Вы здесь

Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС. IV. Пешим ходом по Кавказу (Леон Дегрелль, 1949)

IV

Пешим ходом по Кавказу

Летние месяцы наступления 1942 года в России были самыми яркими в антисоветской войне.

Юг! Его яркие фрукты, его почти тропическая растительность, его африканское солнце, его сверкающие большие реки!

Каждый верил, что в конце этой невероятной гонки находилась победа! Советы даже не приняли вызова, они бежали. Ускоренным маршем сотни тысяч людей бросились их преследовать.

Утром 8 июля наш легион обошел Славянск и дошел в восточной части города до парка, где гигантские платаны затеняли большие развалившиеся дома, когда-то пышные, величественные, бывшие императорские дворцы, в салонах которых лежали в кубометрах сухого навоза убитые большевиками кони.

На юго-востоке от Славянска мы дошли до Донца, и немецкие саперы работали, налаживая понтоны и канаты.

На следующее утро мы взобрались на гребни правого берега реки, откуда русские могли бы пересечь нашу переправу. Их укрепления были выбиты в меловых горах, их белизна слепила глаза. Позиции были хорошо оборудованы и доминировали над всеми подступами, окруженные сетью колючей проволоки.

Русские даже не убрали их, они даже не взорвали ни одно укрытие. Они исчезли в полной тайне. К вечеру мы спустились на берег Донца. Но следовало соблюдать очередность, поэтому мы ждали два дня и две ночи. Сначала прошли брошенные вперед обозы с боеприпасами и снаряжением для бронетанковых частей.

Паром сделали из полдюжины резиновых лодок, на них положили доски. Канаты протянули с одного берега на другой и лодки тянули руками. Это было забавно видеть. Испугавшись, лошади или мулы регулярно падали между двух лодок. Бедные животные бросали на нас очумелые взгляды, и надо было рубить канаты. Лошади, брошенные на милость течения, плыли к берегу, доплывали первыми и фыркали с победным взглядом!

С другой стороны Донца высадка была сильно затруднена из-за песчаной скалы. Машины на вершину тащили тракторы.

Мы расстелили наши плащ-палатки на травку, философски ждали своей очереди и ловили серебристых рыбин, которые неосторожно бросались на мух.

Однако по истечении двух дней мы начали волноваться, потому что нашей дивизии удалось выйти на главную дорогу на многие километры выше по течению Донца. Теперь она двигалась почти бегом. Я отправился готовить место для лагеря на другой берег за семь километров от парома. Я был в ужасе. След дороги совершенно исчез. Сотни танков, грузовиков и повозок перелопатили огненный песок до полуметра, а то и до метра глубиной. Танк, на который я взобрался, затратил много часов, чтобы пересечь это короткое расстояние, останавливаясь, освобождаясь от песка и снова двигаясь вперед. Песок был чрезвычайно мелким. Даже пешим ходом ноги уходили в него до колен. Мы тащили тяжело нагруженные повозки и много маленьких железных тележек с очень низкими колесами, посаженными на ящики с пулеметами и боеприпасами.

Я наметил место расквартирования и подождал начала деревни у дорожной развилки. Я оставался там пятьдесят один час, мертвый от недосыпания. В конце концов я подумал, что батальон заблудился или пошел в другом направлении. Через пятьдесят один час показались первые тележки. Потребовалось более двух дней и двух ночей, чтобы протащить колеса по песку, перенося на руках все боеприпасы ящик за ящиком, километр за километром.

Наконец мы достигли главной дороги. Мы преодолели двадцать километров в фантасмагорическом облаке пыли, пробираясь между тысячами грузовиков, бензовозов, понтонов, всякого рода повозок. Когда, скользкие от пота и изможденные, мы сделали в полдень остановку, – как оказалось, только для того чтобы узнать, что опаздываем на три дня!

В шесть часов вечера мы опять тронулись в путь.

* * *

В течение двух недель мы словно бы охотились за дивизией.

Мы шли ночью по бугристой степи белого цвета, под луной. Мы проходили через речушки со взорванными мостами, по сторонам которых стояли развороченные избы. Нам надо было выжать на марше километры меловых долин, намокших от гроз, где лошади и люди танцевали изнурительные вальсы.

Затем мы опять попали в пески. Главная дорога часто была блокирована. Нам надо было идти напрямик по едва обозначенным следам, предназначенным только для высоко посаженных повозок, очень легких, которыми пользовались русские крестьяне.

Мы не входили в душные, наполненные мухами избы. Мы спали вдоль заборов или на маленьких террасах с глинобитным полом, свернувшись калачиком под одеялом.

Вскоре нам пришлось идти все ночи подряд, останавливаясь только в середине дня, так как солнце жарило до плюс сорока пяти. Мы располагались где-нибудь под деревом у входа в усадьбы, надев накомарники, засунув руки в карманы, в окружении пищащих цыплят.

* * *

Мы проходили через длинные рабочие поселения, мрачные, с их бараками-казармами, с их партийными домами, усыпанными бумагами и расколотыми бюстами хозяев режима.

По своей излюбленной тактике большевики разрушили или демонтировали все промышленные установки. И, что нас особенно удивляло, разорители разрушили все заранее. Рельсы железнодорожных путей были все взорваны через каждые восемь-девять метров. По всей видимости, советы предприняли этот колоссальный разгром задолго до наступления немцев на Воронеж.

Самыми впечатляющими разрушениями были поджоги запасов угля. Огромные склады кускового угля и сами терриконы высотой в тридцать-сорок метров целыми днями горели темно-красным огнем с глубокими сине-черными отливами. Эти холмы под солнцем пылали невыносимым зноем.

