубокие морщины, предвещавшие грозу.
– Так я и знал! – воскликнул Витольд, ударяя кулаком по столу. – Это очень похоже на княгиню. В шести строках она подстрекает мальчишку к возмущению против меня; потому-то он и стал таким строптивым. Послушайте-ка это великолепное послание! – обратился он к Фабиану. – «Мой сын! Прошло много лет, в течение которых ты не подавал никаких признаков жизни…» Как будто она их подавала, – пробурчал Витольд. – «Я знала от посторонних, что ты живешь в Альтенгофе, у своего опекуна. В данное время я нахожусь в С. и была бы очень рада увидеть тебя и познакомить с братом. Я, конечно, не знаю…» Обратите внимание – теперь следует шпилька: «…пользуешься ли ты достаточной свободой, необходимой для подобного визита; как я слышала, ты, несмотря на исполнившееся совершеннолетие, еще всецело зависишь от своего опекуна…» Доктор, вы свидетель того, как этот мальчишка обращается с нами изо дня в день. «Я не сомневаюсь в твоем желании приехать, но вряд ли господин Витольд разрешит тебе это. Тем не менее я предпочла обратиться к тебе, чтобы увидеть, обладаешь ли ты достаточной самостоятельностью для исполнения желания твоей матери, первого, которое она высказывает тебе, и смеешь ли ты исполнить его». «Смеешь» подчеркнуто. «Ожидаю тебя на этих днях. Твой брат и я шлем тебе привет. Твоя мать».
Витольд был так рассержен, что швырнул письмо на пол.
– И подобную вещь мне приходится читать! Мастерски придумано госпожой мамашей! Ей известно, какой упрямец Вольдемар, и если бы она изучила его в течение многих лет, то не могла бы более удачно задеть его слабую струну. Теперь никакие силы не удержат его, он отправится туда для того, чтобы доказать, что может делать что хочет… Что вы скажете на это?
Фабиан был, по-видимому, посвящен в семейные отношения своего воспитанника, и предстоящее свидание внушало ему страх, но совсем по другой причине. Он с ужасом произнес:
– Помилуй бог! Если Вольдемар и в С. будет вести себя как всегда, то что подумает княгиня!
– Что он пошел в отца, а не в нее, – последовал выразительный ответ Витольда. – Пусть он держит себя именно так, тогда ей, по крайней мере, станет ясно, что он не будет очень-то послушным орудием для ее интриг. А что тут кроется какая-то интрига, в этом я глубоко убежден. Или опустел княжеский кошелек, – мне кажется, он никогда не был особенно полным, – или снова замышляется какой-нибудь заговор, а для этого Вилица расположена очень удобно, возле самой границы. Что они там задумали, одному богу известно, но только я уж разузнаю и вовремя открою ему глаза.
– Помилуйте, господин Витольд, – возразил доктор. – К чему теперь, когда мать протягивает руку примирения, еще усиливать ужасное отчуждение, существующее в этой семье? Не лучше ли было бы наконец заключить мир?
– Вы этого не понимаете, доктор, – ответил Витольд с совершенно несвойственным ему озлоблением. – С этой женщиной нельзя заключить мир, если беспрекословно не подчинишься ее властолюбию. Вот, например, покойный Нордек не делал этого, зато у него и был в доме ад. Слава богу еще, что благодаря завещанию княгиня Баратовская не могла властвовать в Вилице, а о том, чтобы Вольдемар в будущем не сделал подобной глупости, мы позаботились своим воспитанием.
– Мы? – с ужасом воскликнул Фабиан. – Господин Витольд, я честно давал свои уроки, на характер же своего воспитанника, к сожалению, никогда не мог воздействовать… иначе…
– Он был бы другим, – со смехом добавил Витольд. – Ну, пусть совесть не упрекает вас! Допустим, это я воспитал его, и от всей души буду рад, если мое воспитание хорошенько столкнется завтра с парижским лоском княгини.
С этими словами помещик вышел из комнаты. Наставник наклонился и поднял письмо, все еще валявшееся на полу, аккуратно сложил его и с глубоким вздохом проговорил:
– А в конце концов все-таки выйдет, что воспитателем молодого Нордека был некий доктор Фабиан… О господи!