Их невозможно было обойти, так как все обходные пути были заминированы врагом: многочисленные разорванные конные повозки, ужасные трупы лошадей, серые и зеленые, кишащие червями, указывали на то, что малейшая неосторожность могла стоить жизни. Наши кони, будучи по грудь в песке, спотыкались, дергались в стороны, взбрыкивали. Некоторые, бесполезно поколачиваемые возницами, подыхали прямо стоя, с дымящейся щетиной и обезумевшим взглядом.

Напрасно мы потели кровью и водой, едва спали или совсем не спали, пересекали степь под луной, вихрем проходили через огненные промышленные районы, меловые реки и броды! Мы покрыли сотни километров, покинули Украину и вошли в большую излучину Дона как раз напротив Сталинграда. Наша дивизия егерей скакала быстрее нас! Теперь мы опаздывали на пять переходов.

Мы получили одновременно два сообщения: во-первых, дивизия отклонялась на юго-запад, чтобы участвовать в завершающем наступлении на Ростов; во-вторых, если мы в ближайшее время не догоним ее, то главный штаб попросят освободиться от нас как от мертвого балласта!

Мы дорожили этой дивизией, потому что она была знаменита, и нам хотелось славы. Мы сумасшедшей рысью снова достигли Донца, но уже величественного Донца, почти у впадения в Дон близ Каменки. Нам оставалось еще семьдесят километров, чтобы догнать 97-ю дивизию. Мы преодолели их в один этап.

Но в этот же день Ростов пал. Егеря получили приказ немедленно выдвигаться вверх по течению Дона. У нас едва хватило времени перевести дух. И опять мы в пути, в лапах огненной степи.

Форсирование Дона

Триумфальный марш армий рейха к Сталинграду и Кавказу проходил ценой нечеловеческих усилий, но с пылким, как небо, оптимизмом.

Эти земли между Донцом и Доном представляли взору такие прелести, что с самой зари наши души пели перед зеленым и оранжевым восходом. Мы преодолевали тридцать – тридцать пять километров пешком в течение ночи. Эти переходы были изматывающими, так как мы продвигались в сыпучих песках или по извилистым дорогам в две-три колонны, которые всегда могли перепутаться. Наше продвижение было хронометрировано, как чемпионат по велосипедному спорту. Но темнота не могла помешать тысячам людей встречаться на узких, поспешно наведенных мостах. Мы проваливались в дыры, повозки переворачивались. Иногда грузовик или танк задевал лошадь, и она взбрыкивала, испуская пронзительное ржание.

Но заря отплачивала нам за все сполна. К половине второго ночи бледно-зеленые сполохи, хрупкие, как шелк, рождались на востоке. Они поднимались в небо, охватывая его, расцветали, становясь сказочно огромными чудесной легкости скатертями, покрывалами зеленого и розового цветов.

Мы присутствовали при фантастическом пробуждении полей подсолнухов. Эти гигантские ромашки высотой в два метра имели лепестки с палец длиной и коричневую сердцевину, набитую многими тысячами семян. Одно поле простиралось на целые километры; миллионы голов подсолнухов поднимались и поворачивались к восходящему солнцу, следуя его ходу, как бы впитывая его силу. Мы чувствовали, как наши тела охватывала какая-то стихийная энергия, связывавшая землю, небо и гигантскую растительность. Небо было сплошным золотым полем. Земля была тоже сплошным золотым полем. Во всем чувствовалась жизнь, сила, блеск, величие. С расстегнутыми воротами, вбирая эти запахи земли, мы обращали к солнцу песни нашей молодости, наполненные мечтами!

Иногда огромные площади чертополоха сменяли поля подсолнухов: безбрежные поля чертополоха, не такого маленького и смешного, что пачкает и колется у нас, но чертополоха с огромными пальмовыми веерами, высотой со степных лошадей, с коронами из розовых или розово-синих цветов, что миллионами простирались до неба.

Через подсолнухи, чертополох и кукурузу, прямую и сильную, словно копья, мы прибыли к девяти утра к одной деревне, что давно уже маячила перед взорами и где наши разбитые солнцем пехотинцы повеселели.

Донские станицы были богатыми. Избы, более ладные, чем в Донбассе, состояли из трех-четырех комнат с бедной мебелью, но эта убогость порой скрашивалась прекрасно сделанными буфетами для посуды, старинными ларями и сундуками.

На каждом подворье были куры, скот, большой запас хлеба, украденного в колхозе, чье деспотическое здание правления в окружении сеноворошилок, запашек, веялок и сеялок возвышалось в каждом селении. Крестьяне отомстили режиму, опустошив хлева и амбары. Поросята из государственных свинарников, выпущенные на свободу, бегали, резвясь, туда-сюда, радуясь этим непредвиденным каникулам; повсюду гоготали гуси, пищали индюшата.

Местные жители принимали нас с явной радостью. Часто мы первыми входили на хутора. Эти славные люди сразу же бежали к своим припасам, доставали из укромных углов иконы, снова вешали их на свои стены с чувством и слезами.

Самым большим удовольствием для них было получить портрет Гитлера. Часто они вешали его рядом с иконами или же ставили его между фотографиями своих сыновей, одетых в советскую военную форму с красной звездой на пилотке.

Эти фотобратания казались им совершенно естественными. Они очень любили своих сыновей и любили Гитлера, который освободил их деревню, поэтому они ставили их вместе.

* * *

Были отданы строгие приказы, чтобы войска были приветливы с населением. В 1941 году немцы считали, что каждый русский – большевик. Опыт, однако, показал им, что мужики, если они были ограблены и придавлены Советами, не были заражены их пропагандой.

Конец ознакомительного фрагмента.